3 страница. Вы кладете свою руку на ее колено и говорите водителю пункт назначения

Вы кладете свою руку на ее колено и говорите водителю пункт назначения. Отель «Хилтон». Убеждаете даму в том, что там есть все условия, необходимые для переговоров.

Гигантская двуспальная кровать.

Минибар.

Джакузи.

Атрибутика выгодного контракта. Ее морщинистая и рыхлая на ощупь грудь стучит по вашему подбородку, а тощие ягодицы врезаются в бедренные мышцы. Она кудахчет, сидя на вас, так, словно ее никто не трахал годами. И вы это знали. Надели два презерватива, чтобы погасить собственную брезгливость. Но брезгливость – это единственная причина не спать с кем попало ради выгодной партии. Разве нет? Жена поймет. Должна, по крайней мере, понять. Она же хочет новый дом в районе Холмов. «Дорогая, я вчера переспал с Греттой, помнишь ее? Я знаю, ты не обижаешься».

Момент истины. Вы жалеете, что заключили брачный контракт. Элементарный просчет. Незнание математики женской души. И вот он, этот серый надгробный камень. «Фрэд Далтон». Любая могила – оплот лицемерия. Посмотрите на эти венки. «Любимому отцу, восхитительному сотруднику, великолепному дяде». Любит ли его жена после того, как он закидывал палку в каком-то говенном отеле пожилой бизнес-леди? Не насрать ли двухлетним племянникам на человека, которого они и не вспомнят через неделю? Сотрудники? Это все те же любители погоревать. Выйти из душного, пропитанного менеджерским потом, офиса и хорошенько надраться. Панихида – лучший повод, который разобьется о недоверчивые лица жен, возмущающихся видом своих мужей. Своих стен. От которых в итоге остается только камень. Рано или поздно. И неважно по какой причине они окажутся в деревянной ловушке.

Вы едете на машине и видите, как на встречную полосу прямо перед вами вываливается огромный Фритлайнер. Инстинкт жизни подавляет инстинкт смерти, руки выкручивают рулевое колесо до отказа, автомобиль оказывается в кювете. Пока вы курите шестую сигарету и дожидаетесь эвакуатор, в голове стробоскопом мелькает одна и та же мысль. Вы ехали домой, чтобы выпить бутылочку пива и расслабиться, сидя перед телевизором. И вот вы чуть не погибли.

Пугает не мысль, что вы могли умереть.

А альтернатива.

Вы могли приехать домой и продолжить спокойно разлагаться. Пиво или смерть.

Жажда приключений порицает вас, лежа на вашем плече и нашептывая: «Лучше бы ты помер, друг, лучше бы ты помер».

Дэл? В костюме. Я не удивлюсь, если сегодня еще кто-нибудь умрет.

- Засунь свое удивление куда подальше, друг. Пока мы с тобой провожаем мисс Тэйлор в долгий и славный путь, Каталина сидит дома одна. Так что пойдем к могиле, простимся, после чего ты поедешь к моей сестре и сможешь смотреть на нее, сколько влезет.

Ты знал Бэтти Тэйлор?

- Конечно, знал. Она покупала у меня сувениры, ими весь ее дом завален. Пару месяцев назад у нее скончался муж, вот теперь она.

Земля устлана красной листвой, делаешь шаг, и желтый подшерсток прощается со своим позвоночником. Так хрустит осень. Серое полотно над головой орошает человекоподобные растения. На каких бы похоронах вы ни присутствовали, вы всегда услышите фразу, вроде «даже природа оплакивает смерть Бэтти». Все хотят думать, что они кому-то нужны.

Природа оплакивает живых.

Вчера мы ездили с Дэлом в детский дом, которому он продает свои изделия. Две сотни глаз, разглядывающих твои руки. Не принес ли ты чего, не подбросишь ли мелочи. Если бы я не знал, в каком учреждении оказался, то мог бы подумать, что попал в обыкновенную школу. Все дети были аккуратно одеты, не было этих перепачканных физиономий, которые показывают в кино. На каждого тощего мальчугана с ускоренным метаболизмом, приходилось по два атлета и толстяка. У этих детей все хорошо.

Но они смотрели на мои руки. Ждали, что сейчас я залезу в карман и достану оттуда счастье. Или сотру им память. Что угодно, только бы разбавить это четырехстенное уныние. Почему я вспомнил об этом визите? Вид из окна. Детское кладбище. Самое честное кладбище из тех, которые мне доводилось видеть. Никаких венков, никаких «помним, любим, скорбим». Всего три надписи.

