Королева базара

Но как раз в это время начала поспевать черешня. Она стала поспевать быстро, бурно, а главное, все сорта сразу: черная, красная, розовая и белая. Хотя семейство Бачей все время с тревогой следило за созреванием богатого урожая, но истинные его размеры обнаружились как-то вдруг, в одно прекрасное утро, когда низко над садом с шумом пронеслась черная туча скворцов, а за нею серая туча воробьев.

Птицы опустились на сад, и, пока Василий Петрович, Петя, Павлик, Дуня и Гаврила бегали под деревьями, пугая птиц зонтиками, палками, шляпами, платками и криками, тетя надела кружевные перчатки, шляпу и, сияющая от веселого возбуждения, поехала на конке в город, чтобы сначала разузнать розничные цены на черешню, а потом постараться ее продать на привозе, в фруктовых рядах, оптом.

Она вернулась вечером и, когда подходила к хуторку, услышала громкие выстрелы. Это Павлик, под руководством Гаврилы, палил дробью из старой берданки, которая нашлась в хозяйстве мадам Васютинской.

– Боже мой, что ты делаешь? – в ужасе закричала тетя, увидев, как ее нежный племянник заряжает ружье картонным патроном.

– Пугаю шпаков. Побережитесь! – ответил Павлик и снова со зверским выражением лица выпалил куда-то вверх, после чего по воздуху пролетел небольшой смерч из воробьиных перьев.

По-видимому, война с птицами шла успешно.

– Ну-с, как наши коммерческие успехи? – спросил Василий Петрович, потирая руки. – Надеюсь, вы нам привезли приятные вести?

– И да и нет, – ответила тетя.

– Что так? – с бодрой улыбкой сказал Василий Петрович.

Он уже раз десять за сегодняшний день обошел сад и убедился, что урожай не просто хорош, а неслыханно, сказочно богат. Кисти очень крупных черешен целыми пудами висели на ветках, просвечивая на солнце всеми оттенками красного цвета, начиная с совсем бледного, почти телесного, подобного розовым кораллам самого высшего качества, и кончая кроваво-черным, словно драгоценные камни карбункул или пироп.

– Что так? – повторил он уже менее бодро, заметив расстроенное выражение тетиного лица.

– Сейчас я вам все расскажу, но только дайте мне сначала умыться и, ради бога, – чашку чая. Полжизни за чашку чая!

Все это не предвещало ничего хорошего.

А через полчаса тетя уже сидела на веранде, жадно пила чай и рассказывала:

– Понимаете, сначала я обошла несколько фруктовых магазинов в городе. Черешни еще мало, она пока редкость, и ее в розницу продают по пятнадцать двадцать копеек фунт.

– Нуте-с, так это же великолепно! – воскликнул Василий Петрович, прикидывая в уме, какую сумму может дать каждое дерево, если даже считать, что на нем висит хотя бы только два пуда ягод. – В таком случае мы просто богачи!

– Подождите, – устало заметила тетя. – Это розничная цена. А мы должны иметь дело с оптовой. Тогда я отправилась на привоз и походила по фруктовым рядам. Оказалось, что оптовая цена значительно ниже.

– И это вполне естественно! – бодро воскликнул Василий Петрович. – Так бывает всегда. Какая же все-таки оптовая цена?

– Они предлагают два сорок за пуд. Франко-привоз.

Василий Петрович потрогал стальную дужку пенсне, пошевелил губами и, произведя в уме необходимые вычисления, сказал:

– Н… да… это, конечно, не то. Но все-таки весьма и весьма прилично. Мы не только расплатимся по векселям, но даже еще останется известная сумма прибыли.

И Василий Петрович весело посмотрел на тетю через пенсне.

– Вы очень наивны, – сказала тетя. – Не забудьте, что два сорок франко-привоз. – И с ударением повторила: – Франко-привоз!

– Ах да… франко. – пробормотал Василий Петрович. – А это, собственно, что обозначает?

– Это значит, что мы должны доставить им всю черешню прямо на привоз.

– Ну и что же? За чем дело стало? Мы им доставим! И тогда – пожалуйте денежки!

– Нет, с вами, положительно, трудно говорить серьезно! – с досадой сказала тетя. – Подумайте только, как это мы им доставим? Каким способом? У нас нет ни лошади, ни платформ, ни корзин, ни рогожи, ни… У нас вообще нет ничего, никаких средств… Я уже не говорю о том, что сначала надо снять урожай с деревьев, если, конечно, его не расклюют птицы. У нас даже нет стремянок…

– Н-да… – растерянно промычал Василий Петрович и, подоив нос, сказал: – Однако это довольно странно. Почему именно… франко? Вы должны были сказать: угодно приобрести черешню – пожалуйста, приезжайте и забирайте.

