|
Читайте также: |
Теория развития в гештальт-подходе
В статье предпринята попытка построения модели развития, опираясь на методологические принципы гештальт-подхода. Выделены критерии развития, которые можно рассматривать в качестве возможных ресурсов теории развития в гештальт-подходе.
Одной из наиболее сложных и наименее разработанных в гештальт-подходе является проблема развития. После провозглашения знаменитого принципа «здесь и сейчас» и его удивительно быстрого распространения на все сферы гештальтистской теории и практики рассматривать проблему развития человека, психики оказалось неактуальным[1]. Я уже не говорю об анафеме, которой Ф.Перлз предал любые размышления философского и теоретического свойства, обозначив метафорически их «дерьмом» разного происхождения («elephant shit», «bull shit»). Однако, как оказалось, такая позиция усложнила жизнь гештальт-подходу – не только теории, которая оказалась неспособной описывать процесс развития, но и практике, которая пострадала от отсутствия возможности строить терапевтические стратегии. А ведь гештальт-терапия, как мне кажется, является проектом развития, а не коррекции.
[1] Поскольку я существую лишь здесь и сейчас, нет смысла исследовать, каким я был до этого или стану после.
Развитие как развитие его функций и их взаимодействия
Приступая к разработке теоретических положений развития психики в гештальт-подходе, необходимо особо отметить, что описывать придется развитие self, который, в свою очередь, является постоянно изменяющимся и развивающимся процессом. Таким образом, мы столкнемся с необходимостью описывать процесс развития развития, т.е. развития второго порядка. Как уже отмечалось в более ранней работе [1], этого можно достичь либо за счет исследования процесса посредством одномоментных срезов с его фиксацией, что позволит анализировать его в статическом, а поэтому в некотором смысле искусственном состоянии (при использовании лонгитюдной схемы), либо путем выделения критериев, которые описывали бы степень зрелости self как процесса. В первом случае мы искусственно фиксируем процесс, получая тем самым возможность измерить его характеристики. Однако при этом мы оказываемся перед неизбежным рассмотрением self как объекта, что вступает в противоречие с методологией гештальт-подхода и является в некотором роде научным регрессом. Взамен же мы получаем данные, характеризующие степень развития функций self. Во втором случае оказывается необходимым учитывать как зрелость отдельных функций self, так и качество их взаимодействия. Несмотря на всю сложность, эта область представляется более перспективной для развития гештальт-теории. Поэтому в этом направлении и начнем двигаться.
Для более последовательного и систематизированного описания процесса развития self стоит, по всей видимости, создать некоторую более или менее устойчивую структуру изложения. Для этой цели наиболее оптимально подходит категория критериев развития self. Другими словами, если нам удастся выделить несколько основных параметров, использование которых позволит достаточно полно описать процесс и уровень развития self, то в дальнейшем изложении мы сможем опираться именно на них, выделяя отдельные этапы в периодизации развития по мере более или менее значительного качественного изменения этих параметров. Итак, начнем.
Опираясь на выделенные выше параметры, приступим к качественному описанию этапов развития self. В изложении будем стараться придерживаться соответствующей этим критериям структуры.
Конфлюэнтный период первичной интроекции (от рождения до 7-9 лет)
В начале описания этого этапа поясню его название. Слово «конфлюэнтный» отсылает нас к специфическому способу организации контакта, характеризующему данный период в развитии self, а указание на интроекцию позволяет учесть центральный для этапа механизм, определяющий развитие self. Начнем с описания развития отдельных функций.
Первоначально у младенца ни одна из функций не развита в достаточной степени, обеспечивающей хоть сколько-нибудь независимое устойчивое психическое функционирование. Поведение определяется некоторым незначительным набором инстинктивных способов организации контакта – плачем, хватанием, сосанием. Именно поэтому self остро нуждается в доноре, которым первоначально выступает мать. Впоследствии список доноров расширяется до ближайшего окружения – отца, родственников, воспитателей и т.д. Поясню, что я подразумеваю под донором. Поскольку функция ego у младенца не развита, для подержания своей жизни он нуждается в людях, которые бы обеспечили наличие контакта за счет своего присутствия. Тем не менее, ввиду отсутствия способности к выбору у маленького ребенка, определяемой его функцией ego, отношения могут строиться лишь по модели конфлюэнции. Исполняя роль протеза, или костыля, для зарождающейся функции ego, окружение в свою очередь посредством интроекции формирует первичные ego-модели, являющиеся прообразом полноценно развитой функции.
