Глава двадцать пятая. С вечера упали на Севастополь проливные весенние дожди

С вечера упали на Севастополь проливные весенние дожди. Под шум дождя Наташа и уснула. Ночью ей чудилось, что крупные, огромные капли, все увеличиваясь в размерах, стучат в близкое от кровати окно и сейчас, разбив стекла, ворвутся в комнату, затопят ее…

Испуганно вздрогнув, Наташа проснулась. В окно кто-то стучал. Она отвела занавеску и в испуге отпрянула: к стеклу прижималось чужое бородатое лицо.

Постояв в нерешительности, Наташа открыла форточку.

– Что вам нужно? Кто вы? – стараясь перебороть в себе страх, спросила она сердитым голосом.

– Скажите, я не ошибся? Мне гражданка Старцева нужна, – запрокинув голову, простуженно сказал бородач.

– Это я. Что-нибудь случилось?

– У меня записка для вас. От дяди вашего…

Протянув руку к форточке, Наташа хотела захлопнуть ее и запереть на крючок: никакого дяди у нее не было, а вот грабежи и убийства в городе были не редкостью – она боялась этого незнакомого человека! Однако, прежде чем Наташа успела захлопнуть форточку, в комнату влетела скомканная бумажка. И тут же бородач шагнул от окна в ночь.

– От какого дяди? – крикнула вслед ему Наташа.

– От Семен Алексеича! – донеслось с улицы.

Наташа не сразу поняла, о ком идет речь: что за дядя Семен Алексеевич? И ахнула: господи, это же Красильников!

– Постойте! – прижимая лицо к тесному проему форточки, закричала Наташа, позабыв, что стоит глухая ночь, что в городе комендантский час и своим шумом она может накликать беду. – Постойте! Скажите хотя бы: где он? что с ним?

Но будто и не было никого. Лишь громко барабанил по черепичным крышам дождь, уныло пел в водостоках…

Наташа торопливо зажгла лампу. На помятом клочке бумаги было всего несколько слов: «Наташа, я в плену у белых. В Джанкойском лагере. Меня ограбили, оказался без документов. Обвинили…» Дальше на сгибе целая строчка стерлась, и разобрать Наташа сумела лишь последние слова записки: «…если, конечно, сможешь. Твой дядя по маме Семен К.»

Да, это его рука, Красильникова. Она знала его почерк. Но… Еще и еще раз она перечитывала записку и никак не могла осознать прочитанного: плен, лагерь в Джанкое, ограбление… Как же все это могло произойти? А она надеялась, что Семен Алексеевич давно в Харькове, что вот-вот уже сам он или другие товарищи придут в Севастополь оттуда, чтобы помочь.

Это был новый, неожиданный и сокрушающий удар. Не позволяя себе расслабляться, заплакать, она опять склонилась над запиской. Ее внимание сосредоточилось на двух словах: «Если сможешь…» Красильников просит помощи… В доме было тихо. Она села на постель, держа перед собой записку… «Если сможешь»… «Если сможешь»… А что она может?

Да вот же его подсказка: «твой дядя по маме». Он подсказывает легенду, которую она должна до мелочей продумать. А потом?

Красильников, конечно же, знал, что после похищения из ремонтных мастерских бронепоезда Седов, Мещерников, Кособродов, Василий Воробьев и еще несколько подпольщиков вынуждены были покинуть Севастополь и теперь скрывались – кто в Симферополе, кто в Феодосии, кто в Керчи. Вряд ли Красильников рассчитывал на помощь своих товарищей. Скорее всего, он надеялся только на нее. «Твой дядя по маме…»

Значит, надо пробираться в Джанкой. Ну, а там? Как найти лагерь? К кому обратиться? Кого просить о свидании? Удастся ли повидаться с Красильниковым? Но и этого мало! Надо выручать его, освобождать из лагеря. Но – как? Ведь даже посоветоваться не с кем!

