Двенадцатая лекция. Вчера, мои дорогие друзья, я показал вам образы не­скольких человеческих личностей

23 марта 1924 года

Вчера, мои дорогие друзья, я показал вам образы не­скольких человеческих личностей, и при этом я должен был выбрать личности, более или менее знакомые вам, чтобы вы сами могли убедиться в верности, по меньшей мере, внешних биографических данных. Обрисовывая эти личности, я отмечал те их характерные черты, которые могут послужить духоиспытателю опорными пунктами для прослеживания кармических закономерностей их жизнен­ных судеб. И кроме того, я на сей раз выбрал именно такие личности, на примерах которых можно обсудить одну вполне определенную проблему (о чем мы будем подробно говорить в самых различных вариантах в даль­нейшем) — проблему, которая была поставлена передо мной из среды нашего Общества. Теперь я хочу совсем сухо сформулировать данный вопрос, который, как я только что сказал, был поставлен не мною самим, но задан други­ми — из среды нашего Общества.

Дело в том, что мы постоянно говорим — и, разумеется, по праву — о том, что в былые времена на Земле жили посвященные, то есть люди, получившие посвящение и ставшие носителями высокой мудрости, люди, достигшие более высокой ступени развития и т.д. Но в таком случае возникает вопрос: если жизнь человека проходит через повторные воплощения на Земле, где же теперь, в наше время, эти личности, получившие в прошлом посвящение? Нельзя ли их отыскать среди современных людей? Нельзя ли сейчас встретить тех из них, которым надлежало вновь воплотиться в наше время?

Как раз поэтому я выбрал в качестве примеров такие личности, рассмотрение перевоплощений которых позво­ляет обсудить и этот вопрос. Вчера я показал вам образ итальянского героя, борца за свободу Гарибальди. К тому немногому, что я счел необходимым сказать о нем, вы можете сами добавить все те сведения, которые могут быть известны вам в достаточно большом количестве. И когда вы сопоставите все это, то обнаружите, как много чрезвы­чайно загадочного связано с личностью Гарибальди и ка­кие значительные вопросы возникают в связи с этим.

Вспомните хотя бы только о тех двух случаях, над кото­рыми здесь вчера некоторые даже смеялись: знакомство Гарибальди при помощи подзорной трубы с будущей спут­ницей его жизни на многие годы и прочтение им впервые своего имени в печати, в газетном сообщении о вынесен­ном ему смертном приговоре. Но ведь первый из этих случаев имел еще поразительное продолжение. Та спутни­ца его жизни, которую таким удивительным образом отыс­кал себе Гарибальди и которая была ему героически при­вержена (о чем я говорил вам вчера), оставалась его женой многие годы. Таким образом, в подзорную трубу он уви­дел нечто очень хорошее. Но она умерла. И тогда он женился второй раз — на этот раз без помощи подзорной трубы, ибо такого рода чудесное событие могло произойти в жизни даже Гарибальди лишь один раз; теперь он женил­ся самым обычным обывательским образом — знаете, так­им образом, как принято у добрых обывателей. Так вот, этот второй брак Гарибальди продолжался всего один день. Отсюда вы можете усмотреть, до какой степени были не­совместимыми с личностью Гарибальди всякие обычные, обывательские взаимоотношения людей, существующие в нашем мире.

Но есть еще одно обстоятельство. — Вообще все эти обстоятельства, о которых я вам говорю, имеет тенден­цию подталкивать человека, привыкшего производить ду­ховные исследования, к тому, чтобы использовать их в таких исследованиях. Они постоянно оказываются очень важными опорными моментами, когда проникаешь взо­ром в какую-то из предшествующих жизней или несколь­ко таких жизней. — Так вот есть еще одно обстоятель­ство, которое ставит нас перед трудно разрешимой про­блемой.

Видите ли, Гарибальди, собственно, был по всему свое­му душевному складу республиканцем, самым настоящим республиканцем (об этом я уже достаточно сказал вчера), но тем не менее в ходе освобождения Италии он делал из Италии не республику, а королевство, которое должен был возглавить Виктор Эммануил. Это просто порази­тельно. Если посмотреть на всю личность Гарибальди, то это произведет поразительное впечатление.

