VIII. Прозелитизм в раввинистической традиции

Мы уже видели, что на протяжении целой эпохи – от иудейско-эллинистических авторов II века до н. э. до Филона Александрийского в начале I веке н. э., – распространение иудаизма не только всячески приветствовалось, но и было «сверхзадачей» произведений этих писателей. Их сочинения следует рассматривать как прямое развитие идей, появляющихся уже в некоторых библейских пластах конца персидской эпохи. В той же мере можно трактовать христианскую литературу как прямое продолжение иудейско-эллинистического литературного корпуса. Именно интеллектуальный космополитизм, возникший благодаря синтезу иудейского монотеизма и эллинизма, подготовил почву для павлианской революции, в корне изменившей культурную морфологию античного мира.

Но если пространство между Сионом и Александрией породило универсальную религию, то на территории, простиравшейся между Иудеей и Вавилоном, сформировался фарисейский иудаизм, определивший религиозные принципы и культовые правила для последующих поколений иудеев. Ученые, которых со временем станут называть сначала мудрецами, а позднее таннаями (если речь идет о соавторах Мишны) и амораями (соавторов Талмуда), еще до разрушения Храма приступили к сооружению наковальни, на которой будет закалена стальная вера упрямого меньшинства, сумевшего выстоять, вопреки всем трудностям, в окружении гораздо более мощных религиозных цивилизаций. Тем не менее было бы ошибкой приписывать этому меньшинству «врожденный» отказ от прозелитизма и распространения иудейской религии. Хотя в ходе болезненных взаимоотношений между фарисейским иудаизмом и павлианским христианством в конечном счете внутри первого возобладали изоляционистские тенденции (особенно в крупных культурных центрах средиземноморского, а затем и европейского мира), страсть к миссионерству угасла совсем не скоро.

Часто цитируемый афоризм рава Хелбо, произнесенный, по-видимому, в начале IV века н. э.: «Тяжелы прозелиты для Израиля словно чесотка» (Йевамот 476) – никоим образом не отражает позицию Талмуда по вопросу о прозелитах и принятии иудаизма иноплеменниками. Ему можно противопоставить не менее определяющее и, по всей вероятности, более раннее высказывание рава Элазара: «Лишь для того рассеял Святой, благословен Он, Израиль среди народов, чтобы к нему присоединились прозелиты» (Псахим 876). Другими словами, тяготы «диаспоры» и оторванность от Святой земли потребовались лишь для того, чтобы иудейская религиозная община пополнилась новыми адептами и укрепилась. Между этими двумя полюсами находится широкий спектр самых различных мнений, отражающий как революционные перемены, произошедшие в первые века новой эры, так и персональные склонности законодателей.

Трудно точно датировать утверждения мудрецов и мидраши, вошедшие в Галаху. Можно предположить, что афоризмы, негативно трактующие прозелитизм, были сформулированы преимущественно в эпохи притеснений, восстаний и гонений, а в периоды более спокойных отношений с властями торжествовали тенденция к открытости и стремление к экспансии. Тем не менее чрезвычайно осторожный подход к прозелитизму был обусловлен не столько сопротивлением язычников, сколько распространением христианства, воспринимавшегося как вопиющая ересь. Окончательная победа христианства в IV веке н. э. навсегда охладила иудейский миссионерский пыл в основных культурных центрах, а впоследствии породила стремление вытравить из истории саму память о нем.

Мишна, оба Талмуда и мидраши изобилуют высказываниями и дискуссиями, единственное назначение которых - убедить широкие слои иудейских общин принимать в свои ряды прозелитов и относиться к ним как к равным. Немало галахических постановлений были приняты лишь для того, чтобы пресечь изоляционистские социально-идентификационные тенденции, присущие любой общественной структуре, принимающей в свою среду новых членов.

Свидетельство о том, что обращение в иудаизм широко практиковалось в период таннаев, можно найти в книге «Песнь Песней Раба» (комментарий к библейской «Песне Песней»): «Когда мудрец проповедует, обращается множество прозелитов». В разделе Мидраш Раба, посвященном книге «Экклезиаст», обнаруживается еще одно свидетельство массового притока новообращенных: «Все реки текут в море, но море не переполняется. Так все прозелиты приходят к одному лишь Израилю, и никогда не убывает число его сынов». Существует немало сходных изречений, подчеркивающих стремление многочисленных язычников перейти в иудаизм.

