Алмазная легенда (властитель порога) эдмонда бальи

В глубине обширного круглого грота, создания рук человеческих, по случаю необходимости принять решение по тайному, лишь одному Верховному Жрецу известному делу, заседал в эту ночь шестой луны Высший Свет Эликсоетской школы. В белых одеждах, неподвижные, как изваяния на своих каменных симметрически расставленных сидениях, тридцать мудрецов предавались безмолвной медитации.

С соответствующей его сану перевязью на лбу, с золотым полумесяцем на груди, и сидя на простом дубовом троне, лицом к святому собранию, Верховный Глава руководил Советом. Исполненный благородства и величия переводил он свой ласковый и проникновенный взор с предмета на предмет; мысль его, лишенная обычной твердости, казалась призывала в этот торжественный час вдохновение свыше.

В пустых, не имеющих никаких эмблематических украшений стенах зала, на некотором расстоянии друг от друга были высечены, изливавшие слабый свет узкие ниши, где стояли урны с многоценной камедью, из которых исходило это таинственное освещение и вырывались мистические ароматы. Казалось один только вход давал возможность проникнуть в грот, хотя в действительности многие искусно скрытые двери позволяли жрецам быстро достигать всех частей священной земли. У этого входа, представлявшего собою коридор более чем в 30 метров длины, день и ночь дежурил один 143 учеников, да и вся священная земля была обнесена частью искусственной, а частью природной оградой, за которою никто не дерзнул бы переступить, до того велика были благоговение и страх перед местами, где все говорило о Царе лесов. Для того же, чтобы отвратить любопытных или нечестивых оружие было излишне, так как здесь царила тайная сила исполнителей воли Эзуса.

Между тем Верховный Жрец не прекращал предварительной медитации, без которой ни один вопрос не мог быть представлен на рассмотрения Совета Мудрых. Подобная задержка была необычна и каждый невольно чувствовал в своей душе смутное опасение. Неоднократно проводил старец дрожащей рукой по лбу, как бы отгоняя назойливую мысль; наконец он сказал.

"Согласно божественной воле, следуя одному из древних правил, установленных еще при возникновении нашего Ордена, нам повелено, в определенное, означенное редкими звездными сочетаниями, время, отправлять в среду полудиких народов посла — носителя наших высших знаний. С тех пор как существует Эликсойская Школа, к которой мы принадлежим по благости вечного закона, ни разу еще не было нарушено некогда установленное правило” века сменялись веками и ни разу небрежность или бессилие не помешали служителям Солнца выполнить порученное им дело. Сегодня ночью произойдет подобное сочетание, призывающие нас к исполнению древнего обычая, но нет никого, кто бы выразил желание ваять на себя эту священную миссию!"

Произнеся эти слова, Верховный Жрец поднялся с места и стоял, опустив руки с видом глубокого отчаяния и грусти. Никто не возражал, гробовое молчание царило среди присутствующих, все тридцать жрецов разделяли печаль своего Духовного Вождя.

Он продолжал: "Ясно, что я в чем-то преступил закон” совершил какой-то грех, во слепота мешает мне разглядеть его в глубинах моей души. Что иное остается мне предположить раз помощь неба, как кажется, покинула благородные доверенные мне сердца. О, возлюбленные братья мои, если я заслужил упрек, то да будет он брошен мне без сожаления, я готов служить искупительной жертвой; и любовь и благодарность все должно склониться перед задачей нашего Ордена".

Один их жрецов, прерывая мрачное раздумье, поднялся и сказал:

"Учитель, ты был нашей охраной и нашим спасением; всем, чем мы владеем, мы обязаны твоему знанию, твоей мудрости. Вея твоя жизнь подобная хрустальной струе, к которой бы не посмело прикоснуться ничто нечистое.

Всегда было правдивы твои слова, всегда были полны справедливости твои решения, всегда деяния твои были верхом доброты. Выражаясь таким образом. я знаю, что передаю внутреннее чувство моих братьев. Не обвиняй себя!

Все присутствующие поднялись в знак согласия с говорившим. Жрец продолжал:

— Почему не укажешь ты на одного из членов нашей школы? Будь уверен, что он покорится без колебаний.

— Друг, — сказал старец, уже более твердым голосом, — предание, касающееся периодического выполнения миссии составляет исключительную тайну Первосвященника, Я был посвящен в нее моим предшественником, следующий за мной получит это знание от меня. Тем не менее ввиду важности настоящего положения, мне разрешено сообщить вам, что я не имею права выбирать избранника божественной воли. Носитель известного мне знака, он сам должен прийти ко мне.

Снова уселись жрецы по местам, следуя примеру своего Верховного Вождя, охваченного внезапным просветлением. Все изливали на него объединенные общим стремлением мысли. Великая и торжественная минута; все затаили дыхание, наступила такая тишина, что казалось жизнь отлетела от этой обители молитвы и созерцания.

Но в это мгновение священный экстаз жрецов был нарушен совершенно неожиданным событием. Со стороны входа раздался продолжительный шорох и почти тот час же, переступив запретный порог, появился стоявший на страже ученик. Юноша был бледен и от волнения едва держался на ногах; распростершись у ног Первосвященника, он сказал:

— Учитель, не уничтожь меня своим взором, не проклинай за свершенное кощунство! Удостой выслушать: произошло нечто невероятное. В то время, как я старался приглядеться к густому сумраку сегодняшней ночи, слух мой был поражен шумом шагов и прежде, чем я успел оправиться от волнения передомной стоял человек. Протянув руки, чтобы отбросить дерзновенного, я наткнулся на кольчугу, что удвоило мое изумление, так как я не предполагал, чтобы воин осмелился проникнуть за нашу ограду. Не умею выразить охватившего меня странного чувства; не решаясь назвать моих братьев с я знал, что делать, когда незнакомец, небесным голосом сказал мне:

— Друг, ни что не угрожает ни тебе, ни твоим братьям; как бы странно ни казалось тебе мое присутствие здесь, поди к нашему общему Учителю и скажи ему; что тот, кого он ждет умоляет принять его.

— Но, воскликнул я, — я не могу без зова войти в зал, где в эту минуту заседает Верховный Совет!

— Ступай, говорю тебе, — с неземной властностью произнес мой собеседник. противится кому я не был в силах. Я все сказал, Учитель и жду над собой заслуженного приговора.

Пока юноша говорил, он не переставал чувствовать на себе тяжелые, суровые взоры всех членов Совета: по прежнему был он распростерт на земле, не решаясь даже поднять головы, он ожидал. Удивлению его не было границ, когда он услышал, что Верховный Жрец мягко говорил ему:

— Встань, сын мой! Быть может ты не так виновен, как предполагаешь. Разрешаю тебе вернуться к твоему наблюдательному посту, что же касается до пришельца, то пусть он надеется.

