Слова благодарности 23 страница

— Холмы живут, — сказал костлявый со своим похожим на кудахтанье, пугающим смешком.

Здоровяк в ответ на это замечание лишь весело фыркнул.

— Куда мы идём? — спросил я едва видимых в ночи спутников, в отличие от которых почти светился во тьме в своём белом смокинге.

— В нужное место, — ответил большой. — Не беспокойтесь, мы скоро прибудем.

Я мало что видел, но тем не менее знал, что мы приближаемся к воде. Пятно света время от времени выхватывало из темноты узловатые колени мангровых деревьев, а иногда я слышал плеск. Это лягушки при нашем приближении прыгали в воду. Даже запахи вокруг меня стали иными. В заметно повлажневшем воздухе запахло илом.

Через несколько минут я учуял дым и услышал невнятный говор. Прошагав ещё немного, мы вышли из тьмы леса на освещённую поляну. На поляне полыхал костёр, а вокруг огня сидела примерно дюжина мужчин и женщин, среди которых находился и доктор Даймент. По кругу ходила пара бутылок, как мне показалось, рома, а в воздухе попахивало спиртом. Когда языки пламени вздымались чуть выше, я видел отблеск воды.

Заметив меня, Даймент поднялся на ноги. Его примеру последовали и другие члены бизанго. Доктор меня обнял и, отступив на расстояние вытянутой руки, произнёс:

— Вы выглядите просто великолепно.

Он улыбнулся, и его зубы блеснули в свете костра. Все остальные по очереди заключили меня в объятия, произнося при этом слова приветствия. Мне казалось, что моё второе «я», покинув бренное тело, взирает на эту картину откуда-то сверху. Я как бы со стороны видел группу сидящих вокруг костра счастливых людей и их вождя, верхнюю губу которого откусил зомби. Из леса выходит человек в белом смокинге, чтобы влиться в их общество. Всё это было похоже на картину в художественной галерее Коркорана или в Национальном музее. Это творение кисти неизвестного художника девятнадцатого века могло быть названо «Инициация вуду», настолько экзотично выглядела бы изображённая на полотне группа людей.

Моё сердце время от времени сбивалось с ритма, а предательский голосок не уставал повторять: Что ты делаешь?

После всех объятий и поклонов у меня слегка задрожали ноги, и поэтому я страшно возрадовался, получив предложение от Даймента занять место с ним рядом. Мои проводники также влились в общую группу. Бутылки рома двинулись по кругу в обе стороны. На этот раз, когда наступала моя очередь, я выпивал как можно больше, что встречалось всеми присутствующими с огромным энтузиазмом. Через несколько минут я понял, что большинство членов бизанго уже успели изрядно набраться. По прошествии некоторого времени Даймент поднял руку, и шум вокруг костра немедленно стих. Доктор повернулся ко мне, возложил ладонь на моё плечо и спросил:

— Готов ли ты, Алекс?

Я молча кивнул, хотя мне хотелось сказать: «Давай-ка побыстрее покончим с этим делом».

Мой приятель-здоровяк раздал всем факелы. Это были бамбуковые палки с намотанной на них ветошью. Все члены бизанго по очереди запалили факелы от пламени костра, после чего мы двинулись в путь, всё больше и больше углубляясь в болото. Нам приходилось то и дело нырять под нависающие ветви, вглядываясь под ноги, чтобы не споткнуться о выступающие корни. Жужжание насекомых превратилось в рёв, и я воздал хвалу «лесной прогулке», держащей всех этих кровопийц на некоторой дистанции от потенциальной жертвы.

— Хо! — воскликнул человек, возглавлявший нашу цепочку, и через минуту я, обойдя вслед за Дайментом толстенное дерево, оказался на очередной поляне. В середине поляны из земли под углом торчал массивный деревянный крест. Неподалёку от креста находилась свежевырытая могила, рядом с которой стоял сосновый гроб.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать увиденное. А осознав, я инстинктивно отступил на шаг. Мой импульсивный порыв был встречен всеобщим смехом.