Ведь в то время в Италии были, с одной стороны — Виктор-Эммануил, который мог возглавить освобожден­ную Италию, конечно, только как король, а с другой — Мадзини ⁹⁵, тесно связанный с Гарибальди и друживший с ним; он одно время возглавлял Итальянскую республику, которую хотели было учредить, и всю жизнь был сторон­ником установления в Италии республиканского строя.

Эта загадочность кармических взаимоотношений, осуществившихся в жизни Гарибальди, разрешится толь­ко в том случае, если мы сначала обнаружим, в каком контексте мы находились. И вот каков этот контекст. В течение немногих лет в одних и тех же местах, как гово­рится, в двух шагах друг от друга в начале XII столетия родились четыре человека, которые потом оказались яв­ственно связанными между собой в ходе исторических событий, развернувшихся в Европе. Гарибальди, как уже известно, родился в Ницце в 1807 году. В Генуе, то есть недалеко от Ниццы, родился Мадзини. А в Турине, опять-таки недалеко оттуда, родились Кавур⁹⁶ и будущий ко­роль Италии Виктор Эммануил. Как по времени так и по месту своего рождения они оказались близкими друг к другу. А впоследствии они четверо, хотя с очень разными настроениями и относясь по-разному друг к другу, все-таки основали все вместе то, что стало современной Ита­лией.

Уже внешний ход исторических событий указывает нам на то, что названные четыре личности явно были соедине­ны судьбой, имевшей значение не только для них самих, но и для мира.

Самым значительным из них, несомненно, был Гари­бальди. Он был самым значительным из них во всех чело­веческих отношениях. Но духовность Гарибальди носит стихийный характер. Духовность Мадзини проникнута фи­лософской ученостью, духовность Кавура — ученостью юридической, а духовность Виктора Эммануила... о ней лучше умолчать. Итак, среди них Гарибальди был самым значительным во всех человеческих отношениях, и в нем была какая-то такая стихийная сила, которую нелегко оце­нить с точки зрения психологии. Постичь такую духов­ность невозможно, пока не узнаешь, откуда берутся вещи«которые психологически необъяснимы в рамках одной зем­ной жизни.

Теперь я могу вернуться к заданному вопросу: где же прежние посвященные? Ведь скажут, что их среди нас нет. — Видите ли, мои дорогие друзья, если бы в наше время имелась полная возможность (то, что я говорю, — конечно, парадокс), чтобы люди рождались в возрасте 17—18 лет, иначе говоря, чтобы человеческие души, нис­ходя из духовного мира на Землю, воплощались бы сра­зу в телах 17 —18-летнего возраста или же, по меньшей мере, люди были бы избавлены от нынешнего школьного обучения — то тогда посвященные былых времен могли бы воплощаться в нынешних людях. Но насколько невозможно в земных условиях, нуждаясь в хлебе, уто­лить голод куском льда, настолько же невозможно, что­бы та мудрость, носителями которой были посвященные прошлых времен, непосредственно выступила в той фор­ме, как того ожидают, чтобы она могла проявиться в тех человеческих телах, которые уже подверглись всему тому, что проделывает с детьми и подростками современная цивилизация до достижения ими 17—18-летнего возрас­та. Этого сейчас не может быть на Земле — во всяком случае, там, где господствует современная цивилизация. Тут мы говорим, конечно, о таких вещах, которые нахо­дятся совершенно вне поля зрения образованных людей нашей эпохи.

В наше время принято обучать детей чтению и письму, начиная с шести-семилетнего возраста, а это сущая пытка для человеческой души, которая хочет развиваться по-своему. Тут я могу только повторить то, о чем уже писал в автобиографии: тем, что я смог преодолеть многие пре­пятствия на своем пути, я обязан тому обстоятельству, что еще в 12 лет не умел писать орфографически правиль­но, вообще не умел как следует писать. Я упомянул об этом в автобиографии потому, что такое умение "грамот­но" писать, которое требуют сейчас от детей, убивает в человеке некоторые его особенности.

Приходится говорить такие парадоксальные вещи — но ведь это истина. Тут ничего не поделаешь, это — истина. И вот получается, что распознать те высокоразвитые индивидуальности прошлых времен в их новом воплоще­нии оказывается в состоянии лишь тот человек, который обратит взор на те проявления человеческой натуры, ко­торые больше остаются позади человека, получившего со­временное образование, чем выступают в нем самом.