И тут она вспомнила: Митя! Ну, конечно же, Митя Ставраки, ее и Павла Кольцова давнишний дружок еще по тем давним мирным временам, когда и море было синее, и небо голубее, и солнце ярче, когда приходили они к ней на раскопки в развалины древнего Херсонеса и не уходили дотемна. «Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями Олимпийскими… я буду единомышлен в спасении и свободе государства и граждан и не предам Херсонеса, Керкинитиды, Прекрасной гавани…» – зазвучала в ее душе клятва, вернее, присяга граждан Херсонеса, которую они избрали своей клятвой.

Она встретила Митю совсем случайно на улице, рассказала ему все, что имела право рассказать о Павле Кольцове и о себе. Митя пожаловался на свою горемычную и несложившуюся жизнь. Родители его умерли, и обитал он теперь у своей тетки. Был женат, но семейная жизнь не сложилась. Служил в почтово-телеграфной конторе, а с приходом белых стал работать в пекарне. В армию его не брали из-за болезни позвоночника…

Жил он на Гоголевской улице, рядом с почтовой станцией. Далеченько…

Было очень рано, когда Наташа вышла из дому. Дождь прошел, улицы были чисто вымыты, над бухтой плавал туман. Сонный перевозчик на ялике переправил Наташу и еще нескольких, тоже сонных, попутчиков к Графской пристани. Наташа, чтобы запутать возможных филеров, пошла пешком вверх, к Владимирскому собору, по Синопской. Но, оглянувшись, в собор не зашла.

Пожилая женщина в черном, широко размахивая веником, прибирала с каменных щербинистых ступеней паперти нанесенный дождем мусор. Заслышав Наташины шаги, она распрямилась и проводила девушку укоризненным взглядом: ну и молодежь пошла, лба не перекрестит на храм Божий, бежит неизвестно куда в такую рань и глаз не поднимает!..

На Большой Морской Наташа села в первый, свеженький еще трамвайчик, поехала к Новосельцевой площади. Бронзовый Тотлебен возвышался над пеленой тумана, а фигуры солдат на постаменте были скрыты. Наташа перешла площадь и оказалась на Гоголевской.

Узкий двор был пустынен, но в застекленной веранде домика горел свет. Наташа постучала и тут же спохватилась: если откроет Митина тетка, особа крайне подозрительная и любопытная, придется как-то объяснять столь ранний приход. Но дверь открыл сам Митя. Увидев ее, явно обрадовался – на его худощавом, смуглом лице появилась полуулыбка, черные глаза потеплели.

– Наташа? Как я рад! Проходи! – И тут, поняв, что Наташа пришла в такую рань неспроста, посерьезнел, спросил встревоженно: – Ты что, Наташа? Да проходи, проходи! – Он провел девушку в маленькую, тщательно прибранную комнату. – Садись, рассказывай.

– Видишь ли… у нас с Павлом есть друг. Семен Красильников. Вчера мне принесли вот это… – Она вынула из кармана и протянула Мите записку. – Он в Джанкое, в лагере.

Охватив взглядом содержание записки, Митя спросил:

– Насчет дяди, это какой-то шифр, что ли?

– Наверное, он предлагает такую легенду, чтобы у меня было право о нем ходатайствовать.

– Да-да, пожалуй. И что же ты решила?

– Ехать в Джанкой. Я должна… Я обязана…

– Да, конечно, – согласился Митя. – Но что ты сделаешь одна? Допустим, я поеду с тобой. Но и я… Вот если бы кто помог!.. В Джанкой проехать не просто, там прифронтовая зона. Но это, допустим, можно устроить. А дальше?

Митя замолк, напряженно что-то обдумывая.

– Я тут недавно встретил Лизу Тауберг. Интересовалась, где ты, что ты… Ты ведь, кажется, училась с Лизой в гимназии? И даже, помнится, дружила?

– Да.

– Хорошо, если бы ты возобновила ваши отношения.

– При чем тут Лиза Тауберг? Что она может?

Митя упрямо тряхнул головой:

– Тауберги многое могут, если захотят. Но главное, что у них бывает жена Слащова. Живет днями.

– Говорят, он – страшный человек, Слащов!

