Орфей и Эвридика», 4 июля 2012.

Действующие лица:

Орфей (Дмитрий Бикбаев) – двадцатилетний скрипач, вынужденный из-за привязанности к отцу, благодарности за то, что тот растил его долгое время один, разменивать свой талант на ресторанную музыку, составляя компанию своему родителю. Чтобы не делать себе еще больнее, мальчик старается не замечать бушующей вокруг жизни и всю свою пылкость дарит любимой скрипке, отдаваясь музыке целиком, каждую свободную от «коммерческой» деятельности минуту.

Эвридика (Ирина Линд) – молодая, но уже обладающая горьким жизненным багажом актриса. Не верящая в искренность людей, их возможность оставаться самими собой и быть честными хотя бы с кем-то. Восприимчивая, нервическая девушка, на подсознательном уровне отторгающая, сопротивляющаяся навязываемым приоритетам своего окружения. За внешней агрессией, раскованностью таящая глубокую рану, нанесенную еще в детстве.

Анри(Дмитрий Бозин) – таинственная фигура в черном, появляющаяся по ходу пьесы в роли то негласного судьди, то въедливого полицейского. Исповедует философию смерти, и является либо ее сообщником, либо ей самой.

Мать Эвридики (Анна Терехова) – Женщина бальзаковского возраста со свойственным ей набором черт, утрированных профессиональной деятельностью провинциальной актрисы. Сетует о прошлом и продолжает крутиться по разным театрам, таская за собой дочь. Предпочитает жанр инженю, считая себя все такой же, как раньше молодой. Ей свойственны апломб, капризность, нарциссизм и..душевная опустошенность.

Отец Орфея (Владимир Тягичев) – Мужчина в возрасте. Несостоявшийся. Новым мечтам предпочитающий бокал пива, сигарету и кофе (в крайнем случае можно обойтись без кофе). За неимением подлинной одаренности пользуется талантом сына для того, чтобы худо-бедно провести день насущный. Все еще не потерявший юмора, но не замечающий в нем все более разрастающегося сарказма.

Венсан (Михаил Клюшкин) – Любовник (или новый муж?) матери Эвридики. Участник театральной труппы. Привыкший к своей пассии и к тому, что все женщины похожи, из-за чего возможно не ищет новых приключений.

Дюлак (Алексей Жуйков) – Импрессарио Эвридики. Упитанный, приспособленный к любым метаморфозам в государстве мужчина. Питающий склонность к хорошей жизни и молоденьким девушкам, которым снисходительственно покровительствует. Убежден, что в руках тех, у кого есть деньги – весь мир. Неприятный тип.

Администратор (Дмитрий Воронин) – Про таких говорят: мальчик на побегушках, не задумываясь о мотивах. Суетной паренек, старающийся не потерять работу, чтобы прокормить себя и своего десятилетнего сына. Постоянно носится с чемоданами, и периодически их теряет.

Официант. Портье (Артур Походня??) – два в одном)) Шучу. Две роли. С похожей палитрой комизма. Шаржевые, характерные персонажи. Манерная походка, нарочитое покачивание бедер. В официанте легко угадываемое самомнение. Скорее всего, воображает себя незаконнорожденным аристократическим отпрыском.

Буфетчица (Екатерина Партугимова) – Все еще молоденькая, аппетитная девушка, возможно, мечтающая о карьере в цирке, любопытствующая, внимательная наблюдательница. Жизнь для нее представляется фильмом он-лайн, из случайных посетителей привокзального кафе.

Время действия: до начала второй мировой войны, Франция.
Место действия: вокзал (ы), кафе, гостиница.

