Глава двадцать седьмая. Так уж издавна ведется в мире: если война, то и великое переселение народов

Так уж издавна ведется в мире: если война, то и великое переселение народов…

Места в поезде, идущем из Москвы на Украину, брались с боем. Спешили в свои части, полечившись в столичных госпиталях, командиры и красноармейцы. Не чаяли поскорее вернуться домой с вестью радостной или не очень многочисленные ходоки. Кто-то ехал на хлебную Украину менять вещи на продукты, кто-то надеялся отыскать там давно пропавшую родню, кому-то просто не сиделось на месте. Ну и, само собой, мешочники – небывалое, порожденное гражданской войной сообщество торговцев, курсирующих по задыхающимся стальным магистралям с одной, старой, как мир, целью: где-то подешевле купить, где-то подороже продать. Сколько бы на них облав ни устраивалось, какие бы препоны на их пути ни вставали – через все прорывались, с налета захватывая места в пассажирских вагонах и теплушках, вскарабкиваясь на крыши, на тормозные площадки, на тендеры сипящих от усталости паровозов…

И тем удивительнее, что в одном из вагонов идущего на юг поезда, где в каждое купе набилось по десятку, а то и больше пассажиров, где люди заполнили даже проходы, где обладатель багажной полки мог считать себя счастливым человеком, – тем непонятнее, возмутительнее, что в первом от тамбура купе этого вагона разместилось двое молодых людей. Заняв купе еще до подачи поезда на посадку, они заперли изнутри дверь и ехали, не отзываясь на стук и угрозы, на просьбы и проклятия. Лишь однажды, когда распаренный, огромного роста мешочник, громогласно пообещав высадить дверь и, зверея, уже начал примеряться к ней могучим плечом, дверь внезапно распахнулась, и в потный лоб мешочника уткнулся, будто принюхиваясь, черный ствол револьвера. Молодой светловолосый человек посмотрел на оцепеневшего детину, на прочий донельзя распаленный люд и тихо, внушительно пообещал:

– Если еще кто-нибудь сунется, пристрелю! – И с тем, захлопнув дверь, скрылся. Толпа рассосалась в надежде на удачу где-нибудь в другом месте. За дверью загадочного купе опять воцарилась тишина.

А ехали в загадочном купе Сергей Сазонов и Микки Уваров. Конечной целью их совместного, начатого в Москве пути был Крым, где Микки предстояло доложить барону Врангелю о своем походе в Петроград и передать ему, помимо материнского письма, официальное предложение Советской власти об обмене краскома Павла Андреевича Кольцова на двух пленных генералов. Сазонову поручалось обеспечить скорейшую доставку Уварова в Крым и подстраховку его от каких-либо неожиданностей, нежелательных случайностей.

В Харьков они добрались к исходу вторых суток. Попав в шумный людской водоворот вокзала, Сазонов сразу понял, что самостоятельно им отсюда не уехать. Выручило предписание, выданное Всероссийской чрезвычайной комиссией.

Начальник линейного отдела ЧК, ознакомившись с документом, озабоченно сказал Сазонову:

– Можете не сомневаться, товарищ. Какая помощь нужна?..

И опять они с Уваровым заняли отдельное купе в вагоне поезда, уходящего в сторону Мелитополя… Сазонов, все еще боясь, что граф улучит момент и сбежит, из последних сил боролся со сном. Пока наконец Уваров, глядя на его осунувшееся лицо и покрасневшие глаза, не сказал:

– Ну зачем вы себя мучаете, Сергей Александрович? Во-первых, бежать мне некуда, да и небезопасно. Во-вторых, зачем мне бежать, если мне предстоит возвращение к своим!

– Тоже верно, – поразмыслив, вздохнул Сазонов. Рухнул на полку и проспал как убитый до самого Мелитополя.

Когда за окнами вагона забелели цветущие черешневые сады, Уваров растормошил его:

– Просыпайтесь. Приехали.