Многие раввины не только подчеркивали необходимость привлечения прозелитов, но и решительно требовали безоговорочного принятия их в общину верующих. Мудрецы Мишны установили, что не следует напоминать новообращенному о его происхождении: «Сыну прозелита не говори: помни дела твоих предков» (Мишна «Бава Мециа» 4: 10). В «Тосефте» к трактату «Бава Мециа» сказано: «Увидев, что прозелит пришел учить Тору, не говори: смотрите, кто пришел, – тот, кто ел падаль, скверну и ползучую нечисть». В «Тосефте» содержатся, например, такие постановления: «Тому, кто привел хотя бы одно существо под крылья Шехины^[312], зачтется, как если бы он его создал, оформил и произвел на свет»; «Почему все спешат жениться на прозелитке, но не все спешат жениться на освобожденной рабыне? Ибо предполагается, что прозелитка себя блюла, а освобожденная рабыня вовсе нет».

И Иерусалимский, и Вавилонский Талмуд пестрят высказываниями, проникнутыми симпатией к прозелитам. Вместе с тем в них можно отыскать и многочисленные пассажи, высмеивающие прозелитов, а также содержащие подозрения и опасения по поводу чрезмерного сближения с неевреями: «Рабби Элиэзер бен Яаков сказал: поскольку у прозелитов дурные наклонности, Писание многократно предостерегает от них»; «Беды одна за другой падут на головы тех, кто принимает прозелитов»; «Прозелиты и забавляющиеся с детьми отдаляют приход мессии» и т. д. В некоторых источниках обнаруживаются попытки установить иерархические отношения между евреями «от рождения» и прозелитами. Несмотря на все это, по мнению большинства исследователей, число и влияние мудрецов, одобрявших и поощрявших обращение в иудаизм, неизменно значительно превосходили число и влияние тех, кто его осуждал. Не исключено также, что за пределами Иудеи отношение к этому вопросу было более либеральным^[313].

Не следует забывать, что многие законоучители сами были прозелитами или потомками прозелитов, и галахические постановления по данному вопросу нередко касались их лично. В период правления царицы Саломеи-Александры, то есть после апогея принудительного обращения в иудаизм в Хасмонейском царстве, во главе религиозной иерархии Иудеи стояли два прозелита: Шемая и Авталион. Они считались одной из наиболее уважаемых «пар» религиозных авторитетов эпохи начала становления иудаизма периода Второго храма. Один из них был председателем Сангедрина^[314], а другой – его заместителем и главой религиозного суда. Именно они стали духовными учителями относившихся к следующему поколению знаменитых Гиллеля и Шамая. К числу известных прозелитов принадлежали [упомянутые в книге «Пиркей авот»] бен Баг-Баг, известный также как рабби Иоханан а-Гер, и бен Хей-Хей. Нееврейское происхождение приписывалось и рабби Акиве (позже, в Средневековье, Маймонид утверждал, что его отцом был «праведный прозелит»). Ученик рабби Акивы рабби Меир также считался потомком прозелитов, и большинство источников подтверждают это предположение. Разумеется, нельзя не включить в этот краткий перечень и Аквилу, авторитетного переводчика Пятикнижия на греческий (не на арамейский!) язык; некоторые именуют его также Онкелосом (хотя многие считают, что речь идет о двух разных прозелитах). Так или иначе, этот чрезвычайно почитаемый прозелит жил во II веке н. э. и, по-видимому, имел римские корни; и иудейская, и христианская традиции сообщают, что он был родственником императора Адриана.

Потомками прозелитов были и другие иудейские мудрецы, а вот какую часть их паствы составляли «новообращенные», нам неизвестно. Исторические свидетельства, как обычно, рассказывают почти исключительно о жизни элиты. Поэтому, помимо мудрецов, мы узнаем из них о прозелитах, ставших царями или предводителями восстания, таких как Ирод или Шимон бар Гиора, но, увы, не имеем возможности установить, какой (наверняка немалый) процент составляли они от общего числа приверженцев иудейского культа. Так как главная задача, порождаемая глубоким отвращением к идолопоклонству, состояла в вытравлении самой памяти о «постыдном прошлом» прозелита и превращении его в «новорожденного младенца», прежняя идентичность почти всегда затушевывалась. Уже в третьем поколении потомки прозелитов становились стопроцентными иудеями, и не оставалось никаких указаний на то, что они пришли к еврейству «извне» (позднее в прозелитах стали усматривать еврейские души, хитроумно возвращенные в этот мир благодаря смене религии)^[315].

