Петр Успенский - Четвертый путь 52 страница

Когда же я попробовал спросить себя, что именно выражает лицо Будды, я понял, что ответить на этот вопрос невозможно. Его лицо не было ни холодным, ни бесстрастным; однако, было бы неверно утверждать, что оно выражает сочувствие, теплоту или симпатию. Вс„ эти чувства казались слишком мелкими, чтобы приписывать их ему. В то же время такой же ошибкой было бы сказать, что лицо Будды выражает неземное величие или божественную мудрость. Нет, оно было вполне человеческим; и вс„ же чувствовалось, что у людей такого лица не бывает. Я понял, что все слова, которыми мне прид„тся воспользоваться для описания выражения этого лица, будут неправильными. Могу только сказать, что в н„м присутствовало понимание.

Одновременно я почувствовал необычное воздействие, которое оказывало на меня лицо Будды. Вс„ мрачное, поднявшееся из глубины моей души, рассеялось, как если бы лицо Будды передало мне сво„ спокойствие. То, что до настоящего времени вызывало вл мне озабоченность и казалось серь„зным и важным, сделалось таким мелким, незначительным, не заслуживающим внимания, что я только удивлялся, каконо могло когда-то меня затрагивать. И тут я понял: каким бы возбужд„нным, озабоченным, раздраж„нным, раздираемым противоречиями мыслей и чувств ни приш„л сюда человек, он уйд„т отсюда спокойным, умиротвор„нным, просветл„нным, понимающим.

Я вспомнил свою работу, разговоры о буддизме, то, как я выяснял некоторые относящиеся к буддизму вещи, и чуть не рассмеялся: вс„ это было совершенно бесполезно! Весь буддизм заключался вот в этом лице, в этом взгляде. Внезапно мне стало понятно, почему в некоторых случаях Будда запрещал людям говорить - эти вещи превышали человеческий рассудок, человеческие слова. Да и как можно иначе? Вот я увидел это лицо, почувствовал его - и тем не менее не смог сказать, что оно выражает. Если бы я попытался облечь сво„ впечатление в слова, это было бы ещ„ хуже, ибо слова оказались бы ложью. Таково, вероятно, объяснение запрета Будды. Будду сказал также, что он передал сво„ учение целиком, что никакойтайной доктрины нет. Не означает ли это, что тайна скрывается не в тайных словах, а в словах, которые известны всем, но которые люди не понимают? И разве невозможно, что вот этот Будда и есть раскрытие тайны, ключ к ней? Вся статуя находится передо мною; в ней нет ничего тайного, ничего скрытого; но и в этом случае можно ли сказать, что я понимаю е„ содержание? Видели ли е„ другие люди, поняли ли е„ хотя бы в той степени, в какой понял я? Почему она до сих пор оставалась неизвестной? Должно быть, е„ никто не сумел заметить - точно так же, как не сумели заметить истину, скрытую в словах Будды об освобождении отстрадания.

Я заглянул в эти синие глаза и понял, что хотя мои мысли близки к истине, они ещ„ не есть истина, ибо истина богаче и многообразнее всего, что можно выразить словом и мыслью. Вместе с тем, я чувствовал, что лицо статуи действительно содержит в себе всю полноту буддизма. Не нужно никаких книг, никаких философских разговоров, никаких рассуждений. Во взгляде Будды заключено вс„. Надо только, чтобы вы пришли сюда, чтобы вас тронул этот взгляд.

Я покинул святилище, намереваясь завтра вернуться и попытаться сфотографировать Будду. Но для этого нужно будет открыть раму. Привратник, с которым я опять поговорил об этом, повторил, что открывать е„ нельзя. Однако я уш„л с надеждойкак-то вс„ уладить.

