5 страница. - Нет, хотел покурить

- Нет, хотел покурить. Не составишь компанию?

Почему бы и нет…

Получилось так, что Эл сидел на месте святого отца, а я – на месте исповедующегося. Один вопрос сменял другой, всю проповедь пастора мы провели беседуя. Когда организм начал сбрасывать оковы крэка (сердце замедляло темп, а дрожь отступала) Элтон произнес те слова, которые я помню до сих пор:

Друг, никого не волнует где ты и с кем ты. Запомни: все, что людям интересно – у тебя в кармане. Там может лежать заточка, или купюра с физиономией Франклина, зажигалка, которую ты можешь одолжить другу, чтобы тот раскурил, или же обыкновенный гондон. Все эти лица под твоей кожей – никому не дались и даром. Все, что ты можешь получить от всех свои своих «Я» - отличную компанию, будучи на приходе. Понимаешь? Я хочу сказать, где сострадание? Где гуманность, толерантность мать ее? Ты никогда этого не получишь от другого человека. Почему? Да потому, что другие люди нуждаются в том же самом. Если в них самих нет того, чего ты от них ждешь – ты никогда этого не обретешь. Хочешь найти человека, который будет любить тебя так же, как и ты его – научись любить, брат. Хочешь взаимопонимания – научись слушать. Не надо говорить мне о своих проблемах только потому, что я молчу. У меня тоже есть пара слов для людей. Да! Но они не хотят учиться. Потому – насрать. К черту. Все они будут гнить под дождем, подобно Чакко. И мне жаль этого обжору. Самое страшное – поплатиться ни за что. Я резал людей, я сидел с этими петухами. Но я остался человеком, брат. Дело не в том, кем были мои жертвы, а в том, что я заплатил ровно столько, сколько заслужил. Все должно пребывать в равновесии. Поэтому я повторяю: не жди чуда, блядь, осанны, пока на тебя боженька поссыт райским отваром. Научись чему-нибудь. Хотя бы смотреть. Все, что ты видишь вокруг – делает тебя. Делает таким, какой ты есть. Поэтому нужно не просто глазеть, а присматриваться. Где-то между девушкой слева и стариком справа есть правда. За спиной семья, перед лицом друзья, а ты будешь всегда посередине, ибо не ценишь. Вечный середняк. Ничто. Просто кусок мяса, бездушный, как те шлюхи, засыхающие на скамьях в раскатах могучего голоса пастора. Иди, вмажься, если хочешь такой жизни. Присядь рядом, сделай вид, что ты такой же. Может, тогда ты не будешь чувствовать себя одиноким. Чушь. Ты пересядешь с одного дерьма на другое. Если ты чему-то и научишься – жалеть о содеянном. Залипни раз, залипни два – почувствуй, каково это быть низшей моделью. Второсортным организмом. Устарей вместе с ними. Это - не бунт, пойми, ЭТО - не бунт. То, что лежит у тебя в кармане – определяет тебя для других. Но там могут лежать не только заточка или гондон. Положи туда дождь, брат. По капле всего, чему ты хочешь научиться. Постарайся положить туда дождь.

Бессвязный поток его слов собирался воедино годами. И я смог положить в карман то, что априори не может там оказаться. То был момент абсолютного откровения. Элтон говорил со мной, но не думал, что ему сказать.

Я каждый день пересматривал тот фильм, где некто Эл Доршат вбивает в мою голову что-то противоестественное. Закрывал глаза, падал во мрак и слушал.

На его похоронах не было никого кроме меня. Я помню, как писал прощальную записку, как царапал слово за словом, воспроизводя апологию Эла.

«Все, что людям интересно – у тебя в кармане».

«Все они будут гнить под дождем, подобно Чакко».

«Самое страшное – поплатиться ни за что».

«Положи туда дождь, брат».

И вот он смотрит на меня с картины.

Чего ты хочешь, Элтон Доршат?