Даймент взглянул на меня, и его ужасающая улыбка только усугубила моё волнение.

— Ты должен верить, мой друг, — сказал он.

Эта фраза оказалась своеобразным призывом, и все другие члены бизанго подхватили в унисон с Дайментом:

— Ты должен верить! Ты должен верить!

— И доверять своим братьям и сёстрам.

— Ты должен верить!

— Без веры не будет воскрешения.

— Без веры мы обречены.

— Если у нас нет веры, у нас нет ничего.

— Ты должен верить!

Так продолжалось какое-то время, после чего наступила тишина.

Даймент шлёпнул меня по спине и сказал:

— Не тревожься, друг. Мы скоро тебя выкопаем!

— Что значит «скоро»? — поинтересовался я. — Сразу или…

Даймент весело расхохотался, откинув голову и обнажив все свои зубы.

— Нет, — едва сумел выдавить он, вытирая ладонью выступившие от смеха слезы. — Ты будешь покоиться под землёй всю ночь. Мы же останемся на поверхности, чтобы петь и играть на разных музыкальных инструментах. Мы будем общаться с лоа. Как только взойдёт солнце, твои братья и сёстры выкопают тебя из могилы.

— Аминь!

— О да!

— Покойся в мире.

— Сладких тебе снов.

— Велик наш бог в небесах!

Я судорожно вздохнул. С тех пор как пропали мальчики, я постоянно ввязывался в авантюры, каждый раз все больше удаляясь за пределы разумного. И чего я достиг в итоге? Я стоял в центре болота. Смотрел на открытый гроб. И на мне был белый смокинг.

Я вздохнул ещё раз и вспомнил слова патологоанатома из Лас-Вегаса. Доктор высказал предположение, что Клара Габлер в момент смерти находилась в сосновом ящике — не исключено, что в гробу. Кроме того, медик сказал, что она встретила свою смерть без всякой тревоги и какого-либо сопротивления.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — сказал я. Радостную улыбку на лице Даймента сменило разочарование.

— В таком случае я не смогу вам помочь.

— Надо же, — произнёс мой костлявый друг. — Последний парень позволил себя похоронить только для того, чтобы узнать выигрышный номер! Ну и дерьмо!

— Я сразу понял, — прозвучал чей-то голос, — что у этого шалят нервы, как у того, который…

Даймент поднял руку, и на поляне воцарилась тишина. Я стоял на зелёной лужайке рядом с могилой, и мой немыслимый белый смокинг, казалось, впитывал лунный свет.

— То, что мне предлагают… — промямлил я. — То, что я должен сделать… Стоит ли оно того, что я получу взамен?

— Всё зависит от вас, — с каменным лицом ответил Даймент. Его глаза зловеще поблёскивали в свете факелов. Он выглядел усталым и злым. Толпящиеся вокруг нас члены бизанго о чём-то перешёптывались.

У меня было такое чувство, словно я стою на краю пропасти и готовлюсь прыгнуть в бездну.

— Нет, — покачал головой я, — от меня ничего не зависит. Всё зависит от вас. Вы скажете мне, как отыскать Байрона?

— Ты слишком торопишься, сынок, — усмехнулся доктор. — Всему своя очередь. Этот вопрос должен последовать после, если ты понимаешь, о чём я. Вначале ты должен доказать, что полностью нам доверяешь.

Несмотря на то, что старик ушёл от ответа, его глаза поведали мне очень много. Он смотрел прямо на меня, стараясь удержать мой взгляд. В его глазах я не видел даже намёка на злые намерения.

— Если ты доверишься мне, — сказал он, — я тебе помогу.

И я ему поверил, сам не зная почему.