По пути в гостиницу я удивлялся тому, как могло случиться, что эта статуя Будды столь мало известна. Я был уверен, что о ней не упоминается ни в одной книге о Цейлоне, которые у меня были. Так оно и оказалось. В объ„мистой 'Книге о Цейлоне' Кэйва я наш„л вс„ же фотографии храма, его внутреннего двора с каменнойлестницей, ведущей к колокольне; было и старое святилище, где находится статуя Будды, и даже тот самый привратник, который водил меня по храму... Но ни слова о статуе! Это казалось тем более странным, что, не говоря уже о мистическом значении этой статуи и е„ ценности как произведения искусства, здесь, несомненно, находилась одна из самых больших статуй Будды, которую я видел на Цейлоне, да ещ„ с сапфировыми глазами! Я просто не мог понять, как случилось, что е„ просмотрели или забыли. Причина, конечно, - в крайне 'варварском' характере европейской толпы, которая попадает на Восток, в е„ глубоком презрении ко всему, что не служит сиюминутной пользе или развлечению. Вероятно, иногда этого Будду кто-то видел и даже описывал; а впоследствии о н„м забывали.

Конечно, сингалезы знали о существовании Будды с сапфировыми глазами; но для них он просто есть - так же, как есть горы или море.

Назавтра я вновь отправился в храм.

Я пош„л туда, опасаясь, что в этот раз не увижу и не почувствую того, что пережил вчера, что Будда с сапфировыми глазами окажется всего-навсего ординарнойкаменной статуей с раскрашенным лицом. Но мои опасения не подтвердились. Взор Будды был таким же, как вчера: он проинкал в мою душу, освещал в ней вс„ и приводил вс„ в порядок.

Через день или два я опять оказался в храме; теперь привратник встречал меня какстарого знакомого. И снова лицо Будды вызвало во мне нечто такое, чего я не мог ни понять, ни выразить. Я собирался выяснить подробности истории Будды с сапфировыми глазами. Но вышло так, что вскоре мне пришлось вернуться в Индию; потом началась война, и лицо Будды осталось вдали от меня - нас разделила пучина человеческого безумия.

Несомненно одно: этот Будда - исключительное произведение искусства. Я не знаю ни одной работы христианского искусства, которая стоит на том же уровне, что и Будда с сапфировыми глазами, иначе говоря, которая выражает идею христианства с такой же полнотой, с какой лицо Будды выражает идею буддизма. Понять его лицо - значит, понять буддизм.

И нет нужды читать толстые тома по буддизму, беседовать с профессорами восточных религий или с уч„ными бхикшу. Нужно прийти сюда, стать перед Буддой - и пусть взор его синих глаз проникнет в вашу душу. Тогда вы пойм„те, что такое буддизм.

Часто, когда я думаю о Будде с сапфировыми глазами, я вспоминаю другое лицо, лицо сфинкса, взгляд его глаз, не замечающий вас. Это два совершенно разных лица; но в них есть нечто общее: оба говорят о другой жизни, о сознании, намного превосходящем обычное человеческое сознание. Вот почему у нас нет слов, чтобы их описать. Мы не знаем, когда, кем, с какой целью были созданы эти лица, но они говорят нам о подлинном бытии, о реальной жизни, - а также о том, что есть люди, которые что-то знают об этой жизни и могут передать нам сво„ знание при помощи магии искусства! 1914 г.

5. Душа царицы Мумтаз-и-Махал.

Это было мо„ последнее лето в Индии. Уже начинался сезон дождей, когда я выехал из Бомбея в Агру и Дели. За несколько недель до отъезда я собирал и читал вс„, что мог найти, об Агре, о дворце Великих Моголов и о Тадж-Махале, знаменитом мавзолее царицы, умершей в начале XVI века.

Но вс„, что я проч„л тогда и читал раньше, оставило во мне какое-то неопредел„нное чувство: как будто бы все, кто брался описать Агру и Тадж-Махал, упустили что-то самое важное.

Ни романтическая история Тадж-Махала, ни красота его архитектуры, ни роскошь и богатство убранства и орнаментов не могли объяснить мне впечатление сказочнойнереальности, чего-то прекрасного, но бесконечно дал„кого от жизни, впечатление, которое угадывалось за всеми описаниями, но которое никто не сумел объяснить или облечь в слова. Казалось, здесь скрыта какая-то тайна. У Тадж-Махала есть некийсекрет, который чувствуют все, но никто не может дать ему истолкования.

