Божественный ребенок 21 страница

К 1. ЮНГ

Не буду без нужды нагромождать примеры. Этого достаточно, чтобы знать, что нет ни одной существенной идеи или представления, которое не обладало бы историческими предпосылками. В конечном счете в основе всего лежат архетипические праформы, чья наглядность возникла во времена, когда сознание еще не мыслило, а ощущало. Мысль была объектом внутреннего восприятия, она не мыслилась, а ощущалась как явление, ее, как говорится, видели или слышали. По существу, мысль была откровением, не выдумкой, а навязчивостью и, благодаря своей непосредственной предметности, убежденностью. Мышление предшествует примитивному Я-сознанию, будучи скорее его объектом, чем субъектом. Но даже мы еще не взошли на самую высокую вершину сознания и поэтому точно так же обладаем предсуществующим мышлением, чего, впрочем, не замечаем, пока привержены обычным символам; выражаясь на языке сновидения: пока не умер отец или король.

Как бессознательное мыслит и готовит разгадки, я хотел бы продемонстрировать на одном примере. Речь идет об одном молодом студенте теологии, которого я лично не знаю. У него были трудности, касающиеся его религиозных убеждений, и в это самое время ему приснился следующий сон: «Он стоял перед красивым стариком, одетым во все черное. Он знал, что это — белый маг. Последний как раз обратился к нему с длинной речью, из которой сновидец совсем ничего не помнил. Запомнились только заключительные слова: «А для этого нам потребуется помощь черного мага». И в тот же момент открылась дверь, и вошел очень похожий старик, только одетый во все белое. Он обратился к белому магу: «Мне нужен твой совет» и бросил вопросительный косой взгляд на сновидца, на что белый маг сказал: «Ты можешь говорить спокойно, он безвреден». После этого черный маг начал рассказывать свою историю: он пришел из далекой страны, где произошло нечто удивительное. А именно, страной правил старый король, который, предчувствуя приближение смерти, выбрал себе надгробный памятник. В названной стране было много надгробий со старых времен, и король выбрал себе самое красивое. По

Об архетипах коллективного бессознательного

преданию, там была погребена молодая женщина. Король велел вскрыть надгробие, чтоб приготовить его для своих целей. Как только кости, находящиеся там, были подняты на свет, они внезапно обрели жизнь и превратились в черного коня, который тотчас же убежал в пустыню и там исчез. Он — черный маг, как только услышал об этой истории, тут же собрался на поиски коня. Через много дней пути он пришел по следу коня в пустыню и пересек ее на другую сторону, где опять начиналось пастбище. Там он встретил пасущегося коня и там же нашел то, из-за чего ему потребовался совет белого мага; а именно, там он нашел ключи от рая и теперь не знает, что дальше с ними делать».

В свете вышеприведенного рассуждения совсем нетрудно догадаться о смысле сновидения: старый король — это распространенный символ того, что вот-вот лишится вечного покоя, притом на том месте, где уже погребены подобные «доминанты». Его выбор, как нарочно, падает на могилу Анимы, которая, подобно Спящей Красавице, спит мертвым сном, пока законный принц (принц или princeps) не наладит или не выдавит жизнь. Когда король приходит к своему концу', Анима вновь обретает жизнь и превращается в черного коня, который в платоновском сравнении выражает неистовство, страстную натуру. Кто следует за ним, тот приходит в пустыню, в дикую и далекую от людей страну — образ духовного и морального одиночества. Именно там находятся ключи от рая. Чем же теперь является этот рай? Очевидно, что эдем с его двуличным древом жизни и познания и с его четырьмя реками. В христианском изложении — это также Небесный град Апокалипсиса, который, так же как и эдемский сад, мыслился в виде мандалы. Мандала же является символом индивидуализации. Итак, черный маг — это тот, кто находит ключи к разгадке (удручающих сновидца затруднений веры), ключи, открывающие путь индивидуализации. Антитеза пустыня — рай означает еще и другую антитезу: одиночество — индивидуализация, или самостановление. Эта

'Ср. мотив «старого короля» в алхимии.

