Рассказ о необычайном воскрешении неба.

Над Великим утесом сгущались тучи. Небо залилось темно-серой краской, наползшей откуда-то из-за горизонта; птицы тревожно заметались над волнующимся от ветра морем, предчувствуя и словно осознавая приближение скорого грома; воздух, до сей поры остававшийся легким и теплым, вдруг обратился в душный и тяжелый, полный некоторого покоя, но покой этот был подобен затаенному, может, перед оглушительным криком дыханию. Вот уже и начал наполнять пространство тот неповторимый запах "дождя", запах грозы.
Великий утес, повидавший тысячи гроз и ливней на своем веку, возвышался над водой гордо и непоколебимо, словно старый, закаленный боями и оглушительным грохотом пушек, воин, ждущий нового сражения. Каждая черта, каждый выступ и каждая трещина этого гиганта, казалось, несла в себе историю и память о событиях, которых не вспомнить никому, кроме него — могучего и древнего утеса.
Но не одинока была в этот предгрозовой час каменная глыба: на самой ее вершине, почти на самом краю, глядя в бескрайние темные воды, стоял совсем седой, с волосами до плеч, старик. Густая борода его была будто бы символом долгих и ценных лет жизни, символом мудрости, однако, взглянув на лицо старика, каждый бы убедился, что человек этот весьма и весьма уже в возрасте, скорее, может, даже немощный и истерзанный прошедшими годами. И хотя лицо было и высохшим, и, в какой-то степени, неживым, ярко-голубые глаза старика были полны жизни; в глазах этих отражалась не только бесценная мудрость, но, главное, и тихая грусть, и такая же безмолвная радость одновременно; иными словами, все было в этих больших глазах человека.
Так, старик стоял на утесе, смотрел в море, и, очень вероятно, был погружен в какие-то одному ему известные мысли. Иногда он с какой-то особенной грустью и сожалением шептал одну и ту же фразу; до некоторого времени его слова уносил за собою теплый ветер, но в ту минуту когда он наконец стих, стали слышны слова старика.
"Я думал, сын мой... Я думал, что у меня есть еще в запасе хоть немного..."
Яркая вспышка осветила мрачный утес и маленького человека на краю, через еще миг грянул гром; первые капли с бешеной скоростью неслись по направлению к земле, а человек продолжал стоять и смотреть в пустоту, в бескрайний океан, который теперь взбунтовался и пенился волнами, подчиняясь холодному ветру. Что-то менялось в лице старика: скулы осунулись, исчезла та доброта, чувствовавшаяся прежде, на смену мудрости приходила пустота...

Дождь лил с неимоверной силой, когда старик заспешил вдруг куда-то; он старался идти как только можно быстрее, тратил последние свои силы, борясь со штормом и холодными порывами яростного ветра; молнии сверкали за спиной человека, гром грохотал над его головой, но человек не останавливался - он спешил к самому, может быть, ценному и дорогому в его долгой и бесценной теперь уже жизни...

...дверь в избу отворилась. Это была старая, покосившаяся деревянная изба, состоявшая из трех только комнат, обставленных очень бедно, даже скудно. В первой комнате, которая была одновременно и центром жилища, располагался небольшой с тремя непрочными табуретами стол, дальше стола, в углу, находился старенький умывальник с довольно уже грязным зеркалом; в другом же углу стоял древний трельяж, на котором находились несколько догоревших свечей. За центральной комнатой была небольшая коморка - там обыкновенно спал старик. Небольшие покои эти отличались особенной скудностью мебели и ощущением старины; единственным украшением были три иконки на небольшом столе возле кровати. Направо же от центра избы находилась комната, отличавшаяся от других и даже немного выбивавшаяся из общей картины жилища.

Первое, что, наверное, должно броситься в глаза первому вошедшему, - большое окно с белыми занавесками. Так же комната эта была намного больше спальни старика, здесь был относительный простор, несмотря на то, что у окна стояла большая, аккуратно и опрятно застеленная, кровать с удобной и светлой подушкой. Еще одной примечательной чертой спальни был средних размеров книжный шкаф, и, хотя на полках стояли всего две-три книги, такой предмет интерьера говорил о интересном и молодом обитателе комнаты.