Открываешь глаза и видишь, что над тобой склонились племянница, «мать» и «любовница». Весь родственный виварий, каждое животное которого так и норовит выразить тебе толику своего сочувствия. Людям нравится быть напуганными. Потому что это ощутимо. Страх обладает гораздо большей массой, нежели благоденствие, провоцирующее жажду.

Если ты голоден - открываешь холодильник.

Если хочешь курить – распечатываешь пачку.

Но если тебе хорошо – «задача не имеет решений».

Любая крайность стремится к норме по мере твоего приближения к ней. Заполучив самую красивую женщину во вселенной, или став богатейшим человеком планеты, ты все равно получишь перманентное уныние. Лишь решив, что обладаешь всем, ты поймешь, что ничего не имеешь. Потому что ты – часть всего. Складируя собственные достижения на полках тщеславия, смахивая с них паутину, осознаешь, что они – это ты. И только. Да, есть один способ распорядиться всеми своими титулами и заслугами. Рассказать о них. Но только всем насрать.

- Сэт, с тобой все в порядке?

- Сынок, я так испугалась!

Эта девочка, Аманда, поражает все больше и больше. В то время как Дороти и Каталина изображают заинтересованность, она просто смотрит на меня. Улыбается. Есть такие места, где ее назвали бы холодной сукой. Несмотря на возраст девочки. Так положено: ребенок обязан плакать, если происходит что-то страшное.

Обсессия:

Ты должен грустить, когда кто-то умирает.

Твой долг – скорбеть, когда кому-то плохо.

Компульсия:

Ношение маски, подмена ощущений.

Я вижу, как Дороти что-то убирает в свою сумочку, в которой она хранит медикаменты. Лекарства от одиночества: валокордин, корвалол, валидол. Седативная панацея. Я не знаю, чем «семья» меня накачала, но во рту остался горьковатый привкус. Что со мной случилось?

- Ты потерял сознание, Сэт. Тебя всего трясло.

Я помню, как говорил о том, что нам необходимо встретиться с Дэлом.

- И по-прежнему не считаешь это глупой затеей?

Нет. Потому что я не люблю, когда на меня что-то давит. Когда расстояние от стены до стены меньше, чем оно должно быть. Ты не понимаешь. Это вообще не моя проблема. Я не имею ни малейшего представления, что творится в голове у твоего долбаного брата. Он звонит и говорит, что все хорошо, Каталина идет на поправку. Потом эта записка, Дэлмер, изделия, которыми можно похоронить всех сирот континента. Я теряю сознание, сидя на кровати. Ты вскрываешь себе вены. По-твоему это – нормально? Глупо было бы сидеть и ждать момента, когда все само разрешится, или Дэл найдет нас и превратит в каких-нибудь, блядь, стеклянных поросят!

- Я поняла тебя.

Ты ничего не поняла. Ты - его сестра. И что бы я ни сказал, все будет казаться бредовой идеей. Опасной, рискованной. Потому что Дэлмер – единственный человек, которому ты не безразлична. Только не забывай, что по его сценарию ты должна была всю оставшуюся жизнь винить себя за то, что сгорели ваши родители. Что он предпочел сломать тебе ребра и пробить голову, лишь бы ты верила каждому его слову. Дэл знает, каково это. Чувствовать себя дерьмом. И всю свою обоссанную жизнь он валит проблемы на тебя, на случайность. На что угодно. Может быть, отправив тебя в «Лэнгот», он вновь ощутил себя виноватым. И я – всего лишь пилюля, которой можно вылечить сестренку. Бедную, несчастную Лину, ставшую такой, какая она есть, из-за навязчивых идей собственного брата.

Я кричу на Каталину и понимаю – это семья.

В мире есть множество людских мальформаций. Но семья – самый противоречивый механизм из всех известных мне. Самый близкий человек в силах уничтожить тебя, растоптать, унизить так, словно ты ничего не стоишь и никем не являешься.