– При чем тут это! – даже рассердился Митя. – Главное, что, если он захочет, вашего друга тотчас же освободят. Ведь лагерь этот… Я слышал – туда бросают, по существу, смертников, оттуда редко кто возвращается.

Слова его о лагере и о необходимости ехать к самому Слащову окончательно расстроили и напугали Наташу. И все-таки теперь перед ней забрезжила хоть какая-то надежда. Решительно отказавшись от предложенного Митей чая, Наташа заторопилась к бывшей подруге по гимназии…

Двухэтажный белый особняк Таубергов стоял на Чесменской улице, неподалеку от резиденции Врангеля.

Лиза встретила Наташу восторженно, сразу же увела в свою комнату, затормошила, засыпала вопросами и упреками: почему так долго не заходила? Наташа рассказала Лизе об умершем отце, о том, что из всех родных у нее теперь остался лишь дядя по маме, которого почему-то схватили и бросили, как пленного, в лагерь под Джанкоем…

Лиза, внимательно слушая ее, время от времени сочувственно ахала. От волнения и тревоги за Семена Алексеевича Наташа вдруг расплакалась. Лиза начала утешать ее… и тоже завсхлипывала. Обнявшись, поплакали вместе.

– Ну что мне теперь делать? – беря себя в руки, сказала Наташа. – Ведь и у него, кроме меня, никого нет – никто не поможет! А я…

И опять они обе заплакали.

– Ну хватит, Наташенька! – сказала Лиза. – У тебя вон нос покраснел даже… Представляю, на кого я похожа!

Она слабо улыбнулась. Заговорила опять, оживляясь с каждым новым словом и оживляя надеждой на успех Наташу:

– Это хорошо, что ты к нам пришла! Я постараюсь тебе помочь. Мама, правда, на несколько дней уехала в Ялту, но это даже лучше… Я сейчас же поднимусь к Нине Николаевне, попрошу ее. Она добрая, она не откажет. И Яков Александрович ее слушается. – Лиза направилась к двери, но тут же вернулась. – А с кем ты поедешь? На кого еще выписывать пропуск? В Джанкой без пропуска не пустят!

– Я поеду одна.

– Нет, мы поедем вдвоем! – Глядя на Наташу, Лиза рассмеялась: она была довольна, что так ловко придумала, – мы поедем вместе и освободим твоего дядю Семена!

– Боюсь, Лиза, это не так просто…

– Ты мне не веришь? – Лиза от досады даже каблучком притопнула. – А вот увидим! Сейчас!.. – И выбежала.

Вернулась она быстро – раскрасневшаяся, довольная. Протянула Наташе записку, торжествующе выпалила:

– Вот!

Наташа осторожно взяла отливающий глянцем листок. Крупным почерком через весь лист было написано: «Яков, помоги девочкам! Юнкер Нечволодов».

– Это что ж за юнкер? – не поняла Наташа.

Лиза расхохоталась:

– Ты, верно, вообразила молодого человека? Это так в армии называют Нину Николаевну, Ниночку. Яков Александрович зовет ее еще Анастас. Это когда она жила там, у большевиков, у нее было второе имя – Анастасия. Необыкновенная женщина, а лет ей не больше, чем нам. Она там подпольщицей была. Вот ты могла бы быть подпольщицей?

– Ну что ты! – сказала Наташа.

– И я не могла бы… А потом она вырвалась к нашим и попала в армию, к Якову Александровичу. Она была у него ординарцем, все время в боях, дважды ранена. Романтично, да? – Лиза заговорила шепотом. – А сейчас, похоже, у нее ребеночек будет. Вчера врач приходил. А они еще не венчанные, некогда, ты представляешь? Но она все равно хочет на фронт. К нему! Любит! Вот ты его увидишь… Мы поедем туда вдвоем, это так романтично. Немедленно – в Джанкой…

