Шестой круг Ада: 64. Подражание

Я не знаю, когда Он появился. Помню лишь, что в тот момент Он был искренне поражен окружающим миром, что предстал Его взгляду: его величием и красотой, какофонией звуков, яркостью красок, изобилием запахов. Ему нравилось то, что меня бесило и раздражало. Если во мне бурлила злоба и ненависть ко всему окружающему, Он воспринимал все это со странной апатией. Нет, Ему нравилось далеко не все из того, что не нравилось мне. Во многом наши мысли и желания совпадали. Но он был слабее меня. Слабее, но при этом куда упорнее и миролюбивее. Я относился к жизни как к пытке, к смерти – как к чему-то неминуемому. Он же уверял меня, что жизнь прекрасна. Наивный дурак.
Сначала Он приходил крайне редко. Так, на пару минут, перекинуться со мной парой слов через отражение в зеркале, может, что-то написать. Но проходило время, и Его в моей жизни становилось все больше, я звал Его каждый раз, когда мне надоедал этот глупый мир, и в какой-то момент Он попросту занял мое место. Женщина, которая являлась моей матерью и которую совсем не знал Он, называла Его моим именем, отчим все чаще журил Его за ошибки, которые сделал я, мои друзья, знакомые, одноклассники – все они видели в Нем меня и Он их устраивал даже больше, чем я, поэтому в какой-то момент даже мое имя стало Его. А я остался безымянным и всеми забытым. Нет, я вовсе не расстроился. В какой-то степени я был даже рад, что теперь не мне, а Ему придется мучиться и Жить. И все же иногда у меня появлялось жгучее желание вернуться. Я просыпался крайне редко: только что я сидел и лепил корову из пластилина на уроке труда и вот уже решаю задачу из высшей математики. Моя жизнь строилась из подобных совсем незначительных воспоминаний. Но мне этого было вполне достаточно. Вот только шли годы, и он начал предоставлять мне все больше времени, почти насильно, как мне тогда казалось, меняясь со мной местами. Видимо, и он даже при своем более позитивном взгляде на эту гребанную жизнь умудрился от нее устать, так я тогда думал.
Хотя с Его первого появления Он стал куда более решительным. К примеру, как-то раз очнувшись в своей комнате и взглянув в зеркало, я был премного удивлен, увидев, что мои волосы внезапно стали зелеными! У меня даже слов не нашлось, дабы охарактеризовать подобный Его поступок, ведь это было совсем не в Его стиле. Но это было лишь вершиной айсберга. Дел он натворил пруд пруди, и одним из них был этот странный настырный мальчишка, что периодически припирался к Нему в гости. Мальчишка, от которого у меня всегда по коже бегали мурашки.
— Джонни, Джонни, привет! – обычно восклицал он, подпрыгивая на месте и кидаясь в мои объятья, но останавливаясь в полушаге от меня, внимательно и с подозрением оглядывая меня и внезапно бросая что-нибудь типа:
— А... это опять ты... — а затем просто молча уходя.
Подобная незначительная фраза из уст маленького мальчика, возможно, никого другого бы особенно не озаботила, вот только я никак не мог отделаться от чувства, что он, возможно, единственный человек на этой планете, который знает нашу тайну. Но как? Как он понял? Ведь не мог же ему об этом рассказать Джонни? Нет, не мог. Почему? Потому что в скором времени я понял, что он забыл обо мне. Он попросту перестал осознавать, что в его теле живет еще одна личность. И то, что я воспринимал, как его волю поменяться со мной местами, было лишь простым отчаяньем и желанием покончить с этой жизнью. Когда-то, в глубоком детстве, мой разум создал Его, дабы он упростил мое существование, вот только как же так получилось, что теперь именно Я, тот, кто существовал изначально, должен был упрощать жизнь Ему?
Так или иначе, но я решил узнать у мальчика ответы на все вопросы, которые меня так угнетали:
— Что? Опять? Последнее время ты появляешься слишком часто... — нахмурился малыш, недовольно надув губки, — ты совсем не интересный. Дай же мне поиграть с Джонни! — возмутился он, топнув ножкой.
— Джонни, Джонни, Джонни, а кто же, по-твоему, я?! — взвился я, хотя сегодня собирался быть с мальчиком предельно мил.
— Кто? Кто, спрашиваешь? – мой юный собеседник задумался, затем на его губах появилась улыбка сродни оскалу гиены и он, наконец, проговорил,— Я думал, что это Ты ответишь мне на этот вопрос, — пожал он плечами, — Я могу войти? — поинтересовался он тихо.
— Да конечно, — кивнул я, отходя от двери и давая мальчику возможность пройти в коридор. Он быстро разулся и по-хозяйски прошел в комнату, которая принадлежала Джонни. Комната, по-моему, была слишком аляпистой и больше походила на маленький склад ненужного барахла. Была бы моя воля, к чертям выбросил бы всю эту хренотень в окно!
Мальчик уселся на кровать, которая мне никогда не нравилась и казалась слишком мягкой, с минуту он просто всматривался в окно, а затем внезапно заговорил:
— Прежде чем мы продолжим, не мог бы ты представиться?