Пауки-крестовики каждое утро поедают собственную паутину, а потом плетут ее заново.

Нежеланного ребенка можно сбросить у ближайшего мусорного контейнера. Мужа с коротким членом – променять на другого. Разбить супруге лицо, чтобы она никогда больше не смотрела на прохожих. И сплести новую сеть. Из таких же идиотов, сбегающих от своего уникального одиночества, в котором им невероятно уютно.

Обсессия:

Ты должен иметь семью.

Ты обязан иметь детей. Это закон.

Компульсия:

Цветы, постель, кольцо.

- Сэт, я же сказала, что поняла тебя. Сегодня мы поедем к Дэлу. И будь что будет.

Который час?

- Шестой. Ты выключился на минуту, потом открыл глаза, спросил, чего хочет Элтон Дор-какой-то–там и уснул. Что за Элтон?

Это неважно.

Я не хочу думать о том, что сказать Дэлмеру при встрече.

Знаете, порой экзистенция выбрасывает на обочину не совсем здоровых людей. Я хочу сказать, оглянитесь. Все эти коляски, рассекающие по тротуарам, синдромы Дауна и Туретта, синдром Тернера - один процент, жалкая капля. Все остальное – любовь. Обсессивно-компульсивное расстройство. Брак, заложенный где-то на уровне генов. Ненужная потребность в близости. Называйте, как хотите. Любовь – тяжелое психическое отклонение, явление, обладающее сокрушительной силой. Это не инстинкт и не эмоция. Злокачественное новообразование, порождающее те самые мальформации.

Миллиарды больных, которые не могут надеяться на какое-либо лечение. Потому что нет такого госпиталя, способного оказать помощь беднягам.

Рожденные в хосписе.

Обсессия:

Мне нужно кого-то любить.

Мне необходимо быть любимым.

Компульсия:

-

Я вижу, как волнуется Каталина. Это и не удивительно.

Уже вечер. Дороги практически пусты, только редкие автомобили проезжают мимо тебя, ослепляя светом «ксенона». Дворники сметают бесчисленные капли с лобового стекла, после чего возвращаются за вновь прибывшими. Вверх-вниз, вверх-вниз.

В доме нет света. Возможно, Дэл еще не вернулся. Скорее всего, отгружает свою продукцию на задворках очередного детского дома или разыскивает сестру.

- Пойдем. Если его нет, попробуем поискать тетрадь. Подождем час, не объявится – свалим.

Дверь не заперта. Подобному есть три объяснения. Первое – в этом районе воры встречаются чуть реже, чем шлюхи. Второе – Дэл просто забыл запереть дверь. Третье – он хотел, чтобы кто-то сюда вошел.

Тишина. От аромата сантала не осталось и следа.

Каталина сказала, что нашла послание в шкафу. В первую очередь мы отправились к нему. Можно было бы вытащить все коробки, обыскать их, если бы не записка на дверце: «Я знал, что вы вернетесь. Душевая». Каталина неуверенно посмотрела на меня и двинулась по направлению к лестнице.

Так тоже иногда бывает: тебе становится немного не по себе, когда делаешь шаг, а нога скользит из-за свернувшейся на полу крови. Мы остановились у двери, ведущей в ванную. Я прижался спиной к стене и протер глаза. Мне не хотелось туда заглядывать. Но где-то внутри меня крепло желание увидеть Дэла, покончившего с собой из-за того, что его план провалился.

Хилари. Аннет. Мадлен.

Кажется, будто они просто спят. Три небрежно доставленных сюда, но так аккуратно, по-отечески, уложенных тела. Мои «сестра», «невеста» и «дочь».

Каталина заплакала.

А я смотрел на трех девушек, лежащих на полу ванной, и пытался понять: сколько еще нужно времени, чтобы счесть это своей утратой.

