Записки Цезаря

В течение ближайших дней Марина не появлялась, Петя бросил в окно несколько секреток, в которых на разные лады выманивал девочку на свидание, даже обещал открыть ей какую-то важную тайну, но ничего не действовало. Петя понял, что он окончательно потерял Марину.

Он был в отчаянии. Это отчаяние усугублялось тем, что решительно некому было описать свой неудачный роман, красноречиво излить свою «наболевшую душу», как мысленно называл Петя муки уязвленного самолюбия. Поэтому приход Гаврика был как нельзя более кстати.

Как всегда в последнее время, Гаврик появился неожиданно. Петя увидел его уже в саду. Нельзя было понять, откуда он взялся. Во всяком случае, в калитку он не входил, так как Петя сам был в это время у калитки, высматривая, не пойдет ли кто-нибудь за керосином.

У Гаврика был заткнут за поясок потрепанный учебник, и в руке он держал свернутую в трубку тетрадь, которой он сердито постукивал по колену. Вообще вид у него был довольно мрачный.

– Что, будем заниматься? – со вздохом спросил Петя.

– Нет, горобцов ловить, – сухо ответил Гаврик.

Петя выбрал в саду тенистое местечко, откуда был виден флигелек, и они сели под черешневым деревом на землю, поросшую ромашкой.

– Ну, что у тебя такое? – спросил Петя вяло.

– Да вот надо выучить «Записки о Галльской войне».

– Ага. Так это я тебе сейчас все объясню. Вся штуковина заключается в том, что эти самые «Записки о Галльской войне» написал Цезарь. Он, видишь ли, назывался «Кай Юлий» и был, так сказать, римский император, который…

– Да это я без тебя знаю. Мне надо читать и переводить, а первую главу на память.

– Можно, – покладисто сказал Петя. – Тогда открой учебник и переводи.

– Я уже перевел, – сказал Гаврик.

– Так что ж тебе надо?

– Знать на память первую главу. А это для меня еще хуже, чем учить стихотворение.

– Но необходимо! – назидательно сказал Петя, понемногу входя в роль преподавателя. – Следовательно, открой учебник, дай мне, я буду громко читать, а ты за мной повторять.

– А на память ты разве не знаешь? – подозрительно спросил Гаврик.

По Петя пропустил мимо ушей этот скользкий вопрос, взял из рук Гаврика книжку и стал с выражением читать:

– «Галлиа эст омнис дивиза ин партэс трэс». Повтори.

– Галлиа эст омнис дивиза ин партэс трэс, – туго наморщив лоб, повторил Гаврик.

– Молодец! – сказал Петя. – Пойдем дальше…

Но в это время ему показалось, что возле флигелька что-то мелькнуло. Петя вытянул шею и стал всматриваться.

– Не жди, – спокойно сказал Гаврик.

Петя вздрогнул.

– Откуда ты знаешь? – спросил он, краснея. Они слишком хорошо изучили друг друга, чтобы хитрить.

– Не строй из себя девчонку! – с раздражением сказал Гаврик. – Можно подумать, что Павловские упали к вам прямо с неба. Ты же отлично знаешь, что это мы их здесь у вас поселили – подальше от всякой полиции. Надо голову иметь на плечах, а не капусту. Они здесь не на даче прохлаждаются, а… скрываются, – решительно произнес Гаврик, – и работают. А ты затеял любовь крутить! Ну хорошо, крути. Пожалуйста. Только не надо приставать со всякими разговорами. А ты пристаешь: ах, я вас знаю! Ах, я вас видел за границей! Ах, Мари-Роз, ах, Лонжюмо! А ты знаешь, что такое Мари-Роз и Лонжюмо? Спохватившись, что он слишком громко говорит, Гаврик оглянулся по сторонам и, хотя никого поблизости не было, понизил голос: – Оттуда идут все директивы и инструкции. И уж когда на то пошло, я тебе скажу, что, в случае если Павловскую схватят, это будет сильный провал. Я тебе так прямо режу потому, что мы считаем тебя своим. Я верно понимаю?

Гаврик сузил глаза и в упор посмотрел на Петю, ожидая прямого ответа на свой прямой вопрос.

Петя подумал и молча кивнул головой. Впервые Гаврик разговаривал с ним так ясно, определенно, ни о чем не умалчивая и все называя своими именами.

– Клянусь… – сказал Петя и почувствовал, что от волнения не может говорить. А ему очень хотелось сказать что-нибудь значительное, даже, может быть, торжественное. – Клянусь… – повторил он, и слезы выступили у него на глазах.

– Ну вот, я так и знал, что ты будешь сейчас давать клятву, – сказал Гаврик. – Можешь и не давать. Мы, брат, словам не сильно верим. Слыхали мы разных балалайкиных.

– Я не балалайкин! – обиделся Петя.

– Не о тебе речь, хотя ты тоже любишь немножко того: Мари-Роз, Лонжюмо… Ты это, брат, брось! Дело серьезное. И в случае чего мы с тобой не постесняемся… Ты имеешь представление, что такое конспирация?