Цветопятна на экране – красное, зеленое, фиолетовое, желтое, синие – наконец, ожили, заплясали под равномерный стук колес поезда. Ни с чем не сравнимое ощущение. Во время появления железных дорог были те, кто испугался приближения апокалипсиса, ну а мне сейчас кажется, что движение поездов – это аллегория самой жизни. Неслучайно же, что ритм движущегося поезда так похож на биение сердца.
Но помимо звучания железной дороги зрителю подарили еще и ощущение перемещения за счет транслирования на экране вида из окна – сменяющиеся картинки, бегущие вдаль рельсы.
А кубические декорации – восемь платформ (четыре в нижнем, и четыре в верхнем ряду) создали эффект скользящего на них вагончика, в котором то и дело зажигаются любопытствующие окна – жители поезда не спят, пытаясь рассмотреть картинки за окном, в темноте, пытаясь ускорить приближение к вокзалу.
И, оказывается, неслучайно декорация напомнила мне о мистическом цирковом жанре (признаюсь, даже была ассоциация с номером Дмитрия Колдуна на Евровидении с Work your magic, - возможно, что-то режиссером-постановщиком и было позаимствовано), вагончик с легких рук трансформировался в зеркальные столики с подсветкой, на одном из которых некто в черном и судейском парике (хотя первоначальная ассоциация была с французским двором 17 в) выстроил необычную и вызывающую легкое, а затем и более сильное потрясывание сердца, конструкцию – из чаши, помещенной внутрь кольца детской железной дороги и бегущей по ней заводным поездом. В этом читалась символика воли рока, судьбы, если хотите, влияния тех сил, на которые мы практически повлиять не можем.
Когда осознаешь, что Рок уже присмотрел себе новые «жертвы» и вскоре выведет их на арену, чтобы сплести еще один сюжет, то становится не по себе. Ощущение надвигающейся трагедии. Да еще на фоне одного из самых депрессивных веков, в кульминации разрастающегося нацизма.
Воспользуюсь словом, позаимствованным из интервью с Джонатаном, и определю жанр, в котором был выстроен спектакль, как нуар. С присущим ему полумраком, декаденсовостью, сюрреалистичными нотками, если хотите.
Впечатлило ли? Не слабо. Я затрепыхала вся в ожидании одного из самых великолепнейших перфомансов. И будто по заказу, за авансценой разглядела пленку, скрывающую, как мне показалось, оркестр из неподвижных музыкантов. Будто дали подсмотреть в концетровую яму. Застывшая торжественность. Я навоображала, благо четвертый ряд балкона это позволял, неподвижных музыкантов с любимыми инструментами… Как они стали выезжать на авансцену, медленно, погружая в транс восхищения. Но когда покров был откинут, передо мной предстали… манекены, выточенные фигурки, в плащах и длинных платьях, куклы которым позавидовала бы мадам Тюссо – настолько совершенны они были, и настолько.. неподвижны.. Невидимая рука включила шарманку и манекены задвигались – каждый в своей микросистеме, но не нарушая целостности. Каждый рисовал свои фигуры, кто-то индивидуальные, кто-то в компании с другим героем. Это было похоже на… На калейдоскоп – когда вроде уловишь какую-то картину, как вдруг она сменяется другой. Мне показалось, что я смотрю фильм, настолько это было эффектно, и сверхблестяще исполнено.
Но среди контуров, рядом с которыми я заметила далеко не музыкальные инструменты, - все, что угодно, но не их, - я все-таки нашла хрупкую, но уверенно стоящую на ногах, воодушевленную статуэтку музыканта. Орфей. Распахнутый плащ и, я просто знаю это, хотя не могла видеть, распахнутые глаза. Поглощение музыкой, создание музыки. Он-сама музыка. И – пластика. Не спонтанные, но не выглядящие продуманными движения – вот он прыгает, как ребенок, опираясь на футляр скрипки (упс, мои любимые танцы а-ля Гын Сок), а вот уже, подобно поэту закидывает голову, изгибает кисти руки. И почему я не рисую!-мысленно кричала я в тот момент.
А еще, а еще пробегали мысли: ну пожалуйста, ну пожалуйста, не испортите все …голосом. Будьте такими же убедительными. Такими, чтобы спектакль пролетел, как одна минута.
Но, видимо, мне не судьба просто смотреть. Мне непременно нужно объяснять для себя, почему актеры пользуются именно этими приемами для отображения эмоций героев, их мотиваций, именно этими интонациями. То есть я должна убедить себя поверить, что они … убедительны.