А людям нравится быть напуганными. Потому что это ощутимо.

Может быть, так оно и должно было случиться. Все двадцать семь лет от Аннет требовали замужества. Все начинается с пеленок. Маленькие девочки играют в невест, надевая на голову наволочки вместо фаты. И мамочки умиляются, когда видят своих дочурок в подобных образах. Ребенок воспринимает такую реакцию, как одобрение. Когда девочка становится взрослее, гардероб пополняется еще одним предметом – лифчиком. Туалетные принадлежности – прокладками или тампонами. В таком возрасте в голову вбиваются мысли о платонической любви, целомудрии, светлом и прекрасном чувстве. Которое толкает людей к суициду. Дочери взрослеют, похоть становится неудержимой. Первый секс, первая симпатия. Разрыв. Злоба. Обида. Смирение. К двадцати семи годам Аннет знала, что такое «страдания». Знала, кому можно доверять, а кому нет. Но ее мать предпочитала напоминать о том, что должны быть внуки. Обязаны быть. Или ты становишься никем. «Мамочке за тебя стыдно». Нет. Мамочке стыдно за себя, ибо она не может похвастать в телефонном разговоре достижениями своих внучат. От Аннет требовали того, чего она дать была не в состоянии. Никто ни разу не поинтересовался, почему так происходит. Аннет была бесплодна. Никто ни разу не спросил, чего хочет она. Только мощнейшее назидание.

«Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Оставьте же меня в покое».

Хилари.

Больная несчастная Хилари, страдавшая от биполярного аффективного расстройства. Она получила то, чему ее учили. Мужа и ребенка. Супруг покинул дом сразу после того, как акушер-гинеколог выбросил в ведерко нечто похожее на окровавленного малыша. Можно сказать в прямом смысле. Долгие годы родительской пропаганды, клятва мужчины, пообещавшего оставаться с Хилари и в горе и в радости, заверения врачей в том, что плод развивается нормально. Фетоплацентарная недостаточность. Гипоксия плода. И все. Нет той сказки, которую мама с папой рассказывали чуть ли не каждый день. Нет ничего, кроме непонимания, попытки найти причину и психического отклонения, сменившего на посту своего напарника. В Хилари жило два человека - одинокий и одержимый. Каждый из них постоянно пытался перетянуть одеяло на себя. Так прошел год. Затем второй. У моей «сестры» появился я. Маниакальная фаза – трахни меня, насрать на то, что ты мой якобы брат. Депрессивная фаза – бесконечное молчание. Я спрашивал у нее, чего она хочет.

«Отымей меня, отымей как следует.

Я хочу, чтобы меня оставили в покое».

Мадлен.

Девочка, оставшаяся в абсолютном одиночестве, ради которой я исполнял обязанности настоящего отца. Интересовался ее успеваемостью, приходил на выступления ее танцевальной группы. Смотрел фильм, в котором она оказалась счастливее всех ее подруг. Мадлен – жертва стечения обстоятельств. Незапланированная сирота. Но вся ее скорбь рассеялась с той новой, безответственной жизнью, в которую она, не задумываясь, нырнула после смерти родителей на «Лонгфелло». Я был рад за нее. Мадлен не нужно было перед кем-то краснеть, когда деканат подписывал приказ на отчисление. Она не испытывала никаких трудностей с наркотиками. Курила столько крэка на втором этаже родительского дома, сколько считала нужным. И никогда не перебарщивала. Некому мстить. Рядом не было никого, кто мог упрекнуть девушку в индифферентном отношении к будущему. И никто не расстроится, когда она умрет. Может быть, пара местных газетенок вспомнит трагедию на круизном лайнере, проведет какую-то аналогию. Сделает какие-то выводы. В некрологе. Тринадцатая страница. В самом углу. Там, где никто и не заметит. Как это было и с родителями Мадлен. В день ее рождения я поинтересовался, чего она хочет.