Как раз в этом отношении Гарибальди являет собой исключительно яркий пример. За кого считали Гарибаль­ди цивилизованные люди, включая Кавура или, по мень­шей мере, приверженцев Кавура? — За чудака, за свих­нувшегося малого, с которым невозможно вести никакой разумной дискуссии. Действительно, многое из того, что говорил Гарибальди, обращаясь к людям, какие он выво­дил заключения, казалось, по меньшей мере, нелогичным тем лицам, которые были помешаны на современной ци­вилизации. Уже во внешних проявлениях личности Гари­бальди многое казалось непоследовательным, нелогичным.

И лишь человек, который может в какой-то мере рас­познать то, что сокрыто позади человеческой личности, который видит то, что могло вступать в человеческое тело в прошлых воплощениях и что ныне больше не может вступить в человеческое тело, которое современная циви­лизация сделала непригодным для этого, — лишь такой человек может составить себе истинное представление о том, чем, собственно, является личность, подобная Гари­бальди. А другому человеку это оказывается недоступным, ибо самое важное у такой личности находится позади его внешних проявлений. Бравый филистер (к присутствую­щим это, конечно, не относится) выражает себя, выступа­ет в жизни, просто следуя тому, чему его обучали; на нем печать школьного и прочего обучения и воспитания, и сам он весь тут перед нами. Поэтому никаких затруднений не представляет сделать, так сказать, фотографию его мо­рального и духовного склада. Но человек, воплотившийся в новое время с душой, преисполненной мудрости про­шлых времен настолько, что это душа не может выразить­ся в его теле, — не может быть верно понят по тем проявлениям его души, на которые она только и способна в условиях современной цивилизации. Все сказанное отно­сится в полной мере и к Гарибальди. Тут есть что-то об­щее — конечно, это только сравнение — со спиритически­ми образами, за которыми виден фантом. Подобным же образом предстает перед нами такая личность.

Приняв все это во внимание, а главное, опираясь на те вещи, на которые я в особенности указывал вам, можно достичь того, что внутреннему взору, направленному на Гарибальди, фактически откроется его прошлая земная жизнь, и откроется она как жизнь настоящего посвящен­ного, который, однако проявляет себя внешне совершенно иначе, потому что не может полностью войти в свое тело. В этом свете отмеченные мною особенности Гарибальди перестанут так сильно удивлять нас. Человек, вступаю­щий в обычные отношения с другими людьми при помо­щи подзорной трубы, не может не быть в какой-то мере чуждым современному воспитанию, должен быть немного "не от мира сего". Что-то в этих чертах не согласуется с обычным нахождением внутри обывательских взаимоот­ношений.

Прозрение в предыдущую земную жизнь Гарибальди приводит нас к жизни посвященного, причем посвящен­ного в мистерии, исходящие из Ирландии, о которых мне довелось говорить вам несколько месяцев тому назад. Я описал вам мистерии, ирландские по происхождению, но этого посвященного мы находим в одном из ответвлений как раз недалеко отсюда, в теперешнем Эльзасе.

Тайной этой личности является то, что это ее воплоще­ние имеет место в IX веке, а следующее — лишь в XIX веке, в личности Гарибальди; никакого промежуточного воплощения между IX и XIX веками не было, это уста­навливается с достаточной определенностью. Эта личность долго жила в духовном мире.

Восприняв в себя сокровища мудрости, хранившиеся в мистериях Ирландии, эта личность еще на острове взяла на себя руководство целой колонией, которая позднее пе­реселилась в Европу.

Видите ли, когда вы смотрите в зеркало, которое не является плоским, то в зависимости от той или иной кривизны его поверхности так или иначе изменяется, де­формируется и ваше отражение. Можно сказать, что не­что подобное произошло с отражением духовного мира в земном мире, когда посвященному IX века довелось таким образом и в таких условиях, как я это описал вам в своих недавних лекциях, вновь воплотиться в теле человека XIX столетия. Следует привыкнуть к мысли, что какой-либо философ, поэт или художник прошлой исторической эпо­хи не воплощается в нашу эпоху опять философом, по­этом или художником. Обстоятельства не могут изменить человеческой индивидуальности, она переходит от одной земной жизни к другой. Но то, как проявляются эти ин­дивидуальности, зависит от того, какие возможности пре­доставляет эпоха. Приведу для ясности один конкретный Пример.