— Представиться? — удивился я и только сейчас понял, что сделать этого не могу, ведь, по сути, никаким другим именем, кроме того же Джонни, меня не называли, а в придумывании иного имени раньше надобности не было.
— Джонни, разве нет? — наконец отчаявшись придумать себе иное имя, решил я смириться с тем, которое мне в свое время дали мои родители.
— Неправда, — тут же среагировал мальчик, буквально прожигая меня взглядом, — Ты не Джонни...
— Но все меня так называют, — пожал я плечами.
— Потому что тупые идиоты, — возмутился в ответ мальчик, не отрывая от меня внимательного взгляда, — Люди узнают тебя лишь зрительно, не стараясь при этом подключить еще какие-нибудь чувства помимо или просто хоть чуть-чуть пошевелить мозгами. Люди ленивы.
— Зрительно? Я не понимаю о чем...
— Каково твое настоящее имя? У тебя оно есть... точно есть, должно быть... — настаивал мальчик на своем.
— Но я его не знаю! — возмутился я, в отчаянии взъерошивая свои зеленые волосы, — Зачем ты меня мучаешь?! – А правда, зачем? И почему он так уверен, что это имя есть?
— А зачем ты мучаешь Джонни? — задал резонный вопрос малыш.
— Я? Его? Когда? Я даже не знаю, о ком ты! – решил притвориться я дурачком.
— О нем, — нахмурился мальчик, беря в руки зеркало и ставя его передо мной так, чтобы я встретился глазами со своим отражением, — ты забираешь его жизнь. Раньше это было минутной слабостью, но теперь ты появляешься все чаще и чаще, давая ему все меньше времени. Мне это не нравится, — спокойно продолжал он.
— Я... постой... постой-ка, я не понимаю!
— Все понимаешь.
— Я не знаю, о чем ты говоришь!
— Все знаешь.
— Я... ладно, — вздохнул я и, не удержавшись, усмехнулся. Моя театральная постановка не увенчалась успехом, — видимо ты, мелочь, видишь меня насквозь, — вздохнул я, забираясь на кровать в грязных кедах и специально вытирая их подошву о светлое покрывало.
— Не насквозь, но актер из тебя так себе, — холодно ответил мальчик, — Ты ведь прекрасно осознаешь, что с тобой происходит, не так ли?
— Не так ли, — кивнул я, беря с одной из полок над кроватью кубик Рубика и начиная его разламывать, — И что из этого?
— Ты болен…
— Хм… можно ли назвать это болезнью? Скорее… скорее, игра разума. Говорят, в каждом человеке есть добро и зло. А представь, если человека разбить на две части? Будет ли один из них добром, а другой — злом? Если да, кто, по-твоему, Я, а кто — Джонни?
— Джонни добрый! – не задумываясь, выкрикнул мальчик. Такого ответа, в принципе, я и ожидал.
— Добрый? Ой ли… Ты ведь умный малый, верно? Умный, но при этом все же остаешься наивным и слишком доверчивым ребенком. А люди по типу того же Джонни этим твоим доверием пользуются и не краснеют, — вещал я, уже успев выковырять все детали из кубик Рубика и теперь пытаясь его сложить.
— ЭТО НЕПРАВДА!
— Еще какая правда! Думаешь, он просто так сюда переехал и от душевной доброты начал сюсюкаться с каким-то карапузом? Смешно!
— Замолчи! Ты ничего о нем не знаешь!
— Знаю... куда больше, чем ты думаешь! В конце концов, мы с ним единое целое, я живу в его комнате и... к примеру, порой читаю его дневник. Хочешь узнать, что я там вычитал по поводу тебя? – заискивающе приподнял я брови. Все-таки издеваться над этим мальчишкой оказалось очень забавным делом! В такие вот только моменты и понимаю, что жить не так уж и плохо!
— Читать чужие дневники низко! Если ты будешь так поступать, никто и никогда не будет с тобой дружить! – заявил мне малыш, багровея от детского гнева.
— Дружить? – я даже переспросил, подумав, что ослышался, — И нахер мне эта гребанная дружба? Только одиночество дает тебе свободу, а дружба — это лишь очередные путы, гири на шею!
— Это не так!
— Так ты и сам это знаешь, не правда ли? — улыбнулся я, садясь на кровати, протягивая руку к малышу и прикасаясь подушечкой указательного пальца к его лобику.
— Кто ты? — тихо-тихо все же повторил вопрос мальчик.
— Я же сказал, мое имя Джонни… Точнее, Джон.
— Нет… — уверенно мотнул головой мой юный собеседник, — у тебя есть другое имя.
— Разве? – удивился я.
— Да! Джонни говорил мне о тебе. Он говорил, что в виртуалии он словно становится другим человеком!
— Эм… я не думаю, что…
— Ты ведь Лис, не правда ли?!
Мне хотелось сказать мальчику, что он просто не так понял Джонни и что моя вторая личность имела в виду совсем не мое наличие в его теле, но, взглянув в эти большие серые глаза, отчего-то спорить с малышом я не захотел. В конце концов, если он так хочет, для него я могу побыть и Лисом.