«Я хочу, что бы меня оставили в покое.

Оставьте же меня в покое».

Известные Неизвестные. Все три тела, лежащие на полу в ванной. Огромная лужа крови – своего рода простыня, чтобы девушкам было удобнее. И сколько бы ни всматривался в эти безмятежные лица, я так и не мог понять, почему люди рыдают, видя мертвецов. Особенно, если это близкие люди. Известные мне «сестра», «невеста» и «дочь». Что должно произойти? Меня внезапно окутает отчаяние? Или упадет небо? Смерть – не повод для угрызений. Или мучений.

Но есть одна мысль, которая не покидает меня с того момента, как мы с Каталиной нашли тела. Всего бы этого не было, если бы не «стечение обстоятельств». Сколько мелких частиц собралось воедино, чтобы в итоге были наказаны невиновные? Они и вправду поплатились ни за что, как говорил Элтон, ставя в пример Чакко. Бедного Чакко, которому так сочувствовал Данте. Идея «Семьи напрокат» возникла в моей голове сразу после той «апологии Эла». Я пытался научиться любить. Возможно, у меня это не получилось. И сколько бы человек не покончило с собой, проклиная монотонный звон унылых стен, окружавших их, я знаю, что все делал правильно. Задумка Дэлмера с «Лэнготом», обращение ко мне за помощью его сестре, случайно найденная записка. Все это привело к концу трех одиночеств.

«Я – смерть, великий разрушитель миров, несущий гибель всему живому». Слова Роберта Оппенгеймера. И так отныне.

Не имеет значения сам факт: умышленно ли я подвел Аннет, Хилари и Мадлен к такому исходу, или «так получилось». Я – инициирующее устройство.

- Сэт, я хочу уйти. На хрен тетрадь. Пойдем, прошу тебя.

Каталина права. Одним взглядом я не оживлю погибших девушек. И сколько бы я здесь ни стоял, ничего не произойдет.

Ничего и не происходит. Дома по-прежнему остаются за спиной, утопая в завихрениях памяти. Деревья прогибаются под напором мощнейшего ветра. Стук капель – теперь это норма. И я по-прежнему не считаю, что природа оплакивает трупов. Где-то за пределами городской черты закапывают изнасилованную женщину, разрезанную «по суставам». Не то время и не то место.

Совсем недавно два лабрадора - эталоны абсолютной «не-агрессии» в отношении человека - загрызли маленького мальчика, за которым не усмотрела его слегка подвыпившая бабушка. Старушка не смогла долго мириться с собственной безответственностью.

Есть сотни аргументов «за». Столько же может быть и «против». Но природа насилия трактует все случившееся, как само собой разумеющееся. Любая история, которая способна напугать человека, или сделать его параноиком – такое же рутинное явление, как и свадьба. Рождество. Пасха. Это все та же категория «ничего не происходит». Потому что насилие случается постоянно. Закономерное срастается с выдающимся. И мы имеем то, что имеем. Застывшую массу.

Горло пронзает острая боль, словно проглотил подушечку для булавок. Где-то слева, в области сердца, чувствуется некое давление. Кто-то назвал бы это психосоматикой.

- Мне кажется, я хочу того же, что и ты.

Убраться из города?

- Да. Ты прав, слишком много событий для такого короткого промежутка времени. Кстати, кто эти девушки?

Я рассказал Каталине, кем мне приходились убитые. И что Дэл знал о них по моим рассказам. Еще один сраный просчет в незапланированной игре с Дэлмером Симмонсоном. Иногда проще ничего не говорить людям. Ведь чем больше они о тебе знают, тем меньше вероятность тебя самого. Информация имеет свойство трансформироваться, проходя сквозь несколько ртов. В конечном счете, существуешь ты-настоящий. Здесь и сейчас. А где-то – ты-желаемый. Такой, каким тебя хотят видеть. Далеким от правдивого образа. Ты можешь быть Сэтом, Джеком или Иеронимом. И все потому, что «все эти лица под твоей кожей – никому не дались и даром».

