Благодарности 12 страница. Они не говорили ни о чем конкретном, пока не дошли до набережной

Они не говорили ни о чем конкретном, пока не дошли до набережной. Фергюсу нравилось выступать в роли гида, новой для него, а Сьюзан вдруг со стыдом осознала, как мало она знает о Лондоне, прожив в нем семь лет. Фергюс рассказал ей, что колонна Нельсона специально построена выше, чем статуя герцога Йоркского на улице Мэлл, а чуть позже, когда они задержались у «Иглы Клеопатры», объяснил, как египтяне возводили обелиски.

Кунц слышал, как Сьюзан сказала ему, поддразнивая:

– Откуда ты столько знаешь обо всех этих фаллических памятниках?

Подхватив тему, Донлеви стал рассказывать о египетских жрецах, которые занимались онанизмом по специально разработанному графику, и под эти занятия отводились внутренние, самые уединенные помещения храмов.

В Кунце клокотала ярость. Он хотел схватить Донлеви за глотку и объяснить ему, что не стоит вливать в уши Сьюзан всякую грязь.

Будто услышав мысли Кунца, Донлеви сменил тему, спросив:

– Куда ты ездила на прошлой неделе?

– Никуда не ездила, – прямо сказала Сьюзан. – Лежала в больнице. Небольшая операция. По женской части. Я бы не хотела об этом говорить.

Уловка сработала. Донлеви больше не задавал щекотливых вопросов. Сьюзан облокотилась на парапет и стала смотреть на воду.

– Тебе, наверное, нравится жить возле Темзы, – сказала она. – Мне бы нравилось.

Фергюс проворчал что-то, а может, просто прочистил горло – это не было понятно ни Кунцу, ни Сьюзан. Донлеви заметил хорошо одетого мужчину, похожего на адвоката или врача, сидящего на парапете с книгой в мягкой обложке в руках. «Простые радости, – подумал Фергюс, глядя на него. – Так просто и хорошо – читать книгу на свежем воздухе, но часто ли кто-нибудь из нас это делает?»

Наконец Сьюзан не выдержала и без обиняков спросила Донлеви, о чем он так срочно хотел поговорить с ней на прошлой неделе.

Фергюс опять прочистил горло, затем сел. Похоже, он немного смутился и потому распустил и стал завязывать шнурок на ботинке. Закончив, он поднял глаза на Сьюзан и сказал:

– Ты ведь помнишь, что я немного экстрасенс?

Сьюзан кивнула. Он говорил ей о своих предчувствиях, о своих телепатических экспериментах, о том, что иногда он может видеть окутывающую людей ауру. Она знала, что он прочел большинство книг по этой тематике.

– То, что я скажу, может прозвучать странно. Я не хочу тебя пугать. – Он замолчал.

Сьюзан терпеливо ждала продолжения. Он похлопал по карманам, вытащил из помятой пачки сигарету и прикурил. Дым поплыл в сторону Сьюзан, и она ощутила знакомый уже запах жженой резины.

Он курил, а она смотрела на его седые, вольно развевающиеся космы до плеч, на его жесткое, но приятное лицо и думала, как же все-таки он похож на ковбоя – человека без имени, одинокого всадника прерий.

Она восхищалась его талантом ученого. Он носил в голове столько знаний, столько оригинальных идей. Она глубоко любила Джона, но все же не один раз думала о том, что, если бы она была свободна, они с Фергюсом могли бы сблизиться.

– Мне снится один и тот же сон. – Он затянулся сигаретой, не глядя на нее. – Я знаю, что вы с Джоном решили не заводить детей, но в этом сне ты беременна.

– И?..

Мотнув головой, он посмотрел на нее. Зрачки его глаз уменьшились, поймав отблеск солнечного света, отразившегося от воды. Ветер подхватил прядь его волос и обернул вокруг головы.