— Верно, — кивнул я.
— У тебя DID, не так ли? — тихо продолжил задавать вопросы мальчик.
— DID? Что это?
— Диссоциативное расстройство идентичности, — пояснил малыш.
— Господи, мне страшно слышать такие слова из уст маленького мальчика, изъясняйся попроще, — рассмеялся я, впрочем, догадываясь, что же он имеет в виду.
— Если проще, то у тебя расщепление личности, — обиженно надув губки, пробормотал мальчик.
— Да, именно оно. Это одна из самых распространенных психологических болезней 23 века. Многие, пытаясь скрыться от болезненных воспоминаний, которые в свое время принесла Третья мировая война и долгие годы после нее, подсознательно создают себе более сильные личности, которые должны терпеть все их невзгоды, пока они живут в легком неведении. Они сами добровольно отдают часть своей жизни, дабы жить проще.
— Бред... — отозвался мальчик категорично, — ничего более глупого никогда не слышал. Добровольно, говоришь? Да Джонни даже не подозревает о твоем существовании! И ты пытаешься уверить меня, что он создал тебя специально? Ха! Если бы это было так просто, у меня бы уже была сотня личностей! — воскликнул малыш, — Но сколько бы я ни старался, у меня получается лишь притворяться...
— Если начистоту, не Джонни создал меня, а наоборот… А что касается возникновения второй личности… оно тебе надо? Зачем? Ты же так яростно твердишь о том, что я забираю часть жизни твоего ненаглядного Джонни, но сам... — мальчик на это ничего не ответил, просто плюхнувшись на пол и обняв свои колени.
— Тебе меня не понять, ты обычный, — через какое-то время все же выдавил он из себя.
— Обычный? А ты тогда у нас какой? Особенный? Избранный? — язвительно поинтересовался я.
— А я проклят умом, — тихо почти прошептал мальчик.
— Проклят чем? А, ладно... мне все равно... так или иначе, мне этот твой Джонни не нравится. Он тухлый тип. И с тобой он вовсе не из-за невзъебенной своей доброты. Ты — его работа. Ты...
Я хотел сказать еще что-то, но замолчал под тяжестью этого совсем не детского взгляда серых глаз:
— Я знаю, — побледневшими губами отозвался мальчик, — Я всё знаю. Куда больше твоего. Чего от меня хотят, для чего он учит меня программированию. Я даже знаю, сколько ему платят. И тем не менее. Еще я знаю, что он действительно любит меня. А также то, что он мой единственный лучший друг! И ради этой дружбы я на все готов!
— Любит? Не много ли ты на себя берешь?
— Не много, — спокойно ответил мальчик, внезапно улыбнувшись, — А знаешь, ты ведь тоже не плохой, — заявил он, вставая с пола, — даже открыл мне тайну Джонни. Хотел мне помочь? Я благодарен и, знаешь... теперь я буду приходить, даже если вместо Джонни на пороге увижу тебя! — пообещал он, направляясь к двери комнаты.
— Эй! Постой! Я не могу понять, как ты нас различаешь?
— Как? Куда резоннее будет спросить, как вас можно Не различать, ведь вы до ужаса разные, — улыбнулся мальчик, выходя из комнаты, — До свидания, Лис, и до встречи.
— Это вряд ли…
****
— Тери... Ты когда-нибудь задумывался о том, что подражание — не лучший выход из ситуации? — поинтересовался доктор Силетти, постукивая кончиком ручки по своему блокноту и каждый раз оставляя на нем новую чернильную точку.
— Подражание? О чем вы? — мальчик изобразил на лице настолько искреннее удивление, что если бы Силетти не был действительно хорошим психологом, он, наверное, тут же попался бы на эту уловку.
— Тери, Лис, ты пытаешься уверить меня... нет, ты пытаешься уверить Себя в том, что не одинок, что в твоем теле живет не одна личность, а две. Но я очень долго наблюдал за тобой, и знаешь, к какому выводу я пришел?
— К какому же... — без энтузиазма поинтересовался Тери.
— Множественная личность — это очень необычное психологическое отклонение, не так ли? Для нас, психологов и психиатров, подобный феномен безумно интересен. Каковы факторы, которые бы могли способствовать появлению раздвоения личности? Ты их знаешь? – поинтересовался доктор, внимательно наблюдая за каждым движением своего пациента.
— Болезненные воспоминания, которые человек пытается забыть, — тут же ответил на вопрос Тери.
— Да, один из факторов именно таков, — согласился мужчина, — Но тебе, Тери, вовсе не обязательно создавать вторую личность дабы спрятаться от своих воспоминаний, потому что в силу своих интеллектуальных способностей ты сам можешь заблокировать все то, что не хочешь помнить. Ты просто взял одно-единственное страшное воспоминание и запрограммировал себя никогда не вспоминать о нем. НО... также ты понимал и то, что полностью стирать подобное воспоминание нельзя, да и не нужно, поэтому ты и оставил как спусковой крючок имя своего друга.
— Друга?