Развитие функций id и personality также целиком основывается на отношениях с донором. Ребенок первоначально не имеет ни малейшего представления о том, как называется то недифференцированное возбуждение, которое он испытывает. Лишь по ходу развития в течение первых лет жизни это возбуждение постепенно начинает маркироваться как желания и чувства [2, 3, 4, 11]. Соответствующие же названия недифференцированного до этого возбуждения появляются лишь посредством родительской интроекции по принципу социального наследования[2]. Этот же механизм лежит в основе появления первых представлений о себе и окружающем мире. При этом стоит отметить еще одну немаловажную особенность этого этапа. С одной стороны, интроецированные чувства и желания, а также идентификационные представления ввиду отсутствия ясно сформированной границы контакта со средой не могут быть в полной мере ассимилированы, с другой же – оказываются чрезвычайно устойчивыми и резистентными по отношению к более поздним влияниям.
[2] Под принципом социального наследования я подразумеваю способ передачи содержательной и процессуальной информации, относящейся к self. Ребенок принимает в наследство от родителей их способы организации контакта в поле с соответствующими им чувствами, желаниями, представлениями о себе и окружающем мире, а также способами обращения со всеми этими проявлениями. На начальном этапе своего развития self со всеми его функциями ограничен соответствующим личным опытом родителей с релевантными ему деформациями и моделями психических проявлений. Например, ребенок не имеет возможности маркировать возникающее возбуждение как нежность или гнев, если в рабочем лексиконе родителей эти слова отсутствуют, так же, как и отсутствует соответствующий опыт обращения с лежащим в основе этих переживания возбуждением. Подробнее об этом феномене и механизмах, лежащих в его основе можно прочитать в более ранних работах автора [2, 3, 4].
Проблема власти в поле, как уже становится очевидным, разрешается посредством ее локализации в окружении. Сначала дисбаланс власти носит тотальный характер, с течением же времени радикальность смягчается за счет зарождающейся функции ego. Тем не менее, «контрольный пакет акций self» в этот период развития по-прежнему остается за окружением, которое и определяет специфику прохождения этапа, а также ядерные функциональные образования.
Несколько слов относительно взаимодействия функций на этом этапе. Все три функции оказываются в это время под сильным интоксицирующим влиянием среды, определяющим не только их развитие, но и взаимодействие. Так, например, инроецированные формы поведения и организации контакта поддерживают соответствующие проявления чувств и желаний (имеющих также интроективную природу), подтверждая в итоге имеющиеся интроецированные представления. Верно и обратное – интроецированные образы себя и среды инициируют адекватное им поведение и совершаемые «выборы», сопровождаясь более или менее неконфликтным образом соответствующими эмоциями и чувствами, подтверждая «правильность» удовлетворяемых потребностей. Так выглядит «гладкий» вариант self-динамики на этом этапе. Гармоничность такого функционирования определяется как внутренней непротиворечивостью self доноров, так и согласованностью их действий.
Дисгармоничность же отношений доноров, а также внутренняя расщепленность их self создают, как правило, значительный конфликт, регулируемый уже не соответствием и взаимоподдержкой функций self ребенка, а значительно выраженной, а иногда и разрушительной тревогой. Пожалуй, именно в этом коренится клиническая проблематика большой психиатрии. На этом этапе ввиду зависимого положения self он оказывается чрезвычайно уязвимым к переживаниям тревоги, которую регулировать пока не в состоянии. С другой стороны, деформирующим и препятствующим развитию фактором может выступить также self-ригидность доноров. В этом случае любое отклонение от «рекомендованных» self-проявлений насыщается также значительной тревогой, мотивирующей возвращение в self-стандарт. Поддерживающие этот механизм стыд и вина могут хронифицироваться, затормозив процесс дальнейшего развития self или деформировав его до депрессивного, аддиктивного или нарциссического функционирования. Кроме того, собственная self-нестабильность доноров, провоцирующая их функционирование в режиме осознаваемой или неосознаваемой, но всегда неконтролируемой и некупируемой тревоги, также с неизбежностью дестабилизирует self-процесс ребенка, затормаживая процесс дифференциации функций self. Думаю, не стоит даже упоминать о деструктивном для ребенка значении отчуждения доноров. В этом случае формирующийся self вообще оказывается лишенным источника питания, фиксируясь в депрессивном или шизоидном состоянии. Отказ же в донорской поддержке по ходу развития этапа чреват преждевременной сепарацией и изоляцией функции ego от функций id и personality, что может привести к формированию способа организации контакта по нарциссическому типу.
