Сломанный ноготь

Ещё один сломанный ноготь,

ещё один призрак в зеркале.

Часть 1.

Она.

Я путешествую с ней, бегу за её светом всю свою жизнь. Это чистое лицо, чёрные, как смоль, волосы, пронизанные миллиардом звёзд, заполняют собой мою вселенную.

Сегодня она смотрит на меня, воспламеняя ту страсть, на которую только способен смертный. Я не могу, не должен видеть это, но кто способен отвернуться от богини, у кого найдутся силы не впустить её взгляд в свою, пусть с этого мгновения проклятую душу.

Она улыбается… или это оскал? Не важно, уже не важно. Я всё равно буду идти за ней, ведь знаю, в какую тьму погружаюсь, когда она отворачивается от меня.

Песни ночи… призрачные, прозрачные, смеющиеся, впивающиеся в плоть, и обрывающиеся на тоскливом вое. Слышал ли ты их когда-нибудь?

Богиня тишины.

Мёртвые корабли лежали на этом побережье, казалось, уже тысячелетия. Странно, она точно знала, что они мертвы, впрочем, то же самое можно было сказать и о ней самой.

Как это произошло? Да какая уже разница. Просто однажды, собираясь на ежедневную утреннюю пробежку, она взглянула в зеркало и не увидела в нём своего отражения. Однако привычка есть привычка. И уже спустя двадцать минут, девушка спокойно сидела возле океана и наслаждалась одиночеством, ибо больше не надо было никуда спешить, не от кого было выслушивать глупые обвинения, ни чья грязь больше не касалась ни её тела, ни её души. И пусть смерть была столь отвратительной. Всё уйдёт, должно уйти, всегда уходит.

- Как мы одиноки в своих одиноких жизнях, - вдруг произнёс кто-то рядом, впервые за столько лет, - как звать тебя, и что это за место?

- Я Богиня тишины, и ты кем бы ты ни был, должен уйти… навсегда.

- Ты похожа на неё, но ты не можешь быть ей.

-?

- Сейчас день, она же приходит только ночью.

- Тогда зачем ты живёшь днём? – усмехнулась девушка и вновь устремила свой ледяной взгляд в океан.

- О, все святые и демоны, как же я сам не смог понять, почему так долго иду за ней, но она всегда ускользает от меня. Значит, чтобы обладать ей, мне просто необходимо найти мир, в котором всегда правит ночь? Благодарю тебя, ты воистину Богиня, - вскричал незнакомец и бросился бежать подальше от этой «благословенной тишины», «сладостного одиночества», и застывшей златокудрой девушки.

«Город свободы».

Дорога извивалась между невысокими холмами, и вела путника всё ниже и ниже, туда, где странным образом свет обрывался перед чёрной лощиной, в которой, как ему показалось, он уже бывал раньше. Однако эта тьма не выглядела чистой, как осенние сумерки, а скорее напоминала грязный водоворот. Подойдя ближе, он почувствовал резкий запах гари, перемежающийся с чем-то ещё, сладким, но вызывающим подсознательный ужас и отвращение к этому солнцем забытому месту. «Город свободы» - именно такая надпись на старом листе железа встречала любого путника на въезде сюда.

Город был охвачен пожаром, однако ветры, скорее всего, никогда не посещали эту долину, поэтому то, что должно полыхать, как солома, просто медленно тлело. Дыма было столь много, что небеса предпочли больше не смотреть на это и оставили развалины догнивать в собственном смраде.

- Неужели в этом аду она скрывается от меня днём? – он не мог, не хотел поверить, но осёк себя на мысли, что Богинь не выбирают, а тем более их привычки, и если была хоть малая надежда, что она именно здесь, значит, он должен принять её волю, как закон.

Возле стен, в проулках ему встречались люди, если этих существ можно было так назвать. Некоторые из них молча провожали его своими мутными взглядами, другие просто не замечали. Были и мертвецы. Об одного из таких он чуть не запнулся, однако, несмотря на почти полную темноту, смог рассмотреть, что тот лежит здесь уже не меньше недели, а на его лбу было вырезано слово, от которого дрожь прошла у путника по всему телу – «свободный». Он бросился в сторону от этого кошмарного видения, но тут же столкнулся с какой-то нищенкой. От неожиданности оба упали на мостовую. Гость «города свободы» поднялся первым, и преисполненный жалости к бедной девушке, протянул ей руку, предлагая помощь. Однако та, грациозно поднявшись, откинула капюшон, который до этого скрывал её лицо, и устремила свой взгляд, полный гордыни и презрения на него. Она была прекрасна.

- Раб, как ты посмел прикоснуться к свободной Хэльге? Убирайся отсюда, я чувствую смрад твоего рабства, твоей любви, и мне нечем дышать рядом с тобой.

После этой фразы, которая напомнила ему лай шакалов, «нищенка», превратившаяся, как ему показалось, в дочь самого дьявола, так несовместимы были её ослепительная красота и ослепляющая ненависть, плюнула под ноги путнику, и, резко развернувшись, быстро пошла в ближайший проулок, крича при этом: «Свободна, свободна, свободная хочет стать навсегда свободной, прямо сейчас».

То, что произошло далее, и чему он, волею судеб, стал свидетелем, повергло бы в шок любого из нас.

Неожиданно из близлежащих тлеющих домов к девушке подбежали несколько чёрных теней, и невозможно точно было сказать, кто они, люди или демоны. Кинув её на тротуар, они сорвали остатки той одежды, которая ещё была на ней, и принялись по очереди, а потом и все вместе насиловать и терзать это некогда прекрасное тело. Хэльга при этом продолжала кричать, что хочет стать свободной навсегда, прямо сейчас. Когда же эта агония страсти и боли подходила к завершению, последний, из тех, кто был на ней, достал из-за пазухи крест священника, заострённый в нижней части под клинок, и с силой ударил им в грудь девушки, уже и так залитой кровью. Несколько мгновений он всматривался в её лицо, как будто любуясь, погладил по волосам, и точно с таким же видом полной влюблённости начал вырезать какие-то письмена на нём.

Лишь в это мгновение невольный свидетель кошмарного сна очнулся, ибо понял, что именно было вырезано на лбу «свободной Хэльги»…

Хэльга – древняя богиня тьмы… хаоса… так, во всяком случае, о ней отзывались легенды.