— Именно... как часто мы разговаривали о твоем друге, который застрелился? Ты ведь помнишь его?
— Помню.
— Ты помнишь тот момент, когда забежал в его комнату?
— Помню.
— Вот... вот об этом я и говорю. Тери, ты все помнишь. Или нет? Ведь произошло что-то еще, не так ли?
— Не знаю...
— А я знаю, и вспомнить этот момент ты можешь. Вот только твой разум теперь сам не позволяет тебе этого. Даже когда кто-то нажимает на спусковой крючок, то есть, говорит тебе имя твоего друга, это срабатывает не так, как должно бы, а зачастую не срабатывает вовсе.
— Наверное, крючок русский, — съехидничал мальчик, но психолог, не обратив на его слова внимания, продолжил.
— Да, он открывает тебе то единственное воспоминание, которое скрыто глубоко в твоем подсознании, но при этом как бы отключает твою личность, всего на миг делая из тебя куклу. Нет, Тери, эта кукла — вовсе не некто другой. Это ты — ты же, лишь без воспоминаний и эмоций. Видимо, лишь в таком состоянии ты можешь воспринимать то, что когда-то пережил. Даже под гипнозом ты не можешь рассказать мне, что же там произошло. Твоя защита непробиваема и никакой психолог тебе не поможет вспомнить то, что ты сам вспоминать так упорно не хочешь.
— Пусть так… но о ком же вы говорите? — пожал Тери плечами, упорно рассматривая пол.
— Джонни... я говорю о Джонни... и о его смерти, — тихо проговорил Силетти. Тери вздрогнул, затем поднял на врача пустые жуткие глаза и произнес:
— Вы знаете Джонни? Он умер. Застрелился. Странный парень. Был моим соседом.
— Правда? Кем Джонни был для тебя? Просто другом?
— Джонни? Кто это? — удивился Тери, мгновенно придя в себя.
— Это имя твоего друга.
— Друга?
— Да, с которым ты общался в детстве.
— Разве? Вы ошибаетесь, доктор, — мотнул головой Тери, — Моего друга звали Лис, он был замкнутым и озлобленным, но с ним было интересно.
— Твой друг... Лис? — невольно переспросил Силетти, который за прошлые полтора года общения с этим ребенком ничего подобного не слышал.
— Именно.
— Расскажешь о нем подробнее?
— Ну-у-у... Лис был странным. Он появлялся очень редко, всегда язвил и недолюбливал меня. Единственным, из-за чего он со мной общался, было то, что лишь я знал о его существовании.
— И как же это понимать?
— У него был DID. Кроме того, Лис был главной личностью. Он появлялся безумно редко, называл себя выдуманным именем, он даже иногда забывал, кто он есть... но знаете, я его уважал... и я хотел бы быть таким, как он... знаете, почему?
— Почему же? — заинтересованно спросил Силетти.
— Он был свободным! Он пожертвовал всем, даже своим существованием ради того, чтобы в недолгие мгновения, когда он возвращался в этот мир, он был абсолютно свободным!
— И ты стремишься к тому же?
— Нет... я ни к чему не стремлюсь и ничего особенного не делаю.
— Да, но ты пытаешься уверить себя в существовании Лиса, того, кто куда злее тебя, того, кому не нужны друзья и кто презирает все человечество.
— Но вы же понимаете, что Лис — это всего лишь я? — спокойно осведомился Тери.
— Понимаю.
— Я не делаю ничего сверхъестественного. То, что я назвал свое настоящее состояние именем своего друга, именем Лиса. Ну и что? Что с того, что я взял себе второе имя? Ведь сейчас так делают все!
— Я не совсем...
— Да что тут непонятного! Вы знаете, в чем особенность человека как вида? Человек может приспособиться ко всему! Если вы возьмете котенка, когда он еще слепой и начнете воспитывать его как человека, котенок останется котенком. А вот с людьми все совсем не так. Попав к собакам, человек становится собакой! Попав к волкам — волком. Нет, конечно, внешне он останется человеком, но его разум подстраивается под то, что видит! Проще говоря, если бы не было этого идиотского общества, на которое мы постоянно наезжаем, не было бы и нас самих. Мы твердим о толпе и считаем себя индивидуальностями, вот только мы и есть толпа. Да, толпа состоит из индивидуальностей, виртуозно изображающих из себя примерные ячейки общества. Вот только в реалии у всех свои тараканы в голове, у всех свои заморочки и каждый сам себе на уме. Если когда-то и была Толпа, то сейчас это понятие не актуально. Знаете, почему? Большая часть бесхарактерных и ни на что не способных людей погибла в Третьей Мировой войне, сыграв потрясающую роль никчемных пешек. Выжили сильнейшие! И счастливчики. Но даже после войны сколько лет пришлось восстанавливать экосистему, города, со сколькими новыми болезнями столкнулось человечество! Погибли миллиарды! Поэтому сейчас такое понятие как толпа... оно нам больше не нужно. Мы все лишь притворяемся... На людях — одни, наедине с собой, совсем другие.
— Тери, ты, конечно, прав, но...