Личность, тоже широко известная, — Эрнст Геккель ⁹⁷. Он известен, как самый решительный представитель материалистического монизма, который он отстаивал с эн­тузиазмом, переходившим в фанатизм. Личность Эрнста Геккеля достаточно известна, чтобы мне не нужно было давать ей характеристику. И вот когда возвращаешься в его прошлое воплощение, то находишь личность того римс­кого папы, который из монаха Гильдебранда стал Гри­горием VII⁹⁸.

Этот пример я привожу вам для того, чтобы вы увиде­ли, сколь различными могут быть, внешние проявления одной и той же человеческой индивидуальности, в зави­симости от культурных особенностей той или иной исто­рической эпохи. Трудно догадаться, что в представителе материалистического монизма XIX века можно найти пере­воплотившегося папу Григория VII. Но дело в том, что с такого рода внешними обстоятельствами и событиями, при­надлежащими цивилизации на физическом плане, духов­ный мир связан в гораздо меньшей степени, чем это обыч­но думают. Позади личности Геккеля и позади личности монаха Гильдебранда находится нечто такое, что намного ближе между собой, чем то, в чем эти две личности раз­личны — одна, впадая в крайность, боролась за могущество католицизма, а другая столь же крайним образом борола­сь против католицизма. Это различие между ними не име­ет большого значения для духовного мира. Для духовного мира имеет значение то, что происходит, так сказать, за кулисами, на заднем плане человеческого существа, а не все те вещи, которые имеют значение в сущности лишь в физическом мире. Итак, мои дорогие друзья, вам не сле­дует удивляться тому, что Гарибальди действительно был посвященным в IX веке, и тому, что, снова воплотившись вXIX веке, он имел лишь такие внешние проявления, какие только и были возможны в XIX веке. Гораздо важ­нее то, какой он имеет темперамент, каковы свойства его характера.

Да, если бы то, что было содержанием души Гарибаль­ди в его предыдущем воплощении, выступило бы в XIX столетии при том темпераменте, какой был присущ Гари­бальди, то в глазах людей XIX столетия он был бы сумас­шедшим. Его сочли бы за умалишенного. Поэтому лично­стью исторического Гарибальди стало то, что смогло про­явиться в эту эпоху.

Прозрение в предыдущую земную жизнь Гарибальди сразу же проливает свет на интересующие нас кармические свя­зи — те, которые соединяли Гарибальди с упомянутыми тремя личностями, родившимися приблизительно в том же десятилетии и в той же местности, что и он сам. Все эти трое были тогда его учениками. Они были его учениками, пришедшими с трех разных концов света: один — с далеко­го севера, другой — с далекого востока, а третий — с запада. Со всех концов Земли собрались эти его ученики.

Так вот, как раз в ирландских мистериях на человека, достигшего определенной ступени посвящения, налагался совершенно особенный долг. Этот долг состоит в том, что такой посвященный во всех дальнейших земных жизнях должен помогать своим ученикам, не смеет покидать их. Таким образом, если в силу особых кармических законо­мерностей им доводится снова жить на Земле одновре­менно с ним, то это означает, что их род кармы должен учитываться им при осуществлении своей собственной кармы. Если бы с той индивидуальностью, которая жила в Викторе Эммануиле, Гарибальди не был связан как его бывший учитель в таинствах мистерий, то Гарибальди, наверное, учредил бы Итальянскую республику. Но за этими абстракциями, за этими принципиальными сообра­жениями стоит живая человеческая жизнь, переходящая от одного земного бытия к другому. За ними стоит этот долг древних посвященных по отношению к их ученикам. Отсюда это противоречие. По тем понятиям, по тем иде­ям, которые Гарибальди нашел в XIX столетии, он есте­ственно стал республиканцем. Кем же еще он мог тогда стать? Я знал стольких республиканцев, которые были при этом верными слугами какого-нибудь монарха. Теперь это время давно прошло, но когда я был ребенком, соб­ственно, все люди, которые почитали себя разумными, были республиканцами. Они говорили: мы, само собой разумеется, республиканцы, но только не можем говорить об этом открыто. Но внутренне все они были республикан­цами. А Гарибальди был, наоборот, таким человеком, который открыто демонстрировал свое республиканство, од­нако же не провел его в жизнь. И даже все те, кто восхи­щался Гарибальди, никак не могли понять — почему он не вводит республиканское правление? Почему же? Пото­му, что он не мог предоставить Виктора Эммануила само­му себе и должен был помогать ему, потому что был связан с ним кармически, так, как я только что сказал. Он не мог покинуть Виктора Эммануила, и то, как он поддер­живал его, было единственной возможной помощью, ка­кую он мог оказать.