Странник поёжился. Будто ледяная рука коснулась в это мгновение его груди. Он понял, что здесь нет небес, а значит, и его богини здесь никогда не было, просто не могло быть.

Часть 2

- О, боже, нашла себе рассказик, - прошептала Лиз и, откинувшись на подушку, закурила.

Она нашла эту книгу во время очередной распродажи в букинистической лавке, на входе в которую висела простенькая вывеска «Всякое разное». После учёбы Лиз Нелински любила посещать подобные мероприятия, так как достаточно часто ей везло, и она находила здесь весьма интересные экземпляры книг. При этом любопытен был сам метод выбора литературы. Она просто смотрела на обложку, читала название, и если оно ей нравилось по каким-либо, только подсознанию девятнадцатилетней мадмуазель ведомым причинам, то она незамедлительно покупала данный фолиант, так и не взглянув на его содержимое.

В этом странном ритуале покупки - самом обыденном обряде современности, с точки зрения того, как это делала Лиз, действительно было что-то мистическое. Ведь каждый раз, приходя домой, и поудобнее устроившись на своём антикварном диванчике, как говаривала её мать, «века эдак семнадцатого», она, открыв только первую страницу книги, уже могла встретиться с чем угодно. И это обстоятельство каждый раз зачаровывало её.

Только не подумайте, что героиня моего повествования была застенчивой занудливой ботаничкой, если вы, конечно, понимаете, о чём я веду речь. Вовсе нет. Она была достаточно красива, любопытна и сумасбродна, когда дело касалось выпивки и других, столь же пагубных способов развлечься.

Вот и сейчас Лиз вдруг с улыбкой вспомнила, как вчера, при выборе «новой жертвы» её поначалу несколько ужаснуло название книги в чёрном переплёте, которую держала в своих руках – «Храм уродцев». Однако уже через мгновение беззаботная юность взяла своё, и она задорно захихикала, неожиданно подумав, что это, пожалуй, самое подходящее заглавие для рассказа об её родном колледже, а в особенности обо всех его обитателях.

В действительности, всё оказалось не так забавно, как предполагалось изначально. Однако настроение испорчено не было, даже наоборот. Чтиво заинтриговало, и хоть на пятнадцать минут унесло Лиз от собственных забот в жутковатую страну без названия, в которой не надо было завтра сдавать «Конституционное право». А главное, в ней не было мистера Хэббита, весьма знаменитого в студенческих кругах своей ненавистью к молодым и красивым «девицам», как он их величал, левой рукой, дружественно похлопывая по попкам студенток, а правой неизменно проставляя в зачётках низшие баллы.

Всё это и многое другое ожидало её в ближайшем будущем, а пока что за окном стоял дивный сентябрьский вечер. Розовый закат напоминал о том нежно-малиновом вине, употребить которое она сегодня обязательно намеревалась. И пусть идут все к чёрту, если через полчаса её «Ягуар» не будет лететь в город, чтобы остановиться у какого-нибудь премиленького заведения. И пусть она сама пойдёт к чёрту, если там не будет этого дрёбаного нежно-малинового вина.

Реальность сорвалась с цепей и сползала по лобовому стеклу. Воздух дрожал, ветер пел за стеклом. Лиз думала о том, сколько ещё раз ей уготовано судьбой вот так, на бешеной скорости промчатся по этой дороге, прежде чем её машина слетит с обрыва и унесёт с собой все глупости и проблемы. После выхода из очередного поворота, мысли девушки отвлёк маленький смерч, который поднял упавшую листву возле дороги, и как будто вдохнув частичку жизни в этот символ увядающей природы, заставил её станцевать свой последний танец. Лиз вдруг поняла, что больше не хочет никуда ехать. Она остановилась у обочины, и выйдя из машины, направилась в сторону леса. В принципе, это были владения её семьи, и оставалось только удивляться, почему раньше она не замечала этого великолепия, и почему, чёрт возьми, сейчас на её глазах навернулись слёзы.

- Стареешь, тётка, - усмехнулась Лиз своей неожиданной слабости и приливу нежности, который охватил её.

Она продолжала медленно идти, направляемая танцами листвы, окружающими девушку со всех сторон. Нестерпимо хотелось раздеться и упасть на этот ковёр увядания и лежать вот так столетия, тысячелетия в сладостном одиночестве, благословенной тишине.

- Стоп, где-то я уже это слышала.

Но сколько не старалась, Лиз никак не могла вспомнить, где родина этих пафосных слов. Голова была затуманена и отказывалась думать рационально.

Листья тихо падали на её обнажённое тело, лаская, подобно самому нежному любовнику. Она только сейчас поняла, что провела в этом лесу уйму времени, но подниматься не хотелось.

- Ещё хоть миг, пожалуйста, не уходи, - шептала Лиз кому-то, понимая, что нежно шепчет эти слова самой себе, - благословенная тишина, сладостное… одиночество… Чёрт, какая же ты дура, Элизабет! Ты совсем одна в этом лесу, уже сумерки, а самая хрень заключается в том, что ты понятия не имеешь в какой стороне дорога. В общем, налицо все признаки того что твоя дрёбаная романтика завела тебя в самую паршивую реальность. Интересно, здесь водятся волки? Заткнись тупая сучка!!!

Эти слова Лиз прокричала в темноту, чтобы хоть немного приглушить панику, зарождающуюся внутри неё. Ситуация была действительно не из приятных. Но, как ни странно, больше всего её напугал тот факт, что всё волшебство как будто испарилось вместе с последними лучами света, уступив место мистике, и далеко не самой приятной.

- Любовник ушёл, муж пришёл, - девушка игриво улыбнулась, - Слава богу, ещё хватает сил пошутить, значит, буду жить. О, миледи, вы говорите стихами?.. Тогда познакомьтесь с волками.

Дурацкая рифма вызвала приступ истерического смеха, однако пришлось быстро успокоиться, так как действительно пора было что-то делать.

А делать было практически нечего.

- Значит просто необходимо довериться своему женскому инстинкту, о котором говорят и пишут столько, что становилось тошно. Особенно сейчас, когда действительно пришло время ему проявить бы себя в полной мере.