– Я так и сказала.

– Ну и что же?

– Отказываются.

– Гм… Это какое-то недоразумение… Наконец, существует же, так сказать, конкуренция. Если одни отказываются, то, может быть, другие не откажутся.

– Да я их всех обошла, и у меня такое впечатление, что никакой конкуренции нет, а все это одна шайка. И все удивительно похожи один на другого. Те же синие блузы, те же красные морды, те же барашковые шапки. Такие же братья разбойники, как и те «персы», которые к нам приходили сбивать цену… И все ссылаются на какую-то мадам Стороженко. По-видимому, вся оптовая торговля фруктами находится в руках этой дамы.

– Так вот вы бы с ней и поговорили.

– Пыталась. Но она неуловима. С утра до вечера ездит по садам, скупает урожаи.

– Так как же быть? – спросил Василий Петрович.

– Не знаю, – ответила тетя.

Они сидели друг против друга с измученными лицами. Василий Петрович вытирал бурую пористую шею несвежим носовым платком, а тетя барабанила пальцами по блюдечку. И Петя чувствовал, что над их семейством снова нависла беда, но только на этот раз гораздо более страшная, чем в прошлый раз, когда горел сад.

Черешни спели не по дням, а по часам. Красные почернели, розовые покраснели, желтые густо порозовели, а белые пожелтели и приобрели густой медовый цвет, даже на вид сладкий. С раннего утра начиналась война с птицами. Привязывали к веткам пестрые лоскутья, выставляли пугала, бегали под деревьями, хлопая в ладоши, и охрипшими голосами кричали: «Киш-ш-ш-ш!» Время от времени раздавались выстрелы из берданки и с металлическим звоном проносились заряды мелкой дроби.

Это оказалось еще труднее, чем окапывать или таскать воду. О, как ненавидел Петя скворцов! Как они были теперь непохожи на тех поэтических птиц, которые радостно свистели на разные голоса, отчего нарядный весенний день казался еще ярче, аллеи еще тенистей, а легкие облачка как бы замирали в сладком беспамятстве…

Теперь это были хищники, откуда ни возьмись налетавшие целой тучей на мирный сад. Они терзали своими острыми клювами ягоды, зорко выбирая самые зрелые, и вырывали из них треугольные куски мякоти.

Они их не столько ели, сколько портили. Когда их удавалось согнать с дерева, они потом долго летали над ним, делая круги и виражи.

Сделали попытку, подставив стулья, снять урожай с нескольких деревьев и убедились, как это трудно сделать, не имея опыта. Решили на первых порах торговать черешней в розницу и отправили Гаврилу с большой корзиной на Большой Фонтан. Гаврила долго ходил по дачам и принес всего семьдесят копеек, косноязычно сказав, что больше не выручил, и пошел спать за конюшню, в бурьян, распространяя вокруг себя запах монопольки.

Заходили дачники с дачи Ковалевского – две хорошенькие барышни с кружевными зонтиками и студент в белом кителе. Они купили два фунта, но так как весов не было, то тетя отвалила им на глаз фунтов пять в кокетливую корзиночку, которую студент нес на палке через плечо.

Барышни тотчас повесили себе черешни на маленькие ушки, как сережки, и еще больше похорошели, покрылись ямочками, стали вертеться и смеяться, и тетя смотрела на них с таким видом, как будто хотела сказать: «Господа, я не понимаю, как вы можете радоваться!»

Затем почтальон принес письмо от нотариуса, напечатанное на пишущей машинке, с коротким и грозным напоминанием, что срок платежа по векселям наступает через три дня.

Тетя опять помчалась в город, но вернулась ни с чем, так как мадам Стороженко опять была в отъезде, а «персы», как бы в насмешку над здравым смыслом, предлагали уже не два сорок, а рубль тридцать за пуд франко-привоз. Кроме того, они, вероятно, еще и нагрубили тете, так как она чуть не плакала, сорвала с себя шляпку и несколько раз повторила, бегая по террасе:

– Какие мерзавцы! Боже мой, какие мерзавцы!