Таким же образом были связаны с Гарибальди Кавур и Мадзини. И Гарибальди мог делать только то, на что были способны также и они. Он мог совершить только то, что происходило бы из совместных действий всех четверых. Гарибальди не мог односторонне следовать своему соб­ственному направлению.

Этот глубоко значительный факт позволяет усмотреть вам, мои дорогие друзья, как много из того, что выступает в жизни, может быть понято, только исходя из оккульт­ного фона земной жизни.

Разве вам не встречались такие люди, которые в определенные моменты своей жизни делали нечто такое, что, собственно, было необъяснимо для вас? Вы от них такого не ожидали, и из их характера это было невоз­можно объяснить. Если бы они следовали своему соб­ственному характеру, то они, определенно, сделали бы что-то другое. В этом вы можете быть совершенно пра­вы. Но рядом с таким человеком живет еще другой чело­век, с которым он кармически связан, подобно тому как это было у Гарибальди. Поэтому-то такой человек и де­лает то, что он сделал. Земная жизнь людей становится полностью объяснима только, исходя из ее оккультного фона. Рассматривая какую-то личность, мы возвращаем­ся, так сказать, к древнеирландским мистериям. Пусть это покажется парадоксом, но когда взираешь на духов­ное, то выступающее внешне в земной жизни людей пред­стает просто как майя.

Бывает так, что часто наблюдаешь какого-либо челове­ка в его обыкновенной жизни, часто с ним встречаешься, а потом, если удается сквозь эту его земную личность прозреть духовную индивидуальность, то он будет крайне удивлен, когда узнает, какие вещи в нем можно распоз­нать. Ибо то, что обнаруживается во внешних проявлени­ях человеческой личности (особенно в наше время, по причинам, о которых я упомянул), — есть лишь самая незначительная доля того, чем в действительности явля­ется данный человек по его прошлым земным жизням. Многие тайны сокрыты в тех вещах, о которых я сейчас вам говорю.

Обратимся к другой личности, краткую характеристику которой я дал вам вчера, — к Лессингу, который в конце своей жизни сам возвестил о повторяемости земных жиз­ней. Прозревая его карму, возвратимся к тому далекому прошлому, когда в Древней Греции еще были в полном расцвете мистерии. Тогда Лессинг был посвященным. Вот почему он при своем воплощении в XVIII веке не мог полностью войти в тело человека нового времени. Между этими двумя воплощениями Лессинга было еще одно, в XIII столетии. Тогда он был членом ордена доминикан­цев, выдающимся представителем схоластики, и как раз тогда он приобрел замечательную остроту ума. А в XVIII веке он стал, собственно говоря, первым журналистом Центральной Европы.

Однако его драма "Натан мудрый", взывающая к челове­ческой терпимости, так и "Гамбургская драматургия" (про­чтите только некоторые главы оттуда) и затем "Воспита­ние человеческого рода" — эти его сочинения становятся действительно понятными только тогда, когда знаешь, что над ними работали все три воплощения этой личности: в первом воплощении — древнегреческий посвященный (просьба прочесть прекрасную статью Лессинга "Как древ­ние изображали смерть"⁹⁹); во втором воплощении — схоластик, воспитанный в духе средневекового аристотелизма; наконец, сам Лессинг, который нес в своей душе все, обретенное им в этих двух прошлых воплощениях, и который должен был жить теперь, в условиях цивилиза­ции XVIII века. И если принять во внимание сказанное мною, то бросится в глаза один интересный факт.