Слева от меня застучал барабан. Это были редкие тяжёлые удары. Члены бизанго что-то тихо бормотали. Кто-то потягивал ром. Мой костлявый друг кудахтал, а какая-то женщина затянула колыбельную.

Направляясь к гробу, я смотрел себе под ноги. Подойдя к ящику, я сразу, словно боясь передумать, в него улёгся. Вся толпа склонилась надо мной. Краем глаза я видел, как гигант поднял с земли крышку. И закрыл глаза. Да, я определённо свихнулся!

— Алекс! — выкрикнул Даймент, и мои глаза мгновенно открылись.

Он смотрел прямо на меня, за его спиной стояли трое мужчин с крышкой гроба в руках. Даймент брызнул мне в лицо какую-то жидкость. Жидкость была холодной, но капли тем не менее обжигали кожу. Неужели тетродотоксин?! Мне показалось, что у меня немеют губы.

— Постойте! — крикнул я, пытаясь сесть. Но чьи-то сильные руки нежно уложили меня обратно в гроб. Чьё-то чистое сопрано затянуло песню «Удивительное милосердие». Меня охватил панический ужас. «Неужели это похоронная песнь? — спросил я себя и тут же ответил: — Да, это — похороны. Они хоронят меня».

— Верь мне, — произнёс Даймент, и крышка гроба со стуком легла на своё место.

Я зажмурился и подумал: «Может быть, меня загипнотизировали? Ведь именно так навсегда исчезают люди!»

Я чувствовал близость дерева над лицом, и моё сердце бешено стучало где-то в горле. «Может быть, они выпустят меня прямо сейчас, — в какой-то момент подумал я. — Может, я уже все им доказал, и…»

Но мои слабые надежды не оправдались, и я изо всех сил старался подавить панику, когда в крышку гроба стали заколачивать гвозди. Мне безумно хотелось подняться, но я понимал, что не смогу этого сделать. В голове роились самые разные мысли. К чему всё это? Какая в этом необходимость? Если это имитация похорон, то зачем прибивать крышку? И такими большими гвоздями! Я их видел, прежде чем улечься в гроб. С какой стати мне приготовили совершенно новый гроб? Почему они не используют одну и ту же домовину, если этот обряд совершается регулярно? Да потому, что этот гроб останется здесь навсегда. В этом болоте, скорее всего, множество заживо похороненных людей.

Это был на удивление громкий, оглушающий стук. Каждый удар молотка вызывал лёгкое головокружение. Кроме того, мне казалось — и я изо всех сил старался держать голову как можно дальше от крышки, — что гвозди могут пробить дерево и вонзиться в меня. Они начали прибивать крышку у изголовья, затем спустились к ногам, после чего снова поднялись к голове. Когда человек, забивавший гвозди, переходил к другой точке, до меня доносились удары барабана и пение.

И вот он снова принимался колотить молотком. Грохот стоял невыносимый. Мне хотелось заткнуть уши, но я знал, что не смогу поднять руки. Гроб был слишком узким.

Я подсчитывал количество вбитых гвоздей. Пока их было одиннадцать. Не слишком ли много?

Какой громкий звук!

Я с трудом переносил грохот, но всё-таки сумел его пережить. Когда шум прекратился, я, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что бормочу молитву. Бормочу бессознательно, снова и снова повторяя «Отче наш», как набор бессмысленных слов. Я — человек, в принципе, не религиозный, и молитва в этом случае была с моей стороны лишь дешёвым, спасительным трюком. Я находился в каком-то трансе. «Мне не следует сейчас молиться, — подумал я, — если я этого никогда не делаю в обычной жизни». Мне казалось, что я беру взаймы нечто такое, что брать не следовало.

Отченашижеесинанебесахдасвятитсяимятвое…

Я никак не мог остановиться.

Даприидетцарствиетвоедабудетволятвояяконанебесииназемлихлебнашнасущныйдаждьнамднесь.

Мне казалось, что, если я смогу прочитать молитву достаточно быстро и достаточно точно и если между словами не будет никаких пауз, со мной не случится ничего плохого.

