Начальник полиции Берлина др. Бернхард Вайсс

Уже при самом запрете полицейское управление превысило свои полномочия очевидным способом. Это вынесло запрет для Берлина и для провинции Бранденбург, несмотря на то, что оно, по крайней мере, не имело никакого права выносить какие-то решения, касающиеся Бранденбурга. Начальник полиции мог в лучшем случае запретить партию в Берлине; и если в обосновании говорилось о том, что партия была виновна в уголовно-правовых правонарушениях, то и в этом случае, даже при условии, что это обвинение соответствовало фактам, запрет партии был законным только тогда, если дальнейшее существование партии непосредственно угрожало общественному спокойствию и безопасности.

Однако это вовсе не принималось в расчет всерьез. Наши члены партии были атакованы политическими противниками и оборонялись. Они воспользовались при этом для себя самым примитивным правом, которое полагается каждому гражданину, правом самообороны. Наши люди никогда не были агрессорами, а всегда только атакованными. Нигде нельзя было сказать об эксцессах на нашей стороне. Мы пользовались грубой силой только тогда, когда защищали нашу жизнь и наше здоровье.

Кроме того, не было приведено и ни одного доказательства, что сама партия призывала к такому поведению или брала на себя ответственность за это; то, что каждый член партии защищался, когда это было необходимо, это просто разумелось само собой, и практически не имело ничего общего с партией самой по себе. Полицай-президиум, пожалуй, тоже вполне осознавал хрупкость и несостоятельность своей юридической аргументации при обосновании запрета. Мы сразу подали жалобу против запрета в верховном президиуме и в дальнейшем при высшем административном земельном суде. Но процесс по поводу запрета вследствие того, что полицай-президиум постоянно просил отсрочки для получения необходимого материала, тянулся в течение долгих лет и принял решение только тогда, когда запрет давно был снова отменен. Высший административный земельный суд земли подыскивал тогда ясную юридическую формулировку, которая оказалось бы уничтожающей, вероятно, для полицай-президиума, заявив, что сроки не были соблюдены и отсутствовала необходимая активная легитимация для возражения у жалобщика. Но уже сам факт, что полицай-президиум не смог предоставлять в распоряжение суда необходимый материал для процесса, был достаточным доказательством того, что запрет представлял собой партийный акт и имел очень мало общего с объективным исполнением служебных обязанностей.

Пока что, однако, этот запрет реализовывался против нас со всеми возможными издевательствами. Они намеревались полностью воспрепятствовать общественной деятельности партии и путем разрушения организации лишить ее также последних финансовых средств. Тогда мы еще не владели в Берлине партийной прессой. Пропагандистская работа движения состояла почти исключительно в проведении массовых собраний. Даже при самом широком толковании параграфов нельзя было запретить, чтобы в столице Империи под каким-либо именем кто-то агитировал за какое-либо мировоззрение. Все-таки была возможность созывать под другим именем собрания, на которых говорилось о национал-социализме. В первое время мы также пробовали это, скоро, однако, полицай-президиум приготовился к контрудару и запретил каждое собрание от случая к случаю под предлогом, что оно мешало бы общественному спокойствию и безопасности и его следует рассматривать как продолжение запрещенной организации.

Это был очевидный произвол; но, все же, это не промахнулось мимо цели. Теперь невозможно было вообще публично обсуждать само понятие национал-социализм; полиция сразу вмешивалась, если о нем хотя бы издалека заходил разговор.

Наша следующая попытка была направлена на то, чтобы позволить говорить, по крайней мере, нашим сидящим в парламенте депутатам перед берлинскими избирателями. Мне лично вскоре был назначен общий запрет публичных выступлений. На моем месте теперь выступал целый ряд парламентских представителей партии. Созывались массовые собрания, на которых говорили наши депутаты. Там занимали определенную позицию относительно актуальных вопросов политики и, естественно, не упускали возможности заклеймить методы преследования НСДАП берлинской полицией.

Запрет публичных выступлений нанес лично мне исключительно тяжелый удар. У меня не было никакой другой возможности поддерживать необходимый контакт с моими товарищами по партии. У нас еще не было прессы, где я мог бы агитировать пером. Все собрания, на которых я хотел говорить, запрещались. Если депутаты должны были выступать на наших собраниях, в последний момент на них тоже очень часто налагались запреты, и верный партийный коллектив вследствие этого приводился в постоянно растущую ярость и возмущение.

Не столько то, что нас преследовали, сколько то, как именно и какими методами движение подавлялось и избивалось дубинками, вызывало в наших рядах настроение ненависти и гнева, что давало повод для самых больших опасений. Полицай-президиум, похоже, находил для себя удовольствие в запретах наших собраний всегда только в последний момент, очевидно, в прозрачном намерении лишить партию возможности своевременно уведомлять посетителей собрания о запрете. Большей частью сотни и тысячи отправлялись тогда в путь и наталкивались в помещении для собраний только на запертые двери и твердое оцепление полицейских.

Это облегчало оплачиваемым шпионам и провокаторам подстрекать безрассудные и лишенные руководителей массы и подталкивать их к применению физической силы против полиции и политически инакомыслящих. Большей частью тогда от возмущенных человеческих масс отделялись маленькие группы, которые искали свое политическое удовольствие в том, чтобы двигаться на Курфюрстендамм и давать волю своей ярости пощечинами и порой избиениями случайных безобидных пешеходов с еврейской внешностью.

Разумеется, это давало повод прессе самым демагогическим образом обвинять в этом партию, которая была запрещена и поэтому не имела никакой возможности хоть как-то повлиять на массы своих приверженцев. Среди общественности эхом разносились шум и крики евреев, которым якобы угрожала опасность. Во всей стране стремились создать впечатление, как будто бы посреди самого глубокого мира в Берлине каждый вечер устраивались погромы еврейского населения, как будто у НСДАП был тайный центр, систематически организовывавший такие эксцессы.

«Прекратить беспорядки на Курфюрстендамм!

Едва ли можно согласиться с тем, что хулиганства национал-социалистов на Курфюрстендамм станут привычным развлечением этих молодчиков. Берлинский запад принадлежит к представительным районам Берлина, его дискредитация в форме таких отвратительных, мерзких сцен создает Берлину самую дурную славу. Так как полиции теперь достаточно известно пристрастие носителей свастики к Курфюрстендамм, то она должна принимать решительные меры там не только после уже произошедших выходок, а проводить соответствующие меры уже заранее, в каждый день скандальных национал-социалистических собраний».

Дата добавления: 2015-10-24