Ведь это весьма примечательно, что вся жизнь Лессинга предстает исканием чего-то. Сам Лессинг дал выраже­ние этой черте своего существа, своего духовного суще­ства, в том знаменитом изречении ¹⁰⁰, которое цитируют все снова и снова, только в филистерском понимании, ведь его цитируют всевозможные филистеры, которые не любят стремиться к чему-то определенному: "Если бы Бог держал в Своей правой руке всю полноту истины, а в Своей левой руке — вечное стремление к истине, то я пал бы пред Ним и сказал: Отче, дай мне то, что у тебя в левой руке". Это по праву мог сказать Лессинг; когда же вслед за ним это повторяет филистер, то это, разумеется, ужасно. Но важно то, что вся жизнь Лессинга была имен­но исканием чего-то, самым интенсивным исканием. И если быть честным, то нужно сказать: при чтении Лессин­га спотыкаешься о многие сформулированные им положе­ния, спотыкаешься как раз о самые гениальные из них. Но люди берут на себя смелость не спотыкаться, ибо Лессинг ведь объявлен великим в книгах по истории и по литера­туре. В действительности же часто спотыкаешься о Лес­синга, или, вернее, накалываешься на него. Для того, чтобы это ощутить и понять, людям, конечно, надо читать самого Лессинга. Если же ограничиваться чтением двух­томного сочинения о Лессинге, написанного Эрихом Шмидтом, тогда на эти самые изречения, даже если они дословно цитируются Эрихом Шмидтом, нисколько не наколешься. Пусть они приводятся дословно, но то, что стоит в книге перед ними и после них, отнимает у них остроту.

И этот искатель, собственно, только в конце своей жиз­ни земной пришел к тому, чтобы написать свое "Воспита­ние человеческого рода", завершающееся идеей о повтор­ных земных жизнях. Почему же так случилось?

И вот это можно понять в связи с другим фактом, который мне тоже довелось исследовать. В моей статье о "Химической свадьбе Христиана Розенкрейца", напечат­анной в журнале "Царствие", издававшемся нашим дру­гом Бернусом¹⁰¹, я обратил внимание на то, что эта "Хи­мическая свадьба" была написана, вернее, записана юно­шей 17 — 18 лет. Этот юноша не понимал ничего из того, что он писал. Существует и внешнее доказательство это­го. Он не написал последней страницы этой "Химической свадьбы", и сочинение до сих пор остается без своей пос­ледней страницы. Итак, эта рукопись написана им, но он в ней ничего не понял. Юноша затем вырос и стал бравым швабским пастором в Вюртемберге, написавшим ряд сочи­нений, которые стоят даже ниже среднего уровня тогдаш­них книг назидательного и богословского характера. Эти его сочинения не имеют совершенно ничего общего с со­держанием "Химической свадьбы". Вся жизнь этого шваб­ского пастора является доказательством того, что его соб­ственная душа непричастна к сделанной им записи "Хи­мической свадьбы". Она есть целиком и полностью инс­пирированное сочинение.

Таким образом, когда некий дух возвещает через того или иного человека, то это не всегда исходит из личности самого человека. Только есть некоторая разница между бравым швабским пастором Валентином Андреэ¹⁰², писав­шим филистерские богословские сочинения, и Лессингом. Если бы Лессинг был Валентином Андреэ, только в XVIII веке, то он, возможно, уже в свои юные годы написал бы прекрасный трактат о воспитании человеческого рода — с идеей повторных земных жизней человека. Но он ведь не был Валентином Андреэ, он был Лессингом, тем Лессин­гом, который не имел никаких видений и даже, как гово­рят, не видел снов. Лессинг прогнал от себя своего инспи­ратора, разумеется, бессознательно. Если бы в юные годы Лессинга инспиратор захотел действовать через него, то Лессинг сказал бы ему: поди прочь, у меня нет с тобой ничего общего.— Лессинг избрал себе обыкновенный для XVIII века путь человеческого воспитания. И вследствие этого он только в конце своей жизни созрел настолько, что смог понимать то, что всегда жило в нем во время этой его земной жизни. С ним произошло так, как было бы с Ва­лентином Андреэ, если бы тот прогнал прочь своего инс­пиратора и затем не писал бы никаких тривиальных богословных и назидательных сочинений, но подождал бы на­ступления старости, а потом сознательно написал бы "Хи­мическую свадьбу Христиана Розенкрейца".

Так подобно звеньям одной цепи связаны между собой отдельные земные жизни человека. Надо прийти к полно­му осознанию того, что это так. Отдельная человеческая жизнь, рассматриваемая сама по себе — будь это даже жизнь Гёте, Лессинга, Спенсера, Шекспира или Дарвина, — подобна цветку, который срезан человеком со своего стебля и не может существовать сам по себе. Так и отдель­ная земная жизнь человека не может быть объяснена из нее самой; объяснить ее можно, только исходя из реаль­ности повторных земных жизней.