Когда атмосфеность изменилась, меня не напрягло – я прониклась и бытовой линией спектакля. Момент, когда перенеслись в привокзальное кафе, суету на перроне, мальчика с кучей чемоданов, спешащих и успевающих намекнуть на свой характер людей, - я помню отчетливо. И я говорила «Верю!» но вот подключились голоса, и прости меня, читатель, я возвопила «Замените.. Эвридику!» Мне было неожиданно услышать грубоватые, растянутые слоги. Нарочитость можно объяснить для себя образом жизни героини – она актриса, ей присуща театральность. Возможно, даже театральщина. Но мне хотелось отличить Эвридику – ту, которая была До встречи с Орфеем, от Эвридики, влюбившейся. Девушка очаровалась музыкой. Наверное, я должна опираться на эпоху, на ее горькую судьбину, на ее самозащиту, а по сему притворение кем-то другим, чтобы оправдать такой полусумасшедший скачок в сторону музыканта (кстати, то, что Эвридика была в кедах, меня ничуть не смутило, напротив, помогло передать особенности героини) и такое неестественное «Нравится».. Она хотела притвориться, что притворяется??? А я, видимо, должна была притвориться, что сразу же поняла замысел и меня она убедила, чтобы показаться хорошим зрителем-театралом. Но я не театрал, мне нужно, чтобы на меня действовал актер, а не что бы я искала в себе ответ «Почему у него такие противные интонации». Почти не было контраста в ее общении с мамой, которая, чувствуется достала девушку, и во влюбленности в Орфея. Спишем на то, что вообще неудобно было переключаться на бытовушные разговоры матушки, и вспоминать Матиаса. Не почувствовала я и момента, когда вспыхнула искорка между Орфеем и Эвридикой.
В Орфее я наблюдала такую самоотдачу – музыке, движению, погруженность в себя, романтизм. Но его влюбленность в Эвридику воспринималась только рассудком. К тому же в голосе Димы были нотки, присущие Дориану до грехопадения. Да-да, все неиспорченные, влюбленные юноши похожи друг на друга! Вполне вероятно, но я до этого спектакля не полагала, что Дориан и Орфей – братья. Хотя… Голубоглазые же оба) Но в любом случае, здесь я хотя бы видела причину, почему очаровалась Эвридика. Музыкант, с глубоким внутренним миром, отрешенный от суеты, а значит – особенный. К тому же – ребенок, а значит, искренний. А почему влюбился Орфей, может стать плодом для психологического анализа, но в спектакле я к этому мотива не почувствовала. Возможно, потому, что она – одна единственная, кто в душном кафе, пахнущем виски и дорогой, откликнулась на музыку.
По определению, они не могли пройти мимо друг друга – так повелел Рок, сыронизировавший даже на именах героев.
То не была встреча, когда двое влюбленных могут пообщаться в уютной обстановке, - кафе шумное, вокруг снуют люди (это хорошо прописано в постановке, когда не обязательно вытаскивать на сцену обильную массовку), к тому же здесь же присутствуют родные – устроившаяся едва ли не на столе мать Эвридики, громогласная и нетерпеливая, вытягивающая из себя слова еще более нарочито, чем дочь – прожженная, - и в манере того же «Дориана Грея», а именно Ледии Виктории (я просто так и ощущала ее за кадром, хотя она здесь не причем), возмущающаяся на тему несносного урагана, из-за которого отменили поезд. Разговаривающая вслух, вроде бы с дочерью, но не особенно нуждающаяся в ответах, хотя и замечающая, когда их нет. Ей свойственно повторять одни и те же фразы, и теребить официанта, который, в свою очередь, ряд стараться и с темпом быстрой латины вертит задом, чем забавляет всех зрителей. Роль харизматичная, несмотря на схему «Кушать подано», здесь она развивается, официант только кажется эпизодичным, на самом деле он встревает во все и вся. Утрированный персонаж, юмореска, но…действует. Актер справляется хорошо, и к нему нет ни единой претензии, хотя я понимаю, что это несложная партия. Тут же и отец Орфея, подсчитывающий «прибыль», добивающий сына вопросом «Сколько будет 7 на 8», и умудряющийся совмещать житейскую болтовню на вполне драматичную тему «Деньги закончились», но с нотками жизнеутверждающего спокойствия, и ужин. Чувствуется, что ему от жизни больше ничего не нужно. А если и было нужно, то давно – двадцать лет назад, когда он был таким же, как Орфей. Примечательно, что как раз отец – арфист, а сын играет на скрипке. Ануй, скорее всего, не просто провел аналогию, но и развил мысль тем образом, что отец, воодушевленный мифом, назвал сына именем нарицательным. В спектакле этого нет, так, плод для размышлений.
Итак, повсюду – заурядная жизнь. Но в эпицентре – зарождающаяся частная история.
Орфей, поняв, что влюбился, решает уйти от отца. Похоже, это его первое волевое решение. Он впервые почувствовал ток жизни, желание жить, действовать, а не только растворяться в музыке.
Любовь делает его сильным и.. неловким. Как раз неловкость Диме удается вполне, ему веришь. Неуклюжеть в словах, скованность и тут же невозможность сдержать себя в руках, ребяческие порывы радости. Трогательно. И зал откликается.
Безусловно, отец не рад решению сына, понимая, что ему теперь нигде уже не устроиться, и даже признается, что их приглашают из-за игры на скрипке. Но разговор начат поздно, сын – на другой волне, ему, как и всем влюбленным, не ведомо сострадание к тому, что не перекликается со своим собственным чувством. К тому же он устал от пьянок и бесцельности отца. И настроен заработать тому на жизнь самостоятельно. Вполне оправданный поступок.