В штабе 13‑й армии, куда они пришли с вокзала, их проводили в Особый отдел. Ознакомившись с предписанием Сазонова, начальник Особого отдела эстонец Линк, высокий, худой пожилой человек, отправился по кабинетам разыскивать еще вчера прибывшего в штаб армии командира полка Короткова, который обеспечивал охрану восточного участка Азовского побережья.

Вернувшись в кабинет вместе с Коротковым, Линк, кивнув на гостей, сказал, певуче протягивая гласные:

– Это вот – товарищи из ВЧК. Это – товарищ Сазонов, а это… тоже… Будем вот… товарищей с твоего участка переправлять в Крым.

– Надо так надо! – отчеканил в ответ Коротков – молодцеватый, весь затянутый скрипящими ремнями.

На Мелитопольщине села в большинстве своем назывались по именам их основателей: Акимовка, Федоровка, Калиновка, Ефремовка, Кирилловка. Штаб полка Короткова находился в Ефремовке. Их доставили туда на штабном автомобиле.

В селе аккуратные, чистенькие хаты тонули в белой кипени цветущих черешневых садов. Сазонову и Уварову отвели для постоя комнату в доме деревенского лавочника – внизу была лавка, а наверху – жилые помещения. С наслаждением помывшись ледяной колодезной водой, отряхнув дорожную пыль, они пошли на окраину села, в штаб.

Уварова Сазонов оставил во дворе, а сам поднялся на крыльцо и вошел в горницу. Коротков прохаживался босыми ногами по тряпичным цветастым половикам и диктовал приказ по полку:

– «Пользуясь затишьем на вверенном мне участке, – звенел его отточенный командирский голос, – приказываю во всех ротах проводить учебу по военному делу, необходимую для успешной победы как над оставшимися, так и над будущими врагами мирового коммунизма…» – Увидев вошедшего Сазонова, обрадованно сказал: – А-а, товарищ Сазонов! Как устроились? Проходи, гостем будешь! – И вновь обернулся к помощнику, который записывал приказ: – Давай подпишу, и доводи до сведения!

В дверь заглянул вестовой Короткова.

– Товарищ командир… – Он замолчал, нерешительно переступая с ноги на ногу.

– Ну, рожай, чего хотел сказать.

– Там вас сельские мужики требуют, красноармейца нашего привели.

– Что за чертовщина?

Комполка, а следом за ним и Сазонов вышли во двор. Приблизились к гудящей толпе мужиков, в центре которой растерянно стоял молодой щуплый красноармеец с испуганным лицом.

Уваров сидел возле крыльца штаба на скамеечке. Он не встал, чтобы приблизиться к толпе, даже не смотрел в ее сторону. Всем своим видом он словно бы подчеркивал, что его нисколько не интересует чужая жизнь.

– Вот арестовали, ваше высокородие товарищ командир, – по-военному доложил могучий дед с бородой, начинавшейся от самых глаз.

– Отпустить! – рыкнул Коротков. – Как смеет гражданское население арестовывать красных бойцов?

Дед вытянулся, прижал к бокам черные, похожие на корневища векового дуба руки, но голос его оставался твердым:

– Поймали и арестовали, как хлопец этот вроде вора будет…

– Все грядки повытоптали!.. – послышались голоса из толпы. – Спасу от них нет…

– Довольно базара! – приказал Коротков. И сразу же все замолчали. – Ну-ну, говори, дед! Говори, чего хотел сказать.

– Поймал я его счас в огороде, редиску воровал. Спрашиваю: зачем, мол, чужое берешь? А он… Пускай сам скажет!

– Говори! – грозно притопнул Коротков начищенным, в аккуратных латочках сапогом.

– Дак что ж, товарищ командир, – жалобно сказал красноармеец. – У них этого добра много. Как у нас брюквы! А у нас на Вятчине так уж заведено: захочешь брюквы – бери. Я думал, и у них так же…

– Видите, сам признался, что вор! – радостно сказал старик.

