ГЛАВА 4. Пино Габриэлли оказался в то утро не единственным церковным смотрителем в Риме

Пино Габриэлли оказался в то утро не единственным церковным смотрителем в Риме, кто получил неожиданный сюрприз. Через полчаса после того, как бывший архитектор открыл двери маленькой белой церкви в районе Прати, Орнелла ди Бенедетто остановилась перед запертой на цепь с замком дверью полуразрушенной и всеми забытой развалины, которая когда-то была церковью Успения Святой Марии, и попыталась определить, что именно тут выглядит не так. Простой ответ на этот вопрос – кто-то побывал внутри – представлялся ей слишком нелепым, чтобы выразить его словами.

В Риме много церквей. Даже слишком много для населения, которое с каждым годом становится все менее религиозным. Церковь Успения Святой Марии, построенная на юго-восточном склоне Авентинского холма, невдалеке от площади Албании, не обладала особой привлекательностью, чтобы оставаться при деле. Историки утверждали, что она построена на месте одной из старейших римских церквей, датировавшейся самыми ранними временами, когда христианство было лишь одной из многих религий, иногда преследуемой, иногда равнодушно принимаемой, иногда поощряемой. От оригинала не осталось ни следа. В ходе веков ее перестраивали по меньшей мере пять раз, не единожды сжигали дотла, а затем, в XVI веке, передали ордену капуцинов.^[12] Маленькое, малозаметное и ничем не выдающееся здание продержалось еще три столетия в качестве действующей церкви, но потом, в антиклерикальные наполеоновские времена, впало в немилость, перестало использоваться и было позднее превращено в канцелярию муниципалитета. В начале XX века на короткий период оно стало частной резиденцией, которую занял престарелый британский писатель со странными до жути вкусами и тягой ко всему таинственному и страшному. После его смерти здание постепенно ветшало и превращалось в руины, сохраняясь лишь благодаря небольшим дотациям из городского бюджета да пожертвованиям от местной епархии, пока еще чувствующей некоторую свою вину за его запустение. Представляя собой смешение различных архитектурных стилей и не обладая ни единым ценным художественным полотном или скульптурой, церковь была полностью предоставлена заботам одной женщины среднего возраста, которая старалась следить за ней. Хранительница оставалась единственным человеком, чья нога ступала за покрытые пылью, рассыпающиеся дубовые двери в нескольких метрах от шума и суеты Авентинского бульвара.

Но при всей своей запущенности церковь обладала эзотерическим, тайным качеством, спрятанным в крипте^[13], куда можно было попасть только по узкому сырому коридору, уходившему, круто извиваясь, в глубину холма. Те самые монахи-капуцины, короткое время владевшие этой церковью, сохранили в Риме и другую собственность, более крупную – церковь Непорочного Зачатия на виа Венето, совсем рядом с американским посольством. Там они тоже построили нечто весьма любопытное: крипту более значительных размеров, чем в церкви Успения Святой Марии, украшенную – а иначе это никак и не назовешь – костями около четырех тысяч собратьев по ордену, которых погребали здесь вплоть до конца XIX века, когда подобная практика, на вкус современников, стала несколько непривлекательной.

Орнелла ди Бенедетто прекрасно знала тамошнюю крипту и не раз сравнивала в деталях с той, что была отдана ее попечению, надеясь в один прекрасный день поразить посетителей своей эрудицией. Страшный склеп на виа Венето, несомненно, производил на всех должное впечатление. А смотрительнице очень хотелось, чтобы монахи, вверенные ее попечению, тоже придумали в свое время аналогичный, пригодный к цитированию девиз, который можно было бы выбить на стене над их могилами на Авентино: «Quello che voi siete noi eravamo, quello che noi siamo voi sarete» – «Такими, какие вы есть, мы были, такими, какие мы есть, вы станете».

Однако собственный, более короткий вариант этой эпитафии, по ее убеждению, более соответствовал духу исходной идеи. В нем не было и намека на театральность девиза, вырезанного в крипте церкви Непорочного Зачатия: там скелеты облачены, как при жизни, в монашеские рясы, капюшоны накинуты на черепа, кости искусно разложены как на каком-то страшном и мерзком постаменте, словно в насмешку над визитерами и над посетителями и покойниками, словно отрицая, что в их земной жизни было хоть что-то стоящее.