Фотографии ни о ч„м мне не говорили. Крупное массивное здание с четырьмя высокими тонкими минаретами, по одному на каждом углу. Во вс„ этом я не видел никакой особенной красоты, скорее уж нечто незаверш„нное. И эти четыре минарета, стоящие отдельно, словно четыре свечи по углам стола, выглядели как-то странно, почти неприятно.

В ч„м же тогда заключалась сила впечатления, производимого Тадж-Махалом? Откуда проистекает непреодолимое воздействие на всех, кто его видит? Ни мраморные кружева, ни тонкая резьба, покрывающая его стены, ни мозаичные цветы, ни судьба прекрасной царицы - ничто из этого само по себе не могло произвести такого впечатления. Должно быть, причина заключается в ч„м-то другом. Но в ч„м же? Я старался не думать об этом, чтобы не создавать заранее определ„нного мнения.

Однако что-то в Тадж-Махале меня очаровывало и приводило в волнение. Я не мог сказать наверняка, в ч„м здесь дело, но мне казалось, что загадка Тадж-Махала связана с тайной смерти, т.е. с той тайной, относительно которой, по выражению одной из Упанишад, 'даже боги сначала были в сомнении'.

Создание Тадж-Махала восходит ко временам завоевания Индии мусульманами. Внукпадишаха Акбара Шах-Джехан был одним из тех завоевателей, которые изменили лицо Индии. Воин и государственный деятель, Шах-Джехан был вместе с тем тонким знатоком искусства и философии; его двор в Агре привлекал к себе самых выдающихся уч„ных и художников Персии, которая в то время была центром культуры всей Западной Азии.

Однако большую часть своей жизни Шах-Джехан пров„л в походах и битвах. И во всех походах его неизменно сопровождала любимая жена, прекрасная Арджуманд Бану, или, как е„ называли, Мумтаз-и-Махал, 'сокровище дворца'. Арджуманд Бану была постоянной советчицей Шах-Джехана в вопросах хитрой и запутанной восточнойдипломатии; кроме того, она разделяла его интерес к философии, которойнепобедимый падишах посвящал вс„ сво„ свободное время.

Во время одного из походов царица, по обыкновению сопровождавшая Шах-Джехана, умерла. Перед смертью она попросила мужа построить ей гробницу - 'прекраснейшую в мире'! И Шах-Джехан задумал построить для погребения царицы на берегу Джамны огромныймавзолей из белого мрамора; позже он собирался перекинуть через Джамну мост из серебра и на противоположном берегу построить из ч„рного мрамора мавзолей для себя.

Его планам суждено было осуществиться лишь наполовину; через двадцать лет, когда завершилось строительство мавзолея царицы, сын Шах-Джехана Ауренгзэб, разрушивший впоследствии Варанаси, поднял против отца мятеж. Ауренгзэб обвинил его в том, что он истратил на мавзолей все доходы государства за последние двадцать лет. Ауренгзэб взял Шах-Джехана в плен и заточил его в подземную мечеть в одном из внутренних дворов крепости-двоца Агры.

В этой подземной мечети Шах-Джехан прожил семь лет; почувствовав приближение смерти, он попросил, чтобы его перенесли в так называемый Жасминовый павильон в крепостной стене, в башню кружевного мрамора, где находилась любимая комната царицы Арджуманд Бану. Там, на балконе Жасминового павильона с видом на Джамну, откуда виден был стоящий поодаль Тадж-Махал, Шах-Джехан скончался.

Такова краткая история Тадж-Махала. С тех пор мавзолей царицы пережил много превратностей. Во время войн, которые продолжались в Индии в XVII и XVIII столетиях, Агра многократно переходила из рук в руки и часто оказывалась разграбленной. Завоеватели сняли с Тадж-Махала большие серебряные двери, вынесли драгоценные светильники и подсвечники, сорвали со стен орнаменты из драгоценных камней. Однако само здание и большая часть убранства остались нетронутыми.