Лиз молча, стояла в полной тишине. Она хотела услышать звук какой-нибудь машины, проезжающей по дороге. И вскоре, как ей показалось, именно такой звук раздался справа от неё. Поначалу бедная заплутавшая так обрадовалась своей удаче, что, не разбирая дороги, кинулась в подсказанном ей каким-то божественным провидением, направлении и… снова оказалась на земле, так как жутко острая ветка, неизвестно откуда взявшаяся на её пути, с силой дикого зверя хлестнула по лицу, оставив на лбу глубокий порез. Слёзы боли и злости на саму себя брызнули из глаз. С трудом поднявшись, Лиз уже с гораздо меньшим энтузиазмом, но с большей осторожностью начала пробираться через колючие заросли, взявшиеся неизвестно откуда. Странно, но буквально ещё несколько часов назад лес казался таким мягким и пушистым.

Спустя какое-то время, показавшееся ей вечностью, она, наконец, выбралась из леса. Зрелище, которое девушка представляла из себя было похоже на гротеск безумного художника. От одежды остались одни лохмотья. Руки, ноги, лицо, шея - всё её тело было покрыто ссадинами и кровоподтёками…

- Свободна, я свободна!!! – снова и снова Лиз повторяла это, вытирая сопли и кровь с лица.

- Бэт, мать твою, да проснись ты! Дурочка, какого хрена ты загнала свою дрёбаную машину на мамину клумбу с розами, а теперь сидишь тут и орёшь, что, видите ли, свободна?!

Лиз, удивлённо хлопая глазами, явно не понимала, где она находится. Её брат Буч стоял возле машины и изображал из себя разгневанного Зевса. Однако ей в этот момент было явно не до него, ибо сквозь пелену тумана, который окутал разум, она, как будто стала припоминать, что сегодня (или уже вчера), собираясь в город, решила «курнуть немного травочки», пока прогревала движок своего «Ягуара». Ну и… О том, что произошло далее можно было догадаться по состоянию любимой маминой клумбы, смятому мусорному бочку, и огромной шишке, образовавшейся на лбу Лиз, после того, как она, вероятно, со всего размаху вдарилась им о руль своей машины.

Лиз отмокала в ванной, и постепенно приходила в себя. Она поняла, что самое ужасное событие, случившееся с ней за последние сутки, это не странная книга с замысловатым названием, не жутковатый сон, явно навеянный именно «Храмом уродцев». Даже не страх перед завтрашним экзаменом. Полным кошмаром для неё обернётся эта проклятая розовая клумба, когда мамуля вернётся из Дрездена. А случится это должно было уже через три дня.

Вот, дерьмо! – прошептала с тоской Лиз, и ушла с головой под воду.

Часть 3.

Дао.

Уже четыре дня он не видел ни одной живой души, с трудом передвигаясь по выжженной солнцем пустыне. Всё кругом было раскалено, и казалось ливень огня падал на него сверху. Слава богине, вчера утром, убежав от него на запад, она, видимо сжалилась над ним и послала в эти бесплодные земли ураган, чтоб он успел собрать хоть немного воды.

Горизонт качался перед ним, не балуя особым разнообразием.

- Если не свершится чуда, то этот день станет для меня последним, - с горечью признался себе путник. После этой мысли силы окончательно покинули его и он потерял сознание.

- Пей, пей, тебе говорю.

- Где я?

- О, дорогой, ты в лучшем месте, чем был вчера вечером. Я нашёл тебя в ста шагах от своей парикмахерской.

- Какой парикмахерской?

- «Парикмахерской у Дао», а я и есть тот самый Дао.

Перед путником стоял милый улыбчивый человечек, пропахший старым добрым одеколоном.

- Ты скоро поправишься, и я обязательно подстригу тебя. Погляди, на кого ты похож. У меня не принято, чтобы люди расхаживали по этой пустыне с таким безобразием на голове.

- Да кто меня тут видит то.

- Не скажи, вот я в давешние времена знавал одного священника. Ой, скажу я тебе, премудрый был человек. Дак вот, он говаривал мне: «Не тем человек свят, что шибко верит в богов там всяких, а тем, что ритуалы совершает изо дня в день.

- А как же без веры молится?

- Вера… Да верить то и дурачок всякий сможет. А ты вот попробуй дело какое без веры в то, что получится оно, сделать, сразу поймёшь, в ком святость истинная есть. Раз положено богами тебе делать чего, дак, и без веры в них сделаешь, что надо, а не положено, ну значит и вся вера твоя и терзания, что сверчок за печкой, скребётся и только.

- Дао, а причёска то тут при чём?

- Ну и дурной же ты, малый, ничего с первого разу не понимаешь. Я же сказал, что раз уж священником ты уродился, значит молиться должен, ну а я вот парикмахер, значит тебя подстригу. А потом, глядишь, встретишь кого, а он и подумает, вот, дескать, подстриженный идёт, значит, у парикмахера был. А раз он так подумает, стало быть, и я существую. То нынче и не поймёшь, что реально, а что напридумано, да только в легендах и осталось. Мне, знаешь ли, смерть, как в легенду попадать не хочется. Читал я одну такую в детстве. Страшно там.

- А вот если, скажем, догоняю я одну богиню всю свою жизнь, но никак догнать не могу, что, значит, не позволено мне?

- Ну, это как посмотреть. Может в этом твоё предназначение. А она, эта богиня твоя хоть знает, что ты за ней гонишься?

- Да, думаю, что да.

- Ну, значит либо слишком гордая, либо просто несчастной и одинокой была она всю свою жизнь, вот и боится подпускать тебя слишком уж близко. Но и не гонит прочь, ибо знает, что только ты и согреваешь её одиночество. А вот подстричься всё одно надо бы тебе.

- Уговорил. Идти то куда?

- Вот и хорошо, полегчало, стало быть.

Они пошли по длинному коридору, оканчивающимся у полуприкрытой двери, из-под которой выбивался яркий свет.

Добро пожаловать! – радостно воскликнул Дао, и с силой распахнул дверь.

Зрелище, открывшееся путнику, было настолько омерзительно, что он чуть снова не потерял сознание. Возле зеркал, охвативших весь периметр комнаты, стояли красивые стулья, и на каждом из них сидел… мертвец. Было их пять или шесть, этих отвратительных полусгнивших тварей с прекрасно уложенными причёсками на разлагающихся головах.

- Кто… что это?