– Не надо было мне ничего говорить. Это безумие. – Сьюзан склонила голову, искоса посмотрела на него, стараясь сохранить нейтральное выражение лица, и сказала: – Этот сон произвел на тебя такое впечатление, что ты позвонил мне домой?

Он сделал еще затяжку.

– Да. Это, конечно, не мое дело, но вы ведь не планируете завести ребенка?

Она поколебалась. Он насторожился.

– Нет.

Он вскинул руки к небу:

– Хорошо. Это хорошо.

– Ну а если бы мы передумали и решили завести ребенка, это было бы плохо? Что ты видел во сне?

Фергюс задумался. Он смотрел ей в глаза, до него доносился запах ее духов, а ветер трепал ее рыжие волосы. На прошлой неделе казалось, что все так срочно. Но здесь, на набережной, под ярким солнцем, Сьюзан казалась такой впечатлительной, уязвимой – и она только что заверила его, что не собирается заводить ребенка, – что он не захотел, чтобы она волновалась на пустом месте. Он хотел другого – обнять ее и посмотреть, к чему это приведет.

В таких случаях очень важно поймать момент, когда между душами людей открывается крохотное оконце, потому что через несколько секунд оно может захлопнуться снова. Сейчас Фергюс чувствовал, что оконце открыто.

На прошлой неделе он искренне полагал, что Сьюзан хочет родить ребенка, и сейчас улавливаемые им вибрации подтверждали это, но катастрофа больше не казалась такой близкой. Она не собиралась рожать ребенка от Джона. Но может быть, от кого-нибудь другого? От нового любовника?

– Ничего, – наконец сказал он. – Это имело бы значение только в том случае, если бы ты была беременна.

Она кивнула, избегая смотреть ему в глаза.

И он сделал ход. Он обнял ее за плечи, но она вздрогнула от неожиданности и сделала неосознанный шаг назад, вынудив его ослабить объятия.

– Я люблю тебя, Сьюзан, – сказал он.

Она, вспыхнув, посмотрела на него:

– Фергюс, я… – Она покачала головой, а он все держал ее за плечи – крепко, но неуклюже, и лицо его было слишком близко и закрывало солнечный свет.

Он отпустил ее и отступил на полшага.

– Сьюзан, я… прости, я не смог сдержаться. Я правда люблю тебя.

Она беспомощно улыбнулась.

– Я не уверен… Какие у тебя отношения с мужем?

Сьюзан терялась в догадках, что же она сделала, что он такое себе вообразил, и попыталась разрешить ситуацию, по возможности не задевая чувств Фергюса.

– Фергюс, извини меня, ты застал меня врасплох. – Она улыбнулась. – Ну, то есть мне, конечно, лестно, и ты мне очень нравишься. Но я счастлива в браке и люблю своего мужа.

Фергюс стоял весь красный.

– Извини.

Она опять улыбнулась, не зная, куда смотреть – на него или на брусчатку набережной.

– Я очень ценю нашу дружбу, Фергюс.

Он докурил сигарету до фильтра, бросил на землю и затушил, раздавив ботинком.

– Я буду рядом, ладно? Звони мне в любое время, днем, ночью – мне без разницы. Просто пообещай мне, что, если тебя что-нибудь начнет беспокоить, ты мне позвонишь. Хорошо?

Сьюзан пообещала.

А Кунц, который отчаянно пытался справиться с бушующей внутри яростью, решил, что мистеру Сароцини необходимо услышать этот разговор.

Черно-белое или, скорее, серо-белое изображение на мониторе было размытым, и Сьюзан не сразу разглядела то, на что указывал палец Майлза Ванроу, проводившего ультразвуковое исследование, и, даже разглядев, не была уверена, что смотрит туда, куда нужно.

– Вот это? – спросила она. – Что-то вроде овала? – Она все еще сомневалась, что смотрит куда надо. – Вот этот темный пузырь? Это мой ребенок?

– Да. Поздравляю, Сьюзан. Вы на пятой неделе беременности.