— И никаких Но! Есть, конечно, люди, которые бегают и всем твердят, что они всегда говорят то, что думают, и ведут себя так, как хотят. Они этим гордятся и думают, что охереннее позиции в этой жизни не найти, но, по мне, это ограниченные люди! Нет, в нашем геноме заложено желание подстроиться, желание притворяться и делать вид, что мы такие же как все, знаете, зачем? А все потому, что свои истинные способности надо показывать лишь в нужные моменты жизни, а не всегда и всем. Это никому не нужно, да и вредно.
— Прошу тебя, Тери, успокойся...
— Люди должны оставаться загадками для окружения. Как тот же Скру — мой якобы глупый одноклассник. В одном из разговоров с ним с его губ сорвалась фраза "Чем спорить с тобой, я лучше съем бутерброд" — фраза из его уст казалась до ужаса идиотской, и тем не менее, если отбросить все предвзятости, Скру совсем не глупый парень. Он прекрасно осознает мое интеллектуальное превосходство над ним так же, как и понимает, что переспорить меня ему не получится, поэтому уж лучше он пожует свою колбасу и отделается малой кровью!
— Пусть так, но я не совсем понимаю, к чему ты все это говоришь?
Но Тери врача уже не слушал. Его глаза лихорадочно блестели, и казалось, даже если он очень захочет замолчать, поток слов, что из него лился, остановить не сможет даже он сам.
— Вся фишка нашего мира в данный момент состоит в том, что выжить в нем может либо приспособленец, коими является 99% населения, либо действительно сильный человек. В нем должны сочетаться как физическая и умственная сила, так и сила воли. Железный непоколебимый стержень. Жаль, таких единицы. Я, к примеру, слаб. Слаб и осознаю это. Но так же я знаю, что постоянно притворяться не смогу. Мне просто станет скучно. Поэтому для дальнейшего существования мне нужен кто-то, на которого я смог бы опереться. Как вы думаете, удастся ли мне найти подобного человека? — Тери наконец-то начал успокаиваться. Силетти, что все это время делал в своем блокноте одну пометку за другой, оторвал взгляд от исписанного собой же листка и мягко улыбнулся мальчику.
— Я уверен, что ты найдешь такого.
— Хм… Хотелось бы в это верить.
****
Возможно, одно из самых странных и ужасающих человеческих чувств — паника. Ощущая ее, на что человек способен? Да ни на что. У него остается всего два варианта поведения. Либо он бегает по улицам, крича о том, что скоро все умрут, вырывая из головы клоки волос, давясь слезами и соплями и полностью забывая о гордости, принципах и человечности. Либо он всеми силами подавляет это чувство, остается внешне невозмутимым и спокойным, хотя внутри у него все подрагивает, а к горлу подкатывает комок.
Ты относишься ко второму типу людей. Когда из телефонного разговора маленького чудовища, которое ты страстно желаешь придушить, а порой и просто страстно желаешь, ты понимаешь, что случилось с его матерью, из-под твоих ног словно выбивают почву. Из-за первоначального шока ты не сразу осознаешь всю серьезность ситуации. Ты даже умудряешься напоследок предупредить Яна и Глоу о том, что вы уходите, спокойно выкатываешь уже чистенький мотоцикл на улицу, заводишь мотор. И лишь когда вы срываетесь с места, паника, словно проросшее зернышко, возникает внутри тебя и начинает стремительно расти в глубине твоего сознания.
"Ты сказал ему, что с его родными ничего не будет, но твои слова оказались пустым звуком"
"Ты самонадеянный мальчишка, который способен лишь на глупую болтовню"
"Да, ты умеешь кидать пыль в глаза, но на что-нибудь большее ты способен?"
"Ничтожество!"
Морщишься, стараясь подавить в себе гадкое ощущение собственной слабости. Нет, это всего лишь глупые поспешные выводы, которые лезут в твою голову под влиянием чувства вины. Да, ты виноват. Да, ты действительно обещал насекомому, что все будет в порядке. Да, ты иногда слишком самоуверен. Но ты всего лишь человек, а значит, имеешь право на ошибку. И вместо того, чтобы корить себя и вбивать свою гордость в гроб, тебе стоит собраться и все хорошенько обдумать. Ты должен придумать, как теперь всё исправить.
Насекомое тем временем показывает тебе настоящие чудеса выдержки. Он не плачет, не бьется в истерике, как бы, по твоему мнению, вести себя для него было бы в такой ситуации вполне нормально. О нет, вместо этого он лишь молчит. Сейчас он похож на каменную статую, на лице которой не дрогнет ни один мускул, что бы она ни увидела и ни пережила. И ты совсем скоро понимаешь, почему твое всегда сверхэмоциональное чудовище ведет себя настолько по-взрослому. Конечно же... все для этой маленькой девочки, его сестры. Видимо, он действительно очень ее любит. В какой-то момент он даже буквально впихивает ее тебе на руки, а сам уходит поговорить с врачом. Ты растерян и не имеешь понятия, что нужно делать или говорить в такой ситуации. Эта девочка такая маленькая, хрупкая, слабая. Она тихо плачет и периодически шмыгает носом, вцепившись ручками в твою футболку и пряча лицо в мягкой, пусть и застиранной ткани.