Талмуд излагает дискуссию о том, как именно должен происходить процесс обращения иноплеменника в иудаизм. Некоторые мудрецы утверждали, что достаточно пройти обряд обрезания, другие настаивали на том, что ритуальное омовение важнее. В итоге было решено, что оба эти действия являются необходимыми условиями обращения мужчины в иудейскую веру, в дополнение к третьей заповеди об определенном жертвоприношении, отмененной с разрушением Храма. Нам известно, что обращение при посредстве обрезания практиковалось задолго до введения обряда омовения. Флавий и Филон, к примеру, еще не говорят об омовении как о непременном условии перехода в иудаизм; из этого следует, что оно вошло в иудейский культ относительно поздно. Интереснейшим аспектом взаимоотношений между раввинистическим иудаизмом и павлианским христианством является тот факт, что обряд омовения возник в них примерно в одно и то же время и навсегда остался едва ли не единственным общим для этих отмежевавшихся друг от друга религий культовым явлением.

В бурлящем культурном пространстве, где сосуществовали «богобоязненные», полупрозелиты, прозелиты, иудеохристиане и иудеи от рождения, сокращение числа заповедей при сохранении веры в единого Бога воспринималось как революция, несущая освобождение и облегчение. Для того чтобы устоять перед гонениями и натиском враждебных внешних сил, распространявшийся монотеизм должен был ослабить оковы изоляционизма, сохранившиеся со времен Эзры и Нехамии. Именно по этой причине в раннем христианстве равенство между новыми и старым членами общины было более полным, а иногда даже отдавалось предпочтение «нищим духом», то есть свежим прозелитам. Молодая религия отказалась от элемента, связанного с особым происхождением, сохранив его только для Иисуса как сына Божьего. Понятие происхождения приобрело в рамках мессианско-универсальной телеологии более возвышенный смысл: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного: нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе. Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (Послание к Галатам 3: 28-29).

Именно Павел окончательно превратил «Израиль плоти» в «Израиль духа», что гораздо лучше вписывалось в открытую и гибкую политику идентичностей, характерную для Римской империи. Неудивительно, что динамичное монотеистическое течение, провозгласившее общечеловеческую религию сострадания и милосердия (и заодно засвидетельствовавшее воскрешение из мертвых, по крайней мере, одного человека), в конечном счете, взяло верх над язычеством на всей территории Европы.

Судя по всем признакам, поражение восстания зелотов (66-70 годы н. э.) не остановило мощный приток новообращенных, начавшийся за двести лет до этого после восстания Маккавеев. Однако провал обеих мессианских попыток бросить вызов греческому и римскому политеизму – вооруженный бунт иудейских общин южного побережья Средиземного моря в 115-117 годах и восстание Бар-Кохбы в 131-135 годах н. э. – привел к постепенному ослаблению иудаизма. Приобщение к иудейской вере замедлилось, ряды ее приверженцев заметно поредели; иудейский прозелитизм уступил место миролюбивой стратегии «завоевания мира», взятой на вооружение христианской «религией любви».

Начиная с III века н. э. численность иудейского населения в Средиземноморье стала медленно сокращаться. Впрочем, в Иудее, в Вавилонии и, возможно, в западной части Северной Африки она оставалась более или менее стабильной вплоть до появления ислама. Уменьшение числа иудеев было вызвано (в основном) не гибелью многих из них в ходе неудачных восстаний и уж наверняка не возвращением к язычеству. Его главная причина – массовый переход в христианство. А когда, уже в IV веке н. э., христианство стало религией власти, распространению иудаизма вширь, казалось, был подписан смертный приговор.