Оставалось одно: нанять подводы у немцев-колонистов, у них же взять напрокат корзины и, вопреки священным принципам Василия Петровича, воспользоваться чужим трудом, то есть нанять в окрестностях деревенских девушек, чтобы они как можно быстрее собрали урожай, уже почти на четверть расклеванный птицами.

Немцы отказались дать подводы, а девушки были уже все наняты в другие сады.

– Будь проклят тот час, когда я позволил втянуть себя в эту идиотскую затею! – кричал отец.

– Василий Петрович, во имя покойной Жени пощадите меня! – со слезами говорила тетя, и по ее голосу чувствовалось, что у нее распух нос.

В довершение всего, ворота со скрипом отворились, и на усадьбу въехала бричка. Один «перс» сидел на козлах, другой стоял на подножке, а на сиденье подпрыгивала боком большая, толстая дама в парусиновом балахоне и пыльной шляпке с выгоревшими незабудками. Бричка проехала прямо через клумбу с табаком и петуниями и остановилась возле дома. «Персы» тотчас подхватили даму под локти, и она, тяжело перебирая ногами, слезла с брички. У нее было жирное, но тем не менее мускулистое усатое лицо с грубым, свекольным румянцем и ничего не выражающие глаза.

– А ну, мальчик… не знаю, как тебя зовут… не хлопай ушами, а живенько у меня сбегай и позови сюда хозяев, – заметив Павлика, сказала она с одышкой низким базарным голосом и уже собиралась сесть на железный садовый стул, который ей подставил один из «персов», но в это время как раз появилась тетя, а за ней Василий Петрович. – Вы здесь будете хозяева? – спросила приезжая и, не дожидаясь ответа, сунула сначала Василию Петровичу, а потом тете свою короткую руку в черных кружевных митенках, откуда торчали толстые, как бы обрубленные пальцы. – Здравствуйте вам, – сказала она. – Я мадам Стороженко.

Тетя вспыхнула от волнения.

– Ах, как это мило с вашей стороны! – быстро заговорила тетя, и на ее лице появилась суетливая светская улыбка. – Я два раза заезжала к вам на привоз, но не застала. Вы такая неуловимая женщина! – И тетя с обворожительным выражением погрозила мадам Стороженко пальчиком. – Но, как видите, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

– Это не важно – сказала мадам. Стороженко, пропустив мимо ушей тонкий афоризм насчет горы и Магомета. – Мне сказали люди на привозе, что вы имеете продавать урожай вашей черешни. Так я у вас его покупаю.

– В таком случае, может быть, вы посмотрите сад? – сказала тетя, многозначительно переглянувшись с Василием Петровичем.

– Я этот сад знаю как облупленный, – ответила мадам Стороженко. – Слава богу, не в первый раз. Я здесь покупала урожай еще тогда, когда сад держала мадам Васютинская. Я вам должна сказать, что у мадам Васютинской было куда больше порядка. А у вас уже шпаки покалечили половину черешни. Конечно, не мое дело, но я вам скажу, что вы, таки да, порядочно запустили ваш сад. Навряд ли вам удастся свести концы с концами. Хотя лично я занимаюсь фруктой лишь пятый год, а до этого времени занималась исключительно рыбой, но можете спросить каждого, и каждый вам скажет, что мадам Стороженко таки что-нибудь понимает в фрукте. Разве это черешня? Это же не черешня, а воши. Можете мне поверить.

Василий Петрович и тетя стояли перед мадам Стороженко, испытывая то отчаяние, то надежду. Теперь только от нее одной зависела их судьба, но ничего невозможно было прочитать на ее грубом лице.

Наконец мадам Стороженко сказала:

– Одним словом, чтобы долго с вами не цацкаться, вот! – Она открыла большой кожаный кошелек, висевший у нее на ремешке через плечо, и вынула из него, видимо, приготовленную заранее хрустящую сторублевую бумажку с портретом императрицы Екатерины. – Держите!

– Как, всего сто рублей, когда по одним лишь векселям надо платить триста!

– Держите, ну! – повторила мадам Стороженко нетерпеливо. – И скажите спасибо, что я вам даю «катеньку». По крайней мере, вам через эту черешню больше не будет беспокойства, потому что уборку, упаковку, перевозку – все это я уже беру на себя.

– Мадам Стороженко, побойтесь бога! – сказал Василий Петрович. – Вы нас грабите!

– Милый человек, – сладким голосом пропела мадам Стороженко, – я тоже должна что-нибудь заработать – не правда ли?

– Да, но ведь здесь товару не меньше чем на пятьсот рублей, мы подсчитали, – сказала тетя.