На грязном и шумном вокзале было много военных, преимущественно офицеров: нижние чины если появлялись здесь, то ненадолго. На двух девушек, одетых в длинные юбки и шерстяные жакеты, обращали внимание. Девушек никто не провожал, а это выглядело необычным. Да и красивы они были: обе большеглазые, светловолосые. Их принимали за сестер. Внимательный наблюдатель заметил бы, что в темно-серых глазах Наташи светится строгая пытливость, а в линиях красивого лица чувствуется скрытая энергия, твердость. Лиза, напротив, отличалась мягкостью, доброй улыбчивостью. Впрочем, молодым офицерам наблюдательность в таких случаях несвойственна, да и противоестественна. Не мудрствуя лукаво, они старались каждый по-своему обратить на себя внимание красивых девушек: одни – гордостью осанки и мужественным выражением лица, другие – белозубыми, с откровенным восторгом улыбками, третьи – бесцеремонностью, назойливо пытаясь завязать знакомство. Надо отдать должное Лизе, наглецов она умела ставить на место.

– Боже, что наделала эта война! – поделилась с подругой своим негодованием Лиза. – Да можно ли представить, чтобы до войны молодой человек из приличной семьи подошел на улице к незнакомой девушке! А теперь… Это ужасно!

Наташа промолчала, невесело усмехнулась: на протяжении всего этого дня ее не покидало ощущение, что Лиза не ровесница ее, а намного-намного моложе.

– Добрый день, мадемуазель! – Молодой, но несколько оплывший лицом поручик с улыбкой смотрел на них.

Увидев его, Лиза радостно всплеснула руками:

– Господи! Поручик Дудицкий!..

Они поздоровались, поручик учтиво поклонился Наташе. Она почти тотчас узнала его. Она видела его в Харькове несколько раз, но особенно он запомнился ей в тот вечер, когда Павел создавал себе алиби в ресторане «Буфф» после убийства капитана Осипова. Павел что-то рассказывал ей тогда об этом человеке. Ах да! Они вместе были в плену у каких-то бандитов и вместе бежали. Не дай бог, чтобы и поручик вспомнил ее!.. Хотя вряд ли… Это было давно, в другом городе, и поручик был тогда пьян. А если все же вспомнит? Надо быть готовой ко всему.

Но Дудицкий лишь пару раз вскользь глянул на Наташу, а потом и вовсе перестал обращать на нее внимание, будучи всецело поглощенным очаровательной Лизочкой Тауберг. Уже с первых слов выяснилось, что он тоже следует в Джанкой.

– О, поручик, как удачно, что вы с нами! – воскликнула Лиза. – В самом деле, это замечательно!

Дудицкий склонил голову:

– Сочту за честь быть хоть чем-то полезным вам и вашей подруге, Елизавета Юрьевна.

Встреча с ним и впрямь была удачной. В присутствии Дудицкого никто больше не беспокоил девушек. Когда же подали поезд, даже Наташа подумала, что это сама судьба послала им навстречу поручика.

Поезд был довольно длинный и пестрый: несколько обшарпанных теплушек, товарные вагоны и среди них – один классный, пассажирский, с занавесками на окнах. Его облепили со всех сторон – пожалуй, без помощи Дудицкого девушки не сумели бы попасть туда. Уже когда они сидели в купе, Лиза оживленно сказала:

– Так и знайте, поручик, обязательно расскажу Якову Александровичу, как я сегодня разочаровалась в наших офицерах, и о вас, воскресившем во мне привычное уважение к военному мундиру. – Лиза кокетливо улыбнулась. – А теперь отвечайте: почему вы так давно не были у нас?

Наташа, слушая милую ее болтовню, задумчиво перебирала пальцами кожаную бахрому на своей сумочке и время от времени коротко поглядывала в окно.

– Знаете, в эти страшные времена все время теряешь друзей, – продолжала щебетать Лиза. – Вот и мы с Наташей когда-то в гимназии за одной партой сидели, а теперь так редко видимся. – Лиза полуобняла подругу, как бы приглашая принять участие в разговоре.

Наташа, однако, лишь грустно улыбнулась в ответ.

– Ну что ты печалишься? Все будет хорошо, мы еще сегодня уедем из Джанкоя вместе с твоим дядей. Яков Александрович мне не откажет. И уж точно – он не ослушается Нину Николаевну. Ну, душенька, не будь такой, ну пожалуйста!