Не понимая ничего в событии, казавшемся ему скорее сном, чем действительностью, ученик исчез во мраке прохода. Верховный Жрец снова предался глубокой медитации и можно было подумать, что он беседует с каким-то неведомым существом. Благородное лицо его засветилось великим счастьем и наконец он произнес:

— Братья, если пришелся просящий допустить его в эту обитель тайны, не безумен, то он Божий посол. Все вынуждает меня принять его, как бы невозможно это ни казалось. Я не стану действовать без вашего совета, хотя имею право распорядиться по данной мне, превышающей все тайные постановления, личной власти. Если между вами найдется хоть один противник подобного нарушения наших освященных веками обычаев, то пусть он встанет и дерзнувший ворваться в наш приют будет тот час предан смерти; если же нет, то два младших члена должны пойти ему навстречу, чтобы ввести в наше светлое собрание.

Для потрясенных жрецов эти слова Первосвященника были каплями освежающей росы; в их сердцах загорелся свет надежды, так как никто не

сомневался в испытанной много раз силе ясновидения их обожаемого Наставника. Когда ожидаемый появился. Верховный Совет принял свой прежний непроницаемый и властный вид, но все же глядя на него, большинство из присутствующих не могло удержаться от выражения своего удивления.

Вошедший бил прекрасный юноша с безбородым лицом и статным девичьим гибким станом, затянутым в тонкую чешуйчатую золотую кольчугу. Его черты, дававшие мягкостью нежной души, сохраняли в то же время и какую-то воинственную гордость, которую еще ярче оттачала краска с эмблемой солнца и с украшавшими ее с двух сторон лебедиными перьями. Жрецам не трудно было подумать, что перед ними сказочное видение из рыцарской легенды. если бы они не признали в нем тотчас же седьмого любимого сына короля Элексойи, почитаемого монарха, первых времен кельтской цивилизации.

Верховный Жрец, которому в последнем созерцании было открыто многое из будущих событий, продолжая хранить свой загадочный вид, не выказывая охватившего его мало-помалу вполне законного волнения, не отрывая своего огненного взора от глаз юноши, он наконец сказал с простотою:

— Что надо тебе, Олан, и какое могучее чувство заставило тебя рисковать честью и жизнью, когда ты дерзнул вступить на священную землю, где царствует единый Эзус.

— Учитель, раз я стою перед тобою и душу мою не исторгли из тела и многочисленные, охраняющие вас невидимые слуги ваши не отсекли мне головы от плеч. то я решаюсь говорить. Между вами нет ни одного, кто бы не видал меня в колыбели, кто бы не прижимал меня к своей груди во дни моего лучезарного детства. До 14-го года моей жизни я бегал по вашим священным холмам, играл в ваших заповедных рощах. Но с тех пор, как в угоду обычаю, меня оторвали от ваших нежных забот, моей забавой сделалось оружие и укрощение полудиких кобылиц. Ваши мудрые наставления сменились сказаниями о кровавых битвах; чтобы закалить мое сердце, меня вовлекали в буйные охоты. Воспоминание напрасно непрерывно возвращало меня к вашей таинственной обители, где столько раз встречал я Светлую Коридвень[xxxviii].

Мне надлежало отказаться от чарующей меня священной грезы детства. Сын короля — я должен был убивать и проклинать. Увлеченный, наконец, опьяняющими речами моих новых наставников, я превратился в настоящего рыцаря и, объединявшиеся вокруг трепещущих перьев моей каски были уверены в победной славе. Но все же в часы отдохновения и покоя мысль об ужасных побоищах терзала мою совесть, кровавый кошмар преследовал меня и ночами. Тщетно пытался глава наших певцов рассеять мою тоску при помощи мелодических концертов. "Повтори мне старые Триады", говорил я ему и благородный артист освежал в моей памяти ваше учение. Однажды на охоте я поранил стрелой парившего неподалеку от меня орла. Рассматривая издыхающую птицу, я прочел в ее глазах столько грусти и укоризны, что эта жестокая забава стала мне противной. Усмирить непокоренные страны силой своего оружия, я мог, надеяться, что теперь долго кровь человека не обагрит моего меха. С жаром возвратился я к занятиям, по которым тосковала моя душа. Вскоре было принято и мое решение отказаться от королевского звания, чтобы иметь возможность подле вас довершить мое религиозное воспитание. Долго не мог я сломить волю моего отца; наконец, сегодня, по непостижимой милости неба, он дал согласие отпустить меня на свободу.

Вот почему: обожаемый наставник мой, ты видишь меня у себя и среди твоих. Я не хочу ждать до завтра, т.к. король, благодаря своему преклонному возрасту, легко поддается внушению окружающий его советников; я опасался, чтобы его не отговорили отказаться от своего благородного решения. И затем, к чему скрывать, внутренний голос властно толкал меня, говоря: "Иди, Учитель твой ждет тебя..."

При этих словах все взгляды обратились к Верховному Жрецу. Олан

продолжал:

— О мудрый податель знаний, избавь меня от меня самого. Вот мое тройное ожерелье, прими его и я познаю радость освобождения от звания королевича и рыцаря.

При этих словах юноша положил в руки Первосвященника знак своего высокого происхождения. Продолжая говорить он постепенно слагал к его ногам и меч, и качку и все свои рыцарские доспехи. Затем он еще прибавил:

— Теперь, когда я снова превратился в смертного странника жизни, не откажи мне в одеянии ученика: чтобы ты ни повелел мне, я то исполню!

Когда жрецы облачили Олана в мягкую белую одежду, то тщетно бы рисовало воображение недавнего рыцаря. Теперь со своими длинными волосами, ниспадающими пышными золотистыми волнами на его прекрасные плечи, он был образом небожителя, спустившегося в эту ночь из волшебных стран божественного мира.

Величие минуты и священное благоговение перед местом, где все происходило удержало крик восторга, готовый сорваться с полуоткрытых уст всех свидетелей этой сцены.

Первосвященник первый прервал молчание:

— Дорогой новообращенный, ставки питомцем Жрецов, ты, конечно, не знаешь к какой несравненной судьбе привели тебя твои отважные шаги. Прежде чем открыть ее, я предложу тебе три вопроса.

Знание, которым обладал твой первый наставник, дает мне право предполагать, что ты в силах дать на них ответ, как бы ни были они трудны;

если же я ошибаюсь, не стыдясь в этом признаться; ты еще можешь взять свое оружие и вернуться домой.

— Учитель, я здесь, чтобы исполнить твою волю.

— Тогда изложи нам все, что ты знаешь о Божестве.

— Ты говоришь о Богах или о Боге?

— Прекрасно! Я говорю о Боге".

— В беспредельно кругу Сегана[xxxix] Единство единого властвует и царит. Там нет ничего ни мертвого, ни живого, Один Он вся жизнь, одни Он все знание, один Он вся сила. Ты спрашиваешь меня, добр ли он: он есть сама любовь; прекрасен ли; ом есть сама красота; мудр ли он; гармония миров не белее как отдаленное отражение его священного разума. Бесконечный в самом себе, конечный по отношению к конечному, он пребывает в созвучии с каждой жизнью, входящей в круг Блаженного бытия. От начала вечности беспрерывно создает Господь, открывая Слову свое имя. Все существа вступают в жизнь через Слово и бессознательно для себя люди повторяют неизреченное имя. Из раскрытого Слову имени родились ритм и песни, песнь человека и музыка звучащих струи, а также вся жизненная сила, все образы и все блаженство. Зло и смерть происходят от трех причин: от разоблачения божественного имени; от неверного счета тройного имени и от искажения этого имени. Но не спрашивай меня об этом имени — оно известно одному Мениву[xl], сыну трех восклицаний, который слышал тройной звук и созерцал три луча света при зарождении бытия.