– Ну, раз вы подсчитали, то вы сами и реализуйте свой урожай и не морочьте людям голову. Сто рублей – это мое последнее слово.

– Да, но ведь мы должны платить по векселям.

– Знаю. Вы должны на днях внести мадам Васютинской триста, а если не внесете, то потеряете аренду. И вы ее, таки да, потеряете, потому что у вас нет наличности и вы уже все равно летите в трубу. Так я вам советую – лучше получите хоть что-нибудь; по крайней мере, первое время не будете голодать. А усадьбу мадам Васютинская передаст мне в нотариальном порядке. Она мне гораздо больше подходит, чем вам.

– Ну, это мы еще посмотрим! – сказала тетя, бледнея.

– Перестаньте держать фасон! – сказала мадам Стороженко с нескрываемым презрением и какой-то непонятной, черной злобой, с ног до головы оглядывая Василия Петровича и тетю. – Что, я вас не знаю? У вас за душой нет ломаного гроша. Вы же нищие! Оборванцы! А еще называетесь интеллигенты!

– Милостивая государыня! – сказал Василий Петрович. – Кто вам дал право разговаривать в подобном тоне?

Мадам Стороженко величественно повернулась к тете:

– Слушайте… не знаю, как вас зовут… скажите своему сожителю, чтобы он не разорялся, потому что через три дня вы у меня отсюда полетите со всеми вашими бебехами. Босяки!

Василий Петрович рванулся, хотел что-то сказать, но только затопал ногами, замычал, как немой, и сел на ступеньках террасы, схватившись руками за голову.

– Берите «катеньку» и пишите расписку, – сказала мадам Стороженко, как ни в чем не бывало протягивая тете сторублевку.

– Вы злая и нехорошая женщина! – дрожа всем телом, сказала тетя, потом заплакала и, пошатываясь, ушла в дом.

Это была такая грубая, безобразная сцена, что не только Петя, Павлик и Дуня, но даже и Гаврила впал в оцепенение, и никто не заметил Гаврика, который уже давно появился невдалеке за деревьями.

Теперь он, засунув глубоко в карман правую руку, медленно, вразвалку шел прямо на мадам Стороженко.

– Ах ты, старая базарная шкура! – сквозь зубы сказал Гаврик, раздувая ноздри. – А ну, гэть видселя!

Она смотрела на него с изумлением и вдруг узнала в этом шестнадцатилетнем пареньке-мастеровом того самого маленького нищего мальчика, внука старика Черноиваненко, который носил ей на привоз бычки, когда она еще торговала рыбой в розницу. У мадам Стороженко была хорошая память, и она в одну минуту поняла, что перед ней стоит ее давний враг. Но только тогда он был совсем мал и беззащитен и она делала с ним что хотела, а теперь он был совсем другой, и она своим лисьим инстинктом почуяла в нем какую-то опасную силу.

– Но, но, только без хулиганства! – крикнула она, суетясь возле брички. – Что вы смотрите? Надавайте ему хорошенько по морде!

Опустив головы в барашковых шапках, «персы» выступили вперед, но Гаврик вырвал из кармана кулак с кастетом, и на его помертвелых губах показалась пена.

– Гэть видселя! – со страшным спокойствием повторил он, взял под уздцы лошадь и вывел за ворота бричку, куда уже на ходу влезали мадам Стороженко и «персы».

И еще довольно долго потом в зеленых хлебах по дороге в город подпрыгивала шляпка с вылинявшими незабудками и слышался визгливый голос мадам Стороженко, посылавшей в сторону хуторка угрозы и самые непристойные ругательства.

С трудом переводя дыхание, как после тяжелой работы, возвратился Гаврик. Он молча пожал руку Пете, погладил Павлика по спине, постоял возле Василия Петровича, который продолжал сидеть на ступеньках, закрыв лицо руками.

Затем Гаврик, с сердцем плюнув, сказал:

– Ну, это мы еще побачим! – и побежал через весь сад в степь, где и пропал из глаз так же вдруг, как появился.

Все долго молчали, понимая, что говорить, собственно, больше не о чем. Наконец Василий Петрович с силой провел ладонями по лицу, протер краем косоворотки пенсне и неожиданно улыбнулся беспомощной, детской улыбкой.

– Так кончился пир их бедою, – сказал он со вздохом.

Но, как ни странно, это все-таки был вздох облегчения.

Дата добавления: 2015-10-02