Очень интересна жизнь тех двух личностей, о кото­рых я говорил в конце вчерашней лекции: с одной сторо­ны, жизнь лорда Байрона, а с другой — жизнь моего учителя геометрии (извините, что я вдаюсь в личные воспоминания). Общего они имели между собой только особенную конструкцию ступни одной из ног; но эта конструкция ступни заслуживает особого внимания. Об­ращаясь к оккультному рассмотрению происхождения этой недоразвитой ступни, приходишь к особому устройству головы в прошлой земной жизни, подобно тому как это было в случае с Эдуардом фон Гартманом. Понятно, что говорить о таких вещах можно, не иначе, как только рас­сказывая о том, что открылось взору. Я уже говорил о том, что здесь не может быть логических доказательств. И вот когда прослеживаешь жизнь этих двоих людей, то замечаешь, что их жизни в XIX столетии как бы претер­пели сдвиг. То, что я скажу сейчас, покажется противо­речащим тому,что было сказано мною здесь несколько недель тому назад, а именно, что те люди, которые были современниками в одной земной жизни, затем снова воп­лощаются как современники. Но ведь все в мире имеет исключения. Нельзя подходить ко всем вещам с одной меркой — даже на физическом плане, а в духовном мире, мои дорогие друзья, это и вовсе невозможно. Да, суще­ствуют правила, но эти правила — не жесткие схемы. Тут все индивидуально.

Оказывается, что обе упомянутые личности провели предыдущую земную жизнь вместе. Я и не нашел бы Бай­рона в той его жизни, если бы, прослеживая прошлое воплощение моего учителя геометрии, не увидел тогда рядом с ним Байрона. Байрон был гениален, мой же учи­тель вовсе не был гениален, но он был выдающимся гео­метром, лучшим геометром из всех, кого я узнал в своей жизни; он был настоящим геометром.

Не правда ли, в художнике всегда замечаешь какую-то односторонность; в музыканте односторонность тоже все­гда видна. Ведь такие люди могут достигнуть чего-либо значительного лишь тогда, когда они односторонни. Но геометр в наше время, как правило, не односторонен. Со­временный геометр знает всю математику и всегда может, строя какую-либо геометрическую фигуру, выразить ее в уравнениях, знает ее математическую, численную сторону. Но тот учитель геометрии, о котором я вам сейчас расска­зываю, был прекрасным геометром, но ни в какой мере не был математиком. Так, например, он совсем ничего не понимал в аналитической геометрии. Об аналитической геометрии, о вычислительной геометрии, которая имеет дело с уравнениями, он не знал совсем ничего; тут он мог совершать просто детские промахи.

Один случай был очень забавный. Этот человек чисто конструктивным методом нашел, что окружность есть геометрическое место постоянных частных¹⁰³. Посколь­ку он нашел это методом решения геометрических задач на построение и никто до него не нашел этого метода, то он счел себя первым, открывшим это свойство окружности. А мы, дети, не были, конечно, филистерами, но отли­чались скорее как проказники, и мы знали, что в другом учебнике у нас есть такое уравнение, которое выражает данное свойство окружности. Это дало нам повод не на­зывать больше окружность окружностью, но дать ей имя нашего учителя геометрии. Мы говорили: линия NN (я не хочу называть его имени). В самом деле, у него была гениальная односторонность конструктивного геометра, и это было в нем чем-то весьма значительным и выразитель­ным. Люди нашего времени не таковы. Они вовсе не вы­разительны, а наоборот, скользки точно угри. Этот же человек уж никак не был похож на угря; он был углова­тым человеком даже в своем внешнем облике. Лицо у него было почти четырехугольным; голова же, весьма ин­тересная, была совсем четырехугольной — в ней не было ничего круглого. Поистине, по лицу этого человека мож­но было изучать прямоугольник с его конструктивными свойствами. Это было очень интересно.

И вот мы видим эту личность непосредственно рядом с Байроном, в Восточной Европе, приблизительно за одно-два столетия до крестовых походов.

Однажды я рассказывал вам (те из вас, которые тогда присутствовали, должны это вспомнить) историю о том, что когда римский император Константин ¹⁰⁴ основал Кон­стантинополь, то он повелел перенести из Рима в Кон­стантинополь палладий, который, в свою очередь, некогда был перенесен в Рим из Азии, из Трои. Этот перенос палладия был совершен с величайшей торжественностью. Ибо этот палладий почитался особой святыней, наделяю­щей своей силой того, кто им обладает. И в Риме были на самом деле убеждены в том, что пока палладий лежит под колонной в важном месте Рима, в нем заключена вся мощь Рима, а также в том, что эта сила была перенесена в Рим из некогда могущественной, хотя и разрушенной гре­ками Трои.