– Ты, дед, помолчи пока! – строго проговорил Коротков и опять прикрикнул на бойца: – Кто у тебя взводный?

– Омельченко.

– Скажи Омельченке, что я приказал всыпать тебе… три наряда вне очереди! Иди, выполняй приказ!

С облегчением переводя дыхание, красноармеец рванулся из круга.

– Ну а вы, товарищи крестьяне, чего стоите? – Коротков спрашивал сдержанно, но лицо его побледнело.

Сазонов видел, как на лице комполка напряженно пульсирует жилка.

– Да ведь нам как теперь считать, ваше высокородие товарищ командир? – помявшись, спросил старик. – Что ж нам, хозяевам, надеяться, что не будет больше этих безобразиев, или как?

– Хо-зя-ева! – с нескрываемой злостью произнес комполка. – Разорил он тебя? – Шагнул к старику. – Хо-зя-ева! – повторил. – Да он же на морозе лютом вырос. На щах пустых! Он, может, раз в жизни и попробовал эту вашу паршивую редиску. Жалко вам стало? А когда он в бой пойдет? Когда его кишки на колючую проволоку намотаются и он умирать за вашу трудовую свободу будет, вы его молодую жизнь пожалеете? Ни хрена вы, кроме добра своего, не жалеете! Хозяева!..

Он повернулся спиной к толпе, которая тут же раздалась, распалась, двинулась со двора.

Коротков, скосив глазом, проводил до ворот въедливого старика, окруженного сельчанами, взял за руку Сазонова.

– Я, конечно, веду работу, – сказал он Сазонову, – подтягиваю дисциплину в ротах. Мне этих людей в бой вести. – Зло пообещал: – И поведу! Знаешь, как зовут нас белые? Ванек – вот они как нас зовут. – Он обернулся по сторонам, поискал глазами и увидел сидящего возле штаба на скамейке Уварова. И, словно специально к нему обращаясь, пообещал: – Уж погодите, покажет еще вам Ванек, где раки зимуют! Вот обучу пополнение всему, чего сам знаю, и разнесут они вдрызг офицерье! – Успокаиваясь, помолчал немного и затем спросил: – Сам-то ты из каких будешь, товарищ Сазонов?

– Я, в общем-то, недоучившийся студент, – сдержанно ответил Сазонов.

– А тот? – Коротков указал глазами на Уварова. – Что-то сдается мне, будто он не наших кровей…

– Ну, в общем-то, чутье тебе правильно подсказывает, товарищ Коротков. Только этого обсуждать не будем! – твердо сказал Сазонов. – Человек военный, должен понимать.

– Ну-ну! – неопределенно сказал Коротков. – Спрашивать, конечно, не буду. А только странно мне… Насмотрелся я на ихнего брата, на белых офицеров! И порубал их – бож-же ж ты мой! Среди ночи издаля мне белого офицера покажи – враз узнаю. Вот как этого! А спроси меня: почему? – Коротков достал кисет с махоркой, стал сворачивать «козью ножку». Не дождавшись вопроса, насупленно продолжал: – Знаешь, я, божьей милостью, смолоду служу. Всю империалистическую прошел, три Георгия получил. Награды эти хоть и отменены за принадлежностью к старому режиму, да только зря их не давали – это тебе всякий, кто окопы понюхал, скажет… – Он задумчиво курил, стряхивая под ноги пепел. – Н-да. Навоевался, саблей намахался, а замирения с белыми не хочу – сколько тут того Крыма осталось! Вся Россия в наших руках. Вот доколошматим их, в море потопим… Точка, все! Жениться буду, детишков заведу… – Он засмеялся, будто и сам не поверил в сказанное. – Значит, так. Раз дело у вас спешное, в Песчаную едем завтра. Пока отдыхай.

Поздно вечером разбирая постель, Сазонов с удовольствием подумал, что впервые за много дней сможет выспаться разувшись, по-человечески.