- Мертвецы, кто ж ещё? Да не обращай на них внимания. Их я находил, как и тебя в этой пустыне, то там, то здесь, но все они мёртвые уже были. Первого, когда нашёл, хотел похоронить, да уж больно причёска на нём мне не понравилась. Ну, я его и подстриг, чтоб хоть в могилку с нормальными волосами лёг. А потом забегался, да и забыл про него. Через неделю то вспомнил, захожу сюда, а он развалился, гад, на стуле, но самое-то обидное – на голове снова чёрт знает что. Знаешь ли, оказывается, волосы то у мертвецов и после смерти расти продолжают. Я и подумал, да кто ж его там, в могилке то, стричь будет, вот и оставил пока у себя. Ну, до той поры, пока совсем не сгниёт. Потом уж и других нашёл… Да ты не бойся их, заходи, что они тебе сделают то.

- Я не могу, не могу рядом с ними быть.

- Ну, так бы сразу и сказали, дескать, благородных вы кровей. Я б сразу в отдельную комнатку вас отвёл, есть и такая у меня, раз вам противно с этими простолюдинами в одной комнате находиться. Дао, знаете ли, когда-то у самой Нитокерти в советниках был, так что все церемонии знаю. Да пойдёмте, пойдёмте милорд, князь, граф, или кто вы там.

Путник не стал спорить, а просто молча проследовал за Дао.

На следующий день он уже вновь шёл по пустыне. Умытый, подстриженный и побритый, но готовый ногтями содрать с себя кожу, настолько смрадным и грязным он себя чувствовал в то утро, при этом понимая, что бедный старый Дао был здесь не причём. Этот мир сделал его таким, а теперь подбирался и к нему самому.

Часть 4.

Отложив книгу, Лиз горько усмехнулась. «Этот мир» уже не просто подобрался к ней, а залез под юбку, под кожу, нет, гораздо дальше. Остались позади годы учёбы, розовая клумба, муж и ещё много чего, слишком много.

Окончив колледж, она переехала на западное побережье, устроилась на хорошую работу, вышла замуж, развелась, купила шикарную квартиру на двадцать третьем этаже, и теперь, допивая виски из бокала, тихо плакала, не в состоянии понять, кому всё это было нужно.

Каждый день Лиз просто исполняла ритуал жизни, потому что знала, что если не будет этого ритуала, то и ни какая вера уже не спасёт её от «самой себя наедине с собой».

И ещё она знала, что люди умирают гораздо раньше, чем их хоронят.

- Как это могло произойти со мной? - Слёзы отчаяния капали в раскрытый на последней странице дневник, в который она вот уже много лет записывала всё, в чём не могла признаться подчас даже себе. И вот, ирония судьбы, шутка богов, именно сейчас, когда ей хотелось сказать так много, места в дневнике оставалось так мало. Что-то самое важное надо было записать сюда, чтобы всё закончилось. Нет, она не собиралась резать вены, стреляться, прыгать из окна, но отчётливо понимала, что Лиз, истинная Лиз сегодня уйдёт из её жизни навсегда. Она взяла ручку и начала писать…

Этим утром Элизабет долго выбирала, что надеть. В конце концов, выбившись из сил, остановила свой выбор на нежно-малиновом облегающем платье. Сигарета с утра пошла особенно в охотку, присоединившись к бокалу лёгкого вина. Кожа лоснилась, волосы сияли в лучах утреннего солнца, такого нежного, что хотелось обнять его и прижимать, прижимать к своей груди.

- Макияж лёгкий и непринуждённый, - Лиз улыбнулась себе и грациозно поправила чулочки. Последний штрих, последний жест, и вот она уже вышла за дверь.

А у окна остался лежать дневник, на последней странице которого неровным подчерком была нацарапана единственная фраза:

Ещё один сломанный ноготь,

Ещё один призрак в зеркале.

Легенды мёртвых

ЛикБога

Так умирают ангелы,

мы вырываем из их крыльев перья,

и пишем ими новую историю Земли.

Часть 1.

Среди лесов, снегов замёрзший мир лежит, в том мире песни обрываются на вое, и ветер не приносит вести по ночам, ведь тьма здесь вечность прожила на воле. У края леса поселение уставших. Никто не помнит, как они пришли сюда, и почему в их храме музыки прекрасной никто не слышал, даже если забредал туда. Священник пил, не много и не мало, скорее ровно столько, чтоб с помоста не упасть, ну а случись такое, паства б молча сколотила гроб, чтоб пастыря в него покласть. Так бы, наверное, и произошло, но странные событья, что как легенду мне рассказал один старик, вдруг изменили всё. Вы притушите свечи, а я за старца буду говорить.

Три ведьмы средь ночи стоят у леса, горит костёр и в чане варево кипит. К ним всем троим, вчера пришло виденье, страшней которого лишь дьявол может наградить.

Полсотни тел развешаны на ветвях, и хором молвят, мёртвыми глазами вдаль смотря: «Из чёрных ножен выйдет смерть, а дева будет плакать, царство обретя».

Что значило послание сие, осталось тайной для гадалок. Вдруг налетевший ураган, свалил в кострище чан, сверкнули молнии, и пепел разметало. Что в ночь ту было с ведьмами, того не знаю сам.

На следующий день они очнулись у озера в обнимку нагишом. С истерзанных ногтей стекала кровь на землю. Рукой же чьей-то был вплетён в растрепанные пряди их цвет-смертник перед сном.

Часть 2.

Изгой. Песнь первая.

Мне шепчет бог огня:

«Я разведу костёр в твоей долине,

И боль поднимет к небесам твоим огонь,

Растленное отныне твоё имя,

Клеймо проклятия я выжгу на твоей груди».

Ему ж ответил бог воды:

«Пусть так, но смою я святой водою эти метки,

А ты сгоришь и в прахе будешь погребён.

Уйдёшь, как сотни до тебя, и в забвенье сгинешь,

Подобно тысячам в страну печали отнесён»

Вот молвил бог творенья, быть может, христианский:

«Там где лишь тени вы, я – всё,

Царь, князь, священник…»,

Но перебил его бог разрушенья,

Не знаю чей, но знаю, что он есть:

«Там, где есть я, ты лишь ничто.