К. Г. ЮНГ

часть сновидения одновременно является замечательной па рафразой изданного и истолкованного Хунтом и Гренфеле^ Слова Господня, согласно которому путь на небеса указы вают звери и где в увещевании говорится: «Потому познай те самих себя, что вы есть город, а город — государство» Дальнейшее также является парафразой змеи Рая, соблаз нившей прародителя на грех, который в дальнейшем, бла годаря Сыну Божьему, привел к спасению рода человеческого. Эта причинная связь дала известный повод для орфической идентификации змеи с Сотером (Спасителем, Избавителем). Черный конь и черный маг — а это современный духовный продукт — в некотором роде злые элементы, на относительность которых к благу намекает подмена одежды. Оба мага являются двумя аспектами старика, величественного мастера и учителя, архетипа духа, который представляет предсуществующий смысл, скрываемый за хаотической жизнью. Он — отец души, которая странным образом оказывается его же девственницей-матерью, именно поэтому у алхимиков он назывался «древним сыном матери». Черный маг и черный конь соответствуют спуску в темноту в ранее упомянутом сновидении.

Какой невыносимо трудный урок для молодого студентатеолога! К счастью, он ничего не воспринял из того, что говорил ему во сне отец всех пророков, а также того, что великая тайна была близко- Может быть, удивляет нецелесообразность этого события? Что за расточительство? На это мне приходится только сказать, что мы не знаем, как этот сон подействовал на студента по прошествии длительного времени, и затем я должен подчеркнуть, что, по крайней мере, мне это сновидение рассказало очень много. Оно вряд ли потерялось, даже если сновидец его не понял.

Автор этого сновидения, очевидно, пытается представить добро и зло в их совместном функционировании, предположительно как ответ на все еще нерешенный моральный конфликт в христианской душе. Своеобразная относительность противоположностей определенно приближает его к идеям Востока, к нирване индуистской философии и освобождает от противоположностей, что проявляется как возможность реше-

архетипах коллективного бессознательного

ния конфликта путем его замирения. Насколько опасно осознание восточной относительности добра и зла, показывает индийская пословица: «Кому дольше идти к совершенству, тому, кто Бога любит, или тому, кто Бога ненавидит?» Ответ гласит: «Тому, кто любит Бога, для совершенства нужно 7 перевоплощений, а тому, кто Бога ненавидит, — только 3, потому что ненавидящий Его будет думать о Нем чаще, чем любящий Его». Освобождение от противоположностей предполагает их функциональную равноценность, что противоречит нашему, христианскому чувству. Как показывает наше сновидение, предписанная кооперация моральных противоположностей — природная истина, совершенно естественная для Востока: наиболее отчетливо это проявляется, вероятно, в даоистской философии. Конечно, и в христианской традиции существуют отдельные высказывания, которые приближаются к такому пониманию; напомню, к примеру, притчу о неверном Управителе'. Наше сновидение не представляет собой в этом отношении чего-то уникального, потому что тенденция к установлению отношений между противоположностями представляет очевидную особенность бессознательного. Однако сразу надо добавить, что это происходит только в случаях обостренной моральной щепетильности: в других случаях бессознательное может столь же безжалостно указывать на несовместимость противоположностей. Оно, как правило, имеет относительную к сознанию точку зрения. Вероятно, поэтому можно сказать, что наше сновидение предполагает специфические убеждения и сомнения теологического сознания прогестантского толка. Это означает ограничение содержания определенной областью проблематики. Но даже при таком ограничении сновидение со всей силой демонстрирует превосходство своей точки зрения. Поэтому его смысл так настойчиво выражен как мнение и голос именно белого мага, который в любом отношении значительно превосходит сознание сновидца. Маг является синонимом древнего мудреца, который по прямой линии восходит к образу колдуна в примитивном обществе. Как и Анима, он бессмертный демон, который пронизывает хаотическую темноту пустой жизни светом смысла.

'Лук., 16. — Примеч. пер.