– А вы? – спросил он у Уварова. – Что не ложитесь? Я лампу хотел погасить.

– Гасите, гасите, я посумерничаю, – сказал Уваров.

– Слова-то какие: посумерничаю, – как-то по-доброму проворчал Сазонов.

– Нянька у меня так говорила: посумерничаю, почаевничаю…

Сазонов задул лампу. Долго прислушивался к тишине, потом задумчиво сказал:

– Когда забываю, что вы из сиятельных, вы мне даже чем-то нравитесь. Люди как люди… На чем же мы с вами разошлись?

Уваров промолчал.

– На богатстве, – сам себе ответил Сазонов. – Все зло – от денег и неравенства!

…На рассвете их разбудил посыльный. Сазонова срочно вызывали в штаб полка. Там его встретил взъерошенный, невыспавшийся Коротков.

– Все! – выдохнул он. – Накрылась ваша секретная переправа!

– Что же будет? – тревожно спросил Сазонов.

– Что будет? Ничего плохого не будет. Попросили меня доставить вас в Григорьевку. Товарищ из Особого отдела будет там ждать. – Коротков хитровато посмотрел на Сазонова. – Ох, большой ты начальник, Сазонов. По твоему делу из ВЧК шифрограмма.

На длинном трофейном «гарфарде» они выехали из Ефремовки и помчались по пыльной дороге. Уваров молча смотрел вокруг и ни о чем не спрашивал: он отдался во власть судьбы.

– А почему – в Григорьевку? – спросил Сазонов.

– Видишь ли, какое дело, – объяснил Коротков. – Пока нащупаем, как вас теперь в Крым переправить, – пройдет время. Может, три дня, может, пять. В штабе армии решили переправить вас в Крым на аэроплане.

Хранивший до сих пор предельную невозмутимость и спокойствие, Уваров резко обернулся к Короткову:

– На аэроплане?..

Ну, судьба! И впрямь не зря ее изображают с завязанными глазами и с клубком ниток в руках. Такое можно только сослепу навязать, наплутать!.. Чего угодно мог ожидать Уваров, когда его взяли красные близ станции Белоостров, только не этого. Готов был к расстрелу, к тюрьме, но что доведется ему из Совдепии вернуться в белый Крым на аэроплане – к этому он был решительно не готов.

Полетать! С детства недостижимая мечта! Каким странным, искривленным, непостижимым образом надлежит исполниться ей…

Неподалеку от степного села Григорьевка на краю выгона, возле бочек и бочоночков с бензином и маслами, стояло несколько «ньюпоров». Сработанные из дерева, фанеры и перкаля, аэропланы были раскрашены и разрисованы так, будто их специально хотели демаскировать. И только когда автомобиль свернул с дороги на выгон и, приминая траву, подъехал поближе к аэропланам, все увидели, что они вовсе не разукрашены, а просто много раз латаны-перелатаны.

– Ну и ну! – иронично присвистнул Сазонов. – Птички Божии…

К машине подошел уже давно поджидавший их особист из штабарма, коротко представился:

– Васильев. – И спросил у Сазонова: – Ты полетишь?

– Почему я? – сказал Сазонов. – Нас двое. Оба и полетим.

– Погоди! Погоди! – нахмурился Васильев. – Аэроплан-то у нас в наличии один: остальные или в разгоне, или неисправны, ремонта требуют. Значит, кто-то один и полетит… А другого в крайнем случае через несколько дней отправим.

– Но это же невозможно! – отказываясь верить услышанному, воскликнул Сазонов. – Мы должны быть в Крыму вместе!.. Не получается воздухом – черт с ними, вашими аэропланами – значит, надо что-то другое придумать!

Васильев пожал плечами, устало вздохнул:

– Неужели так и не понял, что нету на сегодня в Крым другой дороги? Понимаешь, нету!

Васильев знал, что говорил. Врангель, наводя порядок в армии, побеспокоился, чтобы все пути в белогвардейский Крым были перерезаны, закрыты намертво.