Мокрый до нитки старик, тяжело дыша, закрыл за собой дверь, за которой осталась бушующая стихия.

-Гришка! - крикнул он, медленно двигаясь в сторону свей комнаты. - Поди сюда, Гришка!

Из комнаты, что находилась справа от центра избы, неуверенным шагом, словно чуть побаиваясь чего-то, вышел мальчонка лет 14- 15 на вид, с короткими белыми волосами, с ещё по-детски блестящими голубыми глазенками.

-Садись, мой славный сын. Садись.

Старик с видимым трудом и усталостью медленно опустился на кровать. Тут же рядом, не говоря ни слова, сел мальчик. Так, при свете одной только свечи на столике сидели рядом отец и сын.

-Сын мой... Я думал... -слова с трудом давались говорящему. - Я думал, что в запасе у меня осталось хоть какое-то время. Что я еще успею что-то сделать. Но видит Бог.. Но видит Бог, что близок мой час, вот-вот настанет последняя минута жизни моей.

При этих словах мальчонка съежился, в детских глазах его отразилось непонимание, а через некоторое время и страх.

-Не бойся, сынок. Нет ничего на свете, что бы губило человека больше, чем страх. Страх не только перед другими, но и прежде всего страх перед собой. Запомни это и ничего не бойся!

Лицо ребенка выразило доверие, но в глазах всё еще царила паника. За окнами грянул гром.

-Когда, Гришка, ты был еще совсем ребенком, я нашел тебя, подобрал, когда ездил в город. И наверно уж сам Господь ниспослал тебя ко мне, потому что теперь, Гришенька, теперь ты единственное, что есть у меня, единственная моя жизнь, опора и надежда.

Мальчик внимательно слушал, не отводя глаз от немощного лица. Пламя свечи на столе дрожало, ветер выл с каждой минутой всё неистовее.

-А сейчас, пока есть во мне последние остатки сил, я желаю лишь твоего внимания...

Помни, Гришка, о том, что каждый человек - твой брат, такой же как и ты, такая же часть огромного материка; помни и не желай зла братьям своим, ибо разрушишь в себе человека внутри, потому что в любви к каждому вокруг суть того человека, сын мой. Прощай всех и вся, ведь ты больше всех и повинен в том, что есть вокруг. Еще, Гриша, учись. Ошибайся и учись до тех пор, пока есть в тебе живая сила, пока голоден твой разум; учись и не давай себе лениться, потому что и леность убивает человека, равно как и злость. Не желай ничего для себя, Гриша, а желая, подумай прежде: заслужил ли? а правильно ли? А подумав, Гришка, поймешь, что не желаешь для себя ничего, ибо благодать человеческая только в служении человечеству, и тогда, только тогда внутри появляется Человек. Я прожил свою долгую жизнь в поисках смысла, в поисках удовлетворения и счастья для себя, и только с годами теперь вижу, что ты - вся моя жизнь, сын мой, ты - мой смысл и моё счастье. Тебе, Гришка, только осталось дождаться рассвета, ясного и чистого, дождаться конца грозы!

Свеча дрожала всё с большей силой; старик еле держался, каждое слово он выверял, бросая на него последние силы...

-Не считай дни свои и не жалей сил своих, ведь каждый день здесь - последний...

На этом силы покинули старца, жизнь покинула его седину, глаза, лицо, сердце, тело легко опустилось к Грише. Мальчик тихонько плакал...

...Свеча на столе горела всю ночь до утра. А утром тучи над Великим утесом исчезли, выглянуло щедрое горячее солнце, согрев своим теплом почву, орошенную ночным ливнем, небо сделалось ясным и чистым, высоким и могущественным, дверь избы отворилась, и навстречу голубому небу вышел мальчик с белыми волосами и большими голубыми глазами...

Дата добавления: 2015-10-24