К. Г. ЮНГ

Он — осеняющий. Учитель и наставник, психопомпос (проводник души), чьей персонификации не мог избежать даже «разрушитель скрижалей» Ницше: и он объявил-таки Его перевоплощение в Заратустре (которое по духу чуть ли не превосходит гомеровскую эпоху), сделал Его провозвестником своего собственного «дионисийского» озарения и экстаза. Правда, Бог для него умер, и демон мудрости стал, так сказать, воплощением Бога, когда он говорит: Вот стало-Одно — Двумя, И Заратустра проходит мимо меня.

Заратустра для Ницше — более чем поэтическая фигура, он — невольное исповедание. Он также заблудился во мраке дохристианской жизни, оторванной от Бога, и поэтому открывшееся и озаряющее явилось ему как говорящий источник его души. Отсюда происходит иератический (жреческий) язык Заратустры, ведь он является стилем этого архетипа.

При переживании этого архетипа современный человек испытывает древнейший способ мышления в качестве автономной деятельности, переживает ее только как объект. Гермес Трисмегист, или Toc герметической литературы, Орфей, Руамандрес и родственный ему Руаман Гермаса являются более широкими формулировками того же самого опыта. Если бы имя Люцифера не было таким предосудительным, то оно лучше всего подходило бы для этого архетипа. Поэтому я ограничился, назвав его «архетипом Старого Мудреца, соответственно Смысла». Как у всех архетипов, у этого также есть позитивный и негативный аспект на чем сейчас я не хотел бы останавливаться. Читатель най^ дет подробное изложение двуличности «Старого Мудреца»? моем сочинении «О феноменологии духа в сказках».

Описанные ранее архетипы — Тень, Анима и Мудрец — таковы, что выступают персонифицированно в непосред ственном опыте. Из каких общих психологических предпосылок вытекает их опыт, я пытался разъяснить раньше. То, чтс я сообщил, было чисто абстрактной рационализацией. Mo

' Райтценштайн понимает пастыря Гермаса как христианский текст, конкурирующий с Руамандрой

Об архетипах коллективного бессознательного

жет быть, лучше изобразить процесс прямо, как он представляется в непосредственном опыте. В ходе указанного процесса архетипы встречаются в сновидениях и фантазиях в виде действующих личностей. Сам процесс изображается другим видом архетипов, которые в общем можно было бы обозначить как архетипы превращения. Последние являются не личностями, а, напротив, скорее типичными ситуациями, местами, средствами, путями и т. п., которые символизируют соответствующий вид превращения. Как архетипы личности, так и архетипы-превращения — это настоящие и истинные символы, которые нельзя исчерпывающе истолковать ни как знаки, ни как аллегории. Скорее, они настоящие символы, постольку поскольку многозначны, богаты предчувствиями и, в конечном счете, — неисчерпаемы. Основные принципы, начала бессознательного, несмотря на их понятность, — неописуемы (прежде всего, из-за богатства связей). Интеллектуальное суждение, конечно, всегда пытается установить однозначную связь между основными принципами, но тем самым утрачивает существенное; прежде всего надо себе уяснить, что одна только многозначность соответствует бессознательному, его почти необозримая полнота связей всегда разрушает любую однозначную формулировку. Кроме того, эти основания принципиально парадоксальны, так же как дух у алхимиков слывет за «senex et iuvenis simul».

Если есть намерение представить себе символический процесс, то серия алхимических картинок является хорошим тому примером, несмотря на то что их символы — традиционны, даже если они зачастую имеют темное происхождение и значение. Прекрасньм примером является восточная тантрическая система чакр и мистическая нервная система' китайской йоги. Создается такое впечатление, будто серии образов Тано являются производными архетипов превращения, что мне подтвердил разъясняющий доклад Бернулли2.

'Arthur A val о п. The Serpent Power Being. The Stat-Chakra, Nirupane and Paduka-Panchaka.