Сьюзан с любопытством смотрела на овал. Затем ее внимание привлекла медсестра доктора Ванроу, высокая, суровая женщина лет пятидесяти, со стальными волосами, гладко зачесанными назад и удерживаемыми на месте двумя заколками. Медсестра улыбалась, но ее улыбка была холодной и формальной, будто она скрывала от Сьюзан что-то важное.

Сьюзан посмотрела на гинеколога и спросила:

– С ним все в порядке? Я имею в виду, с ребенком. Он… она… он здоров?

– Да, Сьюзан, все выглядит совершенно нормально. Но, пожалуйста, не забывайте, что плоду всего пять недель, и пока мы можем видеть только околоплодный пузырь. – Доктор Ванроу снял резиновые перчатки и направился к раковине. Сьюзан оделась и последовала за доктором Ванроу в небольшой кабинет, расположенный рядом с комнатой для осмотров.

Сьюзан удивила теснота кабинета: этот человек регулярно принимал роды у членов королевской семьи, у богатых и знаменитых людей, а его практика занимала всего две комнаты, каждая из которых была размером с чулан, на третьем этаже одного из зданий по Харлей-стрит.

Ей нравилась эта скромность, Сьюзан не забывала, что Майлз Ванроу раньше был недосягаем для нее, и больше доверяла ему. Она подумала, какой, наверное, шок был у некоторых его пациенток, когда они попадали в такое место.

Она восхищалась спокойной деловитостью Ванроу. Она не знала, сколько ему лет – скорее всего, около шестидесяти. Он был широкоплечим и плотным, но не очень высоким и носил ужасную прическу: короткие волосы торчали во все стороны, будто он стриг их сам. Все его костюмы были очень дорогими, но старомодными и поношенными, будто он приобрел их еще в бытность студентом-медиком. Он излучал уверенность в себе, имел ухоженные руки с маникюром, красивые синие глаза и сногсшибательный бархатный голос. Он распространял вокруг себя ауру уюта и напоминал Сьюзан ее любимого плюшевого медведя.

Взяв автоматическую ручку – старый «паркер», он сказал:

– Итак, чай и кофе имеют привкус металла и запах жженой резины. Сигаретный дым неприятен, запах алкоголя вызывает тошноту. Потеря аппетита и проснувшаяся страсть к сухому печенью. – Говоря, он одновременно делал записи в карте наблюдений. – Что-нибудь еще?

– Батское печенье «Оливер», – сказала она. – Его я люблю больше всего.

Ванроу улыбнулся и записал это, затем взглянул на нее поверх очков с полуоправой:

– Жаль, что вас не тянет на что-нибудь не такое дорогое.

Она улыбнулась. Она хотела задать доктору Ванроу один вопрос, но с каждой минутой ей становилось все труднее решиться сделать это. Она знала, что беременна, еще до того, как пришла сюда, – она купила в аптеке тест на беременность, и он оказался положительным. Джону она ничего не сказала.

Она решила, что спровоцирует выкидыш, и вчера ночью сказала Джону, что хотела бы прервать беременность, если все же зачала. Может, самое лучшее будет обратиться к Биллу Роландсу, их врачу и другу. Джон отреагировал равнодушно, и было невозможно понять, что он на самом деле думает. Однако Сьюзан понимала, что этот ребенок разрушит их брак и что оставлять его нельзя.

Но теперь для нее все стремительно менялось. Этот врач сидел и писал, и от него исходила удивительная теплота. Сьюзан чувствовала себя так, будто учитель только что похвалил ее за блестящее эссе, и ей хотелось оправдать его доверие. Ее взволновало зрелище зародившейся в ней жизни. Она испытывала такую гордость!

Сильное чувство.

Она и не думала, что будет испытывать что-либо подобное.

Она не могла задать этот вопрос сейчас – она хотела спросить у доктора Ванроу, через какое время исчезнет опасность выкидыша. Перед глазами у нее стояло размытое изображение околоплодного пузыря. В нем растет ее ребенок.