Но бросаясь на зов сердца, он еще не знает, что Эвридика не совсем свободна. Слышит обрывки речей ее матери о Матиасе,и в тоже время не слышит их, ослепленный.
Эвридика, скорее всего, чувствует это и просит клятвы, что Орфей никогда ее не разлюбит. Но просит так, будто безучастна к ним, она не верит в клятвы – не верит она или так играет актриса, не понятно. Он, будучи максималистом, клянется и ослепнуть ради нее и оглохнуть – чтобы не видеть других женщин и даже не слушать о них. И, наверное, это причиняет ей еще больше боли – ей стыдно, что она не та, которую, скорее всего, воображает пылкий ум Орфея.
Итак, они сидят на столике, он уткнул голову ей в колени. Эвридика мне напоминает героинь фильма Литвиновой – не в себе. На время они забывают об окружающих.
Но, как ты ни беги от внешнего мира, он повсюду с тобой.
Кстати, забыла сказать, что вторым по «нахальности» и решимости поступком Орфея была просьба к матери и ее любовнику Эвридики покинуть кафе. Он понял, что Эвридика устала (не менее, чем он от отца) от однообразных разговоров с матерью, и к тому же это мешает им остаться наедине,и обращается к полудремлющей актрисе «Вы меня, извините, пожалуйста. Я никогда так не поступал..» - с просьбой покинуть помещение, уйти. Он не объясняет причин, потому что, как он выражается, они все равно не поймут. Его находят сумасшедшим, но все же просьбу выполняют.