Стоит проследить за декретами императора Константина I (Constantinus, 272-337) и его преемников, прежде всего, чтобы убедиться, насколько деятельным, невзирая на постепенное ослабление, оставался иудейский прозелитизм вплоть до начала IV века. Такое исследование вскрывает заодно и причины изоляционизма, охватившего иудейские общины Средиземноморья. Принявший христианство император вновь утвердил упомянутый выше декрет Антонина Пия, уже во II веке н. э. запретивший подвергать обрезанию тех, кто по рождению не принадлежал к иудейской общине. Поскольку иудеи испокон веков обращали в иудаизм своих рабов, обрезая их, этот обычай был категорически запрещен; позднее иудеев вообще лишили возможности иметь невольников-христиан^[316]. Сын Константина I расширил масштабы борьбы с иудейским прозелитизмом, официально запретив, вдобавок к обрезанию, и прохождение женщинами-прозелитками обряда омовения. Он установил также, что иудеи не имеют права брать в жены христианок.

Хотя юридический статус иудеев и не претерпел существенных изменений, всякого, кто подверг обрезанию своего раба, ожидал смертный приговор, владение невольником-христианином наказывалось теперь конфискацией имущества, а нанесение любого ущерба иудею, перешедшему в христианство, – сожжением на костре. В то же время новые прозелиты (если такие еще были) рисковали потерей всего состояния. Ранее, в языческом мире, иудейская религия, несмотря на преследования, пользовалась уважением и признанием. Под суровой христианской властью она превратилась в недостойную, заклейменную позором секту. Впрочем, христианская церковь вовсе не стремилась полностью уничтожить иудаизм. Она стремилась лишь увековечить его существование как увядшего треснувшего дерева, с которого опали все листья и чье жалкое существование неопровержимо доказывает правоту победителей.

На этом фоне не приходится удивляться тому, что некогда многочисленное иудейское население Средиземноморья стало убывать все быстрее и быстрее. Национальные историки (как мы увидим в следующей главе) заявляют, что в период изоляции и гонений иудейскую веру оставили почти исключительно прозелиты, а твердое «этническое» ядро, состоявшее из евреев «по рождению и по крови» (термин, часто встречающийся в сионистской историографии), сохраняло неизменную верность своей религии. Разумеется, не существует никаких доказательств, подкрепляющих это «фолькистское» предположение. Столь же правомерно было бы утверждать, что многочисленные семьи, сознательно и добровольно перешедшие в иудаизм, или их потомки в первых поколениях дали более упорных приверженцев иудейской веры, нежели немногочисленный коллектив тех, кто, унаследовав религию «от рождения», не приложил ни малейших усилий для ее «освоения» и вхождения в общину. Ведь известно, что прозелиты всех религий и их потомки привержены новой вере в значительно большей степени, чем те, кто исповедует ее издавна. Не случайно таннай рабби Шимон бар Йохай в приписываемом ему сочинении (Мехилте) установил, что прозелиты милее Всевышнему, чем евреи по рождению. Так или иначе, следует признать, что мы никогда не узнаем, кто именно сохранил приверженность гонимой вере упрямого меньшинства, а кто предпочел присоединиться к успешной и могущественной религии после того, как она стала религией власти.

Со времен поздних амораев, то есть с IV века и далее, раввинистическая элита еврейского меньшинства^[317] рассматривала акт перехода в иудаизм как черное облако, угрожающее самому существованию общины. Политика еврейской идентичности радикально изменила свою направленность. Новые недвусмысленные идеологические формулы вводили жесткую внутреннюю цензуру, смирялись с правилами, установленными христианским государством, и превращали еврейскую общину в закрытую группу, стремящуюся к изоляции и относящуюся с неприязнью и подозрением ко всем, кто пытается к ней приблизиться. Эта политика была непременным условием выживания иудаизма в христианском мире.

Тем не менее, иудейский монотеизм не утратил склонности к миссионерству. Его активность постепенно переместилась на периферию, так что поиск потенциальных прозелитов происходил уже за пределами культурного христианского мира. Кое-где иудейские миссионеры добивались немалых успехов.

Однако прежде чем мы перейдем к этой важной проблематике, непосредственно влиявшей на численность иудейских религиозных общин на различных этапах истории, следует подробнее обсудить судьбу иудеев, оставшихся в исходном центре миссионерского движения, породившего вымышленное бесконечное «изгнание» – в Иудее. Начиная с II века н. э. римские властители и их преемники называли эту страну Палестиной; в ответ еврейские мудрецы изобрели и стали употреблять (среди прочих) ее новое название – Эрец Исраэль (Страна Израиля).

Дата добавления: 2015-10-24