Юноша умолк и воцарилось полное, отражавшее глубокое одобрение слушателей молчание.

— Прекрасно и еще раз прекрасно, — сказал Верховный Жрец, затем он приказал:

"Скажи нам теперь о самом себе".

— Раскрыв свое имя Слову, взирая на Бездну вечности. Господь ниспосылал ей свое благословение, чтобы из недр бессознательной материи новые существа могли пробудиться к свету: пришел и мой черед. По эту сторону несуществующего в действительности небытия, представляя собою в Пространстве совершенное ничтожество, я принужден был пройти через все приспособленные к жизни формы, принужден осилить весь цикл переселений, И был песчинкой на берегах хмурых океанов и девятый вал посылал мне свой плодоносный ил; насекомым я утолял свою жажду росою в чашечках весенних цветов; ветви яблонь служили приютом мне утомленной полетом птице; я испытал еще множество существований прежде чем возродился наконец в теле человека, на самой дальней черте бесконечного круга! Бесчисленное множество раз переживал я смерть. Невежественный ремесленник — я сгибался под бременем жизни: бесславный наемник изнемогал я в кровавых битвах поэт — я воспевал любовь и шумные оргии; видели меня и в ряду вождей; наконец в награду за доброту Бог даровал мне жизнь бедняка. На мою долю выпала также честь раздавать питье — рука моя держала священную чашу. Я был девицей, был юношей! Что еще прибавить? И вот в настоящее время перед лицом святого собрания стою я, Олан, гипербореец, пришедший сюда, чтобы исполнить твой приказ.

"Прекрасно и еще раз прекрасно, подтвердил Первосвященник. Теперь говори нам о других".

— Из имени и из Слова, произнесенных при начале мира чуть слышным голосом, вырывается бесчисленное множество жизней — один только Господь мог бы определить их число. Каждая оживленная при помощи божественной частицы сущность получает свой особый характер; в творчестве, которое длится от начала времен. Господь, в беспредельности своей силы неутомимо разнообразит свои творения: во всей вселенной нет двух одинаковых звезд, также и на нашей земле не найти двух вполне подобных между собой былинок. Долг существа, одаренного чистым гением Авена[xli], состоит в том чтобы вернуть его к его первобытной чистоте, чтобы из суммы всех Авенов восстановилась прежняя гармония, нарушенная некогда железной необходимостью при прохождении души через круг преобразований! Но несмотря на то, что всякая жизнь исходит от Бога, всякое благо от истины, все же без некоторой свободы в человеческом царстве не могла бы существовать никакая сила; пользуясь слепотой творений, этой свободой питается все противоположное Божеству. Благодаря этому посвященные в знание могли спуститься из достигнутого ими сферы Гвинфида в целях помочь своим невежественным братьям. Чтобы познать все, я перестрадал все, прошел через каждую форму жизни, научился отличать добро от зла; я исчерпал всю ненависть, насладился любовью: доверь мне миссию, за которой я пришел к тебе, Учитель, я ожидаю.

Когда юноша окончил свою речь, над его челом загорелся яркий свет и несколько секунд блистал как серебристая звезда.

"Знамение" — прошептал Верховный Жрец с простотою. Все члены собрания в благоговении склонили головы. Минуты шли, долгие как часы.

"Чтобы исполнить миссию, к опасностям которой ты имеешь полное право стремиться, сказал наконец Первосвященник, ты должен одолеть Стражей Порога. Власть их огромна и они используют все свои силы, чтобы преградить тебе путь. Да поможет тебе сила твоей души сломить их жестокие козни; они раскинут тебе сеть обольщения. Против их нежности вооружись еще надежнее, чем против их свирепости — нежность их коварна... Не забывай следующего: бежать, значит — погибнуть и так вперед, только вперед!

Верховный Жрец замолчал, испытывая мысль стремящегося к Свету. Заметив это, Олан воскликнул:

— Учитель благословенный, продолжай, ничто не страшит меня так, как твое молчание!

Тогда Верховный Жрец поднялся со своего трона, который, описав четверть круга, раскрыл зияющее отверстие в мрачное подземелье, откуда вырывался резкий, пронизывающий душу ветер. Юноша взирал на это без удивления. Нагнувшись, Первосвященник поднял меч Олана и подавая ему, сказал: ^и

"Вооружись снова своим мечем, он тебе будет необходим по крайней мере на первых ступенях твоего исполненного опасностями странствия".

Олан стоял в немом изумлении, не протягивая своей руки.

— Учитель, я не понимаю, чуть слышно проговорил Олан, разве властвующие над элементами, кого я должен победить, страшатся оружия.

Верховный Жрец улыбнулся, угадывая подавляемое возмущение своего собеседника. Но, продолжая настаивать:

"Конечно нет, враги не смутятся перед оружием — хитростью человека — которое они и помогли ему изобрести, но меч в руках воина перед лицом неосязаемого врага наполняет мужеством его сердце. Возьми, говорю тебе".

Лицо Олана покрылось глубокой грустью. С оттенком горечи он тихо произнес:

— Учитель, если ты сомневаешься в моей верности, то как разрешаешь ты мне вступить на путь, усеянный опасностями, где меня ждет роковой бесполезный для твоих великих целей конец! Отбрось скорее это ненужное железо и не задерживай меня долее!

Непреклонный юноша приблизился к мрачной пропасти.

Откинув меч. Верховный Жрец раскрыл Олану свои объятия и долго прижимал его к груди:

— Итак ступай, — сказал он, наши светлые пожелания и сердечный восторг будут с тобою. Ступай и победи! Прости.

Б миг переступил Олан за порог подземелья; заняв свое прежнее место, трон, Верховный Жрец надолго закрыл собою его вход.

Непроницаемый мрак и тишина. Олан протягивал вперед руки, но напрасно. Мерными шагами, ощущая незначительную покатость, подвигался он по скользкой и сырой земле. Удивление его было огромно: он приготовился к шуму, к ужасным и непонятным видениям, к подобиям нападений и вдруг — ничего. Это мертвое молчание смущало его и понадобилось все напряжение его могучей воли, чтобы не считать его более тягостным, чем самая ужасная битва. Уже порядочно долго шел он с вытянутыми вперед руками, ежеминутно надеясь упереться в какую-нибудь поверхность, но при каждой новой попытке встречался лишь с пустотой. Что же представляла из себя эта немая и недоступная для исследования бездна? Он боролся с этим возникавшем в его уме вопросом и чувствовал, что мысль рисует ему возможность отступления. Неужели ом слабеет с самых первых шагов? Ответив себе веселим взрывом смеха, он продолжал продвигаться вперед. Но эхо не отозвалось на его смех, который он сам едва расслышал: звуки не слетали с его уст, а тотчас замирали, как бы задушенные этой странной атмосферой. Отданный во всласть ужасам мрака и безмолвия безостановочно проделал он свой путь. Как долго он вел? Этого бы определить он не мог. Эта борьба с небытием казалась ему отвратительной и в сердце его уже созревало возмущение, как вдруг он задел головой за что-то твердое и холодное. После долгих осторожных ощупываний, он понял, что дошел до узкого входа в пещеру и такую низкую, что войти в не и продолжать свой путь он мог только согнувшись. Теперь он чувствовал себя почти счастливым; наконец он избавился от пустоты. Вскоре он убедился, что подземелье, по которому он шел, постепенно все суживается: ему пришлось встать на колени, а затем и двигаться ползком по трубе, где тело его едва могло протиснуться. Неожиданно ударился он головой о препятствие, закрывшее и этот безвоздушный, тесный рукав. Отступление для него закрыто и нет возможности продвинуться вперед; неужели он бесславно погибнет в этой презренной могиле!