Что касается ресурсов, необходимых для развития на этом этапе, то они неизбежно вытекают из вышесказанного. Формирующийся self нуждается в стабильном, открытом контакту и достаточно гибком донорском окружении. Во-первых, родитель должен быть достаточно чувствителен и открыт к пока еще недифференцированным проявлениям ребенка. Несмотря на возможность ошибки доноров в интерпретации желаний и переживаний ребенка, коренящейся в собственном родительском несовершенстве, учитывая естественный интроективный характер начального развития, следует отметить, что именно родители помогают ребенку называть его переживания. При этом важно быть открытым для обратной связи ребенка и вытекающей из нее возможности коррекции своего влияния. Во-вторых, важнейшим условием развития является стабильность раннего окружения ребенка, позволяющая использовать неизбежно возникающую тревогу у ребенка для творческих, а не деструктивных целей. И, в-третьих, поскольку родители выступают моделью способов организации контакта со средой, важнейшей составляющей процесса развития является трансляция ребенку возможности быть в близких отношениях, которая (как, я надеюсь, станет ясным из описания дальнейших периодов развития) венчает процесс развития здорового полноценного творческого self.
И, наконец, немного о перспективах в развитии, уже заложенных в виде потенций и интенций на этом этапе. Итак, развитие естественным образом должно разворачиваться в направлении дальнейшей дифференциации функций, смещения локуса власти в поле с окружения к себе, творческого экспериментирования в применении self к внешней по отношению к семье среде, а также постепенной переориентации с иерархических отношений на партнерские.
Период креативности (от 7-9 лет до 18-20 лет)
Название этого периода происходит от основной задачи, которая появляется перед развивающимся self, а именно – формирования способности творческого приспособления к радикально изменившейся на этом этапе среде. Радикально в том смысле, что на смену окружению, ядро которого составляли родители и другие близкие люди, приходит окружение, состоящее в основном из сверстников. Все своеобразие self ребенка, до сих пор идеально подходившее под специфику self родителей и контакта с ними, оказывается в новом контексте, значительно более разнообразном, богатом и, конечно же, непростом. Теперь специфика self не подходит так же гармонично к новому социальному контексту, как ключик к замочной скважине. Что, очевидно, не может не вызвать сильную тревогу. Именно эта тревога вторичного рассогласования и является движущей силой развития self на этом этапе. Думаю, что творческое приспособление, которое является центральной категорией, описывающей здоровое функционирование self, в гештальт-подходе, появляется именно в этот период – до этого времени в нем просто не было необходимости.
Итак, тревога некоторого несоответствия интроецированного (а поэтому более или менее ригидного) self, адаптировавшегося к прежнему относительно стабильному контексту, с одной стороны, и стремительно и непрерывно изменяющегося нового поля с калейдоскопом контекстов, с другой, выступает источником формирования процессуального характера self (или, точнее, восстановления процессуальных ресурсов self) в результате творческого приспособления. Если раньше, до появления сверстников-партнеров, возникающая тревога должна была бы быть успокоена посредством стабильности доноров, то сейчас тревога может быть израсходована на постоянное экспериментирование в поле со способами организации контакта. Конечно же, в более или менее значительной степени человек все еще нуждается в разрешении на эти эксперименты.