Имя.

Годы жизни.

«Господь помнит каждого».

В игровом зале, на доске почета висело три сочинения, победивших в литературном конкурсе, среди детей десяти-двенадцати лет.

Какие они – мои мама и папа.

Аманда Г. Десять лет.

Я помню своих родителей. Они часто приглашали своих друзей. Кто-то уходил на кухню и что-то жарил в духовке. Но я никогда не кушала то, что они там готовили. Какие-то шарики, растения, кажется. Потом они закрывались в спальне и выходили через час или два, с красными и довольными лицами. От них пахло йодом. У папы в руках всегда был мешочек с какими-то обертками, а один раз я даже разглядела шприц. Я спросила его, не заболел ли тот, а он, сев на диван, сказал, чтобы я убиралась к чертям. Мама у меня была очень красивая. Мне нравились ее короткие юбки и туфли на высоченном каблуке. Ночью она уходила на работу, а возвращалась под утро вся растрепанная и злая. Часто у нее на лице были синяки. Они с папой никогда мне ничего не рассказывали. А я знала, что маму бьет сутенер. Моя мама была шлюхой и наркоманкой. Отец торговал героином и тоже кололся. Просто я не хотела обижать своих родителей. Я любила их. Просто так. За день до появления социального работника, папа попросил пережать ему руку жгутом. Он сказал, что заболел. Я все сделала правильно. В тот вечер он принес мне мороженое. Самое обыкновенное. Усадил к себе на колени и, засыпая, напевал одну и ту же фразу: «Эти люди…скучные, как Новый Орлеан, они все идут вниз, как южное солнце». С его хрипом уснула и я.

Скучные, как Новый Орлеан, люди. Они все идут вниз, как южное солнце. Вы никогда не поверите в то, что это написала десятилетняя девочка. Мне не хочется ее пожалеть, или поплакать. Возможно, пожать ее маленькую ручонку и сказать, что ей повезло. Крупно повезло.

Вокруг меня знакомые и друзья Бэтти Тэйлор. Все они утирают платками сухие глаза и посматривают на часы. Ждут, когда кортеж отвезет их в дом усопшей, где можно будет выпить виски со льдом и поговорить о своих проблемах.

- Сынок, отвезешь меня домой?

Дороти не такая, как они. Я уже говорил Аннет, что миссис Бальмонт самая одинокая из всех, с кем мне приходилось работать. Живой памятник состраданию. Я не хочу, чтобы она пропускала через себя чью-то смерть. Не хочу, чтобы Дороти обнимала свой фотоальбом каждую ночь, думая, будто это что-то изменит.

Воспоминания тянут вниз, подобно необратимости, утаскивающей за собой южное солнце.

Когда гроб опустили на дно могилы, и работники принялись его закапывать, Дэл что-то буркнул себе под нос.

- Я сделал все, что мог. Веселитесь.

С кем ты разговариваешь?

- С бабушкой твоей. Отвези Дороти домой и отправляйся к Каталине. Тебя ждет сюрприз.

«Langoth». Если вы не слышали об этой конторе, значит, вы думаете, что счастливы. Либо уже были клиентом компании «Лэнгот». Название было предложено автором идеи о «затирании памяти», Полом Маккалебом. Во время презентации своего метода, который в научных кругах именуют «моделирование диссоциативной фуги и ретроградной амнезии с помощью электросудорожной терапии», он рассказал, почему выбрал именно этот термин

«Лэнгот – это староанглийское слово, которое означает специфический вид тоски. Человеку могли привидеться бог, райские кущи, или же огромное око в стене его спальни. То, чего не было на самом деле. Никогда. Плод воображения. Но всю оставшуюся жизнь он ищет знаки, записки, намеки на то, что когда-нибудь вновь встретится с увиденным»

Какой-то умник назвал подобное явление – ложный инсайт. Ты что-то видел, тебя это впечатлило, но разглядеть, как следует, не успел. Второсортное просветление.

Как будто подразнили.

Работа конторы «Лэнгот» заключается в следующем: вы не хотите помнить ничего из своей жизни. Вас не устраивают отношения в семье, не можете справиться с расставанием, вам кажется, что суицид – самый точный ответ на вопрос одиночества. Вы обращаетесь за помощью к специалисту, он рассказывает вам о том, что вас ждет впереди и какую сумму вы обязаны заплатить.