В 30-х годах XIX века ьританский генерал-губернатор предложил продать Тадж-Махал на слом. Ныне Тадж-Махал восстановлен и тщательно охраняется.

Я приехал в Агру вечером и решил немедленно отправиться к Тадж-Махалу, чтобы посмотреть на него в лунном свете. Полнолуние ещ„ не наступило, но света было достаточно.

Выйдя из гостиницы, я долго ехал европейскими кварталами города по широким улицам, тянувшимся среди садов. Наконец по какой-то длинной улице мы выбрались из города; слева виднелась река. Мы проехали по площади, вымощенной плитами и окруж„нной стенами из красного камня. Направо и налево в стенах виднелись ворота с высокими башнями; ворота левой башни вели к Тадж-Махалу. Проводник объяснил, что правая башня и ворота ведут в старый город, который был частнойсобственностью царицы Арджуманд Бану; эти ворота сохранились почти в том же состоянии, в каком содержались при е„ жизни.

Уже темнело, но в свете широкого месяца все линии зданий отч„тливо вырисовывались на бледном небосводе. Я зашагал к высоким т„мно-красным башням ворот и горизонтальным рядам характерных белых индийских куполов, оканчивающихся заостр„нными шпилями. Несколько широких ступеней вели с площади ко входу, под арку. Там было совсем темно. Мои шаги по мозаичной мостовой гулко отдавались в боковых нишах, откуда шли лестницы к площадке на верху башни и ко внутреннемумузею.

Сквозь арку виднелся сад - обширное зел„ное пространство; в отдалении маячили какие-то белые очертания, напоминающие белое облако, которое, опустившись, приняло симметричную форму. Это были стены, купола и минареты Тадж-Махала.

Я прош„л под аркой, поднялся на широкую каменную платформу и остановился, чтобы оглядеться. Прямо передо мной начиналась длинная и широкая аллея густых кипарисов; она шла напрво через сад; посреди е„ пересекала полоса воды с рядами фонтанов, напоминающих прост„ртые руки. Дальний конец аллеи был закрыт белым облаком Тадж-Махала. По обеим его сторонам и немного ниже под деревьями, виднелись купола двух больших мечетей.

Я медленно направился по аллее к большому зданию, миновал полоску воды с е„ фонтанами. Первое, что поразило меня и чего я не ожидал, - это огромные размеры Тадж-Махала. Фактически это очень широкое строение; оно кажется ещ„ шире, чем на самом деле, благодаря искуссному замыслу строителей, которые окружили его садом и так расположили ворота и аллеи, что с этой стороны здание видно не сразу; оно открывается постепенно, по мере того, как вы к нему приближаетесь. Я понял, что вс„ вокруг подчинено единому плану и с точностью вычислено, что вс„ задумано с таким расч„том, чтобы дополнить и усилить главное впечатление. Мне стало ясно, почему на фотографиях Тадж-Махал выглядит незаконченным, почти плоским. Его нельзя отделять от сада и мечетей, которые оказываются его продолжением. Кроме того, я понял, почему минареты по углам мраморной платформы, где стоит главное здание, произвели на меня впечатление дефекта: на фотографиях я видел, что очертания Тадж-Махала заканчиваются с обеих сторон этими минаретами. На самом же деле это ещ„ не конец, ибо Тадж-Махал незаметно переходит в сад и примыкающие здания. И опять-таки минареты в действительности не видны во всю свою высоту, как на фотографиях. С аллеи, по которой я ш„л, над деревьями возвышаются только их верхушки.

Белое здание мавзолея было ещ„ далеко, и по мере моего приближения к нему, оно поднималось передо мной вс„ выше и выше. Хотя в смутном и изменчивом свете месяца я не мог различить деталей, странное чувство ожидания заставляло меня напряж„нно всматриваться в полумрак, как будто там должно было что-то открыться.

В тени кипарисов царил полумрак; сад наполняли запахи цветов, явственнее всего ощущался аромат жасмина. Кричали павлины. Их голоса странно гармонировали со всем окружением и как-то усиливали охватившее меня чувство ожидания.