Иоставьнамдолгинашиякожеимыоставляемдолжникамнашиминеввоеинасвоискушениеиизбавьотлукавого…

Не переврал ли я слова? Мне показалось, что переврал, и я начал снова:

Отченашижеесинанебесах…

Гроб покачнулся, я уловил запах пластика, и из отверстия в крышке, точно над моим лицом, высунулась трубка или нечто похожее на трубку. Дыры этой я раньше не заметил, что меня сильно удивило. «Вот видишь, твои молитвы услышаны», — произнёс в моей голове чей-то голос.

Я не имел возможности нащупать отверстие, я его не видел, но запах пластика говорил, что оно есть, и это подтверждало лёгкое дуновение прохладного воздуха. С некоторым усилием я приподнял голову, захватил трубку губами и глубоко вздохнул.

Когда забивали гвозди, моё тело было напряжено до предела. Когда же я понял, что могу дышать, мышцы начали понемногу расслабляться. Однако меня тут же начала бить сильнейшая дрожь. Гроб подняли, а охвативший меня судорожный спазм до конца ещё не прошёл.

Гроб плыл в воздухе, раскачиваясь во все стороны. Я слышал голоса и выкрики, но смысла слов уловить не мог. Затем гроб стали опускать. Вначале спуск шёл медленно, но когда до дна могилы оставалось фута два, верёвки отпустили. Открытые Ньютоном силы тяготения восторжествовали, я всем телом приложился к крышке гроба и так сильно ударился носом о дыхательную трубку, что не смог удержаться от крика. Я с ужасом подумал, что от этого удара трубка могла выскочить, и, приподняв голову, попытался ухватить её губами. Ура! Дыхательная трубка осталась на месте.

Когда первые комья земли упали на крышку, я снова напрягся, словно они могли пробить доски и меня засыпать.

За первой лопатой последовала вторая. Затем третья, четвёртая…

После этого не осталось ничего. Со мной были только темнота да звук собственного дыхания.

Глава 39

Услышав первый звук, я не понял, сплю я, нахожусь ли в трансе или впал в беспамятство от кислородной недостаточности. Источник звука находился в немыслимой дали. Скорее всего — в Китае. Ничего не значащее для меня глухое царапанье. Действительно, какое значение может иметь происходящее в иной вселенной? Я следил за звуком с равнодушием машины или безразличием монитора, безмолвно фиксирующего в залах музея уровень влажности и температуры, чтобы, накопив данные, передать их неизвестному стражу.

Звук не затихал, и я пришёл к выводу, что его источник находится всё же в моей новой вселенной. Я не знал, как к нему относиться, поскольку приятным этот шум назвать было нельзя.

Однако с его постоянным присутствием приходилось смириться, тем более что скоро мне стало казаться, будто он исходит отовсюду. Впрочем, не могу сказать, что звук занимал все мои мысли. Пять моих чувств были крайне ограничены. Я знал, что под кончиками пальцев присутствует дерево, а у лица — шершавая поверхность пластиковой трубки. Я ничего не видел, а вся гамма запахов сводилась к испарениям тела, сосны и пластика.

Постоянно менялся только звук и очень скоро завладел всем моим вниманием. Через некоторое время мне стало казаться, что источник звука находится в моей голове и я каким-то непостижимым образом сам его произвожу.

И лишь когда лопата ударилась о дерево, я, по-прежнему оставаясь наблюдателем, понял, что всё это происходит как во времени, так и в пространстве. Я сообразил, что металлический предмет ударил по деревянному ящику, в котором заключён я. Эта догадка мгновенно вывела меня из транса.

Я похоронен заживо, и кто-то пытается меня эксгумировать.

В тот же миг меня захлестнула волна страха, и начался приступ клаустрофобии. Я похоронен заживо!