«Методика, предложенная доктором Маккалебом, практически безопасна и почти не имеет побочных эффектов и противопоказаний. Основной же эффект достигается с помощью аппарата электросудорожной терапии. Серия однополярных прямоугольных импульсов тока проходит через соответствующие структуры мозга и воздействует на его нейроны. При этом память на универсальную информацию (литература, науки) сохраняется.

Предварительно вы должны написать сценарий вашей последующей жизни. Легенда, который мы будем следовать, как только вы придете в сознание. То, как вы видите свою жизнь после «затирания». Вы должны отнестись к этому максимально серьезно. Вы не можете требовать от нас информацию вроде «я – рок-звезда или миллиардер».

Новое имя.

Новое место жительства. Вы обязаны позаботиться о том, где будете жить. Мы рекомендуем отель, желательно в другом городе. Оплачивайте заранее три недели проживания, так как во время ремиссии вам нельзя будет работать, и в легенде указывайте ту специальность, которой обучены. Мы не делаем новых людей. Мы помогаем забыть старых.

Вы должны понимать, что личность – это, прежде всего, субъект социокультурной жизни, носитель индивидуального начала, самораскрывающийся в контекстах социальных отношений. Ваш опыт – ваша личность. Всего, что было раньше, не станет. После процедуры вы – социальный покойник, дитя. Ничто. Никто-фантом. Вы проснетесь и увидите кучку санитаров, пытающихся вам впарить какую-то ерунду. Первый вопрос, который вы зададите: «Что со мной произошло?»

Можете предложить свою версию произошедшего. Можете посоветоваться с нами. У нас предусмотрено более пяти сотен различных сценариев, в которых объясняется ретроградная амнезия. То, почему с вами произошла беда, - один из важнейших этапов в моделировании последующей жизни. Была ли это ваша ошибка, или же таково стечение обстоятельств.

Вы одиноки. Вам больно. Но не ждите, что вы очнетесь преисполненными решимости и внутренних сил. Полнейшая дезориентация. Незнакомые люди, странное помещение. То, что вы выберете для себя-будущего, станет фундаментом для всех оставшихся лет вашей жизни.

Нужно продумать все до мельчайших деталей. У нас работает более тридцати консультантов-редакторов, которым будет передан ваш сценарий. Это делается на случай, если есть какие-то логические несоответствия, или что-то выпущено из виду. После правки легенды, вы вновь прочтете ее и тогда подпишите договор.

Я вновь и вновь акцентирую внимание: любая информация после пробуждения будет казаться правдой. Не спешите со сценарием.

Вам все предельно ясно, или возникли какие-то вопросы?»

Что отвечают на это люди, которые готовы даже на самоубийство?

«Я все понял».

«Да, все ясно. Лишь бы уже приступить к процедуре».

«Ясно. Можно ли заказать сценарий у ваших редакторов, чтобы ускорить процесс?»

«Можете просто стереть все?»

Это обреченные люди. Поколение безвольных недоносков, у которых появилась возможность избежать ответственности. Свалить все на потерю памяти. Они считают, что погасить боль – стать счастливым. Они убеждены, что страдания – единственный барьер в достижении благоденствия. Их родители – люди, распорядившиеся их жизнями не так, как нужно было это сделать. Все всё знают. Но никто не думает о последствиях. Счастьезависимые отбросы.

Один из ста клиентов – действительно нуждающийся в помощи человек, прошедший все круги ада, но оставшийся в живых. Война, цунами, смерть любимой женщины. Для бегства есть сотни причин, но настоящая – лишь одна. Даже если такая причина имеется, люди избавляются не от того, что на самом деле мешает им. Все равно, что вырезать аппендикс, умирая от воспаления легких. Один из ста, тот самый «реально нуждающийся», развернется и покинет контору «Лэнгот», плотно прикрыв эту дверь. Стереть память – стать никем. Никто-фантом. В своих надуманных трагедиях люди не слушают, что им говорят. Ищут лазейки, ведущие к просветлению. Кроты, роющие норы к золотым горам. Слепые трудяги, бессмысленные и несущественные.

Подобно тому, как разгораются споры и дебаты вокруг эвтаназии, или смертной казни, разверзлась пропасть и над методикой доктора Маккалеба.