Но тотчас же изгнал он сомнение, показавшееся ему оскорблением сердечной чистоты своих наставников жрецов. Размышляя о своем жалком положении он почувствовал, что ему не хватаем воздуха и что он все чаще и чаще дышит. Тогда, собрав свои последние силы, он надавил руками на препятствие, которое, подавшись, пропустило струю свежего воздуха; Олан стал жадно его вдыхать. Повторив свое усилие, помогая на этот раз и головой, он наконец сдвинул остановившую его тяжелую каменную глыбу. В один миг очутился он на ногах посреди просторного слабо освещенного темно-красными лучами грота. Счастливый сознанием, что глаза его снова видят и что он может пользоваться своими онемевшими членами, он медленно потянулся, испытывая еще неизвестное доселе им блаженство. Весь отдавшись радости своего освобождения, Олан совершеннее не заметил стоящее перед ним, ростом с берцовую оленью кость маленькое существо с фосфорически блестящими глазками. Увидав его, он тотчас же наклонился, чтобы разглядеть его поближе, мысленно спрашивая себя: кто это может быть?

Тогда гном, для которого мысли звучали как слова, тоненьким голоском явственно произнес:

— Я Владыка сверкающих металлов и драгоценных камней и все мне подвластно в этом подземном царстве, где встречаю тебя с изумлением. Но все же я знаю, что ты не желаешь мне зла, в силу чего я готов служить тебе! Этот грет хранит такое количество сокровищ, о котором не смели мечтать самые могущественные цари земли. Все это будет принадлежать тебе, если ты согласишься разделить со мной мою неизменную тоску. Смотри!

При этих словах гнома стоны грота загорелись с такой яркостью, что казалось все звезды с небесной тверди переселились в эту обитель ночи. Целый каскад света, алмазов, изумруды, сапфиры, топазы, рубины, гранаты, аметисты, целая гамма блистающих камней сверкала вокруг очарованного Олана. В восторге созерцал он это волшебство, затем овладев собою, сказал:

"Конечно, по доброте сердца я хотел бы исполнить твое желание, но долг призывает меня в иные, лежащие далеко за пределами твоего призрачного царства страны. Если же разрешишь мне в ожидании рассвета устроиться на ночлег в одном из уголков твоего грота — то это все, что ты можешь для меня сделать".

— Ладно, с неудовольствием проворчал карлик, ложись на эту груду сухих листьев, а я буду оберегать твой покой. Снова настал мрак. Олан погрузился в сои.

При своем пробуждении юноша стал подвигаться ощупью вдоль стены грета, где он и не замедлил найти выход. Небо было серо и в воздухе чувствовался леденящий холод.Во все стороны перед ним, сколько хватало зрения, раскинулась грозно клокотавшая водная пелена. Свет дня был так бледен, что нельзя было определить заря это или вечерние сумерки. На прибрежном песке стояла лодка, утлое суденышко баз мачт и без парусов, с единым прикрепленным сзади для управления веслом. Столкнув лодку и пустив ее по волне, Олан устроился в ней и глубоко задумался. Где находился он? Среда сумрачного океана или, быть может, он плыл по одному из величественных Северных озер?

Ничто не давало ему на это ответа. Волны бурлили вокруг него, вздымались все выше и выше, с бешенством потрясая его ладью, которую он, несмотря на всю силу рук своих, едва удерживал в равновесии. С его залитой брызгами одежды струилась вода. С непостижимой быстротой удалялся он от берега и вскоре совсем потерял его на вида, так что глаз его нигде не различал ничего кроме водного пространства. Наконец, побежденная натиском урагана, лодка его опрокинулась. Олан слыл за самого неутомимого пловца из обитателей острова Эликеойи и приключение это тем менее смутило его, что бешенный шквал сменился тишиною. Он плыл долго, долго, но нигде не видно было и признаков земли. Юноше стало казаться, что вода делается все плотнее и все более и более сопротивляется его усилиям; он чувствовал необычайные опутывающие его прикосновения и какие-то тяжелые объятия парализовали его и без того застывшие от холода члены; мысль его также работала с трудом, в ушах жестоко звенело; потеряв сознание он быстро пошел ко дну.

Воля Слана была способна к необыкновенному напряжению и обморок, в который он впал, длился не более мгновения. Придя в себя он понял, что лишен возможности двигаться к что находится в подводном царстве, где резвятся шаловливые золотоволосые дочери Онюава. К живописным позам этих сплетающихся между собой морских русалок, как бы принимая участие в игре, при соединялись бесчисленные стаи золотых и серебряных рыбок, трепет водорослей и радужный блеск зоофитов и вея эта картина была озарена таинственным светом невидимой луны. Страдное сомнение охватило душу юного героя: неужели он стал добычей этих коварных элементалок?... Только что испытанный им звон в удах превратился теперь в какую-то раздражающую и сладостную музыку. Вполне владея своим сознанием, он прекрасно знал, что” то не сон, а действительность. Не будучи в силах сдвинуться с места, продолжая стоять на дне, но все же существуя, он силился нарушить магические чары. Мало-помалу он стал овладевать своими членами и в то же время пение приближавшихся сирен становилось все громче и они пытались захватить его в свой страстный хоровод. Самая ближняя уже касалась его, стараясь прильнуть к его губам, когда, получив наконец свободу движений, он сделал порывистый взмах, который и избавил его от таинственного очарования; он был спасен; ноги его ступали по безлюдному песчаному берегу.

Но здесь глазам его представилось величественное и страшное зрелище:

пожираемый огнем густой лес пролагал перед ним огненную дорогу. Трава и кустарники разбрасывали всюду свои дымящиеся остатки, а деревья всех возрастов, как бы жестоко страдая, извивались и скручивались, спасаясь от огненных языков. Первое, пришедшее Олану на ум, было мыслью, что пожарище обсушит его тело к его измокшую одежду; широкая просека прорезала лес; он без страха продел по ней. Весь воздух был наполнен воплями обезумевших животных и треском падающих стволов. Дышать бело почти нечем, жар стоял невыносимый и юноша был принужден бежать, чтобы скорей вырваться из этого ада. Некоторое время он еще предохранял себе лицо и голову мокрыми полотнищами своей одежда, но быстро высыхая, ткань накалялась и все тело его покрылось мучительными ожогами. От головокружительного бега у него захватило дыхание, а граница огненной печи все отступала перед его неестественно широко раскрытыми глазами. Неужели поколеблется его воля? Нет, никогда! Он собрал все свое мужество, чтобы не сдаваться... Напрасная попытка, силы оставили его, в изнеможении едва дыша, упал он на землю...