Не более часа общения с Орфеем дают решимость и Эвридике, и она отказывается от своего любовника, объясняясь с ним. То, что Матиас в недоумении, мягко сказано, он на грани катастрофы. Ему не понять ни мотивов, ни целей. Он очень влюблен. Партия небольшая, но очень драматично обыгранная, особенно на грани срыва «Поступай, как хочешь!».
В нем чувствуется боль, против которой человек бессилен. И дальнейшая развязка бьет по нервам – Матиас бросается под поезд.

Не зная мифа, не читая Ануя, по этому эпизоду можно понять, что финал будет драматичным. Потому что счастье после таких событий невозможно построить.
Эвридика, кажется, чувствует это. И потеряно, но монотонно спрашивает у человека в черном, принесшего труп, не было ли больно.. Ей не все равно, она сама в этот момент находится на грани. Наверное, мне эта мизансцена нравится, убеждает. И здесь впервые зритель слышит голос,как он себя потом назвал, господина Анри. Это голос манящего Змея, хладнокровно-сладкий, убаюкивающий и скользящий по всем фибрам. За этим голосом следуешь, его боишься. Есть акцент. Возможно, для того, чтобы передать: перед нами – иностранец. Но кто знает, какой потусторонний этот иностранец. Он дает искушающие представления о смерти, говоря о том, что она ласкова, в отличии от жизни. Он уже дергает за ниточки предстоящей трагедии. Орфей во время мизансцены пересаживается со столика на столик, как дитя, которому и страшно и интересно слушать ужастики, но с убеждением, что это к нему отношения никакого не имеет. Эвридика, напротив, бледнеет, и будто предвидит что-то из будущего.
Но вот эта история, только что происшедшая, позади. Орфей и Эвридика остаются вдвоем, наконец. Они сбегают от всего мира. Но куда? В гостиницу, где до них пребывало немало людей.
И в тоже время наступил тот час, когда они не чувствуют никого, кроме себя. Кульминация любви. Момент, когда астральное, духовное и физическое соединяются.
Самая вкусная мизансцена в спектакле. Белые, длинные занавески прямо с потолка, будто шлейф, будто фата невесты. Они не узаконили отношений, но их отношения узаконила сама любовь. И ничего, что мизансцена, заканчивая первый акт, не оставляет сразу Орфея и Эвридику вдвоем. Где-то по бокам – официант и буфетчица, они приставляют столики друг к другу, трансформируя их… в кровать, в ложе. Но сперва Человек в черном закончит свой монолог, обходя сидящих – нога к ноге юношу и девушку, маленьких и беззащитных, называя их интересными зверьками. И все же, черные краски отринуты, и они бросаются навстречу – пусть маленькие, но уставшие бояться.
Красиво сделанная эротическая сцена, с элементами раздевания, робкого и страстного одновременно. Была ли химия? Возможно. Но то, что это смотрелось красиво, факт, и то, что в Орфее были и чувственность, и желание *к ней? * тоже факт.
Димка, Димка был потрясающе красив в своей раскрепощенности с нотками замешательств и самоотдачи.
Второй акт продолжил эту сцену, но подарив ощущение, что прошло время и что ребята все же решили и впрямь сыграть свадьбу. Впрочем, кажущееся. Они ее сыграли, но лично для себя. Занавески скинуты на пол, но предварительно они дурачились в них, перетягивая на себя, укрывая друг друга, касаясь ног друг друга (что весьма эротично).
И после кульминации нет, не опустошенность, а истомление. Так бывает, когда тела разлиплись, но души еще на одной волне.
Орфей и Эвридика непринужденно болтают. И я понимаю, что сейчас все идет намного глаже, что это уже более правдоподобно – интонационно, темпераментно.
Орфей вспоминает, что Эвридика вскрикнула во сне, но ему настолько хорошо, чтобы не развивать мысль. Он веселится, как ребенок, не думая о расплате за счастье.
Эвридика собраннее, она быстрее возващается в действительность, а ключом становится внезапно возникнувший на пороге портье с забавными усами «Вызывали», - расхлябанно-манерно спрашивает он, виляя бедрами. «Нет», - раздаются два голоса. По его выходу спорят об усах - искусственные или нет. Но портье навязчив, он появится несколько раз.
И из-за него, состоится, пожалуй, один из самых сильных диалогов спектакля. Девушка, отойдя к краю, рядом с кулисной частью, садится на обручи (в первом акте на них, будто птичка, сидела буфетчица) и их поднимают вверх. Бесстрашная, на корточках, она спрашивает «Неужели невозможно быть просто вдвоем?», неужели всегда будет вторгаться внешний мир, на что получает утвердительный ответ. «И что? Разве никогда невозможно быть искренней?» Меня эти слова пробивают до мурашек и почти до слез, не так мало времени я задаю себе этот вопрос, почти до самобичевания. И в ее вопросе нет жалости к себе, но чувствуется такая горечь, такая обреченность с каплей обиды, и я осознаю, как понимаю Эвридику. А Орфей все дальше и дальше.. Он относится к этому рациональнее, он да, более жизнестойкий сейчас, вполне примирившийся с извне. Но.. Но почему же тогда он вступает на территорию, куда его для его же собственной безопасности просят не входить? Он ждет ее искренности, ее абсолютного доверия, ее исповеди. И получая ее, получает также опасную тень любви – ревность.