Я уже видел прямо перед собой сверкающие очертания центральной части Тадж-Махала, поднимающейся с высокой мраморной платформы. В дверях мерцал огон„к.

Я дош„л до середины аллеи, ведущей от входа под аркой к мавзолею. Здесь, в центре аллеи, находился четыр„хугольный водо„м с лотосами; на одной его стороне стояли мраморные скамейки.

В слабом свете месяца Тадж-Махал казался сверкающим. На бледном фоне неба были видны белые купола и минареты, изумительно мягкие, но в то же время вполне отч„тливые; от них как будто струился собственный свет.

Я сел на одну из мраморных скамеек и стал смотреть на Тадж-Махал, стараясь ухватить и запечатлеть в памяти все детали здания, каким я его вижу, а также вс„, что меня окружает. Я не мог сказать, что происходило в мо„м уме в это время; не уверен, что вообще о ч„м-то думал. Но постепенно во мне возникло непонятное чувство, которое невозможно описать никакими словами.

Реальность, та повседневная реальность, в которой мы жив„м, казалось, куда-то исчезла, ушла, увяла, отлетела, вернее, не исчезла, а преобразилась, утратив свою действительность; каждый реальный предмет, взятый сам по себе, потерял сво„ привычное значение и стал совершенно иным. Вместо знакомой реальности открылась реальность другая, та реальность, которой мы не знаем, не видим, не чувствуем, но которая представляет собой единственно подлинную реальность.

Я чувствую и понимаю, что слова не в состоянии передать то, что я имею в виду.

Меня поймут только те, кто сам пережил нечто подобное, те, кому знаком 'вкус' такого рода переживаний.

Передо мной в дверях Тадж-Махала мерцал огон„к. В изменчивом свете месяца белые купола и минареты как будто шевелились. Из сада доносился аромат жасмина, слышался резкий крик павлинов.

У меня было такое чувство, будто я нахожусь в двух мирах одновременно. Обычныймир вещей и людей совершенно изменился, о н„м смешно было даже подумать - таким искусственным и нереальным казался он теперь. Вс„, принадлежавшее этому миру, стало дал„ким, чуждым и непонятным, и более всего я сам, тот человек, которыйвсего два часа назад приехал в Агру со всемозможным багажом и поспешил сюда, чтобы увидеть Тадж-Махал при лунном свете. Вс„ это - и вся жизнь, часть которойя составлял, - стало кукольным театром, к тому же чрезвычайно топорным и аляповатым, и ничуть не походило на что-либо реальное. Такими же гротескно-нелепыми и грубыми казались теперь все мои прежние мысли о Тадж-Махале и его тайне.

Эта тайна пребывала здесь, передо мной, но она перестала быть тайной. Покров тайны набрасывала на не„ та абсурдная, несуществующая реальность, из которой я смотрел на Тадж-Махал. Я переживал изумительную радость освобождения, как если бы вышел из глубокого подземного хода на свет.

Да, это была тайна смерти! - но тайна раскрытая и зримая. И в ней не было ничего ужасного или пугающего. Наоборот, от не„ исходили бесконечное сияние и радость.

Теперь, когда я пишу эти слова, мне странно вспоминать то, что было каким-то мимол„тным состоянием. От обычного восприятия себя и всего прочего я мгновенно переш„л в это новое состояние, находясь в саду, на кипарисовой аллее, разглядывая белый силуэт Тадж-Махала.

Помню, как у меня в уме прон„сся быстрый поток мыслей, как бы существующийнезависимо от меня, движущийся собственным пут„м.

Какое-то время мои мысли сосредоточились на художественном смысле Тадж-Махала, на тех художниках, которые его построили. Я знал, что они были суфиями, чья мистическая философия, неотделимая от поэзии, стала эзотерическим учением ислама; в блестящих земных формах радости и страсти она выражает идеи вечности, нереальности, отречения. И вот образ царицы Арджуманд Бану и е„ 'красивейший в мире' памятник своими невыразимыми сторонами оказались связанными для меня с идеей смерти - но смерти не как уничтожения, а как новой жизни.