Что же происходит на этом этапе с функциями self? Функция ego, питаясь возбуждением тревоги рассогласования, действует в режиме экспериментирования. Ввиду того, что прежние способы организации контакта оказываются не всегда адекватными актуальным меняющимся контекстам, человек нуждается в формировании новых способов взаимодействия с реальностью. Следовательно, появляется необходимость постепенного формирования способности выбирать и конструировать поведенческие паттерны. Первоначально такой процесс осложняется деформацией со стороны дезорганизующего избытка тревоги рассогласования, впоследствии же по мере успешности экспериментов в контактировании ego-функция приобретает все более устойчивый характер. При этом оказывается неизбежным для человека сместить место локализации власти с окружения на самого себя, поскольку опираться на окружение в таком объеме прежним способом уже не реалистично (ввиду того, что человек уже не является центром внимания его семьи), в то же время у него пока еще нет опыта децентрализовывать власть, размещая ее в самом процессе контакта на границе со средой. Возможность децентрализации власти в поле в процессе контактирования появляется значительно позднее по ходу формирования способности к близости.
Функция id, осуществляя свою работу в привычном режиме, в свою очередь испытывает некоторые препятствия. Например, типичный интроецированный способ переживания не всегда адекватен происходящему в отношениях в поле. В этом процессе некоторые чувства и потребности (точнее, возбуждение, лежащее в их основе) «перекодируются» (т.е. получают новое наименование и значение)[3]. С другой стороны, некоторые эмоциональные и потребностные проявления, ранее совершенно уместные и легко удовлетворяемые ближайшим окружением, в актуальном контексте останавливаются, даже несмотря на их адекватность ему (например, ввиду имеющегося в фоне избытка тревоги, относящегося к новому контексту). Соответствующее им и питающее их возбуждение блокируется, превращаясь в тревогу по механизму, описанному еще Ф.Перлзом[4], и замыкая порочный круг «тревога – остановка переживания – тревога». Такова, например, природа формирования симптома, который, конечно же, имеет социальный характер и является, в некотором смысле, способом организации контакта человека со средой. Однако, возможен и продуктивный исход такой динамики – тревога в случае ее осознавания может быть израсходована на экспериментирование в поле, что прогностически оказывается благоприятным для развития self.
[3] Так, например, то, что человек раньше называл стыдом, становится нежностью, а то, что переживалось как желание заботиться, оказывается гневом и т.д. При этом человек очень часто освобождается от груза интроецированных рекетных образований (о рекетных проявлениях см. [3, 4])
[4] По мнению, Ф.Перлза тревога является остановленным возбуждением на фоне угнетения дыхания [5, 6].
Теперь о специфике развития personality. Если на предыдущем этапе развития self количество людей, которые были донорами personality и соответственно, обладателями образов, которые насыщали функцию, было ограничено всего несколькими важными людьми, то сейчас таких людей множество, более того – их количество со временем только увеличивается. Конечно же, это не простое время для человека, пропитанное тревогой по поводу соответствия транслируемым другими представлений о нем. Я бы даже обозначил это как «кризис personality». Проживать его человек может разными способами. Например, при столкновении с рассогласованием прежнего образа себя он может попытаться (посредством влияния на функцию ego) изменить свое поведение с целью ввести его в соответствие с новым образом. Сложности, правда, возникают в тот момент, когда обнаруживается чрезвычайное многообразие представлений о человеке у разных людей. Подстроиться, ведь, под каждое представление обо мне, существующее в поле, мягко говоря, сложно. Люди, фиксированные на использовании этого пути разрешения «кризиса personality», оказываются обреченными на потерю себя и зависимое поведение. С дугой стороны, сталкиваясь с рассогласованием образов и испытывая чрезвычайно сильную, иногда запредельную тревогу по этому поводу, человек может зафиксировать свое поведение (опять же посредством влияния на функцию ego) и соответствующий ему образ в какой-либо маргинальной зоне[5]. Так появляются трудные подростки и в хронифицированном варианте этого способа – люди с пограничными расстройствами. Список вариантов отыгрывания тревоги personality, конечно же, можно продолжить. Но уже в этих двух полярных типах обнаруживается ярко выраженная тенденция к зависимости (будь то в прямом или контр- варианте) от окружения в поле. Такая зависимость является следствием трудностей на пути смещения локализации власти в поле с окружения на самого себя, необходимость чего на этом этапе мы уже отмечали выше.
[5] В любом случае, как становится уже очевидным, в заложниках в этом процессе оказывается функция ego. Именно посредством влияния на нее со стороны двух других функций и происходит процесс развития. Сканируя обратную связь от окружающей среды, id и personality транслируют ее ego и используют ресурсы ego для трансформации self.