Ты отблеск солнца на осенней паутине,

Слепец, строитель замков из песка в пустыне,

И поджигающий свечу, чтобы расплавить айсберг».

Но время им сказало:

«Всегда лишь голос мой чего-то стоит.

Кто вы для них, и кем они все обернутся завтра?

Лишь я исток».

- Остановитесь! Я за богиней шёл всю свою жизнь,

Пройдя сквозь все ваши миры,

Так что позвольте мне сказать теперь.

Ты, время – высшее, но и ты не вечно.

Когда два тела, две влюблённые души сливаются, -

Тебя в них нет.

Их страстный поцелуй затмит все твои вопли,

И тьма покровом станет их.

Дак кто же вы, творцы, или творенья,

Иль просто твари, что придумали судьбу.

Достойны ли вы милости, иль смерти,

«Подсматривающие за любовью». Я уйду.

Меня здесь нет, я сон, а ваша участь

Быть там, где никому вы не нужны.

Молитесь сами, и для вас, быть может, в этом лишь спасенье,

Но для меня вы все и есть обличья Сатаны.

Часть 3.

Уж вечерело, священник, молча, пил и думал.

- О чём-то светлом я всегда хочу им рассказать, но, Боже, не найти мне нужных слов во всей вселенной, приличья извращений до небес вознесены любимой нами огненной геенной. О, сколько радости, когда невинность накрывается саваном, о, сколько слов промолвлено бывает, когда от страха невозможно уберечь, ни то, что любишь, ни то, что ненавидишь. И сколько жалости, когда всё можно сжечь. Пародии на маски лицемерья совокупляются и порождают вновь себе подобных из века в век. Всё это знаем мы, но продолжаем верить в могущество творенья «человек». Лихая участь бередит мои седины, смотреть на то, как умирает святость в мире. Что нам принёс святой Иерусалим, то здесь в могилы сложено богами мне чужими. Все поселенцы шепчутся о демонах лесов в «расщелине волков», той, что за «проклятой пещерною горой». Названий где таких набрали, Бог помилуй, придумали кошмаров, дак где же бочке смерти оставаться здесь пустой. Вот летом тем, что за напасть легла на целую семью Кёрлингов?! Сперва хозяин Хольд, погнавшись за лисой, в капкан свой угодил, а через месяц праведную Ильну нашли загрызенной на Хольдовой могиле. Лишь дочку их единственную Хэльгу, Бог миловал и от несчастий оградил.

- Старик безумный, да опять ты пьёшь! Отдай бутылку и не трожь. Зайдя, я слышала, ты что-то бормотал про Хэльгу? Дак вот, она к себе опять какого-то охотника пустила, своих не признаёт, а всяк чужой ей гожь. Ведь говорила ей, мол, давай ты девка замуж, иначе согрешишь и пропадёшь.

- Ну а она?

- Смеётся.

- Правильно смеётся. Ведь знает хорошо племянница твоя, что дом её прибрать к рукам своим ты хочешь.

- Тьфу на тебя! Да ты… да я… отдай бутылку. Да знаешь ли, что бабы говорят?

- Да, видно мир людской не истиной божественной наполнен, а слухами и в них, как на кострище все псалмы горят.

- Пёс пьяный, ты меня послушай. Народ то молвит, и давно, что Хэльга, не Хольдиева вовсе дочь, а будто сам Владыка Леса захаживал к моей сестричке в зачатья Хэльги ночь. И всё тому краса её примета. Глаз серый…

- Как в Озёрах-близнецах вода по осени.

- Точь в точь. Влас чёрный…

- Как сама Царица-ночь. А тело, будто лань его вскормила.

- Внемли мне, - демонов то дочь!

- Не молода ведь, чтобы в эти сказки верить.

- Помилуй Бог, священник ль ты, что запрещаешь верить в дьявольскую тень?

- Священник? Может быть, и нет, да только знаю точно, что не верой тёмной я священ, а тем лишь, что обряд святой творю изо дня в день.

Старуха плюнула, разгневанная мужем и ушла, так же и я не буду более задерживать истории движенье. Держите крепче все свои мечи и топоры. Вновь наступает ночь, и, может быть, её уже не всяк переживёт, но чтоб в тоске не утонуть, утонем лучше в кружках пива, ну а река повествованья нас всех куда-то дальше понесёт.

Часть 4.

- Что волки воют так?

- Как ноют мои кости.

- Шли б по домам, вы вроде завтра собирались на охоту.

- Успеется, родная, а вдруг какие гости на огонёк сюда заглянут.

- Недобры гости те, которые прейдут сюда в такую-то погоду.

- Добры, не добры..., а вести всё же душу согревают.

- Не вести душу греют, а тёплые тулупы.

- Ха, что ещё от глупой женщины услышишь, - не пей и не кути, иди домой, ложись на печку и лежи, пока на шее не сомкнутся старости безжалостные зубы.

- Чего ж ты хочешь?!

- Бури, урагана.

- Ещё по кружке, и ураган скорее в голове твоей начнётся, закрутит и завертит, до дому не дойдёшь и сгинешь почём зря.

- Что так, что, эдак, сгинули уже мы. Что вспомнят о нас наши правнуки, да хотя бы внуки, мимо могилок наших, проходя,… да была б могила…

- Смотри ко, Оттис, кого-то и взаправду принесло на огонёк.

- Эй, путник. Садись же к нам, гостям всегда мы рады, тем более что, глядя на тебя, любой поймёт, как путь твой был далёк. Хозяйка, нам три эля, и гостю пожевать чего, да поскорей!

- Нашёлся мне приказчик… хлеб чёрствый, извиняйте, а мясо холодно.

- Как всё кругом. А звать вас?

- Оттис. Хэм.

- Ну а меня Лоркан, если хотите, просто Ло.

- Чудное имя, понятно уж издалека вы, а что в края вас наши занесло?

- Посланник короля я.

- Короля?!

- По-вашему наверно следопыт. Хожу по буреломам и болотам, записывая, где тропы есть на случае войны. Ваш край последний в моём деле, завтра ж к побережью. Там и останусь до весны. Везде, где был я, записи свой всегда давал девице, умеющей читать и вышивать (так и записываю, мол, пять стежков направо, один левее чуть, два влево, три вперёд), чтобы по записям моим умеющий смог карту сотворить. Так что спросить у вас хочу сперва, где б мне заночевать, ну а потом, кто б в деле королевском мог мне подсобить.