Руссе л Е. Духовное руководство в живом таоизме, 1933. Бернулли Р. Символика геометрических фигур и цифр, 1934. —

Примеч. пер

к. г. юнг

Символический процесс — это переживание в образе и образа. Его дальнейшее движение обнаруживает, как правило, нелинейную структуру как текст I bing1; он представляет собой ритм отрицания и утверждения, утраты и приобретения, света и тьмы. Его начало почти всегда характеризуется тупиком или другой невозможной ситуацией; выражаясь обобщенно, его цель — просветление или более высокая сознательность, преодолевающая исходную ситуацию на более высоком уровне. Процесс можно изобразить сжатым во времени, в одном-единственном сне или в коротком моменте переживания, или же он может длиться месяцы и годы, в зависимости от характера исходной ситуации индивида, который погружен в процесс, а также от преследуемой цели. Само собой разумеется, что богатство символов колеблется очень сильно. Несмотря на то что сначала все переживается в образе, так сказать, символически, речь идет вовсе не о «детской опасности», а об очень серьезной ответственности, от нее (при известных условиях) может зависеть даже судьба. Главная опасность состоит в подверженности ослепляющему влиянию архетипов, что очень легко может произойти, если архетипичные образы не будут осознаны. При определенном психологическом предрасположении и при определенных условиях архетипические фигуры, и без того сильные своей естественной нуминозностью, могут приобрести известную автономность, целиком освободиться от контроля сознания и достигнуть полной независимости, т. е. вызвать феномен одержимости. Например, при Анима-одержимости больной хочет путем самокастрации превратиться в женщину по имени Мария или опасается, что насильственным образом учинят над ним что-то подобное. Примером тому служит известный Д. П. Шребер (Запись достопримечательного заболевания. Лейпциг, 1903). Больные часто обнаруживают совершенную мифологию Анимы с многочисленными архаическими мотивами. Случай подобного рода обнародован в свое время Нелкеном2. Другой пациент сам записывал

"Das Buch der Wandlungen, 1924. — Примеч. пер. 2 Аналитические наблюдения над фантазиями больного шизофренией.

и комментировал свои переживания в дневнике'. Я упомянул об этих случаях потому, что всегда находятся люди, которые полагают, будто архетипы являются игрой моего субъективного воображения. Что в болезнях духа обнаруживается насильственно, при неврозе остается скрытым, отошедшим в тень, но влияющим оттуда на сознание. Когда анализ проникает на задний план феноменов сознания, то он обнаруживает те же самые архетипические фигуры, которые населяют психотический делирий2. Last not least доказывают многочисленные литературно-исторические документы, ведь с помощью этих архетипов говорится о нормальных видах фантазии, которые встречаются практически повсюду, а не о порождениях психической болезни. Патологический элемент состоит не в факте существования этих представлений, а в диссоциации сознания, которое более не способно управлять бессознательным. Поэтому во всех случаях диссоциации встает необходимость интеграции бессознательного с сознанием. Речь идет о синтетическом процессе, который я обозначил как «процесс индивидуализации». Этот процесс, по существу, соответствует естественному течению жизни, при котором индивид становится тем, кем он был всегда. Однако подобное развитие протекает далеко не гладко; оно многообразно варьируется и нарушается, когда сознание вновь и вновь отклоняется от архетипической основы и оказывается в противоречии с ней. Именно тогда возникает необходимость синтеза обоих позиций. Последнее соответствует психотерапии на примитивной ступени, где она происходит в форме восстановительных ритуалов. Примерами являются австралийские обратные идентификации с предками времен угря, идентификация с сыновьями солнца у таосцев, апофеоз солнца в мистериях Изиды у Апулея и т. д. Терапевтический метод комплексной психологии состоит, собственно, с одной стороны, в наиболее совершенном доведении до сознания воздействующего бессознательного содержания и, с другой стороны, в синтезе его с сознанием посред-

'John Custance. Wisdom, Magness and Folly, 1951. delirium (нем.) — бред. — Примеч. ред.