Перекоп и Арабатская стрелка забиты войсками, по берегам Сиваша и Каркинитского залива, на Бакальской косе, вдоль всего побережья – заслоны, дозоры, боевое охранение. А потаенные, известные лишь немногим тропы по коварным сивашским бродам через Бакальские плавни перекрыты, превращены белой контрразведкой в ловушки.

Лишь одна тропа в белогвардейские тылы еще какое-то время сохранялась – через бухту Песчаную. Она долго была надежной, по ней на ту сторону прошло немало товарищей. Но вот вчера и она была раскрыта…

– Летчик вам уже выделен, – сказал Васильев. – Каминский его фамилия. Проверенный, конечно, товарищ, но между прочим, в прошлом офицер. Командир авиаотряда за него ручается. Только я думаю: а кто знает? На земле одно, а в небе… – Он посмотрел в высокое, чистое небо, еще сильнее нахмурился. – Ладно, едем в Григорьевку.

Солнце спускалось к горизонту, когда они въехали в Григорьевку. Замелькали белые хаты под черепицей и крепкие дома, крытые железом, сады и палисадники, церковь… Рядом с машиной по пыльной дороге бежали, неистово крича, белоголовые мальчишки в длинных полотняных рубахах.

Остановились возле добротного кирпичного дома. Сазонов велел Уварову ждать их в машине.

В маленькой, низкой комнатке навстречу им поднялись двое.

– Александр Афанасьевич Ласкин, – указал особист на высокого бритоголового человека в тесноватом кителе. – Начальник авиагруппы.

– Военлет Каминский, – сам представился человек лет тридцати в кожаной куртке с бархатным воротником.

Отличная выправка, четкость движений – все выдавало в нем военного. Был Каминский выше среднего роста, хорошо сложен, с тонким, умным, спокойным лицом. Чувствовалось, что он уверен в себе – свойство людей, хорошо знающих свое дело.

– Не теряя времени, обсудим, что как, – сказал Ласкин.

Сазонов заявил, что лететь необходимо обязательно вдвоем, и опять услышал объяснения, почему это невозможно.

– Полетит мой спутник, – сказал Сазонов, вздохнув.

– Почему же он не здесь? – удивился Васильев. – Надо позвать товарища!

Сазонов не успел ничего сказать – быстро, с недобрым возбуждением заговорил Коротков:

– «Товарищ», «товарищ»!.. Да никакой он не товарищ, а самая что ни на есть контра из буржуев!..

– Так-так-так! Выходит, вместо того чтоб на тот свет, мы его в Крым? – неприязненно поинтересовался начальник авиагруппы.

– Довольно! – решительно сказал Сазонов. – Отправка этого человека обсуждалась в ВЧК.

Готовые разгореться страсти улеглись.

– Хрен с ним. Пускай летит! – сказал начальник авиагруппы. – Давай, Каминский! Докладывай.

Военлет вынул из планшета карту-десятиверстку, разложил ее на столе, сказал ровным голосом:

– Попрошу ближе, товарищи… Прежде всего уточним маршрут. Пойду через Утлюцкий лиман и Сиваш строго на юг. Здесь, между Шубино и станцией Ислам-Терек, где нет населенных пунктов, подходящая равнина. Здесь пассажира и можно высадить…

Сазонов внимательно вгляделся в карту, что-то прикидывая.

– А перелететь линию железной дороги нельзя? Вот эту, Джанкой – Феодосия? И высадить его хотя бы вот здесь. – Он постучал пальцем по карте. – Все поближе к Симферополю. И добираться удобнее.

Каминский, прищурившись, оценивающе поглядел на указанную Сазоновым точку:

– А что? Если взять с собой бензина побольше… Но тогда надо так. Через Шубино по прямой к предгорью, к немецкой колонии Цюрихталь. Здесь, в треугольничке – Цюрихталь – Будановка – Малый Бурундук – попытаюсь найти площадку… Устроит?