Я с ужасом думал, что тот, кто пытается меня откопать, может бросить своё занятие. Выйдя из транса, я не мог сразу вспомнить, как попал сюда и где это происходит. Что случилось? Землетрясение? Обвал? Нападение террористов? Я знал лишь то, что ничего не вижу, едва дышу и нахожусь в ловушке. Меня охватил очередной приступ паники.

Я попытался закричать, чтобы дать знать спасителю, кем бы тот ни был, что под землёй находится живой человек. Мне хотелось выкрикнуть: «Я — жив! Я — здесь! Только не переставай копать!»

Но всё, что смогло исторгнуть моё пересохшее горло, ничем не напоминало истошный вопль или даже простой крик. Это был, скорее, стон или хрип — настолько тихий, что спаситель наверху просто не мог услышать моего призыва. Казалось, мой голос так ослаб, что не в силах преодолеть звуковой барьер.

И только когда гроб извлекли из земли и сняли крышку — на что ушло очень много времени, — я вспомнил, каким образом оказался похороненным заживо. «Интересно, — думал я, пока эксгумировали моё тело, — сколько времени я провёл в могиле?» Пребывая в гробу, я полностью потерял ориентацию как во времени, так и в пространстве. Я словно утратил свою личность и даже забыл, что меня зовут Алекс Каллахан. Время превратилось в бесконечность. Оказавшись под землёй, я поначалу принялся считать вдохи, загибая пальцы на каждой сотне, но очень скоро сбился со счёта, забыв правильную последовательность цифр. После этого подсчёт окончательно потерял смысл. На некоторое время я, видимо, утратил разум. Я кричал и вертелся в гробу, пытаясь пробить себе путь наверх. Эти бесплодные попытки оставили на моих пальцах кровоточащие ссадины. Я воспользовался болью, чтобы поднять свой дух. Боль означает, что я ещё жив, твердил я себе. Новая максима Декарта: Чувствую боль, значит, существую. Или что-то в этом духе.

Я остро переживал своё исчезновение. Для родителей и Лиз это будет тяжёлый удар. Но больше всего меня тревожила судьба сыновей, потому что я был их последним шансом на спасение. Все остальные, конечно, пытались их найти, но на самом деле считали близнецов мёртвыми. Это соображение позволило мне продержаться ещё какое-то время. Мысли о Шоне и Кевине, воспоминания о связанных с ними событиях, их лица и голоса не позволяли мне окончательно сойти с ума. А затем у меня было видение, и я убедил себя, что оно соответствует действительности. Честно говоря, я и по сей день верю в то, что видение отражало реальную картину.

Каким-то непостижимым образом мой ум сбросил пространственно-временные оковы и перенёс меня в помещение, где раньше мне бывать не приходилось. Мне казалось, что я нахожусь под потолком и смотрю вниз. Мальчики спали на двухъярусной кровати из грубо обработанного дерева. Они были укрыты красными грубошёрстными одеялами. Шон занимал нижний ярус, а Кевин — верхний.

Кевин под моим взглядом вначале пошевелился, а затем повернулся на другой бок. Его рот был полуоткрыт, и я увидел, что два зуба, которые, когда он приехал из Мэна, едва прорезались, почти полностью сформировались. Края зубов были слегка зазубрены (со временем это должно было пройти), и новые резцы, как это часто бывает, казались слишком большими для детского личика. Затем видение исчезло, я, снова оказавшись во тьме, попытался вызвать образ Шона. Мне это удалось, и я увидел его на рождественском празднестве у родителей Лиз в тот момент, когда он узрел под ёлкой новый велосипед.

После этого я пережил коллапс воли. Даймент похоронил меня заживо. Он — друг Бодро. Если мне показалось, что его взгляд что-то обещает, то я всего лишь выдал желаемое за действительное. «Интересно, — мрачно думал я, — сумеет ли Пинки найти мою могилу?»