10 Зак. №

К. Г. ЮНГ

ством акта познания. Только культурный человек обладает такой большой диссоциабельностью и постоянно ею пользуется, чтобы уклониться от возможных рисков; но все это крайне неустойчиво. Вероятно, и познание что-то взяло от такого поведения. Надо признать указанную безрезультативность познания и настаивать на осмысленном применении его. Одно только познание, как правило, ничего не совершает и не имеет нравственной власти над собой. В таких случаях становится ясно, насколько исцеление неврозов является моральной проблемой.

Поскольку архетипы относительно автономны, как все нуминозные элементы, то они не могут быть просто рационально интегрированы, а требуют диалектического поведения, т. е. своеобразного спора, который часто проводится с пациентом в форме диалога. Пациент часто и не подозревает, что осуществляет алхимическую дефиницию медитации, а именно «внутренний диалог со своим добрым ангелом»'. Этот процесс, как правило, протекает драматически со многими перипетиями. Он выражается или сопровождается символами сновидений, родственных тем «representation collectives», которые с давних пор изображали процесс душевного превращения в форме мифологического мотива2.

В рамках лекции я должен ограничиться обсуждением лишь некоторых примеров архетипов. Я выбрал те, которые играют главную роль при анализе мужского бессознательного, а также попытался мало-мальски наметить психический процесс превращения, в котором они появляются.

Описанные здесь фигуры Тени, Анимы, Старого Мудреца вместе с соответствующими фигурами женского бессознательного подробно изложены в моих статьях о символике Самости, а отношение процесса индивидуализации к алхимической символике я также исследовал более подробно в «Психологии и алхимии».

'Rulaiiiias. Lexicon AkheiiUi-\il„!я12. Укажу на «Символы превращения», 1952

О феноменологии духа

Непоколебимое «правило игры» естествознания — всегда полагать свой предмет известным лишь постольку, поскольку о нем можно высказать нечто научно достоверное. Однако в этом смысле достоверным является лишь то, что может быть доказано фактами. Например, природное явление. В психологии к важнейшим феноменам относится высказывание, и в особенности его формальный и содержательный способ проявления, причем последнему аспекту, принимая во внимание сущность психики, принадлежит, может быть, даже большее значение. Соответственно задача, которая встает прежде всего, — это описание и упорядочение происходящего, после чего следует скрупулезное исследование закономерностей того же, но в их жизненном поведении. Вопрос о субстанции наблюдающего возможен в естествознании только там, где обретается внешняя Архимедова точка опоры. У психики отсутствует внешняя точка опоры, потому что ведь только психика может наблюдать психику. Вследствие этого невозможно познание психической субстанции, по крайней мере, нашими нынешними средствами. Вместе с тем не исключено, что и атомная физика будущего также не сможет нам представить эту Архимедову точку. Но пока что проблема эта остро стоит в изучении психики, где даже самое хитроумное наше измышление в состоянии констатировать не более того, что можно выразить простой констатацией: так ведет себя психика. Честный исследователь — вежливо или благоговейно — оставит в стороне вопрос о субстанции. Я полагаю, что совсем не излишне уведомить моего читателя о необхо-

К. Г. ЮНГ

димом, равно как и добровольном самоограничении психологии, с тем чтобы он был в состоянии понять отнюдь не всегда постигаемую феноменологическую точку зрения современной психологии. Эта точка зрения не исключает наличие веры, убеждения и переживаний всех видов, но опровергает их возможную научную ценность. Сколь же велико их значение как для индивидуальной, так и для коллективной жизни, но все же психологии недостает всех средств, чтобы доказать их достаточность в научном смысле. Можно сожалеть о такой несостоятельности науки, но вместе с тем нельзя сделать ее способной перепрыгнуть через собственную голову.

I. О СЛОВЕ «ДУХ»

Немецкое слово «дух» обладает столь большой областью применения, что требуется некоторое усилие, чтобы вообразить, что же под всем этим имеется в виду. Духом обозначается тот принцип, который составляет противоположность материи. Под ним подразумевают некую имматериальную субстанцию или существование, которые на самой высокой и универсальной ступени называются «Богом». Эту имматериальную субстанцию представляют также в качестве носиталя психического феномена или даже жизни. Такому пониманию противоречит противоположение духа— природе. Здесь понятие духа сокращено до сверх- или противоестественного, оно утратило субстанциальную связь с душой и жизнью. Подобная утрата и объясняет, почему Спиноза считает дух лишь атрибутом единой субстанции. Но еще дальше идет гилозоизм, который понимает духовное как

свойство вещества.