Сазонов кивнул.

– Значит, так тому и быть, – подытожил Ласкин. – Делай прокладку на Цюрихталь. И готовьте с мотористом аэроплан. На рассвете вылетите.

Каминский вышел. Поднялся было и Ласкин.

– Погоди, Александр Афанасьевич, – остановил его Васильев. – Как хочешь, но не дает мне покоя одна мыслишка…

– Выкладывай, – махнул рукой Ласкин. Впечатление было такое, будто предстоящий разговор он знал наперед и считал его неинтересным, лишним.

– Ты как хочешь, а я насчет Каминского передумал: надо Стахеева посылать!

– Если тебе риска мало, можно и Стахеева. – Ласкин повернулся к Сазонову и Короткову: – Стахеев – большевик, в нем сомнения нету. Но ведь только-только из мотористов переучился. Тут одного пролетарского происхождения мало – летное мастерство нужно! Ситуация больно необычная. Наши летают в Крым на разведку или там бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных – никто не возвращался.

– Вынужденных! – Злая хрипотца перехватила голос особиста. – Истратьев безо всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им в подарок почти новый «хэвиленд»!

– А как этот же Каминский бой с двумя «хэвилендами» вел… – сказал Ласкин. – Мало? Каминский делом свою преданность доказал, потому я его на это задание без колебаний и определил, понял?

– Все ты правильно говоришь, товарищ Ласкин, – уже без твердости в голосе сказал Васильев. – А все же как подумаю…

– Мне Каминский тоже понравился, – негромко сказал Сазонов.

Совещание кончилось. Сазонов вышел к машине, на заднем сиденье которой безмятежно сидел Уваров, посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.

– Что, Сергей Александрович, не получается вместе?

– Не получается, Михаил Андреевич, – кивнул Сазонов. – Не знаю даже, как быть…

– Зря вы волнуетесь, – негромко заговорил Уваров. – Я могу повторить вам лишь то, что уже говорил в поезде: до тех пор, пока не окажусь в кабинете Петра Николаевича Врангеля, наши с вами устремления полностью совпадают. – Уваров, облокотясь на дверцу автомобиля, подался к нему, медленно, будто подыскивая нужные, единственно правильные сейчас слова, продолжал: – Может, это покажется вам странным, но, видите ли… После всего, что мне пришлось пережить в Петрограде, случилось нечто необратимое. Нет, нет, вы не подумайте: моя вера осталась со мной! И я думаю прежде всего о бароне и его матушке. Но, понимаете, случившееся заставило меня несколько по-иному взглянуть на деятельность Павла Андреевича Кольцова в штабе Добровольческой армии. То есть я не оправдываю ее, упаси бог! Но, помня о многом, я понимаю: в той чрезвычайно сложной обстановке Павел Андреевич вел себя по-рыцарски. Однажды он застал меня случайно подслушивающим разговор командующего с полковником Щукиным… Указав на это начальнику контрразведки, он, несомненно, погубил бы меня и укрепил свои позиции в штабе. Не берусь гадать, почему он не сделал этого, но ведь не сделал же! И я готов отплатить за добро добром… Только бы успеть! Только бы успеть!

Он говорил то, о чем все это время думал Сазонов: «Не будет мне прощения – пусть не от товарищей, так от совести своей! – если потеря времени приведет к трагической развязке в судьбе Кольцова!» Быть может, еще и потому так хотелось верить сейчас в искренность Уварова.

– Что ж, Михаил Андреевич, – сказал Сазонов. – Летите!

Рассвет вставал тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом – древняя печаль была в этом запахе. Каминский коротко доложил Ласкину, что к полету готов. Покосился на Уварова:

– Залезайте в кабину.

Сазанов подвел Уварова к «ньюпору».

– Ну, Михаил Андреевич… Письмо баронессы при вас. Держите и второе. – Он вытащил из кармана пакет с сургучными печатями, протянул Уварову: – Запрячьте подальше. Передадите лично в руки барону. Если захотите добавить что-то от себя… Надеюсь, говорить о нас плохо у вас нет оснований.