Ванроу открыл ящик стола и вынул оттуда нераспечатанный одноразовый шприц.

– Сейчас я сделаю вам укол, – сказал он. – Не бойтесь, это всего лишь витамины, помогающие развитию плода.

Она закатала рукав блузки. Весь ее страх уколов испарился. Это нужно ребенку. Доктор Ванроу сделал укол и сказал:

– Когда будете уходить, поговорите, пожалуйста, с моим секретарем. Я бы хотел, чтобы вы раз в неделю приходили ко мне на осмотр – в удобное для вас время.

– Раз в неделю?

– Да, пока не кончится период риска.

– И сколько это?

– Около двух месяцев. – Он выбросил шприц в емкость для мусора.

Сьюзан опустила рукав. След от укола был едва виден.

– Можно я задам вам личный вопрос? – спросил доктор. – Как ваш муж относится к…

Сьюзан помолчала секунду.

– Ну, я думаю… – Она слегка покраснела. – Я… мы не занимались любовью с тех пор…

– Это из-за вас или из-за него?

– Я не уверена. И так и так.

Доктор улыбнулся:

– Непростая ситуация.

– Да, непростая.

– Но вы ведь сильная. Все разрешится.

Она улыбнулась:

– Да.

Ванроу записал что-то еще, затем вскинул глаза на Сьюзан:

– Как, по вашему мнению, муж воспримет вашу беременность?

– Не знаю, – ответила Сьюзан.

Она и в самом деле не знала.

– Мы получили контракт! – сказал Гарет Джону. – Это фантастика, верно я говорю? За месяц мы получили девять заказов и могли бы получить десятый, если бы сами не отказались. Что происходит?

Они сидели в пабе. Джон пил пиво и курил сигарету, которую он стрельнул у Гарета. В последние три недели он так часто просил у своего партнера закурить, что тот каждый раз покупал вместо одной пачки две. Но это лучше, чем покупать самому. Пока он только стрелял сигареты, он мог считать, что еще не начал снова курить.

Сьюзан наверняка замечала, что от него пахнет табаком. Как-то вечером она сказала ему, что у нее больше не вызывает отвращения запах кофе: напиток перестал пахнуть жженой резиной, хотя по-прежнему имел металлический привкус; она также сказала, что от сигаретного дыма ее тоже больше не тошнит.

Может, это был скрытый намек? Но почему не сказать прямо? Проблема заключалась именно в этом: они не разговаривали, они стали друг для друга незнакомцами, случайно оказавшимися под одной крышей. Он понимал, что он настолько же виноват в этом, как и Сьюзан. А может, и больше. И он знал причину этого.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «Что происходит?», Гарет?

Гарет, одетый в красный пиджак и мешковатую зеленую рубашку, многозначительно посмотрел на Джона:

– Не отрицай, что это даже как-то жутко.

Джон молча затянулся сигаретой. Действительно жутко.

Шесть часов, народу в пабе все больше. Кто-то мурыжил игровой автомат и уже не в первый раз доходил до уровня, на котором автомат издавал серию резких звуков, которые Джона порядком раздражали. И Гарет его порядком раздражал. И то, что он слабак и снова начал курить.

Но что действительно занимало его мысли – это Сьюзан, их брак, их жизнь. Какая жизнь? У них нет больше никакой жизни. Она на восьмой неделе беременности. Еще две недели, и минует опасность выкидыша. Пойти домой и спустить суку с лестницы, чтобы этот чертов выкидыш случился.

Он затушил сигарету. Гарет все говорил, но Джон его не слушал. «Диджитрак» в таком фаворе, что деньги мистера Сароцини им больше не нужны. Господи, если бы Клэйк дал им лишний месяц, Сароцини с его Ферн-банком был бы им нужен как собаке пятая нога. Джон хотел, чтобы у Сьюзан произошел выкидыш, а Сароцини исчез с глаз долой.