Я встал и направился впер„д, не сводя глаз с огонька, который мерцал в дверях и над которым высилось гигантское очертание Тадж-Махала. И внезапно в мо„м уме совершенно независимо от меня стало складываться нечто.

Я знал, что свет горит над гробницей, где лежит тело царицы. Над гробницей и вокруг не„ стоят мраморные арки, купола и минареты Тадж-Махала, которые как бы уносят е„ вверх, в небо, в лунный свет - и растворяют в них.

Я почувствовал, что именно здесь таится начало разгадки. Ибо свет, мерцающий над гробницей, где лежит е„ прах, этот свет, который так мал и незначителен по сравнению с мраморной формой Тадж-Махала, - это жизнь, та жизнь, которую мы знаем в себе и в других, противоположная той жизни, которой мы не знаем, которая скрыта от нас тайной смерти.

Этот свет, который так легко погасить, - есть маленькая преходящая земная жизнь.

А Тадж-Махал - это будущая вечная жизнь.

Передо мной и вокруг меня пребывала душа царицы Мумтаз-и-Махал! Душа столь бесконечно великая, сияющая и прекрасная по сравнению с телом, жившим на земле, а теперь заключ„нным в гробницу.

В это мгновение я понял, что не душа заключена в теле, а тело жив„т и движется в душе. И тогда я вспомнил мистическое выражение, которое приведено в одной старойкниге и когда-то привлекло мо„ внимание: 'Душа - то же самое, что и будущая жизнь'.

Мне показалось странным, что я не сумел понять этого раньше. Конечно, они - одно и то же; жизнь как процесс и то, что жив„т, - их можно различать только до тех пор, пока существует идея исчезновения, смерти. Здесь же, как и в вечности, вс„ было единым. Измерения растворились, и наш маленький земной мир исчез в бесконечном мире.

Я не могу восстановить все мысли и чувства тех мгновений; сейчас я выражаю лишь ничтожную их часть.

Затем я подош„л к мраморной платформе, на которой стоит Тадж-Махал с четырьмя минаретами по углам. Широкие мраморные лестницы по краям кипарисовой аллеи ведутк этой платформе из сада.

Я поднялся по ступеням и подош„л к дверям, где горел свет. Меня встретили привратники-мусульмане с медленными, спокойными движениями, в белых одеждах и белых тюрбанах. Один из них заж„г фонарь, и я пош„л вслед за ним внутрь мавзолея.

Посредине, окруж„нные резной мраморной реш„ткой, стояли два мраморных надгробия; в центре - надгробие Мумтаз-и-Махал, около него - надгробие Шах-Джехана. Оба надгробия были усыпаны красными цветами; над ними в фонаре с прорезями горел огонь.

В полутьме неясные очертания белых стен исчезали в высоком своде, куда лунныйсвет проникал как бы сквозь туман меняющихся оттенков.

Я долго простоял неподвижно; и спокойные, серь„зные мусульмане в белых тюрбанах оставили меня в покое - и сами замерли в молчании около реш„тки, окружающейнадгробия.

Сама по себе эта реш„тка - чудо искусства. Слово 'реш„тка' вообще ничего не говорит, ибо на деле это не реш„тка, а ожерелье из белого мрамора изумительнойработы. Трудно поверить, что цветы и декоративный орнамент этого белого филигранного ожерелья не были отлиты, что их вырезали прямо из тонких плитмрамора.

Заметив, что я рассматриваю реш„тку, один из привратников бесшумно подош„л ко мне и начал объяснять план внутреннего устройства Тадж-Махала.

Каменные надгробия не были настоящими гробницами; гробницы же, в которых покоятся тела, находятся в склепе под полом. Средняя часть мавзолея, где мы стояли, расположена под большим центральным сводом; она отделена от внешних стен широким коридором, который ш„л между четырьмя угловыми нишами; каждая ниша находилась под одним из малых куполов.