После этого я вступил в следующую фазу. Моя судьба перестала меня интересовать. И, как мне кажется, именно поэтому я и смог выжить. Я капитулировал и вообще перестал думать. Это было бесполезно, поскольку убогие мысли, повторяясь, кружились бесконечным водоворотом. «А что будет, если я повернусь на другой бок? Смогу я повернуться?» И так далее и тому подобное.

Капитулировав, я даже испытал облегчение. Я бросил считать, перестал думать о боли, положил конец размышлениям о Шоне и Кевине и оставил все надежды. Я отказался от мысли, что Алекс Каллахан может играть какую-то роль в этой вселенной. Одним словом, я вообще перестал думать.

Скрипа выдираемых гвоздей, который, будь я в рассудке, должен был показаться мне сладчайшей музыкой, я почти не слышал. Когда подняли крышку, яркий свет ослепил меня, и я инстинктивно зажмурился. Чьи-то руки подхватили меня под мышки и помогли сесть.

— Главное, спокойствие, — сказал кто-то. — Открывать глаза пока не надо. Пусть свет пробивается через опущенные веки.

Ещё кто-то поднёс к моим губам бумажный стаканчик с водой, и я опустошил его одним огромным глотком. Затем я попытался поднять руку к лицу, чтобы утереть губы, но рука тряслась так сильно, что мне это не удалось. Я сумел лишь слегка ударить себя по физиономии.

— Всё будет о'кей, — прозвучал знакомый голос (я не сразу сообразил, что это — Даймент). — Ничего плохого с тобой не случилось. Разве я не говорил тебе с самого начала, что ты просто должен нам доверять? Тело не любит оставаться надолго в одном положении. Но ты, как я и обещал, скоро будешь в полном порядке. Отбрось тревоги, и наш мир скажет тебе: «Добро пожаловать, брат».

Мне дали ещё воды. Ничего более вкусного пить мне никогда не доводилось. Это был живительный эликсир. Влажный воздух нежно ласкал кожу, а мерцающие солнечные лучи, просвечивая через смежённые веки, создавали неповторимые образы. После столь долгого пребывания во тьме эти узоры казались мне восхитительными.

— Ты стал другим человеком. Пережил второе рождение. Мы поможем тебе встать.

Чьи-то сильные руки подхватили меня и поставили на ноги.

— Открой глаза, Алекс. Открой совсем немного. Вот так. Теперь ещё чуть-чуть. А теперь ступи на землю.

Мир казался мне тёмно-серым — каким он бывает на снятых с передержкой фотографиях. Однако я видел достаточно, чтобы шагнуть из гроба на землю.

— О да! — произнёс женский голос.

— Теперь он — один из нас! — подхватил другой.

Эти голоса звучали для меня сладкой музыкой. Восстав из могилы, я радовался всему, что меня окружало. Влажный, ласкающий кожу воздух, солнце, шелест листьев под ветром, пыль… Все заставляло меня трепетать от восторга. Я даже прослезился, и это были слёзы облегчения и радости.

— О да! Теперь он видит мир!

На земле, справа от себя, я увидел сложный символ, начертанный при помощи белого порошка. Символ показался мне кружевным и необыкновенно красивым.

— Это называется веве, — сказал Даймент, проследив за моим взглядом. — Помогает вызвать лоа.

Он наклонился и кончиками пальцев смешал рисунок с пылью.

Тем временем члены бизанго сносили в одно место флаги и барабаны и складывали в мусорные мешки пустые бутылки, пластиковые тарелки и бумажные стаканы. Лица некоторых из них были покрыты белым порошком. Эти члены бизанго выглядели усталыми, словно тоже провели трудную ночь.

— Тот, в кого вселяется лоа, не знает ночного покоя, — пояснил Даймент, снова прочитав мои мысли. — Этих людей начинает трясти, они падают на землю, а затем пускаются в пляс. Мы все очень устали, и только ты сумел отдохнуть, — закончил он и разразился своим пугающим смехом.