Только Сароцини и не думал показываться Джону на глаза и не ответил ни на один отчет, посланный Джоном в Ферн-банк. Джон попросил Тони Уэйра найти лазейку в соглашении, которое они заключили с банкиром. Уэйр ответил, что в нем есть не лазейка, а целые распахнутые ворота: по английским законам нельзя за деньги вынашивать суррогатного ребенка. Проблема заключалась в другом: «Диджитрак» и дом Джона и Сьюзан юридически находились во владении мистера Сароцини, до тех пор пока они не передадут ему ребенка. Все документы, акции, вообще все отписано ему.

Еще до того, как беременность Сьюзан подтвердилась, они с ней говорили о том, чтобы спровоцировать выкидыш. Это было ее предложение. Но потом она передумала. Она начала относиться к зародышу до абсурда болезненно и была полна решимости его защитить. Каждый раз, когда он заговаривал о выкидыше, она резко меняла тему разговора или просто поворачивалась и уходила.

Он прикончил вторую пинту, заказал третью. Гарет с энтузиазмом говорил о новом сервере с RAID-массивом, который он хотел купить, об алгоритмах сжатия. Джон пил пиво и все больше распалялся. Допив пинту, он распрощался с Гаретом и направился к выходу.

Он пойдет домой. Он схватит эту суку за горло.

Она выкинет, никуда не денется.

– Тот, кто любит Христову веру больше, чем Истину, вскоре начнет любить свою секту или церковь больше, чем Христову веру, и закончит тем, что будет больше всего любить самого себя, – сказал Кунцу мистер Сароцини.

И Кунц, который сидел в огромном женевском кабинете мистера Сароцини, ответил:

– Сэмюэл Тейлор Колридж.

Мистер Сароцини удовлетворился ответом. В руках он держал список, подготовленный для него Кунцем.

– Арчи Уоррен. Фергюс Донлеви. Тони Уэйр. Только эти трое? Почему я не вижу здесь имени Джона Картера?

Кунц задумался.

– Потому что… – начал он и замолчал. – Потому что решение уже принято, – сказал он и в ту же секунду понял, что это неверный ответ.

По лицу мистера Сароцини Кунц увидел, что ответ ему не понравился. И вдруг испугался. Он чувствовал запах страха, исходящий от его собственного тела, запах кожи диванов, лака, которым была покрыта мебель, моющего средства для ковров, но не чувствовал запаха мистера Сароцини.

Он никогда не чувствовал его, и это было странно и страшно. Для Кунца было очевидно, что мистер Сароцини играет с ним, намеренно блокируя в его мозгу способность ощущать его запах.

За всю свою жизнь Кунц не встречал больше ни одного человека, который не имел бы запаха. В отсутствие запаха Кунц терял способность оценивать глубинные реакции. Мистер Сароцини был единственным из людей, чьи реакции оставались для Кунца совершеннейшей загадкой.

Зато мистер Сароцини мог ощущать каждую клетку тела Кунца, и все они сейчас против его воли снабжали мистера Сароцини информацией. Все они, как одна, испытывали смертельный страх.

– Стефан, кто принял это решение?

Кунц почувствовал изменение температуры в своем теле: на мгновение она выросла, затем резко упала, так что волоски на коже встали дыбом, став жесткими, как иголки.

– Я полагал, здесь нет вариантов, – сказал Кунц.

Мистер Сароцини, который сидел за своим столом, облаченный в роскошный костюм, едва ли пошевелился.

– Ты как-то по-особому относишься к Джону Картеру, Стефан? – Он слегка наклонился вперед. – Скажи мне, Стефан, ты бы испытал боль, заставив страдать мистера Картера?

Кунц был осторожен с ответом. Он не был уверен, что именно хочет услышать от него мистер Сароцини, и поэтому пытался вспомнить все, чему тот учил его. Несомненно, это одна из Истин, Третья или Четвертая. Он не мог точно вспомнить и боялся боли, которую мистер Сароцини мог бы наслать, если бы он ошибся.