Благоприятный же исход рассматриваемого кризиса связан с возможностью для человека установления стабильных отношений с окружающими людьми (особенно сверстниками) за счет адекватной контексту поля утилизации тревоги personality двумя другими функциями. Так, например, излишняя тревога до ее разрушительных действий может быть осознана как важное чувство, желание, которые могут инициировать соответствующее поведение в поле. Говоря о ресурсах, необходимых человеку на этом этапе развития, следует особо отметить благоприятный прогностический эффект от переориентации его с отношений вертикального свойства (родителей, учителей и т.д.) на отношения горизонтальные, партнерские (со сверстниками). Думаю, что зрелым человек становится, когда получает возможность питаться поддержкой равных ему людей (по его восприятию), поскольку зависимость в отношениях неизбежно связана с позицией self как заложника созависимого симбиоза.
Стоит отметить, что период креативности в развитии self все же связан с большей или меньшей нестабильностью этого процесса. Self пока еще не является зрелым процессом. Зона его перспективного развития связана с развитием способности и получением опыта близких отношений, которые регулируются присутствием и диалогом на границе контакта с сохранением своей отдельности и уважением и любопытством к Другому.
Период близости и диалога (от 18-20 лет и далее)
Этот период венчает развитие self. Насыщенное тревогой экспериментирование в отношениях заканчивается, способы организации контакта в среде постепенно приобретают более стабильный характер. На этом этапе человек формирует способность к диалогу, контакту, к построению отношений близости. Чрезмерная фоновая тревога, инициирующая постоянные «судорожные» изменения self в целях творческого приспособления, значительно снижается ввиду оптимального соответствия в результате адаптации динамики id, ego и personality и динамики поля. Например, переживания и потребностные интенции блокируются в значительно меньшей степени, поскольку человек становится чувствительнее к контексту поля, в котором эти интенции реализуются. Кроме того, человек приобретает значительную гибкость проявлений self, имея возможность выбирать какие из его реакций могут быть выражены и проявлены, а какие должны быть удержаны, оставаясь при этом осознаваемыми. Эта способность знаменует качественно новый уровень развития творческого приспособления. В связи с этим у человека появляется возможность использовать id-функцию и ее проявления в целях организации качественно нового контакта, который уже начинает носить черты диалога, близости[6]. В свою очередь сам процесс контакта в близости поддерживает id-проявления участников диалога, способствуя освобождению не только осознавания чувств и желаний, но и процесса переживания, результаты ассимиляции которого используются для «строительства» self, увеличения его гибкости и творческого потенциала. Таким образом, self приобретает все новые возможности творческой адаптации к среде, а, следовательно, новые перспективы развития. Именно в такой динамической ситуации становится понятной и очевидной трактовка self как непрерывного процесса творческого приспособления в поле, а также понимание self как способа организации контакта со средой.
[6] Более подробно об особенностях контактирования в модели близости и диалога можно прочитать в работе «Некоторые аспекты гештальт-терапии присутствием» [7].
Сказанное выше имеет отношение не только к описываемой id-функции, но также в равной степени к функции personality, которая тестирует контакт на предмет соответствия имеющихся представлений и гибкость которой определяет в свою очередь гибкость self в целом, и к ego-функции, которая является информационным и динамическим центром процесса творческого приспособления. Немного подробнее о функции personality. Если на предыдущем этапе функция personality отличалась крайней нестабильностью и неинтегрированностью в self, то отчасти это было связано с невозможностью ассимилировать обратные связи о себе, возникающие в поле. Причиной такой невозможности на этапах интроекции и креативности являлась неготовность человека к отношениям диалога и близости. Именно функционирование на границе контакта, способность к которому появилась лишь в настоящем периоде развития, предоставило self возможность ассимиляции обратных связей среды, интегрирующей их в динамику personality. Другими словами, если ранее человек получал обратную связь от других людей из окружения, то он оставлял за ними право собственников образов самого себя (в чем, собственно говоря, и заключался основной механизм зависимости в отношениях). В настоящем же периоде развития при формировании способности к близости и размещении обратных связей на границе контакта образы себя, получаемые из окружения, могут быть критически переработаны и ассимилированы в части, поддерживающей творческое функционирование self. Рассматриваемая особенность имеет место на этом этапе благодаря свободе, возможности отдаления и отвращения, характеризующим отношения близости.