Наташа лишь молча кивнула и снова отвернулась к окну. Рассеянно смотрела на бегущую мимо унылую степь.

– А что с вашим дядей, мадемуазель? – вежливо поинтересовался Дудицкий.

Прежде чем успела ответить Наташа, заговорила Лиза. И остановить ее было невозможно. Поручик встретил рассказ сдержанно. Некоторое время все трое молчали… Поезд шел медленно, с натугой переползая от полустанка к полустанку. Но наконец показался Джанкой.

– Через несколько минут будем на месте, – встал Дудицкий. – Я могу быть чем-либо полезен?

– Благодарю вас, поручик, – отозвалась Лиза. – Пожалуйста, проводите нас к салон-вагону Якова Александровича.

Слащов принял Лизу и Наташу сразу после доклада адъютанта. Он поднялся им навстречу – выше среднего роста, очень худой, подтянутый, коротко остриженный, с лицом матово-бледным, тонкогубым, слегка тронутым оспой. Отдал какие-то распоряжения адъютанту – вид и тон его говорили о том, что человек этот привык повелевать.

«Вот он, спаситель Крыма», – подумала Лиза.

«Вот он, генерал-вешатель», – подумала Наташа. Она опустила голову, стараясь не выдавать себя выражением лица. Слащов принял позу за смущение при виде героя. К этому ему было не привыкать. Искренне удивился при виде Лизы. Поздоровался, однако, по всем офицерским правилам: как-никак, выпускник знаменитого Павловского военного училища, да еще генштабовец. Предложил сесть, отрывисто спросил:

– Что привело вас сюда, Елизавета Юрьевна? Что дома? Ничего не случилось?

– Все благополучно, Яков Александрович, – довольно уверенно заговорила Лиза. – Мы по личному. Это моя подруга Наташа.

– И что же? – нетерпеливо спросил Слащов.

– Мы приехали просить за ее дядю. У нас и записка от Нины Николаевны. Она тоже просит.

– Так-так. «Тоже просит», – с холодной иронией повторил Слащов.

Лиза протянула записку. Слащов прочитал ее, сунул в карман френча, окинул взглядом Наташу.

– Ваш дядя, мадемуазель…

– Дядя по маме. Его фамилия Красильников, – начала сбивчиво объяснять Наташа. – Он здесь, в лагере.

Слащов коротко позвонил в колокольчик, и в дверном проеме встал высокий, стройный адъютант.

– Проверьте. Красильников… – Слащов обернулся к Наташе, немигающе и нетерпеливо смотрел на нее.

Наташа не сразу поняла, чего хочет от нее Слащов, и даже поежилась под его взглядом, точно от холода.

– Семен Алексеевич, – сообразила наконец она.

Лиза, растерянная и недоумевающая, смотрела то на Наташу, то на Слащова. Почувствовав, что пора вмешаться, сказала:

– Яков Александрович, дядя Наташи не мог сделать ничего предосудительного.

– Почему вы так решили?

– Ну, во-первых, он из интеллигентной семьи. Я хорошо знала маму Наташи…

Вернулся адъютант, вплотную подошел к Слащову, что-то шепнул и сразу же вышел. Слащов некоторое время осмысливал услышанное, затем обернулся к Наташе, сказал:

– Ваш дядя – преступник! Он дезертир, изменник России! Да-да! – По его лицу прошла судорога.

Слащов круто повернулся и шагнул к окну. Сдавило вдруг, словно обручем, виски – слегка, мягко, едва ощутимо, но он насторожился, замер – знал: так приходит к нему ярость – сначала тихая, но с каждым мгновением нарастающая, захватывающая, способная, подобно лавине, поглотить все. Он понимал, что бывает несправедлив, жесток и страшен в такие минуты. Но если ярость приходила, он ничего уже сделать не мог, да и не пытался: ему казалось, что любая попытка обуздать взрыв может убить его самого. Приступы ярости часто толкали его на поступки, которые вспоминались потом долго, кошмарами приходили во сне.