– Четвертая Истина, Стефан. «Истинная боль только одна – страдание того, кого любишь».

– Нет, я не испытал бы боль, заставив страдать мистера Картера. – В его голове пронеслось, что он был бы несказанно рад заставить страдать Джона Картера, но он из осторожности подавил эту мысль. Мистер Сароцини мог запросто прочитать ее.

Мистер Сароцини встал и пересек широкое пространство своего кабинета, для того чтобы подойти к шкафу. Кунц знал, что находится в этом шкафу, и не хотел, чтобы мистер Сароцини открывал его.

Тиковые дверцы распахнулись, открыв большой телевизионный экран. Мистер Сароцини нажал кнопку, и экран ожил. Кунц напрягся. Он старался сдерживаться и для этого использовал все силы и знания, переданные ему мистером Сароцини, но у него мало что получалось.

На экране была Клодия. Обнаженная, она сидела в большом плетеном кресле в квартире Кунца в Цюрихе и делала то, за чем любил наблюдать Кунц: сладострастно касалась промежности, в то время как Кунц наслаждался запахами, источаемыми ее телом.

Клодия улыбалась – сексуальной, провокационной, призывной улыбкой, будто говорящей: «Приди и возьми меня». Клодия была очень красива, но совсем не той красотой, что Сьюзан Картер. Сьюзан Картер выросла на американских просторах, ее красота была свежей, она лучилась здоровьем. Клодия же была городской девушкой. Ее блестящие черные волосы были выстрижены по-готски, а кожа была молочно-белой, бархатной на ощупь. Она была стройной и казалась беззащитной, так что почти невозможно было представить, насколько она чувственна.

«Беременность прибавила Сьюзан Картер чувственности», – вдруг подумал он.

Клодия мягко и ритмично ласкала себя длинными пальцами, иногда вынимала их, посасывала, оглаживала ладонью тело. Звука на этой записи не было.

Потому что то, что звучало из акустических колонок, не было записью. Кунц знал, что это живая трансляция и идет она из какой-либо комнаты этого здания.

Это был крик Клодии.

Такой крик почти невозможно представить. В нем смешивались мука, страх, ужас, отчаяние и мольба.

Кунц понимал, что мистер Сароцини устроил ему проверку, которую он должен пройти. Это было трудно, потому что Кунц точно знал, что делают сейчас с Клодией. Это было слишком даже для него.

Клодия закричала снова, еще более страшно. Затем стон:

– Нет, пожалуйста, нет. Господи, не-е-е-е-ет!

Ее голос сорвался на визг. Кунц чуть не зажал уши и не отвернулся – но не смог сделать этого.

Он не смел.

Мистер Сароцини выключил телевизор и колонки и закрыл шкаф. Вернувшись за стол, он спросил Кунца:

– Любишь ли ты Сьюзан Картер настолько, чтобы почувствовать боль, заставив ее страдать?

В первый раз в жизни Сьюзан чувствовала, что совершает что-то для себя, а не для кого-то другого. Она делала это потому, что таково было ее желание, и это было хорошо.

Она стояла на самом верху лестницы-стремянки в свежевыкрашенной передней спальне для гостей, с двумя гвоздями в зубах и молотком в руке, и была спокойна и счастлива. Наверное, благодарить следовало гормональные изменения, произошедшие в ее теле, или то волнение, которое она испытала сегодня днем, когда Майлз Ванроу прижал ультразвуковой датчик к ее животу и дал ей послушать, как бьется у ребенка сердце.

Если Джон наконец успокоится, все будет просто идеально. Нет ничего особенного в том, чтобы родить этого ребенка, это для них обоих, ради их брака, ради всего. Да, это не их ребенок, но от этого он не перестает быть человеческим существом, требующим любви и заботы. Она многим обязана этому зреющему внутри ее комочку плоти и должна отдать ему так же много. И еще это интересно. И, что самое важное, через семь с небольшим месяцев все закончится. Нужно только, чтобы Джон думал так же.