– Прощайте. – Уваров протянул ему руку. – Прощайте. Не знаю, доведется ли встретиться еще…

– А почему бы и нет? – сказал Сазонов. – Скоро в Крыму будет Красная армия. И мой вам совет, подумайте хорошенько, прежде чем за границу в вечное изгнание бежать, – вы ведь русский, все ваши корни здесь.

– А Коротковы? – живо спросил Уваров. – Они корни эти быстро отрубят. И ваши заодно с моими.

Уваров забрался в «ньюпор» – на сиденье за спину Каминского. Следом за ним поднялся на крыло аэроплана Ласкин, помог застегнуть ремни.

– Ни в коем случае не расстегивайте! – предупредил Уварова начальник авиагруппы. – Небо – стихия, бывает, даже летчика из кабины выбрасывает…

Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка, небо, улыбнулся Уварову:

– Погода сегодня за нас. Готовы? Ну… с Богом!

Взревел мотор, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрее.

Потом Уваров ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя – такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись маленькие фигурки на лугу, и сам луг, и разбросанные в беспорядке каменные и глинобитные хатки Григорьевки…

Ревел мотор. Крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистыми напорами ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.

Одет Микки был довольно тепло – поверх кителя на нем была еще плотная брезентовая куртка, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.

Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Уваров не разобрал, но понял – интересуется самочувствием. Поднял руку, успокаивающе помахал… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.

Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:

– Си-ваш!

Уваров не услышал, скорее догадался. Перегнулся через борт. Внизу поблескивала на солнце совершенно неподвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.

Несколько раз аэроплан проваливался в воздушные ямы, и Уварова словно приподнимало над сиденьем, голова кружилась…

Каминский, теперь молча, показал рукой вперед. Уваров глянул с надеждой: внизу земля с крошечными кубиками-домишками, пятачками озер, чистая зелень равнин. Впереди стали различаться горы.

И вдруг работавший мотор умолк – как обрезало его. И стало тихо. Только тонко посвистывал в расчалках ветер. Аэроплан резко пошел на снижение. «Садимся? Но почему? Неужели добрались до места?» – подумал Уваров.

Впереди показалась деревня – улочки, церковь и рядом с ней площадь, заполненная солдатами. Задрав головы, они смотрели вверх.

Огибая деревню, «ньюпор» лег в широкий вираж. Странно опрокинувшись, им навстречу стремительно понеслась земля. Мелькнули редкие окраинные домики, впереди протянулось поле. Уваров чувствовал, как напряжена спина Каминского. Летчик смотрел за борт, вцепившись в ручку управления.

«Ньюпор» коснулся земли, его подбросило. Потом еще толчок. Пробежав немного по полю, аэроплан остановился.

– Что-то с мотором! – крикнул Каминский. Лицо у него было серое, застывшее, как маска. Он спрыгнул с сиденья и бросился к мотору. Уваров тоже отстегнул привязные ремни и спустился на землю.

– Могу чем-нибудь помочь?

Каминский не ответил, упрямо стиснув зубы, он с лихорадочной быстротой, сосредоточенно осматривал мотор.

Уваров огляделся. Вокруг была ровная степь. А из деревни, размахивая винтовками, уже бежали солдаты. Встреча с ними не сулила и ему ничего хорошего: забьют или застрелят прежде, чем он им успеет что-то объяснить. Да если и успеет, кто ему поверит? Ведь он прилетел из Совдепии на аэроплане красных. Нет, дело его – труба.

– Магнето! – крикнул вдруг летчик. – Провод, дьявол такой, отсоединился!.. А ну быстрей к пропеллеру. – Он кинулся в кабину.

Уваров подбежал к винту и, отдавая рукам всю свою силу, крутанул его. Мотор загудел, набирая мощь.