- Поможем и подскажем, отчего ж на грубость нарываться с посланником короны, тем более одна у нас девица Хэльга обучена читать. Глядишь, и пригодится ей материнское ученье. Покамест все смеялись, дескать, не к грамоте девчонку надо было приучать, а лишь тому, как с мужиками понежнее быть и ночкой тёмной их желанья ублажать. Живёт она одна, сиротка. Тебя должна пустить, вот там и заночуешь. Охотник жил на той неделе, да вроде ускакал. На ласку не рассчитывай, пусть бабы всяко говорят, но мы то знаем – никто ещё не заслужил улыбки Хэльги. Красива, но остра и холодна, как сталь.

Часть 5.

- Кто там?

- Судьба стучит, быть может.

- Что всё к девицам по ночам?

- Наверно знает Бог, что путник устаёт, и вдруг он видит рай.

- Твой рай – свинарник, том есть солома, переночуешь и на ней, а не согласен, дак вон луна, иди за ней.

- Не слыша прежде, чтобы за луной желал бы кто угнаться.

- Я тоже, да намедни ночевал здесь один странник, он много, что об этом рассказал… ну да не о нём речь, о тебе, скорее. Идёшь в сарай или проходишь мимо?

- Груба, но что ещё желать посланнику короны в таком-то месте.

- От короля, кроме налогов отсель не видели мы счастья.

- Но ты жива, и этому, не должна ли благодарна быть ты королевской власти.

- Входи, я не груба, а просто, видно, чёрной масти.

Часть 6.

О том, что позже был за разговор меж ними, рассказчик не поведает всем вам. Всё было просто, девица согласилась, забрав златые, посланник удалился, а остальное не интересно нам.

На вечер следующий Хэльга позвала подругу. Вдвоём и веселее и быстрее было вышивать. Она читала, а Мириэль держала нить с иголкой. Так час за часом продолжали они слог в узоры превращать. Минула полночь – стежок влево, стежок вправо, пришёл рассвет – как будто в сладком сне их песня тихая лилась, вот утро - Мириэль последний узелок связала, а Хэльга на готовое творенье их взглянула в первый раз.

- Что натворила ты, моя подруга, взгляни, всю ночь наверно вышивала ты меня, если не карта вовсе получилась, а будто в зеркало смотрюсь от красоты своей в гордыне я.

- Прости, и правда что, но не спала же.

- Так что за шутка, как получилось так. Ведь тело обнажённое моё не видела ты раньше, да если бы и так, но здесь… такая точность, все линии, изгибы, поза, чувства…

- Что значит это всё?!

- Ну, для светошь, уж точно богохульство.

В неведении, как могло случиться, что Хэльги лик смотрел, чуть улыбаясь, на подружек с полотна, они пообещали, что забудут эту ночь навеки. Но как забыть, если всю жизнь они прожили в этих землях и знали каждый камень, ручеёк, пригорок, скат, и видели на полотне не только Хэльгу, но и долину их, всё точно и подобно в ночной песне лад. Глаза – «Озёра-близнецы», влас – «Чёрный лес», овраги, пустоши, равнины… и губы Эльги, их подъём и спад.

Но был один изъян на этом теле, вгрызающийся, подобно язве в плоть, на левой груди девушки – их поселенье, над местом тем, где сердце Хэльги билось от рожденья.

- Вот этого нам точно не простят, - шепнула Мириэль, и обе рухнули без чувств от этого виденья. богохульство. чувства...и бы и так, но здесь...я, если не карта вовсе получилась, а будто в зеркало

Уж две недели жар в груди, забытие сковало Хэльгу. Ей снится один голос. Слышала его уж раньше, охотник был, как будто, что за луной бежал, но тот был не такой глухой и замогильный… так не страдал, так многого не знал…

Часть 7.

Изгой. Песнь вторая.

Обречены, я обречённый с вами

Была моей судьбою ненависть к всем вам.

Войдя в игру, сливаюсь с мыслью, что

Во имя клана я покинул клан.

И боги вопиют, я не чужой, не свой,

Изгой «хороших» и «плохих» изгой,

Приговорён к себе, себе лишь свой –

Сколь приговор божественный простой.

По лабиринту неизведанной печали

Скитается мой разум вновь,

И страх того, что там, за поворотом

Скрываться может монстр, тварь и смерть,

Здесь обернулся безысходностью кошмара,

Что их там нет, как ты не ускоряй свой бег.

Лишь стены, вечно льющийся в них свет,

Здесь даже моей тени нет.

Здесь только я, -

Какой из ужасов ночных способен быть кошмарней,

Чтоб хоть на миг сравниться с этим.

Вот где исток крушения надежд.

Трон и алтарь пусты.

Я прихожу и жертву приношу себе собой

С мольбой о возвращении в геенну, где проститутки стонут,

Но не от боли, а от сладости земной.

Венчают демоны и продолжают жить там люди.

Кому ж ещё положена награда

За сотни лет страданий, войн, болезней и смертей?

Им не подходит рай? Что ж, ад отдайте

И уходите в вечность с милостью своей.

Им не нужны не дьяволы, не боги,

Они здесь родились, в них эта кровь.

Дак уходите, но пред уходом дайте клятву,

Что никогда вы не вернётесь вновь…

И вдруг они уходят,

Занавес.

Аминь.

Разбились рамки, выцвели картины,

В них жил когда-то целый мир.

Теперь в них отражаюсь ненавистный я, изгой.

О чём ещё сказать, не знаю.

Они покинули сей мир?

Иль мир меня покинул,

Иль я покинул мир,

Не ведаю, но точно знаю лишь одно отныне, -

Свобода – ересь, проникание в невинность,

Вот так теряет девственность миледи Пи, Вселенной Ви Ай Пи.

Теперь ласкаю я её за плату,

Но вместо денег боль обнажена того,

Что скорбь приумножает мудрость,

Но поделиться не с кем, вот её цена.

Часть 8.

Ворвались ночью в дом к ведуньям, тем, что знамение привиделось зимой, крича: «Хватайте ведьм, на эшафот их! Это они сморили Мириэль и Хэльгушку сиротку, а Бобу повредили палец… и лошади моей загнули хвост…».