'Здесь никогда нет света, - сказал провожатый, поднимая руку. - Свет входиттолько сквозь ограду боковых галерей. Послушай, господин!' Он сделал несколько шагов назад и, подняв голову, медленно и громко прокричал: 'Аллах!' Голос заполнил вс„ огромное пространство свода у нас над головами; и когда он медленно-медленно стал затихать, внезапно от всех четыр„х боковых куполов отразилось ясное и мощное эхо; 'Аллах!' Ему немедленно ответили арки галереи, но не сразу, а по очереди: голоса раздавались один за другим с каждой стороны, как бы перекликаясь друг с другом: 'Аллах! Аллах! Аллах! Аллах!' А затем, подобно тысячеголосому хору или органу, зазвучал и сам большой свод; вс„ потонуло в его торжественном глубоком басе: 'Аллах!' После этого опять ответили боковые галереи и купола, но уже тише; ещ„ раз прозвучал голос большого свода, не так громко, и врутренние арки тихо, почти ш„потом, повторили его голос.

Эхо умолкло. Но и в наступившем молчании казалось, что какая-то дал„кая-дал„кая нота вс„ ещ„ продолжает звучать.

Я стоял, прислушиваясь; с обостр„нным чувством радости я понял, что это замечательное эхо было заранее расчитанной частью плана художников, которые дали Тадж-Махалу голос и велели ему вечно повторять Имя Бога.

Я медленно следовал за проводником, а он с поднятым фонар„м показывал мне орнаменты на стенах: фиолетовые, розовые, синие, ж„лтые, ярко-красные цветы смешивались с гирляндами зел„ных каменных цветов, одни из которых имели размер листа, другие были чуть больше; каменные цветы казались живыми и неподвластными времени; затем следовали стены, целиком покрытые белыми мраморными цветами, далее - резные двери и окна, все из белого мрамора.

Чем дольше я смотрел и слушал, тем яснее и радостнее понимал я замысел художников, которые выразили бесконечное богатство, разнообразие и красоту души, или вечной жизни, по сравнению с мелкой и незначительной земной жизнью.

Мы поднялись на крышу Тадж-Махала, где на углах стояли купола; я посмотрел оттуда на широкую т„мную Джамну. Справа и слева высились большие мечети из красного камня с белыми куполами. Затем я подош„л к той стороне, откуда открывался вид на сад. Внизу вс„ было спокойно, лишь ветерок шелестел в деревьях; время от времени откуда-то издалека доносился громкий и мелодичныйкрик павлинов.

Вс„ походило на сон, на ту 'Индию', которую можно увидеть во сне, так что я ничуть не удивился бы, если бы вдруг обнаружил, что лечу по воздуху над садом квходной башне, темнеющей в конце кипарисовой аллеи.

Затем мы спустились вниз и обошли вокруг белого здания Тадж-Махала по мраморнойплатформе, на углах которой стояли четыре минарета; при свете месяца мы осмотрели украшения и орнаменты наружных стен.

После этого мы сошли вниз, в белый мраморный склеп. Там, как и наверху, горел медный светильник. На белых гробницах царицы и падишаха лежали красные цветы.

На следующее утро я поехал в крепость, где до сих пор сохранился дворец Шах-Джехана и царицы Арджуманд Бану.

Крепость Агры - это целый город. Огромные крепостные башни поднимаются над воротами. За стенами толщиной в несколько футов - прямо-таки лабиринт внутренних дворов, казарм, лавок и иных строений. Значительная часть крепости отведена под нужды современной жизни и представляет особого интереса. Я подош„л к Жемчужноймечети, которую знал по картине Верещагина. Здесь начинается царство белого мрамора и синего неба. Только два цвета - белый и синий. Жемчужная мечеть гораздо больше, чем я е„ представлял. Крупные, тяж„лые ворота, обшитые медью; за ними под сверкающим небом ослепительно белый мраморный дворец с фонтаном; далее - зал для проповедей с чудесными резными арками, орнаментированными золотом; его окна с мраморными реш„тчатыми перепл„тами выходят во внутреннюю часть дворца; сквозь них ж„ны падишаха и придворные дамы могли глядеть в мечеть.