– Имею, – не без достоинства сказал Петя.

– Ну, не знаю, – сказал Гаврик, – но это первым делом держать язык за зубами. А то ты сегодня одному скажешь, а завтра – другому. Слово, брат, не воробей, вылетит – не поймаешь. Ты знаешь, что она подумала?

– Кто?

– Маринка. Она посчитала, что ты просто подосланный. Зухтер.

– Что такое зухтер? – тревожно спросил Петя.

– Ну, брат, с тобой разговаривать, так надо сначала каши накушаться. Зухтер – это сыщик. Из охранки. Пора знать… Ты у Павловских такой переполох наделал, что они уже собирались прямо тут же, ночью, бежать с вашего хуторка от греха подальше. Спасибо, как раз я в это самое время заскочил до них. А то бы, ей-богу, ушли. Уже вещи складывали. Но я им объяснил, что ты в конце концов парень наш. Чтоб они не беспокоились.

Петя подавленно молчал. Он никак не предполагал, что его ухаживанья могли иметь такие серьезные последствия. Он вообще многого не предполагал.

– А она, в общем, девочка подходящая. Я сам не против пройтись с ней когда-нибудь вечерком под ручку. Только нет времени, – вздохнул Гаврик.

Петя смотрел на него, не веря своим ушам, почти с ужасом. Так говорить о «ней»! Это было просто невероятно. А Гаврик, растянувшись на ромашках и заложив руки за голову, как ни в чем не бывало продолжал в том же духе:

– С другой стороны, войди в ее положение. Папы у них нет. Папа их скончался от скоротечной чахотки в прошлом году за границей. Тоже был из нашей организации. Мама – партийная работница. Живут по чужому паспорту. Все время приходится переезжать с места на место, скрываться, менять квартиры. Девочке нужно учиться, чтобы не отстать. Все время сидят дома, потому что можно выходить только в самом крайнем случае. Она уже все-таки барышня, ей же скучно. Понятно, когда ты бросил ей в окно свою секреточку, она обрадовалась. Почему в конце концов один раз не пройтись с кавалером? Между прочим, ты ей даже, представь себе, понравился. Только ты все себе сам испортил своим длинным языком.

Петя поморщился, как от зубной боли.

– Подожди, – сказал он. – А ты откуда все это знаешь?

Гаврик с нескрываемым удивлением посмотрел на Петю:

– Здравствуйте! Что ж ты думаешь: Павловские ничего не кушают? Между прочим, они такие же Павловские, как я братья Пташниковы, но это никого не должно касаться. Я до них заскакиваю раза два в неделю – ношу им провизию. Ну и еще, конечно, если есть какие-нибудь поручения от комитета…

Петя был неприятно поражен. Оказывается, Гаврик у Павловских частый гость, свой человек!

– Вот как! Почему же ты к нам не заходишь? – спросил Петя, начиная чувствовать нечто вроде ревности.

– Потому что я заскакиваю к ним по большей части ночью.

– Конспирация? – не без иронии спросил Петя.

– А ты что думаешь? Зачем лишний раз обращать на себя внимание? Мало ли кто может увидеть… Знаешь, какое теперь время? Всюду забастовки, стачки. Охранка прямо-таки с ума сходит. Опять такая слежка кругом пошла, что дай бог здоровья. Еще хуже, чем в Пятом.

На Петю снова повеяло духом Ближних Мельниц, от которого он стал за последнее время отвыкать.

– Закурим, что ли, товарищ, – сказал Гаврик, вытаскивая из кармана пачку дешевых папирос.

Петя еще не курил и не чувствовал в этом никакой потребности. Но слово «товарищ», произнесенное Гавриком с каким-то особым выражением суровой независимости, самый вид этой пачки папирос, «Трезвон» товарищества «Лаферм», 20 шт. 5 коп., объявление о которых Петя видел в «Правде», заставили его вытащить из пачки тугую папироску и неумело взять ее в рот.

– Закурим, – сказал Петя так же сурово и независимо, скосив глаза на кончик папиросы, к которому Гаврик поднес зажженную спичку.

Они немножко покурили: Гаврик – с видимым удовольствием, затягиваясь и сплевывая, как заправский мастеровой, а Петя – поминутно вынимая папиросу изо рта и для чего-то заглядывая в мундштук, откуда выливалась молочная струйка тяжелого дымка.

Больше о Павловских не говорили. Затем еще позанимались Цезарем, и Гаврик ушел, сказав на прощанье:

– Такие-то, брат, дела. Главное, не дрейфь.

Но к чему это относилось, Петя так и не понял.

Теперь в Пете боролось несколько самых противоречивых чувств: ревность, досада на себя, надежда, отчаяние и, как это ни странно, жаркая, какая-то порывистая жажда жизни, переполнявшая его сердце.

Он стал придумывать разные способы поправить дело и снова выманить Марину на свидание. Он был занят этими придумываниями целые дни.

Дата добавления: 2015-10-02