Пока Эвридика с ним, он готов бороться с природой нового существа, зародившегося в нем. Но Эвридика уходит, уходит, получив записку от портье, получив ее тайно – Орфея отвлекли, вытащили из постели и заставили спуститься вниз. Она боится огорчить напоследок и делает вид, что идет в магазин за продуктами, подарив, пожалуй, последнюю но самую счастливую минуту возлюбленному. Это абсолют счастья, он на коне. И как же скоро к нему придет разочарование, к нему придут сомнения – вместе с Дюлаком, бесцеремонно вошедшим в гостиничный номер и потребовавшим свою любовницу, насмеявшимся над чувством Орфея. Жуйков в этой роли хорош, как и хорош в своей Тягичев, но они вполне в своем амплуа. Мне было бы интереснее увидеть то, что несвойственно для них. Отвратные типы у Алексея получаются также убедительно, как у Владимира – безалаберные и мужиковатые. Дюлак выдает историю, от которой Орфей получает не пулю, а целую обойму в сердце. Он не хочет верить, он сопротивляется, но черная змея уже под кожей. Эвридика не возвращается, а значит, повод есть. И в тот момент, когда Орфей находится в шаге от ненависти снова является человек в черном (он приходил к Орфею и до Дюлака, выдав теорию о существовании двух видов людей, и о карме нашего героя) в образе полицейского и говорит об аварии, опрокинувшемся автобусе, где жертв, кроме одной молодой девушки нет. Конечно же, это она. И вместо ненависти Орфей получает отчаяние. Ему все кажется дурным сном, а зрителю – вместе с ним. Под музыку рамштайн, и шторму впечатления эффектами – и двигающаяся платформа, и нацистская фуражка на Анри (вкупе с предсмертным гримом с нотками злого клоуна) зритель впадает еще в один транс, тоски, глухой боли, сопереживания трагедии, случившейся в душе Орфея.
Но теперь пришла череда показать, что имена были выбраны неслучайно. То же предложение, пусть и за кадром (так что приходится догадываться, как то было), предложение от якобы любящей Орфея.. Смерти *Судьбы?* вернуть ему Эвридику, если он не посмотрит ей в глаза до рассвета. Он готов на все, он готов смириться с ее прошлым, принять ее любой, лишь бы она была жива. И видит ее – мокрую, в тазике, с опущенными на глаза волосами. Полубредовая, болезненная, полуживая, веющая прохладой и страхом.. Она так стремится к жизни. Но первые порывы в Орфее прошли, он хочет.. знать правду. Он хочет понять, кто ему врал – Эвридика или импресарио. Зачем? – спросит, возможно, зритель. Не подозревая, забыв,… что поступает ровно также, вынуждая любимых признаваться в том, за что,возможно, он не будет прощен или будет постоянно попрекаем.
И в этой мизансцене Дима выдает на гора. Такой надрыв, в остервенении, нежелании сладкой лжи и боязни горькой правды, желчь вкупе с одержимостью, нежность и разрушение. Его интонации переполнены нервом. Он не желает нечестной Эвридики, а в ее честность поверить не может, - нужно взглянуть в глаза, увидеть их цвет и понять, лжет или нет. Потеря доверия – то, что возвращает нас к одиночеству. И очень сложный, и парадоксальный монолог об одиночестве человека, который лишь на время бывает одним целым, но в остальном есть – двое, с присущими им тайнами, личной болью и множеством неправд. Не знаю, насколько права, но у меня этот монолог совпал.. с Димой, абсолютно. Он либо перевоплотился в Орфея, либо верит в то, что сказал, но похоже – все сразу. Надавил на все окончания. Болезненно. До слез.
Не выдержал Орфей и несмотря на сопротивление Эвридики…посмотрел ей в глаза.
Да, она пыталась его уберечь… Не хотела расстраивать… Но о ней не врали, не врали формально. А в глубине.. И всю предысторию, все, все то, что было в душе у Эвридики Орфей узнает.. но уже осознав, что третьего шанса не будет. Она не смеется, не язвит, но – здесь Линд была хороша, - дает понять, что вся ее жизнь практически не принадлежала ей.
Она отдавалась мужчине, чтобы отвести огонь от мальчишки с чемоданами, чтобы у него был заработок, было будущее. Она отдавалась другому мужчине, потому что.. ей было его жалко, он был одинок, он ее любил. Что-то от Магдалены, не находите? И пусть безгрешный кинет камень.
И вот право, слово, на такой жесткой, емкой ноте я бы закончила спектакль. Я, но не Гульнара, которой нужно было выложить всю пьесу Ануя, почти без изменений.
Поэтому – еще два длинных монолога, за жизнь и против. В котором против намного более убедительно. Да так, что я бы просила не водить на спектакль подростков, переживающих несчастную любовь, во всяком случае без тех, кто сможет им разъяснить все.
И окончательное решение Орфея – последовать за Эвридикой. Но после монолога его отца это вполне логичный выбор. Прожить жизнь примитивно, как животное,направляющее разум на единственное – карьера, успех, деньги, - поэтическому юноше, который принес в жертву свою любовь, мне кажется было бы странным в данном контексте. Хотя.. повторюсь, я поставила бы восклицательный знак на гибели Эвридики, гибели бесповоротной.
А я считаю, что Любовь – это не когда ты готов быть в смерти, а когда способен принять человека в жизни. Это намного емче. И по-моему, спектакль именно об этом.

Финальное раскручивание на стуле – они навсегда вместе, но каким образом, память? Тени? Нет, это не счастье. Но своеобразный вид свободы.. Искупил ли он? Ответа я до сих пор не знаю. Но думаю, что его самосуд гораздо серьезнее непониманий и осуждений со стороны. И опять же, бросьте камень…

Кстати, второй акт начинался с выхода официанта и буфетчицы, не помню, с чем в руках, но напомнил выход трех масок в «Дориане». А ведь есть множество приемов.

Дата добавления: 2015-10-24