Общераспространенное воззрение рассматривает дух как более высокий, а душу — как более низменный принцип деятельности; у некоторых алхимиков, наоборот, дух слывет за функцию души и тела, при этом он, очевидно, мыслится как Spiritus vegetativus (грядущий дух жизни и нервов).

О феноменологии духа в сказках

Точно так же всеобщим является мнение, будто дух и душа, по существу, являются одним и тем же, а поэтому могут быть разделены лишь произвольно. У Вундта дух считается «внутренним бытием, если при этом никакая связь с внешним бытием не принимается во внимание». У остальных дух ограничен некоторыми психическими возможностями, функциями или свойствами, такими, как мыслительные способности и разум, в противоположность более «душевным» наклонностям. У них дух означает совокупность феноменов рационального мышления, соответственно интеллекта (включая волю, память, фантазию, созидательную силу и стремления, обусловленные идеальными мотивами). При более широком толковании дух означает «одухотворение, бытие», под чем понимают многостороннее, разнообразное, изобретательное, блистательное, остроумное и неожиданное функционирование рассудка. Кроме того, духом называется некоторая установка или ее принцип, например воспитание в «духе Песталоцци» или «дух Веймара есть непреходящее немецкое наследие». Особый случай — это дух времени, который представляет собой принцип или мотив определенных воззрений, мнений и поступков коллективной природы. Существует еще более широкий, так называемый объективный дух, под которым понимают общее состояние всех культурных творений человечества, в особенности интеллектуальной и религиозной природы.

Дух, понимаемый как установка, в обычном употреблении имеет несомненную склонность к персонификации: дух Песталоцци может быть его духом даже в более конкретизированном смысле, т. е. его воображением или призраком, так же как духи Веймара могут быть личными духами Гете и Шиллера, потому что духом называется еще и привидение, т. е. душа умершего. «Свежее дуновение духа» указывает, с одной стороны, на генетическое родство????1 с??????2 и?????3, так как оба означают холодное, а с другой стороны, — на исходное значение??????, то есть «взволно-

'???? (греч.) — дыхание, душа, дух.

'?????? (греч.) — холодный, прохладный, свежий, освежительный

'????? (греч.) — холод, стужа, прохлада.

К. Г. ЮНГ

ванный воздух», так же как animus и anima —?????? (ветер). Немецкое слово «дух», вероятно, больше всего связано с пенящимся и кипящим, почему нельзя отмахнуться, с одной стороны, от его родства с пеной (gischt, gascht, gheest), с другой стороны — от эмоциональности aghast'. Ведь с давних пор эмоция понимается как одержимость, и поэтому еще сегодня говорят, что кто-то вспылил, взбеленился и одержим либо чертом, либо каким-то злым духом, или будто некто подобный в него проник2.

Как духи и души покойников имеют, по древнему воззрению, тонкоматериальное строение, подобное дуновению воздуха или дыму, точно так же у алхимиков Spiritus означает субтильную, volatile3 активную, живительную сущность; в качестве таковой, например, понимался алкоголь, а также все без исключения аркан-субстанции. Дух на этой ступени есть дух вина, нашатыря, муравьиного спирта и т.д.

Эти две дюжины значений и нюансов слова «дух» затрудняют, с одной стороны, психологу понятийное отмежевание своего предмета, с другой — облегчают ему задачу описания своего предмета, т. к. множество различных аспектов передает наглядный образ феномена. Речь идет о функциональном комплексе, который первоначально, на примитивной ступени ощущался как невидимое, духовное— а presence — присутствие. Вильям Джеймс наглядно изобразил этот прафеномен в своем труде «Многообразие религиозного опыта». Известный всем пример — ветер чуда Пятидесятницы. Для примитивного опыта немедленно напрашивается персонификация невидимого присутствия как привидения или демона. Духи и души покойников суть то же самое, что и психическая деятельность живущих; ее-то они и продолжают. Представление, будто психика есть дух, выражена здесь без околичностей. Поэтому, если в индивиде происходит нечто психическое, воспринимаемое им как свое, то это его собственный дух. Если, однако, случается

' Ср.?????? — отступать, удаляться.