Вскоре насекомое возвращается и просит тебя отвезти их с сестрой домой. Только сейчас, впервые за все это время встретившись с ним взглядом, ты внезапно понимаешь, что сильно переоценил его силы. Пусть внешне насекомое более чем спокойно, он явно на грани и сдерживает свои эмоции из последних сил. Дабы серое чудовище не сорвалось прямо на глазах у сестры, ты гонишь на максимально возможной скорости к их дому.
Благо Эллити засыпает очень быстро, ибо измотана, и морально, и физически. Но лишь дверь в ее комнату закрывается, насекомое дает волю своим эмоциям. Он просто сползает по двери на пол, утыкается в свои колени и беззвучно плачет. Ты не знаешь, сколько времени он так сидит. Ты все это время просто стоишь напротив него и куришь сигарету, одну за другой. Попробовать его успокоить? Вряд ли ему нужна твоя жалость. Начать издеваться? Нет, ему и так слишком плохо, он просто не выдержит. Потому и остается, что просто молчать и поддерживать его лишь своим присутствием. Хотя, возможно, тебе стоит уйти?
Прежде чем ты задаешь этот вопрос вслух, насекомое внезапно срывается с места, вбегает в свою комнату и плюхается на стул перед своим компьютером. Что он задумал? Только не говорите, что он решил залезть в виртуалию!
— Что ты делаешь? — разрывает тишину твой голос, пропитанный неприкрытой тревогой.
— Разве ты не видишь? Собираюсь войти в виртуалию, — сухо бросает он.
— От тебя этого и ждут...
— Да мне посрать! — шипит он, хватая вирту-очки и настраивая их на глубокую виртуалию.
— Тебе надо успокоиться. Поспи пару часов, а затем уже принимай подобные решения.
— Спасибо, уже наспался! — огрызается он, надевая очки на глаза, — Уходи, Зуо, — вдруг тихо шепчет он, — ты мне будешь только мешать.
Мешать, значит? Твои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Нет, успокойся. Забудь про свою уязвленную гордость. Ведь речь сейчас идет вовсе не о ней. И все же... как эта сука смеет тебе не подчиняться?
Ты подходишь к нему со спины почти вплотную, наклоняешься к его макушке, хочешь просто обнять. Вот только руки твои тянутся к его вирту-очкам, силой срывают их с его головы и отправляют на свидание с ближайшей стеной.
— ТЫ СПЯТИЛ?! Что ты делаешь?! ПРИДУРОК! — кричит он, пытаясь вскочить на ноги, но ты с силой нажимаешь на плечи насекомого, резко усаживая его обратно на стул, а затем все же обнимаешь. Он яростно вырывается, действительно желая освободиться от твоих объятий, но, конечно же, у него ничего не получается. Осознав все свое бессилие, он начинает тихо реветь, царапая твои руки и бормоча что-то себе под нос. Он то обзывает тебя, то почти умоляет, чтобы ты отпустил его и позволил сделать задуманное.
Еще чего... Разрешить ему так просто попасться в ловушку ПКО-вируса? Да никогда.
— Сейчас, насекомое, ты еще тупее обычного, — наконец отвечаешь ты ему, резко разворачивая его стул к себе, — ты ведь осознаешь, что в подобном состоянии ничего сделать не сможешь. Осознаешь же?
— Угу... — как ни странно, соглашается он с тобой, вжимаясь в стул и разглядывая свои колени.
— Тогда харе психовать, выпей успокоительного и ложись спать.
— Спать, говоришь? Моя мать, возможно, больше никогда не придет в себя, а ты говоришь мне «спать»?! — кричит он и ты прекрасно понимаешь его чувства, но чем еще ты можешь ему помочь? Ответ, что приходит в твою голову скорее связан с твоими личными желаниями, чем с желаниями несчастного, не знающего куда себя деть от тревоги и явного чувства вины, что грызут его изнутри и не дают трезво оценивать ситуацию, насекомого.
— Успокойся, — шепчешь ты, вытирая большим пальцем слезы, что градом текут по его щекам, — Ты же, йопти, ебучий гений, — стараешься, чтобы твой голос звучал как обычно холодно и с насмешкой, — тебе всего лишь надо немного отдохнуть, а затем ты войдешь в виртуалию и разъебешь там всех нахуй, верно?
— Угу... — вновь выдавливает насекомое из себя, подаваясь навстречу твой руке и внезапно обнимая тебя, утыкаясь лицом куда-то в район живота, — Но как я могу отдыхать, когда мама в больнице? И из-за кого? Из-за меня же! Во всем виноват только я!
— Прекрати, — раздраженно обрываешь ты его жалобы, — Не веди себя как тряпка, иначе я окончательно в тебе разочаруюсь, — шипишь ты.
— То есть... сейчас ты еще разочарован не до конца? — поднимает он на тебя серые наполненные слезами, но при этом все такие же хитрые глаза. Так... стоп... Притормози-ка, насекомое!