И она его убедит. Она уже сталкивалась с его упрямством: для него оно было чем-то вроде защитного механизма. Жесткая оболочка была необходима ему, чтобы пережить ужасы изломанного детства. В таких случаях с помощью конфронтации никогда нельзя было ничего достичь, поэтому она проявляла терпение, продвигалась вперед мелкими шажками, показывала свою любовь, молча глотала оскорбления и, отвоевывая дюйм за дюймом, побеждала.

Она вбила один гвоздь в стену, в центр нарисованного карандашом креста, и в этот момент дверь позади нее с грохотом распахнулась. Она в испуге обернулась. Второй гвоздь, бывший у нее во рту, выпал и со звоном упал на голые доски пола.

В дверном проеме стоял Джон. Выражение его лица испугало ее. От него несло спиртным и табаком. Его шатало, взгляд был расфокусирован. «Он же в таком состоянии вел машину!» – испуганно подумала она. Этот человек не был Джоном Картером, за которого она вышла замуж, который был ее опорой в жизни. Этого человека она не знала.

– Привет, – сказала она с опаской, потому что в последнее время его выводило из себя абсолютно все, что она говорила.

Он молча смотрел на нее, и от его взгляда у нее подгибались колени. Она увидела в нем – хотя надеялась, что это ей показалось, – неприкрытую ненависть.

Джон смотрел на совершенно незнакомую ему суку, которую он обнаружил в своем доме. Он думал о том, что, если он опрокинет лестницу, прямо сейчас, она упадет на пол, и это, возможно, приведет к выкидышу. Это нетрудно. Она балансировала на самой верхней ступеньке, с молотком в руке, крючок для картины косо висел на единственном вбитом в стену гвозде. Он подойдет и заденет лестницу плечом. Она не поймет, что это было намеренно.

А если она сломает руку? Или шею?

И вдруг она повернула голову, и Джон увидел, что это его жена, что это Сьюзан стоит на верхней ступеньке лестницы. И она выглядит такой счастливой. Она живет в доме, который любит, и делает то, что ей нравится: украшает свой дом, делает его таким, каким он виделся им в мечтах.

Он глубоко вздохнул, проглотил всю ненависть, которая росла в нем последние три недели, и заставил себя вспомнить.

Господи, всего семь месяцев.

И все кончится.

Девять месяцев – это немного. Она уже на восьмой неделе, так что остается всего семь, да, семь месяцев. Они справятся, они будут держать закрытым сундук с ненавистью и раздражением – и пошел Сароцини куда подальше.

– Как у тебя прошел день? – спросил он.

– Ездила к Майлзу Ванроу. Очередное сканирование. – Не зная, как он к этому отнесется, она решила умолчать о том, что слушала, как бьется у ребенка сердце. – Потом приехала домой, поработала над рукописью Фергюса. Затем решила повесить пару картин, одну с Суффолкской гаванью – помнишь, она тебе нравится. Она будет хорошо здесь смотреться, как ты думаешь?

– Думаю, хорошо. Я получу свой поцелуй?

Чувствуя, что настроение у мужа улучшается, она поддразнила его:

– Подними гвоздь, который я уронила, и я подарю тебе такой поцелуй, что ты закачаешься!

Джон нашел гвоздь, и Сьюзан вбила его в стену. Затем он подал ей картину, блеклый закат в морском порту, пейзаж, который они купили несколько лет назад на уличной распродаже.

– Может, посмотрим кино? Сегодня по телевизору есть несколько стоящих фильмов.

– Если хочешь. – Перспектива провести так вечер не вызвала у нее особого вопроса.

– А ты не хочешь?

– Просто сегодня такая хорошая погода, а скоро похолодает, и в саду уже не посидишь. Почему бы не устроить барбекю? Мы уже долго его не делали.

Джон рассудил, что она права. Уже конец сентября – лето прошло, будто и не бывало.