2 Ср. мои высказывания в: Geist und Leben // Seelenprobleme der Gegenwart, 1931. S. 369.

'Volatile (фр.) — улетучивающееся, легко испаряющееся. — Примеч. пер.

О феноменологии духа в сказках

с ним нечто психическое, которое кажется ему чужеродным, то это какой-то другой дух, вызывающий одержимость. В первом случае дух соответствует субъективной установке, в последнем — общественному мнению, духу времени или первоначальной, еще нечеловеческой, антропоидной диспозиции, которая называется также и бессознательным.

В соответствии с исконной ветровой природой духа последний есть уже активная, окрыленная, оживленная. взволнованная, так же как и живительная, возбужденная. волнующая, воодушевляющая, вдохновенная сущность Дух, выражаясь современно, — что-то динамическое, и поэтому он составляет классическую противоположность материалу, а именно его статике, инертности и неоживленносги. Это — в конечном счете — противоположность жизни и смерти. Последующая дифференциация этой противоположности приводит к поистине достопримечательному противопоставлению духа природе. Хотя сущностно дух — это оживленное и оживляющее, нельзя все же ощущать природу как недуховную и мертвую. Стало быть, здесь скорее всего говорится о (христианской) гипотезе духа, жизнь которого так превосходит жизнь природы, что последняя относится к нему как смерть.

Эта особая разработка представлений о духе зиждется на признании того, что невидимое присутствие духа есть психический феномен, т. е. собственно дух, и что этот дух существует не только в жизненных всплесках, но и в содержательных формациях. Среди первых особенно выделяются образцы и отображения, заполняющие внутреннее поле зрения, а среди последних — мышление и рассудок, упорядочивающие мир образов. Сверхдух превозносится над первоначальным природным духом жизни и даже противопоставляется последнему, как только лишь природному. Сверхдух стал сверхприродным и надмировым, космическим принципом порядка, он получил, в качестве такового, обозначение «бог» или же стал, по крайней мере, атрибутом единой субстанции (как у Спинозы) или личностью божества (как в христианстве).

К. Г. ЮНГ

Соответствующее развитие духа в обратном, гилозоическом направлении, a maiori ad minus', имело место в материализме под знаком антихристианства. Предпосылкой такой инволюции является (достигшая исключительной уверенности) идентичность духа с психическими функциями, зависимость которых от мозга и обмена веществ становилась все более ясной. По всей вероятности, «единой субстанции» дали только другое имя и назвали ее «материей», чтобы породить понятие «дух», которое, безусловно, зависело от питания и внешнего мира и чьей наивысшей формой были интеллект, или разум. Тем самым первоначально духовное присутствие очутилось как бы полностью в области человеческой психологии, и только один Клагес сумел выдвинуть свое обвинение против «духа как противника души». Дело в том, что при таком понимании духу отказывалось в праспонтанности, после чего он был низведен до несвободного атрибута вещества. Где-нибудь, конечно же, свойственное духу качество deux ex machina2 осталось сохранным — если не в нем, то все же в его первоначальном синониме, в душе, в переливающейся разными цветами3 и напоминающей бабочку духовной сущности (anima,????). Хоть материалистическое понимание духа распространилось не повсеместно, все же понятие духа застряло вне религиозной сферы, в рамках феноменов сознания. Дух в качестве «субъективного духа» стал обозначением для эндопсихических феноменов как таковых, в то время как «объективный дух» означал совсем не объективный дух или божество, а совокупность интеллектуальных достояний — достояний, которые составляют наши человеческие институты и содержимое наших библиотек. Дух повсеместно лишился своей изначальной сути, своей автономии и спонтанности; редкое

Дата добавления: 2015-10-24