— Я... я этого не говорил, — хрипишь ты, чувствуя подвох. Эта сука не так проста!
В ответ на твои слова, серое чудо заливается новой порцией слез.
— Зуо, ты ведь совсем меня не любишь, зачем ты здесь, — судорожно вздыхая, шепчет он, обдавая твой живот горячим дыханием, которое ты ощущаешь даже сквозь тонкую ткань футболки Яна. Ты же в этот момент понимаешь, что попал и конкретно. Неужели, не смотря на все это, маленькое чудовище решило давить на жалость и тем самым вытянуть из тебя признание? Нет-нет-нет, он же беспокоится о своей матери и совсем не соображает, что говорит.
— Или, может, не так уж ты ко мне и равнодушен? Ты говорил, что я тебе нравлюсь... только нравлюсь? — он снова начинает буравить тебя этим взглядом заплаканных глаз, из-за которого тебе хочется сейчас же отойти от него подальше, а может, и вовсе убежать из комнаты. Погодите-ка... ведь он этого и добивается! Точно, он хочет поставить тебя в такую ситуацию, при которой ты бы не захотел оставаться рядом с ним. А как только ты уйдешь, это тупоголовое гавно тут же залезет в виртуалию, и больше этот свет ни Лиса, ни глупого Тери Фелини не увидит. И тут тебе в голову приходит до жути дурацкая идея. Вместо того, чтобы отойти от него, ты сам наклоняешься к насекомому ближе и шепчешь то, что, как раньше думал, скажешь лишь под страхом смерти:
— Может быть, и не Только, — ухмыляешься ты, наблюдая, как его заплаканное лицо тут же вытягивается от подобного заявления, — Может быть, это любовь? — спокойно продолжаешь ты, окончательно добивая насекомое.
— Это... — хнычет он, начиная судорожно стирать с лица вновь катящиеся по щекам соленые капли, — Это жестоко! — бросает он, шумно вздыхая и пытаясь успокоиться, что, впрочем, у него получается слабо. — Ты говоришь мне все это лишь потому, что мне плохо, а не потому, что это правда! — кричит он, отталкивая тебя от себя и вскакивая на ноги, — Больше не прикасайся ко мне! Ты... да я... да я тебя ненавижу, слышишь?! Ты мне не нужен! Мне просто было интересно, долго ли продержится придурковатый идиот, который Якобы ни в кого не влюбляется. Хороший был эксперимент... но мне надоело... ты мне надоел... Убирайся, сейчас же! Видеть тебя не хочу, ясно тебе? Я сказал, Вон!
Истерика.
Интересно, и почему тебя совсем не трогают все те гадости, что он говорит? Наверное, от того, что когда как произносит он столь громкие фразы, он выглядит таким несчастным, словно его же самого эти слова в первую очередь и задевают. Несчастное, слабое насекомое.
Он беснуется, продолжает кричать, хватает что-то со стола и кидает в тебя. Впрочем, ты легко уворачиваешься от предмета, при этом делая шаг в его сторону. Насекомое с неприкрытой паникой шарит взглядом по комнате в надежде сбежать от тебя, но и сам прекрасно понимая, что выхода нет. Насколько бы он не был умен, сейчас, когда на него идешь ты, бегство его не спасет.
— Пожалуйста, просто отстань от меня. Дай мне сделать то, что я хочу.
— Обломись, — ухмыляешься ты, прижимая его к столу и слегка нависая над ним. Он дрожит, ты даже не знаешь, от страха перед тобой или, быть может, от злости за то, что ты не даешь ему свободы действий, но вся эта ситуация безумно тебя возбуждает.
— Не трогай меня! — шипит он, — Думаешь, пока в моей семье такое горе, я буду свободно трахаться с тобой?
— Захочу – будешь, — киваешь ты, бесцеремонно пытаясь стащить с него не по размеру большую футболку. Он сопротивляется и мешает тебе, и все это приводит лишь к треску рвущейся ткани, и его футболка превращается в кучу лоскутов, которые падают на пол.
— Неужели ты совсем не понимаешь, как мне плохо?
— Понимаю...
— Тогда как ты можешь так со мной поступать?!
— Именно потому что я тебя понимаю, я могу поступать так, как мне заблагорассудится.
— Это бесчеловечно! — вскрикивает он, но ты его не слушаешь, просто разворачиваешь спиной к себе и заставляешь его лечь животом на стол, сметая с него карандаши, какие-то тетради и магниты. На пол летит даже настольная лампа. Ты же, прижав насекомое к холодной глади стола, спускаешь его шорты вместе с трусами до колен и ложишься на него, прижимаясь к его обнаженному и такому горячему телу.
— Прекрати, — все еще тихо просит он, — не надо... Я правда не хочу! Пожалуйста? Не трогай меня! Пожалуйста...
— Лежи так, — не обращая внимания на его хныканья, приказываешь ты, сам нашаривая в кармане брюк сигареты, которые совсем недавно дал тебе Ян. Тут же зажигаешь одну из них, делаешь легкую затяжку, наклоняешься к насекомому и выдыхаешь ему в лицо густой дым. Насекомое кашляет и фыркает, ты же повторяешь подобное еще пару раз, затем впихиваешь сигарету ему в рот:
— Затянись.