Видели картину Босха «Страшный суд»? Явление христа-судии на радуге, в сиянии Славы, и богоматерь, просящая за грешное человечество. Только вместо христа – минивэн Версо возле дома Дороти Бальмонт. Я не видел никаких трупов, не ступил во вторую кровавую лужу, но чувствую, что где-то внутри нарастает давление. Может быть, это психосоматика.

- Твою мать…

Я говорю Каталине, чтобы она выходила из машины и отправлялась обратно в дом брата. Пусть найдет тетрадь. Пока Дэлмер в сиянии Славы расправляется со всеми Известными Неизвестными.

Все знают, что Пол Маккалеб – слепой. Винтажные солнцезащитные очки «Cazal», желтая повязка с надписью «Langoth» на рукаве. Его совершенно не смущает отсутствие зрения, наоборот – он хочет, чтобы люди смотрели запись с его очередным интервью и знали об этом. Дело всей его жизни не нуждается в рекламе, ведь чуть ли не каждый хочет забыть о том, что с ним случилось. Сколько бы зла не пыталось тебя чему-то научить, ты все равно поступишь неправильно. Смахивая капли пота со лба, избежав смерти или обыкновенной аварии, думаешь, что это позади. И никогда ничего тебя не потревожит. Но это не так. Полагая, что карма навсегда о тебе забудет, теряешь ощущение опасности. Все самое худшее позади. Но это не так.

Среди семи миллиардов человек непременно найдется такой безумец, которому будет неугодно чье-либо равновесие. Этот безумец – своего рода желчный пузырь, накапливающий в себе горьковатую жидкость, выделяемую окружающими его людьми. Любой совет, любое оскорбление – порция первосортной печеночной желчи. Вы видите в безумце случайного задрота, который выглядит так, словно ему можно дать хорошего пинка. Нет. Это нужно сделать непременно. Самоопределиться, самоутвердиться. Почувствовать себя чем-то более значимым, ценным, нежели тот бедолага. Сделайте это просто ради похвалы, одобрения своих приятелей, родителей, кого угодно, но сделайте это. А еще лучше – убейте его. Проверьте уровень своей гуманности, насколько низко тот пал. Не смогли? Значит, ваша вина в том, что я до сих пор жив. Что я до сих пор трахаю ваших мам, жен, дочек и отчимов. И что бы вы там ни говорили, я буду это делать. Покуда мы все идем вниз, словно южное солнце.

В мире людей, вечно жалеющих о своих поступках, Пол Маккалеб стал своего рода панацеей. Спаситель, которому не составит труда избавить тебя от тоски. Тесей, расправившийся с минотавром одиночества. И подобно любому божеству - основатель «Лэнгота» уязвим. Практичен настолько, насколько позволяет быть таковым его среда. Он изобрел лекарство от самобичевания, возможно, когда-нибудь ему удастся победить жестокость. Но он не станет от этого «менее слепым». Не прозреет, творя добро, совершая нечто положительное с точки зрения вселенной.

И это первое доказательство.

«Лэнгот» штампует божков, как консервные банки. Они позволяют людям ощутить себя чем-то стоящим, наделенным безграничными возможностями, особями, способными вершить хотя бы одну, но судьбу. «Пациентов» доктора Маккалеба рвет собственной важностью, они высерают килотонны самозначимости, чихают на тебя могуществом. И все они заканчивают в могиле, вырытой за «десятку в час». Трупные черви не имеют такого меню, в котором они могли бы выбирать себе запеченного крестьянина, или тушеного аристократа.

Нам говорят об Образе и Подобии. В таком случае ваш бог чудовищно уродлив.

В таком случае ваш бог – такой же мертвец. Осиротели ли вы, осознав подобное?

И это второе доказательство.