Солдаты были уже совсем близко. Бежавшие впереди вскинули винтовки. Что-то прошило борт аэроплана – раз, другой. Уваров забрался на свое сиденье. Твердо ударило в мотор.

– Держитесь! – крикнул ему Каминский, и аэроплан, развернувшись почти на месте, стремительно понесся по полю навстречу солдатам. Ошеломленные, они бросились в разные стороны.

Толчок, и «ньюпор» оторвался от земли. Набирая высоту, летел прямо над солдатами. Они разбегались по полю. Вслед аэроплану палили из винтовок. «Ньюпор» лег на курс к горам.

Спустя час он приземлился в предгорье на небольшой поляне, заросшей по краям кустарником.

Не выключая мотора, Каминский вылез из кабины и жадно закурил. Уваров заметил, что руки у летчика вздрагивают.

– Кто-то из нас в сорочке родился! Скорее всего я! Вам-то что! Вас-то небось не тронули бы! – прокричал Каминский и указал рукой на зеленую чащу. – Ныряйте в ту рощицу и держите прямо на солнце. Примерно через полчаса выйдете на дорогу. Тут недалеко. Думаю, вы еще сегодня будете в Севастополе.

– Благодарю вас. – Уваров приложил руку к фуражке. – Прощайте!

– Идите, – поторопил его Каминский.

Уваров быстро пересек поляну, остановился у начала леска, обернулся, взмахнул рукой. Видимо, что-то крикнул, но голоса его Каминский не услышал. Уваров еще несколько мгновений постоял на фоне зелени и растворился в лесочке.

Летчик обошел аэроплан, желая убедиться, что он в порядке. И увидел бензиновые затеки, которые гнала по брезентовой плоскости фюзеляжа упругая воздушная струя.

Он поднял створку капота и обнаружил пулевую пробоину в верхней части бензобака. Едва заметной струйкой через нее сочился бензин. «Вот это ни к чему», – подумал Каминский и огляделся по сторонам. Увидев неподалеку молодую сосенку, бросился к ней, отломал ветку. Попытался деревянным чопиком закрыть пулевое отверстие. Удалось.

Забравшись в кабину, он убедился по прибору, что бензина осталось мало и дотянуть домой не удастся. Единственное, что оставалось в его почти безнадежном состоянии, – это улететь из Крыма, тянуть, сколько сил хватит, и свалиться в воду где-нибудь в Сиваше. Авось повезет и подберут свои.

Аэроплан разбежался и взмыл в воздух. Не забирая высоко, Каминский сделал небольшой круг и при этом пристально глядел на землю. Внизу под ним росли редкие сосны, они были еще молодые и отбрасывали короткие тени. То ли ему это показалось, или он действительно на мгновение заметил Уварова. Тот вышагивал в указанном Каминским направлении. Он ушел довольно далеко и впереди уже, вероятно, видел запруженную солдатами дорогу…

До Сиваша Каминский не дотянул. На самой кромке горизонта уже свинцово поблескивала вода, когда мотор зачихал, закашлял и аэроплан резко пошел вниз.

Каминский тянул ручку управления на себя, но нос аэроплана лишь на мгновение выравнивался, а затем скорость падала, и приходилось снова идти вниз, чтобы не свалиться в штопор.

Впереди по курсу встали длинные заброшенные кошары. Каминский последний раз дернул ручку управления на себя. Аэроплан чуть приподнялся. Он перепрыгнул через кошары и обессиленно плюхнулся неподалеку от них на растрескавшуюся белесую землю. Пробежав несколько десятков метров, он попал словно в ловушку, в недавно отрытый, но безлюдный окоп, переворачиваясь, захрустел расчалками и перкалем.

«Ах, досада! Не поверит Ласкин! Подумает: вместе с белячком к своим переметнулся!» – мелькнуло в сознании Каминского. Это было последнее, о чем он подумал, прежде чем его окутала липкая, беззвучная темнота.

Дата добавления: 2015-10-24