..гие хворост уж туда несли.ни,у, кто от чёрной веры в дьявольские козни, и вот сейчас тащили трёх бедных ворожей сто Затеял это всё Эргэн на прошлой сходке, владелец много добра в селе, его глава, к тому ж родитель Мириэль. Дурные подчинились. Кто скорей в потеху, а кто от чёрной веры в сатанинский мор. И вот сейчас тащили трёх бедных ворожей на Столбовую площадь, другие хворост подносили, бежал и стар и млад, и праведник и вор.

- Убьем, сожжем!!!

- Священник бы им нужен.

- К чертям священника, он пьян, от этой ереси освободимся без него!

- Вяжите сучек, держите факелы на изготове. Аминь, вы ведьмы, и ад скулит по вам давно…

Часть 9.

Заслышав стоны, плачь и вопль, сквозь пелену беспамятства очнулась Хэльга, будто знала всё о том, что происходит, прикоснувшись к телу, и ощутив ладонью смерть. Чуть покачнувшись она встала, и понимая, что не в силах уже что-то изменить, накинула свой чёрный плед, и побрела туда, где всё должно было уже сгореть.

- Не стоит слёзы проливать над прахом ведьм.

- Ведьм… Ведьм?!!! Как мог позволить ты, СВЯЩЕННИК, совершить смертоубийство. Передо мной прах трёх невинных девочек-глупышек, и ты посмел, святоша, что-то о слезах мне говорить?!

- Я стар и слаб, а это – жертвоприношенье. Так было миллионы лет. И никакая вера не способна изменить течение природы, а в смерти этой вижу я зачатки новой жизни. Прости меня, о боже, если на самом деле говорю всё это перед ними.

- Я - Богиня! И нет тебе прощенья, как собственно и всем. Ты говоришь о возрождении из пепла? Не будет этого отныне. Под маской смерти нет лица, и под саваном нет дороги в небеса. Вы слишком долго просто разлагались, и видно пробил час напомнить вам о Лилит. Ты помнишь это имя?

- Изгнанница, богиня смерти.

- Нет, отмщенья. Я уже слышу вопли демонов огня, кружащихся над этою долиной. Во мне Лилит, но я ж ещё и Хэльга, и значит капля моей крови, упавшая на землю способна будет разбудить мерцание вселенной.

- Откуда знаешь это ты?

- Вот карта мира, дак посмотри на чём стоишь, презренный.

Легенды мёртвых

Вишнёвая губная помада

- Ты веришь в Бога?

- Да, я знал покойного.

11 ноября.

Сигарета тлела в моих дрожащих руках, и мне, отчего-то подумалось, насколько скоротечна её жизнь. Вот ещё один кусочек пепла упал на асфальт, уносимый влажным ноябрьским ветром. А на сигаретке оголился огонёк, мерцающий в этих сумерках, живя, играя со временем, но и он угас, оставив после себя кружащийся блекнущий дым. Так случилось несколько раз, и, наконец, сигарета истлела до конца, а в руках остался лишь фильтр в красивой дорогой обёртке, который, однако от своего совершенства казался ещё смешней, ибо что может быть никчемней сигаретного фильтра. Подобно памяти о чём-то, когда-то принёсшем, если не наслаждение, то, во всяком случае, минутное успокоение. Поразмыслив немного над всем этим, я отправил этот фильтр «в последний путь», то есть на тот же асфальт, начинающий темнеть под холодным дождём.

А спустя минут двадцать, уже новая сигаретка доставляла мне несказанное удовольствие, точная копия предыдущей, ничем не уступающей ей в очаровании и изяществе, как и тысячи других, уже побывавших в моих руках и только собирающихся в них оказаться. Индустрия, мать вашу, та самая, где спрос на что-либо порождает предложение. На огонь, на жизнь, короткую и такую предсказуемую, подобно миллиардам человеческих жизней, оставляющих после себя лишь «сигаретные фильтры», как бы они там не выглядели, и в какие бы красивые слова не были одеты, один хрен, никому уже не нужные.

А ещё на них оставались следы помады, вина, да, бог его знает, чего ещё. И всё это падало на асфальт, который, в свою очередь, не привык роптать на свою судьбу, ведь он то верил, что есть основа мироздания, его твердь. И, конечно же был прав в своём убеждении, особенно этим промозглым ноябрьским вечером, когда ноги шли по нему, не понимая до конца, кому всё это было нужно, во всяком случае, очень многие ноги думали именно так. Ноги в грязных ботинках и изящных каблучках, спешащие навстречу друг другу. Что касаемо моих ног, то они как раз ни к каким каблучкам навстречу не спешили, а просто вбивали в себя усталость шаг за шагом. И никакие поцелуи приветствия, а, может быть, даже любви, не ждали меня в этой темноте. Не то, чтобы некому было это сделать, а просто для себя самого я сегодня решил, что незачем. Хотя зря, наверное. Решил бы иначе, не думал бы сейчас о всякой ереси...

- Арманд! Арманд, это действительно ты?

На другой стороне улицы стояла обворожительная девушка, чем-то напомнившая мне в своей промокшей одежде колдунью из волшебной сказки. То ли накинутый на голову капюшон, то ли остроносые сапожки, не знаю точно, что-то навеяло мне такую странную ассоциацию. А, тем временем, это милое существо обращалось именно ко мне, так как, в общем-то, больше и не к кому было здесь обращаться. Пустынность улицы вдруг поразила меня, и мурашки прошли по спине, не то, чтобы от страха, а скорее от всей этой ситуации. Я, она… и больше никого, не единой живой души. Город мёртвых. Я усмехнулся этому дикому потоку мыслей в своей голове и просто ответил незнакомке.

- Да, пожалуй, это действительно я.

Она быстро перешла улицу, и без всяких предисловий произнесла одну единственную фразу, показавшуюся мне уместной в данный момент.

- Сигареткой не угостишь?

Спустя несколько минут, мы уже были в квартале от места нашей встречи, весело болтали и подшучивали друг над другом, вспоминая студенческие годы. Ну конечно же я узнал её, и конечно же, нам действительно было о чём вспомнить.

А на асфальте медленно догорала недокуренная Катриной сигарета, на фильтре которой чётко отпечатались следы от её алой губной помады с привкусом вишни, как я обнаружил впоследствии.

3 декабря.