И вдруг вспомнил: за его спиной – девушки… Против обыкновения заставил себя успокоиться, вернулся к столу и, обращаясь к Лизе, глухо проговорил:

– Вам, мадемуазель, должно быть стыдно! Вы поддались бездумному легкомыслию. Хлопотать о дезертирах, бегущих с фронта!.. Подумайте, что будет с вами, урожденной Тауберг, с вашей маман, если в Крым ворвутся красные! – Слащов увидел в широко распахнутых глазах Лизы отчаяние.

В глазах ее подруги стыла откровенная ненависть. «Недоумение, ненависть, страх – не все ли равно? – устало подумал Слащов. – Никто не понимает… И не поймет!»

– Но, Яков Александрович, – сказала Лиза, – ведь мы…

– Вы немедленно вернетесь домой, мадемуазель! – Слащов вновь вызвал адъютанта, спросил: – Поезд на Севастополь?

– Завтра в пять сорок утра, ваше превосходительство!

– В таком случае отправьте мадемуазель домой в моем автомобиле! С сопровождающим.

В углу салона, близ божницы, взмахнул крыльями и громко каркнул ворон, будто соглашаясь с решением генерала. Слащов любил животных, и у него в салоне нередко находили приют бездомные кошки и собаки. Вот и сейчас у него жили подранок-ворон и рыжий кот, которому Слащов не без умысла дал кличку Барон.

Проходя через адъютантское купе, Наташа увидела Дудицкого. Поручик смотрел на них с Лизой не без сочувствия, как показалось Наташе. Должно быть, уже все знал.

Когда шли к машине, Лиза заплакала:

– Наташа, Наташенька, прости меня…

– Перестань, Лиза, – сдавленно проговорила Наташа. – При чем здесь ты?

– Пожалуйста, барышни… – Шофер предупредительно открыл дверцу машины.

– Садись. – Наташа подтолкнула подругу. – Садись же. Тебе надо ехать. Я остаюсь.

– Как же так?.. – заметалась Лиза, но Наташа уже уходила, словно боясь, что решимость в последний миг покинет ее.

Лиза растерянно посмотрела на стоящего рядом офицера. Он пожал плечами и помог девушке сесть в автомобиль.

Наташа слышала, как взревела, уезжая, машина, но даже не оглянулась – боялась расплакаться от унижения, одиночества, тревоги. Как наивна, как глупа была она, понадеявшись на помощь Слащова! Разве не слышала она, как по его приказу вешали в Симферополе на фонарных столбах подпольщиков?

А Лиза… Хорошая, отзывчивая и добрая Лиза. Она – как большой, всеми любимый, избалованный ребенок. И ничего о жизни не знает. Сегодня вспомнила вдруг о войне, да и то в связи с тем, что господа офицеры растеряли правила хорошего тона…

Наташа подумала: надо попытаться выяснить, где находится лагерь, в котором держат Семена Алексеевича. А там – как знать! – быть может, удастся и связь с ним установить. И если не помочь, то хотя бы предупредить, что дела его – хуже некуда. «Дезертир!.. Изменник России!» – в устах Слащова это означало верную смерть.

Хорошо еще, что Слащов не стал выяснять, действительно ли Семен Алексеевич – ее дядя.

…Митя дал ей адрес своих джанкойских знакомых. Ниточка слабая, но ничего другого все равно нет, они по крайней мере местные, знают город, знают, где у белых находятся лагеря военнопленных. В крайнем случае у них можно переночевать, а завтра, с утра пораньше, отправиться на поиски…

На дверях маленького окраинного домика висел замок. Наташа с досадой ударила кулаком по мокрой двери. И сразу из соседнего двора послышался хриплый собачий лай. Из-за невысокого забора выглянула пожилая женщина в низко повязанном платке, подозрительно посмотрела на Наташу.

– Вы не скажете, ваши соседи…

– Собирались в деревню ехать, барахло на харчи менять. Должно, уехали! Ден через пять вернутся… А вы им сродственница будете?

– Нет.

И снова Наташа шла по грязным и тесным улочкам. Вечерело. Стал накрапывать мелкий дождь. Задувал холодный ветер. Редкие прохожие неожиданно появлялись из вязкого, густого тумана и опять ныряли в него. Мглистая пелена, казалось, отделила Наташу от всего мира. Такого чувства одиночества она давно не испытывала.