На мягком коже из моха Олан возвращался к жизни. Незаметно касаясь, легкие как сонные грезы руки покрывали все его тело целительным бальзамом. Не сохраняя от жестокого нападения огня ничего кроме пренебрежительного воспоминания, рассматривал он своих чудесных слуг, чуткая предупредительность которых скорее тревожила его, чем услаждала. Действительно это были очень странные существа: нельзя даже было сказать, что они обладают телом, до того подвижны были их расплывчатая и переливающие всеми цветами формы.

Неизменными в их вечно изменяющейся личности были только глаза. Они представляли собою два маленьких, раскаленных и неподвижных шарика и исходящего от них блеска достаточно было, чтобы наполнить светом весь грот, по которому они сновали во все стороны. Обратив внимание на ласкающие заботы и на торопливую услужливость своих лукавых хозяев и отдав себе главное отчет в том, что он слишком поддается соблазну праздной и роскошной жизни, дитя жрецов решил без промедления двинуться в путь. Все старания удержать его и все мольбы прекрасных саламандр были напрасны: он быстро покинул их!

За стенами грота его встретило голубое небо, бледный день северной зимы, холодный, но чистый воздух и свобода. Вся эта жизнь опьяняла Олана; он чувствовал себя счастливым и как ему казалось уде освобожденным, но спокойствие его было нарушено представшим перед ним как видение и не принадлежащим этому миру существом. Высокий, прекрасный как Бог, с легким, стройным в своей прозрачности станом, с трепещущими за плечами крыльями, вывел дух из своей воздушной колеснице нечто в роде повозки без колес.

— Кто ты? — опросил его дитя жрецов.

"Я один из стражей порога, который ты желаешь переступить; моя сфера воздух и теперь ты должен победить его. Но не страшись, ты уже выполнил самую трудную работу. Как чистый, освобожденный из царства смерти огонь, вознесешься ты со мною на встречу своей благородной судьбе, Ты мудрый из мудрых, а я твой смиренный раб приветствую тебя!". Таков был ответ небесного гонца.

— Прекрати свои хвалебные речи; если бы я заслуживал их, то, конечно, не шел бы по пути испытаний. Хотя я и вернулся в круг земной ограниченности, но дух мой не совершенно утратил способность вспоминать прошлое. Путь, на котором я теперь стою, был уже пройден мною в одной из прежних жизней. Зачем должен я возвращаться к пережитым уже некогда испытаниям, когда я спешу выполнить священную миссию, к которой стремится моя душа?

— Но убежден ли ты, что вышел победителем из испытаний, которым подвергаешься и ныне? И если в своем смирении ты отвергаешь мою хвалу, то не говорить ли оно тебе о возможности какой либо забытой тобою в далеком прошлом ошибке?

Олан склонил голову; тень горделивого самомнения подстерегая его чувства, витала вокруг него.

— Успокойся, продолжал дух, когда преодолеешь последнюю преграду, тебе сообщат то, о чем я должен еще молчать. Сидя рядом на воздушной колеснице, оба собеседника стали плавно отделяться от земли. В задумчивости глядел Олан на застилавшуюся под ними картину; бледнея, очертания всех предметов постепенно ускользали от его взора; но созерцание его было непродолжительно — они уже приближались к линии облаков, и вокруг обоих странников стал собираться легкий туман, окутавший их в конце концов непроницаемой пеленою* Тогда сверхземному зрению Олана раскрылась иная картина. Вокруг него носились гигантских размеров свирепые и ужасные чудовища, разевавшие свои алчные и ненасытные пасти. От столкновения этих отвратительных масс рождались сверкающая пламенными стрелами молния и раздавались громкие раскаты грома. Вскоре взорам их предстало иное зрелище: опьяненные своей жестокостью толпы людей кидались друг на друга, размахивая оружием, разрубая головы, разрывая тела на части. Они казались безумными в этой смертоносной и бесконечной схватке, где пораженные возрождались с тем, чтобы снова и с еще большим бешенством ринуться на врага. Затем он увидел нечистые забавы, порочное наслаждение, животные бытия. Исполненный отвращения Олан стал молить:

"Бежим!"

— Зачем бежать, спросил руководитель. То что отвратительно тебе сегодня, тем некогда ты упивался. Эта кипящая в своем неистовстве материя созидает лучшую жизнь; она послушна Закону, чьей властью на протяжении веков самая неизменная форса перерабатывается в высшие сущности. Посмотри теперь на эту толпу глупых и пустых существ: все их мечты сводятся к тому, чтобы хоть на мгновение войти в общение с людьми; ты прошел и через это? Опечаленный Олан уже не смотрел, руководитель его продолжал:

— Выкинь из сердца бесполезное сожаление, посмотри вот на этих: они стремились к различным высоким целям, но у них не хватило мужества дойти до конца. Они здесь снова берутся за невыполненную на земле работу. В их судьбе нет ничего скорбного. Все души, которые ты видел, не сумели достигнуть Блаженного Царства и рано или поздно, по воле взвесившего их дела закона должны вернуться на землю?

Этот одежный шар, на который устремлено твое внимание- это небесное зеркало светлой Коридвен, это луна во множестве видов. Там в бессознательной непорочности бесчисленные сущности ожидают, чтобы божественный взор, оплодотворив подательницу душ, призвал их к неизбежному вступлению на путь земного бытия. Смотри как они, крутясь как снежные хлопья, медленно нисходят подобно бледным блуждающим огням. В споре без колебаний бросятся они в мир борьбы, страданий и печали и закон вовсе не расставляет им коварной западай, как по полагают нечестивцы. Изгнание на вашу землю не есть наказание, также как и благодать свыше не есть прощение;

изливаясь она продолжает всегда и всегда быть делом присносущной справедливости.

— Теперь, дорогой друг, позволь мне простится с тобой; я не смею преступить за черту, проложенную для обитателей воздуха колесницей Царицы неба. Пламенная, горящая перед нами зона отмечает вход в Царство Живых.

Не успел дух договорить “тих слов, как Олан выбросился за борт воздушной повозки. Избавленный от своей тяжести он несся на пылающих волна? вдыхая в себя тонкие и нежные ароматы, питавшие и тем возбуждавшие к жизни все его существо. Ему казалось, что его необычайно утонченные чувства были способны к безграничному проникновению; сердце его было преисполнено нежности, дух его обнимал вселенную. Все кругом него было радостно, все сплеталось в причудливые сочетания, переливало множеством цветов и этот немой разговор был для него понятен. Ни с чем несравнимые по красоте звуки наполняли пространство и он видел, что эти мелодии дают жизнь бесчисленному множеству творений. Отовсюду звучало Слово Бога и мириады созданий встречали его хвалебным гимном!