Три дня назад был мой очередной день рождения и вот сейчас я не мог думать ни о чём другом, кроме как о стакане, наполненном какой-нибудь жидкостью, главное, чтобы эта жидкость содержала алкоголь, ну хоть немного.

Вообще, обычно, мои запои не продолжались более двух дней, но сегодня было как-то особенно нехорошо. Катрин ушла на работу, предварительно бросив на меня испепеляющий взгляд, в котором была намешана такая дикая смесь жалости, любви, ненависти, презрения и высокомерия, что, оценив ситуацию, я зарылся в подушки ещё глубже.

- Мне так хреново, а ты вся золотая.

18 декабря.

Днём шёл изумительный снег, касаясь земли, лаская её самыми изощрёнными сексуальными ласками, на которые только было способно небо по отношению к тому, что лежало под ним. Я неспешно прогуливался по парку, в ожидании Катрин, которая в это время находилась в находящейся рядом библиотеке, носящей имя очередного извращенца и неудачника, прославившегося на весь мир излиянием своих детских комплексов. Уж извините меня, но таковыми я считал всех, без исключения писателей, включая и себя, ибо думал, что на свете и так хватает нормальных занятий, чтобы просиживать часами за печатными машинками или, там, навороченными ноутбуками, чтобы испортить ещё сотню другую листов чистой бумаги. Кстати говоря, чистый лист бумаги я всегда называл верхом совершенства, но…, тем не менее, зарабатывал на жизнь именно тем, что осквернял эту первозданную чистоту. В общем-то, за осквернение неплохо платили, так что мысли, подобные сегодняшним, посещали меня не слишком часто.

Я усмехнулся от мысли, что именно сейчас моя подруга находилась в одном из многочисленных храмов маниакальных депрессников, которых, по невиданным мне причинам, чуть ли не обожествляла та часть человечества, которая считала себя «посвящённой» в читающую часть населения земли. А, что самое страшное, на выходе из этой своеобразной обители зла, её ожидал ещё один новоиспечённый маньяк со смартфоном. Чем не сюжет для нового жутика Стивена Кинга.

Но реальность, к сожалению, всегда гораздо печальней любых напридуманных историй, поэтому, когда Катрин медленным шагом спустилась по лестницам библиотеки и подошла ко мне, я сразу понял, что сегодня будет трудный день для нас обоих.

- Лиз погибла.

Катя тихо плакала. Я не стал спрашивать, какая именно Лиз погибла, во-первых, пытаясь не спугнуть эту светлую грусть, которая, подобно савану, окутала нас, всё более покрывая белизной падающего снега, во вторых, и так догадываясь, по ком бил колокол. Во всяком случае, ни смерь Лиз Тейлор, ни Лиз Никс, и, уж наверное, не Лиз Фэир, не смогла бы вызвать у Катрин именно этих чувств, пропитывающих воздух такой безысходностью, что пытаясь сейчас передать всю тоску того дня, я смешён сам себе. Так что, да извинит меня мой читатель за некоторую скупость слов и блеклость красок, но всё было именно так.

- Она разбилась на своём «Ягуаре» недалеко от Бринстона. Полицейский, позвонивший мне, сообщил, что на спидометре с вдавленным стеклом навсегда застыла стрелка на цифре двести десять. А в крови моей сестрёнки было столько кокаина, что её падение в пропасть должно было показаться любому из нас вечностью. Как ты думаешь, ей действительно не было больно?

Я соврал и ответил, что наверняка нет.

По правде говоря, в студенческие годы я знал Лиз Нелински гораздо лучше, чем её двоюродную сестру Катрин. Сумасбродна, слишком богата, слишком красива, - именно так о ней отзывались практически все, кто хоть мало-мальски был знаком с нею, но странным образом о ней отзывались ещё и как о доброй и преданной подруге, чутком собеседнике и ласковом собутыльнике, если такое выражение вообще имеет место в каком-либо из языков. От неё исходил свет, который хотелось видеть прямо сейчас, прямо здесь, согреваясь под его лучами, но не касаясь, боясь разбить сосуд из хрусталя. Последние лет девять, десять я не слышал о ней ничего, хотя незаурядная внешность Лиз обещала, по крайней мере, славу супермодели или актрисы. И вот сейчас я узнаю о том, что её больше нет. Что пошло не так, чем это милое существо было обязано смерти за свой столь ранний уход от нас. Нет, я не говорю, что хотел бы пролистать страницы своей жизни именно с Лиз, а не с Катрин, даже наоборот, но всё же... Видимо, просто все свечи когда-нибудь гаснут, сколько бы народа не смотрело на них.

- В четверг похороны. Ты поедешь?

- Да, конечно.

- Говорят, там будет почти весь наш курс.

К чему была последняя фраза Кати, я так и не понял, но не стал углубляться в особенности женской психологии.

Этим вечером мы просидели допоздна, переключая каналы на телевизоре. Не видя, не слыша, не понимая. Просто вместе, просто потому, что это было самым правильным сегодня…

- Ты знаешь, её отец сказал мне по телефону, что она, как будто чувствовала, что скоро умрёт. В её дневнике он прочитал что-то насчёт «ещё одного призрака в зеркале и какого-то там сломанного ногтя». Ты действительно думаешь, что мы умираем раньше, чем хоронят нас? Арманд… Арманд…

Но я ничего не ответил и тихо погрузился в сон, а снег всё так же падал за окном, пропитывая город холодом и угасанием.

Мёртвые корабли лежали на этом побережье, казалось, уже тысячелетия. Странно, она точно знала, что они мертвы, впрочем, то же самое можно было сказать и о ней самой.

Как это произошло? Да какая уже разница. Просто однажды, собираясь на ежедневную утреннюю пробежку, она взглянула в зеркало и не увидела в нём своего отражения. Однако привычка есть привычка. И уже спустя двадцать минут, девушка спокойно сидела возле океана и наслаждалась одиночеством, ибо больше не надо было никуда спешить, не от кого было выслушивать глупые обвинения, ни чья грязь больше не касалась ни её тела, ни её души. И пусть смерть была столь отвратительной. Всё уйдёт, должно уйти, всегда уходит.

Благословенная тишина.

Сладостное одиночество.

Благословенная тишина.

Легенды мёртвых

Дата добавления: 2015-10-28