В окнах домов, мимо которых шла Наташа, зажигались огоньки, от этого на улице становилось еще холодней и бесприютней. Единственным возможным местом ночлега был вокзал. «Там, в многолюдье, легко затеряться. И уж во всяком случае не привлекать к себе особого внимания», – подумала Наташа и по знакомой дороге направилась обратно, к вокзалу.

И тут ее окликнули. Она вгляделась. Вот уж с кем она не хотела бы встречаться сегодня еще раз, так это с Дудицким!

В душе опять шевельнулся страх: а вдруг все-таки узнал?..

Поручик заговорил, и в голосе его Наташе послышалось сочувствие, теплота. Дудицкий предложил ей свою помощь: она переночует у его знакомых, а завтра он устроит ей свидание с дядей – это для него не представит большого труда.

Поборов сомнения, Наташа приняла предложение поручика.

Ей сразу не понравился дом, в который они пришли. В полупустых, кое-как убранных комнатах чувствовалось что-то неустроенное, спешное, свойственное временному жилью. Не понравилась и пожилая хозяйка, которая осмотрела ее с кривой, двусмысленной улыбкой.

Уйти? Наверное, надо было уйти… Но Дудицкий уже усаживал ее на диван, предлагал снять ботинки и жакет – ведь она совсем промокла, она простудится, – что-то ставил на стол. А Наташа, попав в тепло, почувствовала, как продрогла, как голодна…

Она медлила, а Дудицкий между тем уже звал ее к столу. Подождал, пока она сядет, придвинул тарелку с крупно нарезанными кусками рыбы, налил вина в стакан, стал уговаривать выпить. Она отказывалась, он настаивал: это как лекарство, ей сейчас необходимо. Наташа сделала глоток, отставила стакан. Дудицкий засмеялся. Сам жадно выпил, сразу налил еще…

Дудицкий пил и становился все развязней. Близко придвинувшись, возбужденно, бессвязно говорил о том, что все вокруг сместилось, подхвачено ураганом, куда-то мчится, возможно к гибели, а они словно на маленьком теплом островке. Схватил вдруг Наташину руку своей – сухой, горячей. Наташа отстранилась. «Уйти, куда угодно, но уйти!..» Встала, и тут Дудицкий обнял ее. Она увидела совсем близко страшные своей пустотой глаза. От Дудицкого несло крепким запахом табака и дешевого вина.

– Пустите сейчас же!.. Не смейте!..

– Предпочитаете контрразведку? – тяжело дыша, спросил Дудицкий. – Там не будут обнимать. Там будут бить! До тех пор, пока не сознаетесь…

Обнимая Наташу, он вдруг увидел прямо перед собой хозяйку дома, с любопытством из-за занавески глядящую на разыгрывающуюся сцену.

– Пошла прочь, старуха! – закричал он. – Застрелю!.. Совсем прочь! До утра!

Громыхнула дверь в сенцах, послышались удаляющиеся шаги.

– Ну вот мы одни… – Дудицкий прижимал ее все крепче. – Я действительно мог бы сдать вас контрразведке, но я…

– Отпустите! – сдавленно крикнула Наташа и с силой вырвалась из его объятий. – Не прикасайтесь, если хотите, чтобы я вас слушала!

– Хорошо. Не к спеху. У нас до утра много времени, – спокойно согласился поручик и присел на диван. – А почему же вы не спрашиваете, за что я мог бы вас сдать контрразведке?

– За что же?

– Харьков. Ресторан «Буфф». Кольцов и вы… У меня хорошая память на лица.

Та-ак! Вот поручик и нанес свой удар! Но почему сейчас, а не в Севастополе или когда они ехали в Джанкой? Отпираться, утверждать, что то была не она, не имело смысла.

Но что же, что?.. Главное – не молчать, надо переходить в наступление!

– Не удалось споить, так хотите запугать? – стараясь быть спокойной, сказала Наташа. – Экая невидаль – контрразведка! После ареста Кольцова меня вызывали туда. Интересовались, что нас с ним связывало. Выяснили и, как видите, отпустили.