Существенное отличие одного человека от другого заключается лишь в количестве степеней свободы. В числе характеристик, необходимых для его существования. Чем больше воспоминаний в твоей голове, тем больше переменных требуется для их вытеснения. Замещения. Люди, пытающиеся заиметь все, только чтобы не ощущаться себя покинутыми, - специализация «Лэнгота». И люди говорят спасибо перед процедурой «затирания».

Количество степеней свободы системы «господь» равно одному. Просто поверь.

И это третье доказательство.

Сколько бы душ ни было загублено унынием, обжорством или гневом – все остается в том виде, в каком существует «сейчас».

«Люди часто задают мне вопрос: страдаю ли я от того, что не могу видеть? Знаете, подобные недоумения возникают лишь в тех головах, которые не познали явление «утраты». Им незнакомо это понятие. Когда вы чего-то лишаетесь, чего-то необходимого, жизненно важного, или того, к чему просто привязались. Я не могу сказать, что это – счастливые люди. Потому что случайность не поддается интуитивному познанию. Все прогностические методы бессильны, когда мы говорим о карме, фатуме, жребии. Любое горе – внезапно само по себе. Возможно, это связано с абсолютным отсутствием генетического позитивизма у человека, с отрицанием эмпирического исследования самих себя. Я хочу сказать, человек, не познавший печали, считает, что этого с ним никогда не произойдет. Он видит в телевизоре цунами, террористические акты, уличные столкновения, но не может спроецировать себя на все это. Потому что не пережил и не понял. Только представьте, сколько людей погибает ежедневно. Из них две тысячи – самоубийцы. Люди, которые знают, что делать дальше, но не обладают достаточной силой воли, которая позволит им не убить это знание, а напитаться им. Сама идея «Лэнгота» - дать шанс, надежду. Восемьсот тысяч в год. Так страдаю ли я от того, что слеп? Нет. Потому что мне повезло, я потерял нечто такое, что с легкостью превзойдет любую другую утрату. Я знаю, что страшнее уже некуда».

Пол Маккалеб.

Наш безумец изливает накопленное на тех, кто сделал его таким. Но это – не возмездие. Скорее, результат научения.

Что я мог вынести из своего детства? Отец регулярно насиловал мою сестру, ставшую в итоге шлюхой. Избивал мать за то, что та не могла слезть с викодина, кокса и амфетамина. Просто он не мог принять такие зависимости. Он ведь тоже был наркоманом. Только отдушиной для него являлось насилие. И, вроде бы, мы прекрасно дополняли друг друга. Уродливость двух питала агрессию третьего, благодаря чему учился четвертый. Самодостаточная замкнутая система, которую обычно называют семьей. Но даже такие связи не выдержали напора противоестественности самой концепции брака. Людей может объединять что угодно. Деньги, секс, контракт, но все подходит к концу. Все разбивается о невозможность.

Иногда мне кажется, что я вырос не в этой семье.

Еще тогда где-то внутри щелкнул запорный механизм. Никто не войдет. И если даже войдет – никогда не покинет. Со временем остался лишь первый вариант. Самый верный. Потому что человек, способный пробраться в самую глубь твоего существа, при выходе обязательно обо что-нибудь запнется. Например, о сердце. Один раз, второй, третий. Как итог – растоптанное нутро.

Безумие заразно.