«Я не убиваю людей, а облегчаю их участь. Вы никогда не хотели проснуться другим человеком? Не быть заложником сложившейся безвыходной ситуации? Только представьте: вы никому ничего не должны, выстраиваете свой собственный мир, обрастая теми знакомствами, которые вам действительно нужны. Делаете не то, чему вас учили, а то, что считаете нужным. Рядом не будет такого человека, перед которым вы бы испытывали чувство стыда за содеянное. Наивысшая ступень одиночества – независимость. И одиночество – это не проблема сама по себе. Люди часто путают непонимание их натуры с эмоциональной изоляцией. Все, что вы могли сделать, осталось за дверью чужого мнения. Суждение из вне – самый надежный стопор, непреодолимая баррикада, которую мы научились рушить. Подобные проблемы по большей части касаются молодых людей. Проще говоря, они готовы менять что-то. Люди преклонного возраста – трусы, их консервативная модель мышления рождает плотную защитную оболочку. Они никогда не признаются, что их не устраивает собственное бытие. Потому что это не солидно, потому что это не по-взрослому. Это люди, полагающие, что знают устройство мироздания, где главный аргумент – опыт. Где возраст – гарант абсолютного знания. Они глубоко ошибаются. Заблуждение – продукт конфликта двух мнений, вбиваемых в одну голову. Дайте себе шанс…»

То была одна из самых лживых апологий, которые мне доводилось когда-либо слышать. Пол Маккалеб – герой, победивший саму боль. Человек, избавивший землю от одиночества. Чушь собачья. Казалось бы.

«Лэнгот» не знает, что такое «выходной». Очередь в эту контору выстроилась года на два вперед. Все хотят начать жизнь с чистого листа. В самом прямом смысле.

Все хотят быть идеальными.

Все заканчивают на кладбище.

«Мистер Симмонсон, ваш сценарий был одобрен редакторами. Мы назначим процедуру на восемнадцатое число». Последние слова сотрудника «Лэнгот», некогда адресованные некому Дэлмеру Симмонсону.

Прошло всего три секунды, и дверь была открыта. Возможно, мне показалось, но Каталина ждала меня, ждала, когда я позвоню, когда уставлюсь на ее таусинные глаза. Чуть отойдя в сторону, она молча пригласила меня войти. В доме пахнет санталом.

Санталовое масло отлично фиксирует верхнюю и нижнюю ноту аромата. Но сейчас все чаще используют синтетические заменители.

Седьмой круг. Горючие пески. Лихоимство.

Сестра Дэла взяла меня за руку и повела на второй этаж, наверное, в собственную комнату. Я шел чуть позади. Оторвать взгляд от задницы Каталины было невозможно. Она делает шаг, а ягодица, прикрываемая спортивными штанами, подмигивает мне, дразнит, хочет, чтобы я к ней прикоснулся. Ровно двадцать ступеней. Каталина ускорила шаг и, поравнявшись с ванной комнатой, резко остановилась. Развернувшись, она посмотрела мне в глаза, а свободной рукой толкнула дверь.

Напротив душевой кабины стоял табурет – самый обыкновенный и деревянный, скорее всего, изготовленный самим Дэлом-мать-его-Мастером-Симмонсом. Продолжая поддаваться воле моей спутницы, я вошел, не совсем понимая, что происходит. На раковине лежал какой-то листок, сложенный вчетверо и немного пожелтевший. Каталина отпустила меня и рухнула на пол душевой кабинки. Двадцать минут я стоял, пытаясь понять, чего она от меня хочет. Сев на табурет и подавшись немного вперед, я все же спросил, что мы здесь делаем?

В ответ – лишь молчание.

Мне стоит посмотреть на листок?

Никакой реакции.

Минуты отбивают множества моих недоумений.

Я чувствую, как напряжение сдавливает грудь, что-то идет не так. Предчувствие трагедии.

Раскат грома, и я вижу, как бритва рассекает вену на хрупком предплечье. Опаловый кафель покрывается яхонтовым соком, а Каталина, прищурив один глаз, по-прежнему сверлит мое лицо взглядом. Нельзя это назвать ужасом или паникой. Ступором или прострацией. Все, что тебе известно, - нужно остановить кровотечение. Чтобы человек не умер.

Шесть салфеток на место пореза.

Перетянуть носком локоть. Поднять конечность выше уровня сердца.