– Значит, все-таки связывало? – Дудицкий пошло усмехнулся. – Впрочем, я и не сомневался в этом. А теперь, значит, как говаривал Александр Сергеевич: «…и буду век ему верна»? Но позвольте спросить: кому? Тому, кто практически уже мертв?

– Не смейте! – с возмущением крикнула Наташа.

Дудицкий пил и пьянел прямо на глазах. Что-то бормоча, он вновь потянулся к Наташе. Но не устоял на ногах, свалился на пол.

С отвращением и ненавистью посмотрев на него, Наташа ушла. Остаток ночи она провела на вокзале и в шестом часу села на поезд. Снова бежали за окном залитые дождем поля...

Примерно в это же время, очнувшись после недолгого зыбкого сна, генерал Слащов начинал новый день жизни… Начинал по обыкновению с молитвы – короткой и небрежной.

Чувствовал себя генерал плохо, настроение было подавленное. Перекрестившись в последний раз, он протяжно зевнул, потянулся к висевшему на спинке стула френчу за папиросами. Вместе с коробкой «Дюбека» извлек из кармана примятый листок бумаги. Недоуменно взглянул на него…

«Яков, помоги девочкам! Юнкер Нечволодов».

– Юнкер ты мой… – пробормотал он задумчиво. – Как ты там без меня? – расслабляясь и в то же время испытывая тревогу за любимого человека, одного-то по-настоящему на всем белом свете и любимого, думал Слащов. – Кого родишь ты мне, пьянице? Святой Боже, лишь бы все обошлось, было хорошо! Нет ничего такого, чего не сделал бы я ради этого!..

В памяти вдруг высветилась давно забытая картинка раннего детства. Мама, красавица мама, как-то вдруг непривычно подурневшая, с коричневыми пятнами на лице и большим животом, кормит его, пятилетнего, с ложечки, а он изворачивается, шалит…

«Ну, Яшенька, ну, милый! – улыбаясь, просит мама. – Всего-то одну ложечку еще, за маму! Прошу тебя, милый. Мне сейчас отказывать нельзя – мышки ушки отгрызут!..»

Потом, подрастая, он еще долго помнил поразившую его фразу с «мышками-ушками» и никак узнать не мог: но почему, откуда взялось это поверье, что беременным женщинам в их просьбах отказывать нельзя? Так и не узнал…

«Яков, помоги девочкам!..»

Сколько раз в одном только Крыму доводилось ему водить в атаку своих солдат. Шел впереди цепей в распахнутой генеральской шинели на красной подкладке, пощелкивая семечки, не пряча от свинца распахнутую грудь, и жизнь была не дорога, и смерть не казалась страшной: что жизнь, если Россия пропадает!.. Приятелю Сашке Вертинскому, чьи песни были сродни кокаину, смеясь, говаривал: «Пока у меня хватит семечек, Перекопа не сдам!» И ведь не бахвалился, нет. А теперь жить надо: родит Нина сына – это ли не величайший смысл бытия!

«Яков, помоги девочкам!..» Слащов почувствовал, как суеверно и больно, до холодной испарины на лбу, замирает сердце.

Девять ранений, пять от германцев, четыре от своих: не шутка! Вызвал заспанного адъютанта.

– Как фамилия этого… – нетерпеливо и сухо прищелкнул пальцами. – Ну, дезертира этого. Девушки вчера приезжали…

Адъютант на мгновение задумался:

– Красильников, ваше превосходительство!

– Передайте коменданту лагеря…

Он сделал паузу, и поручик, демонстрируя привычку всего адъютантского племени на лету подхватывать начальственные мысли, с торопливой готовностью спросил:

– Расстрелять?

– На фронт! – тихо сказал он. – Да-да! На фронт!

Шагнул к божнице, преклонил колени, истово прошептал:

– Господи, спаси и сохрани жену мою… даруй мне сына… – И как будто очищалась душа, и как будто сам он вновь на свет нарождался.

Дата добавления: 2015-10-24