Затем ид„т дворец. Это не одно здание, а целый ряд мраморных строений и дворов посреди кирпичных домов и дворов самой крепости.

Трои Акбара, ч„рная мраморная плита на одном уровне с более высокими зубцами; перед ним - 'двор правосудия'. Далее - 'при„мная' Шах-Джехана с новыми резными арками, похожими на арки Жемчужной мечети, жилые помещения дворца и Жасминовыйпавильон.

Дворцовые покои расположены на крепостной стене, откуда видна Джамна. Здесь множество комнат, не очень больших, если судить по современным стандартам; но их стены покрыты редкой и прекрасной резьбой. Вс„ так великолепно сохранилось, какбудто ещ„ вчера жили сл своими ж„нами вс„ эти падишахи-завоеватели, философы, поэты, мудрецы, фанатики, безумцы, которые уничтожили одну Индию и создали другую. Большая часть жилых помещений дворца скрыта под полами мраморных дворов и проходов, которые тянутся от 'при„мной' до крепостной стены. Комнаты связаны коридорами, проходами и небольшими двориками с мраморной оградой.

За крепостной стеной находится глубокий внутренний двор, где устраивались состязания воинов, где дикие звери дрались друг с другом или с людьми. Выше находится малый двор, окруж„нный реш„ткой, откуда дворцовые дамы наблюдали бои слонов с тиграми или воинские состязания. Сюда же приходили со своими товарами купцы из дальних стран - арабы, греки, венецианцы, французы. В 'шахматном' дворе, вымощенном рядами ч„рных и белых плит в шахматном порядке, танцовщики и танцовщицы в особых костюмах изображали шахматные фигуры. Далее комнаты ж„н падишаха; в стенах ещ„ сохранились резные шкафчики для драгоценностей и небольшие круглые отверствия, ведущие к тайникам, куда могли проникнуть только маленькие ручки. Ванная, выложенная горным хрустал„м, благодаря чему стены, когда зажигается свет, искрятся мерцающими красками. Небольшие, почти игрушечные комнатки, похожие на бонбоньерки. Крошечные балконы. Комнаты под полами внутреннего двора, куда свет попадает лишь сквозь тонкие мраморные плиты, и где никогда не бывает жарко; наконец, чудо из чудес - Жасминовый павильон, любимое помещение царицы Мумтаз-и-Махал.

Это круглая башня, окруж„нная балконом, который висит над крепостной стеной и Джамной. С балкона внутрь ведут восемь дверей. На стенах Жасминового павильона, а также на балюстрадах и на колоннах балкона нет буквально ни одного дюйма пространства, который не был бы покрыт тончайшей, великолепной резьбой.

Орнаменты внутри орнаментов, и в каждом из них ещ„ один орнамент; почти ювелирная работа. Таков весь Жасминовый павильон; таковы же небольшой зал с фонтаном и ряды резных колонн.

Во вс„м этом нет ничего грандиозного или мистического; но в целом возникаетвпечатление необыкновенной интимности. Я ощутил жизнь обитавших здесь людей; каким-то таинственным образом коснулся е„, словно эти люди вс„ ещ„ живы, и уловил проблески самых глубоких и сокровенных аспектов в их жизни. Во дворе совсем не чувствуется время. Прошлое, связанное с этими мраморными комнатами, кажется настоящим, настолько оно живо и реально; странно даже подумать, что всего этого больше нет.

Когда мы покидали дворец, проводник рассказал мне, что под крепостью есть подземный лабиринт, где, по слухам, хранятся несметные сокровища. Я вспомнил, что читал раньше об этом. Но вход в подземные коридоры закрыт и скрыт много летназад после того, как в них заблудилась и погибла целая группа любопытных путешественников. Говорят, там водится множество змей, в том числе несколько гигантских кобр; эти кобры, возможно, жили ещ„ во времена Шах-Джехана.

Дата добавления: 2015-10-24