— Величественный контраст! Вдали, вращаясь вокруг своего сияющего Владыки; звездные земли казалась ничтожными пузырьками, отлетавшими от конца соломинки, в которую дуют детские дудки; здесь же, не поддаваясь измерению, все двигалось в бесконечности. Восторг охватил Олана: в сфере, где он проносился он мог читать историю всех созданий, всех времен, всех теогонии и всего бытия также свободно, как если бы то было начертано на скале:

Неведомый голос сказал ему:

— Друг, тут нечему удивляться. Разве ты не знаешь, что распустившись мысль уже не угасает; слово произнесенное однажды звучит целую вечность При звуке “того голоса Олан овладел собою.

— Скажи, ты, удостоивший предупредить меня, что “то за океан чистого света, где ни одно движение, ни самый легкий трепет не выдает присутствия жизни? Быть может это мир, о котором говорят наши Учителя, повествуя о сфере вечной Юности? Как рвется туда моя душа! Голос отвечал:

— То что поражает твои взоры именуется завесой мира без форм, туда не может проникнуть ни одно существо, пока не отбросит своей телесной и своей астральной оболочек, пока не освободится от всякой флюидической или материальной внешности. В “той лучезарной сфере пребывают души, стоящей на высшей ступени чистоты, какую только можно достичь в сердце нашей солнечней системы. Находясь в непрерывном и абсолютном единении, получают они жизнь из мирового источника и вобрав ее в себя, тотчас же распределяют по всем землям от самой ближней до самой дальней, принадлежащим к Царству того, кого вы люди зовете Бель-Эоль. Если ты считаешь для себя возможным отказаться от своей благородной миссии, то лиги вперед; когда жрецы станут искать тебя на пути испытаний, то они поднимут твой труп; если же нет, возвращайся назад, к атому нет препятствий.

Последние порывы зимнего ветра разогнали серые тучи. День радостно раскрыл свои объятия победно восходящему солнцу, зачарованная природа сбрасывала свой серебристый саван; в ожидающих ветвях, посылая улыбки страждущим сердцам, резвилась проказница весна. Молодая травка покрыла землю своим ковром; среди блеска нежной первой зелени распускались цветы подснежника “Опоясанная серебром светлая листва березы казалась соперничала с темным одеянием сосен и с их гранатной корой, а невидимая рука в ветвях высоких буков, кленов и дубов развертывала листья причудливых узоров, торопясь сплести гигантам их величественные свода*

Среди стой волшебной обстановки гиперборейской весны очутился Олан, бесприютный, погруженный в думы скиталец.

Сидя на берегу бурного ручейка, с шумом несущего свои чистые води по каменистому ложу, он размышлял о своем странном полете в заоблачные сферы” Он решительно не знал ни сколько прошло времени с его ухода из родительского дома, ни в какой стране он находился и что это был за прелестный и по-видимому необитаемый уголок* Что предпринять, куда направиться? Почувствовав вследствие их неразрешимости всю бесплодность подобных вопросов, он снова погрузился в раздумье.

Нарушивший тишину шорох прервал его мечты. Из соседней чащи, раздвигая руками ветки” вышла девушка и остановилась подле Олана, взирая на кого с благоговением. Высокая, о густыми черными волосами, еще ярче оттенявшими белизну ее и без того белого лица, с беспокойно горящими глубокими глазами, она была царственно прекрасна. Ее стройная и тонкая фигура была искусно задрапирована цельными кусками черной ткани: одна туника, скрещиваясь на груди, была схвачена бронзовой булавкой, другая скреплялась на бедрах при помощи широкого пояса из тоге же металла. Золотая проволока кольцом охватывала верхнюю часть ее обнаженных рук.

При ее появлении юноша поднялся:

— Кто ты и что надо тебе от мены? — воскликнул он с жестом недоверия.

— Подруги зовут меня Иолея и в сердце моем нет злых замыслов. Будь снисходителен к рабе, по глупости нарушившей твое молитвенное созерцание; но сегодня я охраняю этот священный сад и могу требовать, чтобы ты объяснил мне, зачем ты здесь. Впрочем я не стану ничего предпринимать; твое присутствие странно взволновало мое сердце. Вернись на прежнее место у воды и позволь мне несчастней сесть подле тебя.

Олан подчинился желанию своей неожиданной собеседницы. У него не было выбора; как бы ни была велика опасность, он должен был преодолеть ее. Мысль бежать от соблазна даже и не приходила ему в голову; как ни была прекрасна смутившая его покой, он был уверен в победе. После некоторого молчания он сказал:

— Трое имя, твой вид, словом все заставляет меня думать, что ты дитя чужой для меня страны. Разве я нахожусь так далеко от Эликсайи?

— Эликсайя? — опросила Иолея, — в первый раз слышу такое название. Земля, по которой ты вступаешь принадлежит к богатствам Готтонов, а это обнесенное оградой месте составляет часть многочисленных владений их жриц, к внешнему ордену которых принадлежу и я. Я родилась в Фессалии. Мой вдовый отец брал меня малютку с собой в свои опасные путешествия и в поисках за амброй завез меня в эту страну. Здесь он и умер, и сострадательные женщины взяли меня на воспитание, чтобы посвятить религии. Но к чему скрывать, ваши бесконечно снежные покровы не охладили в моих жилах огня, которым воспламенила Афродита мой народ.

Олан скушал ее теперь с большим вниманием, стараясь проникнуть взором в глубины этого непросветленного сознания. Но безмолвный допрос его был совершенно иначе истолкован юной обольстительницей. Выхватив свою булавку небрежным жестом, она обнажила свою упругую атласную грудь. Наблюдая тайком, она казалась погруженной в созерцание своей драгоценной игрушки с трехгранным стержнем в три пальца длиною, с головкой перевитой на подобие ветвей креста четырьмя спиралями, догоняющих друг друга змейками.

Олан продолжал наблюдать за искусительницей, но все же, даже тайно не могла она уловить в его чертах и малейшего признака волнения или смущения. Ей стало ясно, что она совершила промах, выставив бесполезно на показ свою нецеломудренную душу. Не.смея поднять глаза на своего победителя и краснея от стыда, она стала приводить в порядок свою одежду.

Наконец он заговорил:

— Послушай, не стыдись своего поражения: будь я уязвим одной твоей красы было бы достаточно, чтобы обеспечить тебе победу. Под молодой внешностью я скрываю глубоко зрелую душу: в многочисленных существованиях исчерпал я чашу человеческих страстей. От этих неизбежных испытаний в памяти моей сохранилась лишь горечь сожаления. Наши Учителя могли освободить тебя от ненужной задачи, избавь и меня от бесцельного искуса, в котором моим уже давно разбитым чувствам не пришлось даже защищаться,. Прощай, Иолея, рель твоя окончена, мне же давно пора снова в путь.

— Нет, о нет! — воскликнула Иолея с отчаянием в голосе, и одним прыжком опередив Олана, очутилась она на узкой, убегавшей в неведомую даль дорожке.