Латая рану и вспоминая, где находится ближайший госпиталь, я обратил внимание на то, что Каталина не сопротивляется, не паникует, даже почти не дрожит в отличие от меня. Она не хочет умирать. Или не боится. Я взял ее на руки, предварительно схватив листок и сунув его в карман.

Седьмой круг ада. Город Дит. Минотавр впустил Каталину, но я ее там не оставлю.

Те двадцать скоротечных ступеней показались нескончаемыми на пути к автомобилю.

Я кричу, чтобы Каталина подняла руку.

Ничего.

Подними, подними сраную руку!

И она сделала это. Она услышала меня, исполнила то, о чем я ее попросил.

Сотни домов проносятся мимо и остаются где-то там, позади. Неважно, что у тебя за спиной. Сколько бы родных и близких ни погибло, ты все равно найдешь способ утешить себя. Боль пройдет, воспоминания когда-нибудь уйдут. Нет ничего вечного, нет ничего святого. Все проходит. Любовь, дружба, здоровье. Не нужно надеяться на то, что ты в любой момент можешь пойти в «Лэнгот» и стереть данные о собственной матери. Как будто ее никогда и не было.

Не надо писать предсмертные записки, надев на шею петлю или приставив дробовик к подбородку. Да, покончить жизнь самоубийством – смелый поступок, кто бы что ни говорил. Все эти слюнтяи, утверждающие, будто суицид – удел слабых людей, найдут тысячу причин не глотать горсть прозака. Каким бы говном они ни были. Им просто не хватает смелости. Но бежать от боли – бесполезно. Ее нужно замещать. Не знаешь как? Зайди в любую школу, посиди на уроке химии. Твоя память – это субстрат, в котором будет происходить реакция замещения. Что ты возьмешь за атакующий реагент – исключительно дело вкуса.

Выйди на улицу и пальни из того самого дробовика по прохожему. Познакомься с какой-нибудь шлюхой, накачай ее самым дерьмовым пойлом, затащи в кровать. Знаешь, что еще лучше? Не предохраняйся. Заставь свои поджилки высохнуть. Упади на колени перед случайностью. Почувствуй, каково это, отсосать у фортуны.

Каково это, когда ее член разрывает тебе глотку.

Вернись на второй круг. Пусть твоя душа разобьется о скалы преисподней.

Семирамида, Клеопатра. Похотливые и развратные. И они там, где нет Венеры и Купидона.

Дыхание Каталины становится все тяжелее. Ее бледное лицо по-прежнему невозмутимо.

Госпиталь через пару километров.

Предчувствие трагедии. Тебе кажется, что вот-вот у твоих ног разверзнется пропасть, а дальше – только затяжное падение. Ты никогда не сумеешь среагировать.

Вверх или вниз, вверх или вниз. Что ты выберешь? Южное солнце, или ничего.

Мысли закручивают ураган, Минос подхлестывает плетью, адреналин провоцирует меня. Заставляет утопить педаль. Положить стрелку. Все, что угодно. Лишь бы успеть.

Каталину увели в отделение скорой помощи, какая-то девушка заверила меня:

- Не беспокойтесь. Вы – молодец. Все сделали правильно.

Я предупредил ее, что Каталина не разговаривает.

- Еще бы, такой стресс. Мы все понимаем, ожидайте в приемной.

Даже если ты знаешь, что все будет хорошо, заверения постороннего человека заменяют мощнейший антидепрессант. Скажите мне, что завтра солнце застынет в зените и вечно будет освещать мой путь, и я возрадуюсь, словно младенец первого круга, и отправлюсь в исповедальню. Смачно засажу какой-нибудь Франческе или Дидоне. Будь проклят пастор с его речами: «Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем».

Я достал тот листок, который лежал на раковине в ванной комнате.

Иногда так бывает: попытка самоубийства кажется сущей мелочью, по сравнению с маленьким желтым листочком…

Письмо начинается так: «Дэл Симмнос. Тебя ведь теперь так зовут?».

Это послание, написанное самим Дэлом перед затиранием памяти.

Компания «Лэнгот» научилась стирать людей. Мистер Симмонс научился стирать эмоции. Может быть, он не первый, кто додумался провернуть подобное. Но то, что мне теперь известно, и, скорее всего, известно Каталине, меняет ситуацию в корне.

Круг девятый.

Предатель родных.

Брут, Кассий, Иуда Искариот, Дэл Симмонс.