«Способность человека влиять на ход событий – миф, выдумка, вопиющее заблуждение. Очередной способ прикрыть снедающее бессилие. Каждый шаг определяется не желанием индивида, не инстинктом, но его прошлым. Поцелуем, знакомством, статьей в газете или трагедией. Мы говорим своим клиентам: «Сценарий – важнейший этап в моделировании последующей жизни». И они понимают это буквально. Будто оставшиеся годы просчитаны и сконструированы по их собственному проекту. Но механизм работает по-другому: вы лишаетесь всех воспоминаний о людях, некогда окружавших вас. То направление, которое задавал вектор чьей-то воли – исчезнет. Навсегда. Разработанный вами сценарий, прошедший проверку опытными редакторами, строит новое мироощущение. Изменяется восприятие в соответствии с «прописанным опытом». И уже на основе выдуманного прошлого, вы шагаете вперед. Наши клиенты – мечтатели, рискнувшие пропустить через себя несколько электрических импульсов, изменивших их бытие коренным образом. Несостоявшиеся самоубийцы. Из разряда «мясо» они переходят в разряд «персонажи». Причем такие, которые придумали сами себя, собрали по частям и направили в желаемое русло. А дальше – та же дорога, по которой катит каждый из нас, не имея возможности повернуть рулевое колесо. И все потому, что какая-то случайность в купе с невозможностью управления толкает людей к пропасти. Последнему якобы собственному решению».

Пол Маккалеб.

А порой, когда я засаживаю какой-нибудь потаскухе в исповедальне, любезно предоставленной добрым пастором, я обретаю покой. Все кажется… нормальным. Как будто, так и должно быть.

Будто я занимался этим всю жизнь.

Я хочу сказать, все, что мне хочется в такие моменты – новой порции страданий. Чтобы стряслось что-то такое, от чего мне станет больно. Не по себе. Латентный мазохист. Скучающий страдалец.

Безумец, которому не хватает тех минут, когда он был востребован, как объект насмешек и унижений. Как их постоянный зритель.

Поняла ли Каталина, что я воспользовался ею, как щитом, отправив искать тетрадь, которая теперь не так уж и важна? Дэл не знает, где его сестра. Единственное, что ему известно – она со мной. По крайней мере, была.

Наверное, Дэлмер ждал, пока мы уедем, чтобы войти и расправиться еще с несколькими составляющими моей жизни. В доме оставались лишь Дороти и Аманда. Люди, потеряв которых, видимо, ничего не изменится. Я не знаю, сколько должно погибнуть человек, чтобы внутри меня что-то щелкнуло. Убийство – не то, чем можно воздействовать на кого-либо. Этим можно только напугать. Того, кто сам боится смерти. Кто считает себя нужным, незавершенным.

Словно сон. Я пробиваюсь сквозь стену дождя, дабы попасть в помещение. В окнах ничего не происходит и они не разбиты. Теория Уилсона и Келлинга по-прежнему актуальна. Ведь стекла, оставшиеся в целости, не гарантируют полной безопасности. Не дают ощущения сохранности. По большей части «теория разбитых окон» – лишь намек, предупреждение - скоро все пойдет не так. Но даже тогда, когда я знаю, что внутри происходит нечто ужасное, стекла остаются неповрежденными.

Дежа вю. Дверная ручка скрипит так же, как и в том сне. Не заперто.

Кажется, будто «сейчас» - это то, к чему меня подводили. Намекали, что все случится именно так, не иначе. Все эти видения, стечение обстоятельств. Я иду туда, где, скорее всего, меня ждет удар ножом или пуля, или еще какая-нибудь достойная смерть.

Под аккомпанемент скрипящего пола, я не спеша побрел в сторону кухни. Свет везде погашен. В доме настолько тихо, что я слышу голос ведущего полуночных новостей, доносящийся из соседнего жилья. Старая миссис Боумен. Глуховатая подруга моей «мамы», с которой они постоянно обсуждают шоу Опры Уинфри. Шоу, снятое с эфира. Эти одинокие люди… они все живут тем, чего больше нет. Погибшие родственники на снимках или телевизионная передача, молодость или здравомыслие. Необратимые явления и вещи, без которых приходится тяжело. Проблема заключается в том, что никто не хочет покидать насиженные места. Теплые и уютные. Реальность, какой бы она ни была по мнению Дороти Бальмонт, уступила место кошмару.

Дата добавления: 2015-10-02