— Послушай, — продолжала “на умоляюще, загораживая ему проход, вчера, когда стадо известно, что ищущий света идет к нам, чтобы следовать по пути испытания, судьба избрала меня для встречи с тобою. Увидев тебя, я забыла все преподанные мне наставления, так как полюбила тебя безумно. Поверь, я не обманываю тебя — слова мои истинны. Я чувствую, что таинственная связь соединяет меня с тобою:! не покидай меня, я буду твоею слугою, твоим верным псом, пусть сердце твое возьмет верх над разумом. Жить без тебя я не в силах!

— Не задерживай меня, — спокойно сказал Олан, — тысячи существ, страдающие в темноте неведения, ожидают от моего пришествия немного света. Ведь ты не захочешь, чтобы они были принесены в жертву твоему неумолимому эгоизму.

— Да погибнет все существующее, да погибнут небо и земля” если это необходимо, линь бы твои уста ответили не пламя моих поцелуев!

— Посторонись, дай мне дорогу, не принуждай меня к насилию; дорогу, говор) тебе, дорогу!

— Бели так, то ступай, — воскликнула обезумевшая девушка, — только не иначе, как переступив через мой труп! Искаженная ужасной судорогой, она упала бездыханная поперек дороги, вонзив себе булавку под левую грудь.

Все это совершилось так быстро, ото Олан не имел возможности удержать ее. Он стоял” склонившись над трупом, делом рук своих, как он полагал, и опрашивал себя, какой поступок в прошлом привел его к этому несчастию, поколебавшему даже его твердость.

Позади его раздался властный голос и голос этот сказал ему:

— Почему ты не продолжаешь твоего пути!? Ты победил и дорога по-прежнему открыта перед тобою. Ничто более в этих местах не властно задержать тебя. Покинь усопшую, мы обеспечиваем ей пышнее погребение” а костер ускорить освобождение ее как вполне юной души. Слышишь ли ты меня? Или, быть может” теперь ты в свою очередь полюбил ее? — Эти последние слова прозвучали с горькой иронией. Очнувшись Олан выпрямился и стал разглядывать говорившую. Это была высокая женщина с холодным выражением лица, в черном одеянии и с серебряным полумесяцем на отливающих сединой волосах. Он воскликнул:

— Кто ты, имевшая власть перегородить мне путь этой страшной трагедией, в ту самую минуту, когда исполненный сострадания, жажду я принести себя в жертву человечеству? Да, я люблю это дитя, как я люблю тебя, как я люблю все существа, за благо которых готов заплатить своею кровью. И я страдаю и негодую при мысли о преступлении, которого можно было избежать. Знаю, что для воина жизнь — пустая игрушка, которую можно прервать в угоду человеческой прихоти. Но ты, страх святилища! Или ты чудовище, и обязанности жрицы вытравили из твоего сердца и последнюю каплю сострадания.

— Я- спокойная невозмутимость, — презрительно произнесла жрица.

— Сбросив наземь показавшееся ей непосильным бремя, Иолея только воспользовалась разрешенным нашими законами правом.

— Право человека ниже права Того, Кто управляет мирами. Каждое существо оживляется божественной искрой и один Бог в праве уничтожить создание рук своих.

— Теософия твоя прекрасна, но она не подходит к требованиям времени. Достигнув самого высокого положения в кругу наших жриц, я являюсь наивысшей жертвой у ног сокрытой под завесом богини. Все склоняются передо мною. К моим словам, как к вещим прорицаниям, прислушивается и смиренный пахарь, и опьяненный победами воин, и гордый властелин. Я читаю во мраке прошлого и могу сказать тебе о славе и бедствиях, которые снидут в мир при свете грядущей зори. Известны мне и твои перевоплощения: также знаю и прошлое жизни “той Нолей, чье холодеющее тело лежит перед нами теперь. Выслушай мой краткий рассказ. Много веков назад опьяненный чувственностью грубы солдат избрал юную, кроткую служительницу алтаря предметом своих страстных исканий. Обрученная Небесному Жениху, девица без гнева отвергла искательства воина. Однажды в уединенной тиши лесов, где она молилась, на нее слабую напал ее преследователь и, встретив отчаянное сопротивление, всадил ей свое смертоносное оружие в сердце.

Олан дрожал от негодования.

— А низкий убийца? — спросил он.

— Та, чей печальный конец оплакиваешь ты. Рука жрицу указала на мертвую.

— А юная девственница?

— Это — ты. Олан был потрясен. Жрица продолжала:

— Теперь ты видишь, что я была права, о презрением взирая на твой гнев* И сожаления твои были напрасны. Покинь эти места, долг призывает тебя в иные далекие страны.

Олан опустился на колени подле Нолей, казалось она покойно спала. Он оказал:

— Вспоминая о тебе, несчастная душа, отныне буду вспоминать лишь жертву; я был причиной твоих страданий” я же и утешу тебя. Непоправимых падений не существует. Когда ты выйдешь из оцепенения, в котором удерживает тебя твой земной поступок, услышь мой охраняющий голос; ем будет о тобой и проведет тебя в Царство Води®.

— Уходи, Олан, уходи скорее, — настаивала жрица. — Твое милосердие в этом старом закаленном собственными усилиями сердце пробуждает чувства, которые я считала не век угасшими; долг же запрещает мне быть сострадальной. Верь мне, не пробил еще чае милосердия и только страх и тайна способны сдерживать дикую толпу наших, едва вышедших из младенчества народов!

— Женщина, милосердие всегда уместно! Вели бы не знающие плача глаза твои могли проронить слезу, те ома принесла бы больше блага твоему народу, чем все кровавые, оскверняющие ваши мистерии жертвы.

Олан быстро удалился.

Воздух был наполнен невыразительным гулом. Неясные голоса, бряцание оружия, ритмический топот медленно двигающейся конницы. Взойдя на гребень зеленеющего холма, опустившись на густую траву и задумчиво подперев голову руками, Олан наблюдал за неожиданным для неге зрелищем. Непрерывной вереницей, сливаясь с беспредельной далью, шли старательно выровненные сомкнутые колонны. За толпой всадников, окружавших блистающие знамена, горящие, как жар на яркому солнце, отражающем свои лучи в отточенных мечах и разноцветных причудливых латах, шли плотней массой вооруженные дротиками богатыри-пехотинцы.

Глядя издали, можно было подумать, что движется мол одой, закованный в сверкающее железо лес. За ними тянулись ряда пеших воинов с грозного вида топорами, потом их сменили стрелки, еще далее тяжелые снаряженные в бой колесницы* От времени до времени огромные трубы поднимали над этим морем голов свои кривые медные вей и выбрасывали из себя хриплые звуки • Колонны все продолжали двигаться смущая своим парадным видом Олана, который спрашивал себя, что все это могло значить, и отыскивал главами вождя этой бесконечных легионеров.