* * *

Я сидел в маленьком, окружённом бетонными стенами внутреннем дворике на плетённом из листьев пальмы и уже расползающемся кресле. Это, с позволения сказать, патио скрывалось за зданием, в котором постоянно обитал Даймент. Обитель доктора являла собой бетонный блок, где вся обстановка состояла из служившей столом кабельной катушки и пары рахитичных стульев. Справа от дома находились загоны для скота или курятники, сооружённые из скреплённых лианами стволов бамбука. В одном из них сидела пёстрая курица, а остальные стояли пустыми. Курица сидела совершенно неподвижно, и если бы не живые, блестящие глаза, то её можно было бы принять за чучело.

Я переоделся в свою одежду и позвонил Пинки из «БМВ», чтобы сообщить, что жив и здоров. Теперь я ждал, когда Даймент выйдет на воздух. Я ненавижу ожидание, но в тот момент не испытывал ни малейшего нетерпения. Ночь, проведённая в гробу под землёй, кардинальным образом изменила моё умонастроение. Сказать, что я полностью «переродился», было бы преувеличением, но ощущал себя отдохнувшим и полным жизненных сил. Я совсем забыл о присущей мне нетерпеливости и раздражении, которое всегда испытывал, думая, что кто-то пытается давить на меня. Увидев в бреду сыновей, я даже несколько воспрянул духом. Это видение укрепило мою веру в то, что мальчики живы.

* * *

— Ты знаешь, почему я согласился тебе помочь? — спросил Даймент спустя полчаса. Старик выглядел неважно. Вид у него был утомлённый. Под постоянно слезящимися глазами появились большие мешки, а взгляд стал каким-то пустым.

— Нет.

— Из-за близнецов. Ты ищешь своих детей, а они — близнецы. Только поэтому. В противном случае я остался бы сварливым стариком, не желающим жертвовать полноценным ночным сном. Дело в том, что для вуду близнецы имеют особое значение. Над лоа, которые являются духами, управляющими всем миром, всеми живыми и мёртвыми, — над всеми ими стоят Марасса, — сказал он, сопроводив свои слова торжественным наклоном головы.

— Марасса?

— Да. Они близнецы. По их воле идут дожди. Они создают растения, из которых готовят целебные снадобья. Эти двое в одном символизируют мир, каким он должен быть. Обеспечивают равновесие между землёй и небом, огнём и водой, живыми и мёртвыми.

— Близнецы?

— Именно так, — ласково произнёс Даймент. — И эти близнецы не всегда ведут себя дружелюбно. Вовсе нет. Иногда они сердятся. Испытывают зависть. Бывает и так, что равновесие, которое они призваны поддерживать, нарушается. Но по вуду близнецы в семье играют огромную роль. Они, — он сделал паузу, подыскивая слово, — напоминают о таинстве. И тебе придётся проводить с ними особый ритуал, если ты их найдёшь. Обещай, что сделаешь это.

— Ритуал?

— Да, празднество в их честь. Каждый год. Слушай меня внимательно. Каждый год. Очень подходящим для этого является Рождество. Но ритуал должен проводиться отдельно от празднования Рождества. Так что это не лучший выбор. Вторым подходящим днём является четвёртое января.

— Но это…

Он поднял руку, не дав мне закончить.

— Третьим подходящим днём может быть Пасха. А вернее, предшествующий ей день. Если ты забудешь провести церемонию, твой дом посетит несчастье.

— Никаких проблем, — пожал я плечами. — Мы всегда отмечаем этот день. Парни родились как раз четвёртого января.

Это его изумило. Почти испугало.

— Ты ниспослан мне богами, и теперь я могу служить Марасса.

Доктор закрыл глаза, перекрестился и уронил голову на грудь. Когда он снова открыл глаза, у него был такой усталый взгляд, что я спросил, не хочет ли он отдохнуть.