– Погода была хреновая, – сказал он, – потому и не делали.

Сьюзан повесила картину и выровняла ее. Когда она спускалась вниз, Джон придержал лестницу, а когда спустилась – заключил в объятия. Она прижалась к нему, уткнулась лицом в плечо. Он ощутил аромат ее волос, смешанный со сладким кокосовым запахом ее шампуня.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Из-за алкоголя и табака он пах очень по-мужски. Когда Сьюзан только начала с ним встречаться, от него всегда пахло табаком, и это нравилось ей, так как напоминало о детстве – так всегда пахло от отца.

– И я люблю тебя, – ответила она. – Больше всего на свете.

Вместо барбекю, они поднялись в спальню и занялись любовью. После Джон уснул и проснулся через пару часов от шелеста бумаги – Сьюзан читала переписанную Фергюсом Донлеви рукопись. Джон обратил внимание, что за последние недели ее грудь стала немного больше. Это его возбудило.

Он нежно отследил контур груди пальцем, особо отметив сосок. Сьюзан выгнула спину и тихонько застонала.

– Ты не голодный? – спросила она.

– Голодный. Что приготовим?

– Не знаю. Что-нибудь легкое. Яичницу?

– Хорошо. Я сделаю. – Джон поцеловал ее и выбрался из кровати.

– Господи, он снова твердый! – сказала она.

Он улыбнулся.

– Да. С тобой эта проблема возникает у меня постоянно. – Он обернул талию полотенцем и направился на кухню.

«По крайней мере, сегодня мы вернули нашу жизнь назад», – подумал он.

Два с половиной месяца. Теперь, когда доктор Ванроу указывал на ребенка, у Сьюзан не возникало сомнений, туда ли она смотрит. Она могла ясно различить даже на дрожащем серо-белом экране ручки, ножки и даже, если Ванроу показывал пальцем, крохотные ступни.

«Невероятно, – думала она. – Живой ребенок. Во мне».

Ребенок двинул ножкой, затем другой. Сьюзан хотелось смотреть еще, но гинеколог отнял датчик от живота, и изображение исчезло с экрана.

Майлз Ванроу посмотрел на Сьюзан и улыбнулся:

– Сьюзан, я могу подтвердить жизнеспособность плода. Визуально все в норме, он здоров, степень сформированности мышц в пределах нормы, синдром Дауна исключен. Период наибольшей вероятности выкидыша позади.

– А что, вы не исключали возможности того, что у него может быть синдром Дауна? – Сьюзан заволновалась.

Он успокоил ее бархатным голосом:

– Дело не в этом. Просто до сегодняшнего дня еще рано было производить проверку. Тест на синдром Дауна – рутинная процедура, а вам еще далеко до опасного в этом отношении возраста.

Сьюзан знала, что чем старше родители, тем большей будет вероятность произвести на свет ребенка с синдромом Дауна, но не имела понятия, имеется ли при этом в виду только возраст матери или обоих родителей. Неожиданно для самой себя она вздрогнула, и Ванроу бросил на нее обеспокоенный взгляд:

– Сьюзан, с вами все в порядке?

Она кивнула. Она вздрогнула оттого, что вдруг с отвращением вспомнила, что внутри нее растет ребенок не от Джона, а от мистера Сароцини – плоть от плоти его. Это происходило уже не в первый раз: несколько дней все было как будто спокойно, а затем на нее накатывал внезапный ужас от осознания того, что она носит в себе чужого ребенка.

«Но этот ребенок не только мистера Сароцини, но и мой», – напомнила она себе, попыталась она убедить себя.

Она добралась до точки необратимости. Ее тело не отвергло ребенка, и теперь это мог сделать только ее разум. Аборт еще рассматривался, конечно, как вариант, но только в теории. Перед глазами Сьюзан стояло изображение на экране. Эти маленькие ножки, как они двигаются. Это просто… просто чудо.

Дата добавления: 2015-09-04