Тогда, стараясь по возможности быть мягким, громой голос отвечал:

— Избранник судьбы, да возрадуется твое сердце. Тебе надлежит стать во главе “того множества воинов, число которых я имев власть увеличить в 10” в 100 раз. Видишь ли ты у подножия холма этого великолепного скакуна? От человека, который его держит, ты получишь лучшее в мире оружие. Но одному знаку твоей руки соберутся покерные твоему слову военачальники. Глава этой непобедимей силы, ты завоюешь страну Сарматов, ты покорить себе весь мир. Твой путь усею я победами и слава твоя затмит всякую иную славу.

В порыве гордого негодования дитя жрецов воскликнул:

— Кто ты, дерзающий говорить мне о. битвах? Сын короля, я бросил меч, чтобы стать достойным примести свету и истину детям ада, в котором мы живем. Отвечай же мне, кто ты?

— Я — Дух земли! Я — строитель жизни и мне надлежит то созидать, те разрушать. Разве страдание и неведение, претив чего из сожаления к людям возрастает твоя непорочная душа, не являются неизбежным следствием вашего нисхождения в эту страну искупления? Тем белее, что благодеяния мои в широкой мере возмещают мои жестокости. Питаясь трупами и кровью” я изливаю изобилие, расточаю богатства и наслаждения и люди единогласно признают во мне благодетельное и милостивое божество!

— Скажи лучше, что в целях самосохранения, насыщая гордостью и ложью свей плотоядный эгоизм, ты извлекаешь выгоду из поклонения Тому, чьим жалким рабом едва смеешь назваться.

— Синтез всего, что думает и действует на земном шаре; неужели пожертвую я своей прекрасною судьбою ради презренного сострадания, к которому ты стремишься, упоенный мечтой принести помощь ничтожным существованиям? В страхе, чтобы не настал конец моему царству, только ко мне одному возносят люди моления и мыл курильниц. Зло, которое ты приписываешь мне, ничтожно по сравнению с милостями, изливаемыми мною на твоих собратьев. Ты сомневаешься? Смотри!

Теперь долина была усеяна храмами и дворцами. Поднимаясь по склонам, грузно придавливали они вершины холмов своими мощными.рядами, вознеся к небесной лазури красу своего необычного зодчества. При виде этого величественного проявления власти человека над грубой материей, Олан почувствовал себя смущенным. Только жалкой лачужкой и можно было назвать царственное жилище королей, его предков по сравнению с этим великолепием. Раздражающая нервы еще невиданная им растительность разбегалась во все® стороны, образуя аллеи и парки, опьяняющие своей волшебной красотой. Десятки бассейнов самых причудливых очертаний хранили кристальные воды и насыщали воздух одурманивающими ароматами. Среди этой сказочной обстановки медленно разгуливала нарядная толпа мужчин, женщин и детей, утонченно наслаждаясь изысканной праздностью. Все богатство, доступное воображению” было здесь на лице: многоцветный мрамор, драгоценные камни, редкие металлы, пышные ткани. В самом центре* властвуя над этим феерическим городом, на тяжелом из коринфской меди величественном цоколе, извивающемся у ее ног на подобие змеи, стояла гигантская богиня из чистого золота.

В увлечении Олан поддался очарованию развернувшейся перед ним картины, не в ту минуту, когда дух земли уже втайне праздновал свою победу, он овладел собою:

— Но ты молчишь, — сказал он, — о том труде, слезах и криках скорби и проклятиях, ценою которых создалось это тщеславное великолепие?

Зачем молчишь ты об источнике, где почерпаешь ту беспечную негу, которой усыпляешь обитателей твоих дворцов и храмов?.. Напрасная надежда, ты не уловишь меня в свои сети и тебе более не удастся мешать выполнению моей священней миссии. Твой мрачный дух стремится разлучить людей с Бегом, но артист, заставляющий своим дыханием вечно звучать небесные струны арфы, пожелал чтобы его песнь любви разливалась по миру и могла быть услышана и в самых затерянных его уголках, чтобы ты не заселял земли исключительно коршунами и волками!

— Безумный, ты хочешь соперничать со мной! Мне стоит раскрыться под твоими ногами и на бесконечные века будешь ты погребен в бездонной глубине моего чрева.

— Я не знаю страха и если в силу закона моего рождения та и можешь овладеть моей телесной одеждой, то душа моя для тебя не доступна.

Раздался ужасный, сокрушающий всю природу хохот; из недр нагроможденных одна на другую туч засверкала молния, послышались удары грома, заколебалась готовая заступиться почва. День угас, настала ночь, черная, мрачная ночь!

Не вообразимая усталость давила Олану сердце. Упавши на землю, вытянув в непроницаемом мраке руки, он все же хотел двинуться вперед, но члены его отказались от повиновения. В душе возникло терзающее сомнение, усиленное жестокой мукой, так как ему казалось, что навязчивый образ Иолеи неотступно витает подле него. По прошествии томительно долгих часов слабый свет забрезжил на горизонте: во все стороны раскинула заря свои нежные” украшенные обрывками радуги ласки. Как победитель вредоносных чар поднялся Олан с земли. Он уже приготовился пуститься в путь сквозь лишенную растительности долину, как вдруг у видел, что на встречу ему медленно подвигалась светлая группа жрецов со своим идущим немного впереди Духовным Вождем. При атом неожиданном зрелище, отбросив сразу все тревожившие его мысли. юноша в раскаянии воскликнул:

— Учитель, о мой Учитель, простишь ли ты мне минуты сомнений и мои низкие падения? Говори, молю тебя, говори.

Своим нежным и спокойным голосом Первосвященник сказал:

— Теперь, когда мы вое пришли сюда, так далеко от Эликсойи, чтобы приветствовать в тебе мистического героя ты не должен осуждать себя. На пути испытаний, по которому мы в страхе следовали за тобой, много раз твое мужество и сила духа внушали нам благоговейное чувство. Спустившись в царство ограничения, от которого ты сейчас освободишься навсегда, тебе пришлось нести тяжкое бремя забвения твоего лучезарного прошлого. Приподнимая для тебя край завесы, волчица лишь исполняла мой приказ. Она сказала тебе правду, ты не повинен в смерти Иолеи; но без смущения можешь ты вспоминать о порыве страдания к ее печальной судьбе; если твое отречение не

освободило тебя от свойств твоей касты, то это значит, что они тебе еще нужны, Не без причины выбирает Господь своих послов из рыцарской среда.

Во время этих слов Верховного Жреца ослепительный свет окутал всю фигуру Плана; вокруг его божественно прекрасной головы плавало лучистое эфирное облачко: из таинственно раскрытых глаз изливался свидетельствующий о пробуждении Света вечного знания. Первосвященник продолжал:

— Иди, сын мой, неси помощь страдающим, избавь бедное человечество от неведения и будь спасителем своих братьев!.. Твои современники оценят и благословят твое присутствие, потомство почти забудет твое имя. Но что до этого, если все, что исчезает из памяти людей имеет свое прибежище в памяти божественной!..

Из недр Востока, как бы приветствуя нового избранника, поднималось сверкающее солнце. Один из жрецов набросил на плечо Олану волчью шкуру, другой передал ему ареру певца, ареру, на которой каждая из пяти струн властвует над одной из пяти сил материального мира. После чего властитель порога смело вступил на путь Любви.

Дата добавления: 2015-10-24