- С девушкой все в порядке, кровопотеря незначительная. Через пару минут можете отвезти ее домой, но не оставляйте…

Заткнись. Приведи Каталину. Нам нужно убираться.

Пока гарпии не истерзали наши тела. Сука…

Мы остановились в дешевом мотеле «Зевс», который находится в сотне километров от города. Когда мы добрались до него, было уже темно. Нас встретила пожилая женщина с сигаретой в зубах, отчаянно расправлявшаяся с тараканом.

Такое ощущение, будто Каталина забрала все мои силы в дороге. В свете мигающих ламп нашего будущего ночлега ее лицо казалось лиловым. Увидев свою физиономию в разбитом, висящем за административной стойкой, зеркале, я лишь убедился в собственном предположении. Рана, оставленная мне Марией в исповедальне, не желала затягиваться, глаза – две красные паутинки, наполовину прикрытые веками. Щетина. За ухом намокшая сигарета.

Потрепанный Аль Пачино.

Лицо со шрамом.

Говорят, что одиночество - эмоциональное состояние человека, связанное с отсутствием близких, положительных эмоциональных связей. Стоит лишь подумать о подобной комбинации слов, как становится ясно – подобное определение мог дать лишь воистину одинокий человек, социолог-отличник или психолог-аутист. Они говорят, что к одиночеству ведут низкая самооценка, слабые навыки общения.

Я вообще не говорю в исповедальне. Я просто трахаю своих подруг.

Но становлюсь ли я все более одиноким от того, что не налаживаю с ними прочный контакт?

Испытываю ли я положительные эмоции, когда Сильвия раздирает мой лобок?

Иногда не нужно быть Демосфеном, чтобы заиметь человека. Прижать его к себе, или поцеловать. Или дать в рот.

Модель первая. Полифоническое одиночество.

Вы знаете, что можете позвонить кому-либо, выпить пива с этим «кем-либо», осуждая эвтаназию, или обсудить с «Другом» проблемы в постели. Всегда найдется такой человек, который выслушает, даст нелепый совет, возомнив себя врачевателем искалеченных душ. Вы пожмете его руку, или же поцелуете ее. И все. Вы заснете крепче прежнего, взбив гипертрофированную подушку вашего эго и укрывшись нестиранным одеялом одиночества. Все останется на месте.

Комната, в которой мы с Каталиной проведем ночь, похожа на тюремную камеру: узенькое окно, единственный источник света – люминесцентная картина с изображением Бруклинского моста, две узкие кровати, разделенные деревянной тумбочкой, на которой покоится старенький телевизор. Я – это часть натюрморта. Вязкое однообразие.

Стены испещрены надписями, сделанными маркерами, ключами. Тем, чем можно оставить отметину.

«Я видел Бога»

«Там, где сотни рек, текущих вспять»

«Во мне что-то живет. Что-то пожирает меня изнутри»

Модель вторая. Рекурсивная.

Четыре пустых стены. Тысячи затертых книг, с помощью которых вы воссоздаете миры, всецело поглощающие вас. Сотни исцарапанных дисков, пересмотренных до глазного геморроя. Братья и сестры, в компании которых вы находите диалог. Зачем нужны партнеры, если можно выделить специальный день для мастурбации? Миллионы аксессуаров в отсутствии наряда. Уныние не разбивается о стены, но отражается от них. И каждый новый инсайт, каждое осознание собственной ненужности – плевок в копилку одиночества.

В этом номере, видимо, ни один человек решил покончить с жизнью, пустив пулю в висок. Обои над кроватью не единожды подвергались чистке, но алые пятна по-прежнему проступают. Своеобразный кровавый нимб над головой Каталины. Она почти полностью укрылась одеялом, спрятав поврежденную руку под подушку. И она прекрасна.

Модель третья. Уникальное знание.

У вас есть все. Возможности, время и средства. Любой шаг – это шанс, частично гарантированный успех. Но в вашей голове есть такой угол, в который не может проникнуть сила воли и выдрать оттуда ненужное воспоминание. Ненужную информацию, провоцирующую дикую боль.

«Дэл Симмонс. Тебя ведь теперь так зовут?»

«Это ты сжег своих родителей!»