— Пошел ты!
Зажимаешь ему нос и рот, оставляя возможность вздохнуть лишь через сигарету. Он ерзает, сопротивляется, наконец не выдерживает, делает глубокую затяжку, вновь кашляет, на этот раз куда дольше и более сипло. Ничего, этого для него вполне хватит. Он уже не кажется таким нервным, скорее расслабленным или сонным.
Отбрасываешь сигареты, спускаешь его шорты с колен до пола, расставляешь его ноги пошире. Отлично, он уже совсем не сопротивляется. Просто полулежит на столе. Облизываешь указательный палец, прикасаешься к напряженному отверстию, но даже не успеваешь ввести его внутрь, как он тихо стонет, вздрагивает, и на пол падают водянисто-белые капли.
— Говоришь, что не хочешь, но при этом кончаешь от одного прикосновения? — ухмыляешься ты, конечно же, понимая, что в первую очередь подобная чувствительность — заслуга сигарет Яна.
— Просто делай, что хотел, — хрипит он, видимо, смирившись с тем, что вот-вот произойдет, но даже в таком состоянии не теряя самообладания.
— А я хочу резко и без смазки, — ехидно шепчешь ты ему на самое ухо, убирая палец от его так и не разработанного отверстия и приставляя к нему влажную головку. На коже сероглазого чудовища высыпают мурашки, он инстинктивно вжимается в стол плотнее, упершись руками в стену и явно ожидая чего-то болезненного. Но ты входишь медленно и очень осторожно. Конечно же, ему все равно не слишком приятно, но и не так больно, как могло бы быть. Поэтому ты чувствуешь, как он под тобой медленно расслабляется, позволяя проникнуть в себя глубже и привстав на носочки так, чтобы сделать угол входа удобнее.
Войдя полностью, ты вновь наваливаешься на него и прислушиваешься к его дыханию и сердцебиению. Твоя рука ныряет вниз, нащупывает его член, начинает мягко ласкать его. Он дышит очень тяжело, но когда ему особенно приятно, выдохи превращаются в тихие протяжные стоны. Параллельно с ласками, ты начинаешь медленно двигаться внутри него, стараясь причинить как можно меньше боли и доставить насекомому максимальное удовольствие. Но второй раз довести его до пика оказывается куда сложнее. Он то тихо стонет под тобой, даже сам начинает насаживаться на твой член, с готовностью принимая тебя в себя, то внезапно словно вспоминает, в какой он ситуации, и тогда его отверстие сжимается настолько, что двигаться становится почти невозможно, а вместо стонов ты слышишь лишь невнятные всхлипы.
После очередного подобного приступа ты не выдерживаешь, выходишь из него, берешь его на руки, садишься на его кровать, а его усаживаешь на себя. Ты готов к тому, что он вновь начнет засыпать тебя обвинениями или, быть может, даже влепит пощечину. Но вместо этого он вдруг настойчиво целует тебя в губы, обнимая тебя за шею так сильно, словно ты его спасательный круг, без которого он тотчас пойдет на дно.
— Можешь делать то, что тебе приятнее, — благодушно разрешаешь ты ему, на что он утыкается тебе в плечо и сбивчиво шепчет о том, что ему приятно то, что делаешь ты. Что ж. Его никто за язык не тянул. Твои руки медленно спускаются на его бедра и начинают резко насаживать их на твой член, заставляя его кусать губы, тихо стонать сквозь слезы и переживать бурю других эмоций, которые он наверняка сейчас испытывает.
— Сильнее, — наконец шепчет он, — я хочу, чтобы было больнее.
В какой-то мере ты понимаешь, почему он просит тебя об этом. Нет, ему вовсе не нравится боль, просто таким образом он хочет хоть как-то наказать себя за все произошедшее. Глупая идея, но ты все же решаешь исполнить его просьбу. Твоя левая рука ныряет к его отверстию, и ты очень осторожно, но для него все же наверняка очень болезненно, вводишь в его отверстие помимо своего члена еще и свой палец. Его пальцы впиваются в твою шею так сильно, что на утро ты там наверняка обнаружишь глубокие царапины. Что ж, сейчас это не так уж и важно. Чувствуешь, как твой палец вместе с членом скользит внутрь него, раздвигая плотные стенки и стимулируя простату. Его член подрагивает, затем слышится сдавленный крик, и ты ощущаешь, как твоя футболка в районе живота становится влажной. Но вот насекомое, кажется, этого даже не замечает, кончив, он продолжает насаживаться на тебя с тем же мазохистским остервенением, периодически впиваясь зубами в твое плечо и заливая твою футболку не только спермой, но еще и слезами.
И почему каждый ваш секс... настолько странный?
По идее, это ведь всего лишь физический половой акт, всего лишь получение приятных и не очень ощущений. Тогда почему же вы оба испытываете столько эмоций и переживаний? А может, вы занимаетесь вовсе не сексом? Может быть это и правда… любовь?

Дата добавления: 2015-10-24