— Мне надо вернуть машину. Я могу приехать позднее.

— Нет, нет, нет, нет, — произнёс он и провёл ладонью по лицу. — Я прямо сейчас скажу тебе всё, что знаю о Байроне. Мне о нём кое-что известно. И можно надеяться… — Он слегка развёл в стороны руки. — И будем надеяться, что это тебе поможет.

Настроение у меня упало. Было непохоже, что он владеет какой-то серьёзной информацией о том, где сейчас обретается Бодро.

Нашу беседу прервало появление босоногой женщины в длинном выцветшем платье. Она почтительно приветствовала Даймента и при этом заметно нервничала. В руках женщина держала белого петуха. Птица была связана так, что не могла трепыхаться. Даймент отвесил мне лёгкий поклон и поднялся. Он поднял у птицы крылья и распушил в некоторых местах перья. Петух заклокотал и, глядя на Даймента, задёргал головой так, что его красный гребешок стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Годится, — одобрил Даймент и велел женщине посадить птицу в ближайший пустой курятник. Оказавшись взаперти, петух пронзительно заорал и так энергично захлопал крыльями, что во все стороны полетели пух и перья. Женщина закрыла клетку, вставив веточку в образованные лианами петли.

— Наша подруга доставила птицу, чтобы я принёс её в жертву, — пояснил Даймент, когда женщина удалилась. — Она придёт позже. Ты явился ко мне первым.

— Ты собираешься принести его в жертву? — спросил я.

Пока Даймент не заговорил о жертвоприношении, я думал, что курица находится здесь, чтобы нести яйца, а петух выступает в роли… не знаю… ну, скажем… домашнего любимца.

— И тебе это не нравится, — сказал Даймент.

Он был, конечно, прав, но я сделал вид, что дальнейшая судьба петуха меня не волнует.

— Ты считаешь это примитивным. Разве не так?

— Вроде того, — вынужденно согласился я.

— Жертвоприношение — суть любого культа и любого вероисповедания. Так было во все времена. Бог или боги создали мир и одарили тебя жизнью. Чтя Бога, ты выполняешь особый ритуал и возвращаешь ему одно из его творений. Ты даришь ему чью-то жизнь, дабы умиротворить его.

Иногда нам всем приходится переживать трудные времена. Случаются засухи, или начинает болеть скот. Но и в этом случае в жертву должно приноситься только здоровое, без каких-либо изъянов животное. В трудные времена пожертвовать здоровым животным очень сложно. Но ведь все мы нуждаемся в помощи лоа именно в трудные времена. Не так ли?

— Я понимаю, что ты хочешь этим сказать, но…

Даймент остановил меня резким движением руки и положил ладонь мне на плечо:

— Ты христианин?

— Ну, в некотором роде да.

— Неужели ты не понимаешь, что вся христианская вера строится на жертвоприношении? Бог вначале требует от Авраама принести в жертву сына Исаака, но затем смягчается и соглашается на ягнёнка. Он готов принять вместо Исаака агнца. Но тем не менее забирает жизнь. Нет, Бог не требует от Авраама жизни сына, но он требует это от себя. Он приносит в жертву своего единственного сына, позволив ему умереть на кресте, под палящим солнцем. Он проливает кровь собственного сына, отнимает у него жизнь. И Иисус заранее знает о своей участи. Разве не говорит он во время Тайной вечери: «Сие есть тело моё, а сие есть кровь моя»? В этом суть причащения. Разве это не жертвоприношение? Вы едите тело Иисуса и пьёте его кровь.

— Ты прав, — согласился я. — Ты абсолютно прав. Но…

— Ты по-прежнему считаешь, что убийство цыплёнка говорит о нашей отсталости, не так ли? Если так, то ответь: как можно уважать жизнь, не уважая смерти? Ты видишь во мне лишь кровожадного монстра, обожающего проливать кровь. Разве не так?

Дата добавления: 2015-10-24