«Отправь Лину в «Лэнгот», напиши за нее сценарий»

Обрывки фраз из письма. Они не дают мне заснуть. Судя по виду листа, на котором Дэлмер Симмонсон писал самому себе, послание увидело свет несколько лет тому назад. И если Каталина перед нашей встречей находилась в «Лэнготе», почему Дэл тянул с затиранием ее памяти? И что он ей сказал, что она до сих пор не разговаривает ни со мной, ни с кем бы то ни было? Ответы есть в той тетрадке, в которой Дэлмер представил собственное жизнеописание, дабы у него-возродившегося имелась полная информация. Вся эта афера с «Лэнготом» - всего лишь попытка избавиться от эмоций, переживаний, рождаемых воспоминаниями. Дэл по-прежнему располагает информацией о своем прошлом, но теперь он не подавлен, он не винит себя. Потому что он не знает, кто его родители. Почему он, Дэл Симмонс, должен их любить и уважать? Жалеть о том, что убил их? Это не имеет значения, так как теперь его родные – это неловкое упоминание в мемориальной тетради. Несколько строк, посвященных незнакомым людям.

Третья модель – своего рода подарок людям. Несомненная удача, фарт. Ведь если каждый человек смог бы выжигать воспоминания напалмом, не было бы ничего. Воспоминания создают эмоции.

«Свали все на сестру»

«Пусть думает, что это ее вина»

«Ты тоже можешь помогать людям»

Я вспомнил то сочинение, которое висело на доске почета в детском доме. Аманда Г.

Аманда Гленнкасл. Десять лет.

Я мог бы сказать, что это совпадение, и эта самая Аманда – всего лишь одна из миллионов сирот, которые пережили страшное детство. Если бы не тот телефонный разговор с сестрой.

- У меня все хорошо. – Несвязная речь Мелиссы говорит о пятикубовом шприце, валяющимся где-то неподалеку от нее.

- У меня же теперь есть дочь. Дочка. Мы назвали ее Амандой. Красивое имя, да? Братик, не хочешь приехать, познакомиться с племянницей? Ей, кстати, девять. Думаю, она будет рада, сам понимаешь. Тем более ее отец, педрила долбаный, вчера приставился.

Что бы ни происходило в жизни Мелиссы, она всегда прекрасно понимала – это ее проблемы. Ее вина. Она ширяется, работает шлюхой, а может, и умерла уже. Тот звонок – единственная попытка связаться с последним живым родственником.

- Ой, подожди, кто-то пришел, подожди, родной…

Она не положила трубку, но я услышал лишь: «Здравствуйте, мэм. Мы из орган…».

Социальной опеки.

Она никогда не просила денег. Не напрашивалась в гости. Единственное, о чем она все же не успела попросить, – забрать Аманду к себе.

Отец умер на игле. Мать официально нигде не трудоустроена. Девочка пишет сочинения о том, кем являлись ее родители. И она не выливает на них дерьмо, а вспоминает, как папа уснул в последний раз, какие красивые наряды были у ее матери-шлюхи.

«Подобные проблемы по большей части касаются молодых людей. Проще говоря, они готовы менять что-то».

Пол Маккалеб частенько поражал своей тупостью, несмотря на его изобретение, но эта мысль позволяет зацепиться за надежду.

В кармане завибрировал мобильник.

Дэл… Я слушаю.

- Где…еб твою мать….Каталина…

Дэл, успокойся…

- Я тебя еще раз спрашиваю: где, блядь, Каталина?!

Я не могу сказать, извини «друг».

Знаете, смех – это не только признак хорошего расположения духа. Я слышал, как Дэл рыдает в трубку. Я видел, как его минивэн проезжает по мне. Я помню, точно помню, как Купидон свалился в саркофаг. И эта пожилая женщина, уничтожающая таракана, ползущего по ее административной стойке…

В этом городе солнце не умеет восходить.

Каждый новый день приносит с собой только закат, тучи расступаются и напоминают, что все идет вниз. И по кругу.

Глаза так и не сомкнулись. Всю ночь я пролежал, обняв Каталину, пытаясь упорядочить полученную за несколько дней информацию. Старался предугадать, что же произойдет дальше.

Что она сделала?

Посреди ночи Каталина повернулась ко мне и сказала:

- Я слышала твой разговор с моим братом.

Немота заразна. Спонтанность любого действия Каталины – ее почерк. Дэл говорил мне, что она молчала в течение семи лет. Но шестое чувство велит: забудь все сказанное Симмонсом. Дэлмер – не может тебя обмануть. Так как он не мог обмануть и себя.

Дата добавления: 2015-10-02