Последнее связано с появлением ресурсного динамического новообразования, имеющего отношение к ego-функции, зрелость которой определяется способностью совершать никогда не прекращающиеся выборы в контакте. Именно в этот период развития ego-функция человека приобретает следующие возможности:
Важно отметить, только в периоде диалога и близости все функции self вступают в динамическое взаимодействие друг с другом, определяя дальнейшее развитие друг друга. Метафорически выражаясь, self превращается в «хорошо сработавшуюся команду». Такое положение вещей оказывается возможным благодаря использованию отношений близости и границы контакта для развития self. Однако справедливости ради стоит отметить, что имеет место и обратное влияние – а именно развитие self определяет в свою очередь способность к диалогу и близости, внося свой вклад в ее развитие. Таким образом, следует констатировать диалектическое единство взаимообращения средства и цели в процессе развития self.
Логическим следствием предыдущего тезиса является положение о локализации власти в поле «организм – среда», характеризующей настоящий этап развития self. Впервые в своем развитии человек оказывается способен к децентрализации власти, проявляющейся в ее смещении с субъектов контакта в сам процесс контактирования и знаменующей собой пик развития способности к творческому приспособлению. Собственно говоря, этот процесс и является, на мой взгляд, признаком качества контакта, которое в гештальт-подходе принято обозначать словами диалог, присутствие, близость. При этом сам процесс контактирования определяет феномены, в нем возникающие. Self же в этом случае становится функцией границы контакта, достигая своего пика в процессе развития. Функции self и их проявления – чувства, желания, мысли, образы, поведение, выборы и т.д. – также представляют собой феномены контакта, производные от отношений диалога [2, 8]. Человек избавляется (или, по крайней мере, становится более независимым) в этом процессе от рэкетных или интроективных проявлений, которые сопутствовали его контактированию со средой на предыдущих этапах развития.
Конечно же, необходимо отметить, что успех развития на этом этапе является производным от специфики прохождения предыдущих этапов. Так, например, деформации первого периода, проявляющиеся в чрезмерной ригидности формирующегося self или, наоборот, в недоразвитости self, лишенного интроективной опоры, могут замедлить или вообще заблокировать возможность достижения способности к близости (проявляясь в свою очередь на этапе креативности в виде чрезмерной тревоги или блокированного процесса творческого приспособления). Кроме того, наследуемая с конфлюентного периода разрушительная тревога может вообще заблокировать дальнейший процесс развития, расположившись в фундаменте расстройств психотического круга. Трудности и блокировки периода креативности также вносят свой вклад в развитие способности к диалогу. Например, чрезмерная тревога, релевантная «судорожным» попыткам эксперимента в контакте, приводящая к отношениям зависимости, блокирует процесс децентрализации власти. Диффузный процесс personality, наследуемый self из этого периода, не может не сохранить разрушительную тревогу, деформирующую процесс творческого приспособления. Очевидно, что процесс перечисления видов и причин деформаций в развитии можно продолжить и далее[7]. Однако, я бы хотел скорее сосредоточить внимание читателя на перспективах разрешения сложностей, возникающих в этом процессе.
[7] Думаю, что все богатство клинической феноменологии можно разместить в бесконечном многообразии деформаций и прерываний естественного развития self. Несмотря на отсутствие перед настоящей статьей прикладных задач клинической теории и практики, эта проблема представляется мне чрезвычайно интересной. Более того, с рассматриваемых методологических позиций исследование клинических феноменов приобретает новое значение и представляется достаточно перспективным, особенно в смысле возможного преломления его результатов в прикладных целях психотерапии.
О ценности присутствия Другого (вместо заключения)
Так или иначе, но все возможные ресурсы для восстановления естественного процесса развития self коренятся в феномене диалога и близости. Для того, чтобы процесс развития self оказался разблокированным, необходимо наличие способности к присутствию и близости для начала хотя бы с одной стороны. Часто в этой роли фасилитатора выступают близкие небезразличные люди, иногда – специалисты-психотерапевты. Человек, находящийся рядом, присутствуя и приглашая в контакт, значительно облегчает ситуацию, помогая восстанавливать творческие ресурсы самого self [7, 9].
Литература:
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Роль рецепторів у регуляції дихання. | | | Порядок проведения Фестиваля |