Говоря простым языком, крипта в церкви Успения Святой Марии была обычной подземной общей могилой, местом, где сто монахов – не больше и не меньше – решили сохранить собственные останки для всеобщего обозрения, для любого, кто пожелает на них взглянуть. По истечении должного времени на кладбище ордена капуцинов в Сан-Джованни – Орнелла тщательно изучала этот вопрос для будущих воображаемых посетителей – ил останки эксгумировали и кости перенесли в эту крипту. Там скелеты аккуратно уложили прямо на землю в пять рядов – по двадцать в каждом – кости рук аккуратно сложили крестом поверх костей груди, после чего осталось терпеливо ждать их воскрешения.

Покойный писатель-англичанин провел сюда слабое электрическое освещение, чтобы гости могли полюбоваться этой картиной. Ходили слухи, что в своем завещании он требовал, чтобы и его самого положили сюда, между останками капуцинов, но городские власти похоронили эту идею под санитарно-гигиеническим предлогом, однако только тогда, когда англичанин был уже не в состоянии им возразить. Этот человек, прежде чем перебраться в Рим, несколько лет прожил в Венеции, в маленьком палаццо на Большом канале, по соседству с Ка д’Оро.^[14] И это, по всей видимости, вдохновило его на то, чтобы дать этому месту название, которое так и сохранилось за криптой в округе: Ка д’Осси, Дом костей. Правда, сама Бенедетто никогда не стала бы произносить эту шуточку вслух.

Капуцины, как она считала, оставили будущим поколениям в церкви Успения Святой Марии весьма познавательную Экспозицию, экспонаты которой – в отличие от церкви на виа Венето – не были показушными диковинами для привлечения туристов. Эта выставка заслуживала большей известности и, Может быть, хоть небольших сумм на реставрацию, часть из которых, вполне естественно, осела бы в кармане единственной ее хранительницы.

Помимо всего прочего – и это Орнелла неоднократно повторяла всем друзьям и родственникам в течение многих лет, – церковь Успения Святой Марии никогда ее не пугала. Смерть для Бенедетто была самым обычным явлением, незаметной фигурой, которая, как и все мы, бродит по миру, стараясь управиться с работой, которую взвалила на нее судьба. В один прекрасный день, как смотрительница воображала, смерть сядет на трамвай номер три, что ходит из Тестаччо через реку в Транстевере^[15], а потом тем же путем вернется обратно в город. И будет ехать, изучая лица попутчиков и решая, кто из них уже заслуживает отправки совсем в другое путешествие. А потом, когда работа будет сделана, посидит немного на берегу Тибра, позволив шуму городского движения заглушить собственные мысли.

Орнелла никогда не боялась скелетов и тем не менее весьма неохотно вошла в свою церковь нынче утром. Замок и цепь были сломаны. Такое уже случалось, очень давно. В здание забрались какие-то юнцы, которым нужно было где-то переночевать и хотелось что-нибудь украсть. Их ждало жестокое разочарование по обоим пунктам программы. Внутри юнцы нашли холод и затхлость, здесь обитало множество крыс, для которых Бенедетто всегда оставляла отраву. Ничего ценного, нет даже приличной мебели. В узком нефе, который англичанин использовал как холл и столовую, стояло только несколько скамеек да разбитая кафедра.

Был еще случай двадцать лет назад – в подвал умудрился забраться какой-то пьяный. Он включил свет и после этого вылетел на улицу, вопя во все горло. Это хранительницу немного развеселило. Ничего другого этот идиот и не заслуживал.

Ни один серьезный уголовник не обратит на эту церковь ни малейшего внимания. И даже у искателя острых ощущений и мысли не возникнет о том, чтобы сюда забраться; в Риме найдется немало подземных пещер с более приличной вентиляцией, если уж ему захочется именно такого развлечения.

И тем не менее смотрительница добрые пару минут в нерешительности стояла перед дверью, и сумка со свежей порцией отравы для крыс болталась на руке. Совершенно нелепо.

Потом, коротко выругавшись в адрес собственной робости, Орнелла ди Бенедетто отбросила в сторону сломанную цепь и замок, сделав себе в уме заметку содрать с кого-нибудь денег на новый запор, с города или с епархии, и рывком отворила дубовую дверь.

Дата добавления: 2015-10-02