Константин, имевший намерение "пересадить" римс­кую мощь в Константинополь, велел совершить перенос этого палладия с великой пышностью. Затем он повелел, конечно, в совершенной тайне, закопать его в землю и над этим местом воздвигнуть колонну, привезенную сюда из Египта. Она была увенчана древней статуей Аполлона, которому были приданы черты сходства с Константином; потом Константин велел раздобыть и гвозди из креста, на котором был распят Христос, изготовить из них венец в виде сияющих лучей и надеть этот венец на голову статуи Аполлона, которая должна была изображать самого Кон­стантина. Так палладий был перенесен в Константино­поль.

Есть одно древнее сказание, известное больше в его позднейшей переработке; оно было объявлено и передела­но в связи с завещанием Петра Великого ¹⁰⁵, но на самом деле восходит к очень древним временам. Согласно этому сказанию, палладий будет однажды перенесен из Кон­стантинополя дальше, на северо-восток. Отсюда в России позднее возникло представление, что палладий должен быть перенесен из Константинополя именно в Россию; тогда связанная с ним сила, утраченная было в пору ту­рецкого владычества, перейдет к восточноевропейским правителям.

И вот те две личности, те две индивидуальности узна­ли об этом сказании тогда, за одно-два столетия до крес­товых походов (точнее установить я не смог). И они от­правились из теперешней России в Константинополь, что­бы каким-то способом добыть там палладий и доставить его в Восточную Европу.

Это не удалось и не могло удаться, потому что палла­дий был хорошо спрятан, а у тех, кто знал место, нельзя было ничего выведать. И тогда ужасная боль овладела этими двумя людьми, парализовав их головы. Пос­ледствием этого удара для Байрона было то, что он потом снова воплотился на Земле с дефектом ступни, подобно Ахиллу, у которого была уязвимой пятка, а возмещением паралича головы в прошлой жизни стала ее гениальность в новом воплощении. Его спутник также родился позднее с дефектной ступней как последствием паралича мозга в прошлой земной жизни. Обычно люди не понимают, что геометрия, математика берутся у человека не из головы. Если вы не отмерите угол ногами, у вас не будет представ­ления о нем в голове. Люди вообще не знали бы никакой геометрии, если бы они не ходили ногами и не осязали руками. Все это извлекается из головы и выражается в представлениях. Поэтому такой человек, как мой учитель геометрии, с его недоразвитой ступней может обладать достаточной силой внимания, чтобы отразить в своей го­лове геометрическую конституцию моторной системы, орга­низма конечностей.

И когда углубляешься в духовную конфигурацию моего учителя геометрии, то этот человек производит значи­тельное впечатление. Поистине было нечто восхититель­ное в том, как он делал в сущности все как геометр-конструктор, нисколько не считаясь со всем остальным миром — как если бы его вовсе не было. Он был в выс­шей степени свободным человеком и на того, кто наблю­дал его внимательно, производил такое впечатление, как если бы им когда-то владела некая колдовская сила, дав­шая ему эту односторонность.

Что же касается лорда Байрона (я ведь упомянул о своем учителе только потому, что не познакомился бы с кармой Байрона, если бы этот учитель не показал мне путь), то тут вы видите настоящее осуществление кармы. С Востока отправился он некогда в поход за палладием. Когда же потом он родился на Западе, то он отправился в поход ради достижения свободы — духовного палладия XIX столетия. И он отправляется в поход, привлекаемый той же самой страной, идет с другой стороны по направле­нию к тому же, к чему он стремился некогда. Есть нечто действительно потрясающее в том, как одна и та же инди­видуальность устремляется к одному и тому же месту на Земле — в одной земной жизни с одной стороны, а в другой земной жизни — с другой. В одной жизни он был призван к своему походу тем, что было глубоко мифологическим, в соответствии с верованиями того времени; в другой же своей жизни он был призван тем величайшим идеалом, который выдвинула эпоха Просвещения. Во всем этом есть нечто потрясающее.

И потрясающими являются, собственно, все события, проистекающие из кармических взаимосвязей. Они всегда потрясающи. И вам еще доведется узнать об этом много ошеломляющего, парадоксального. Сегодня же я хотел изложить вам то, что может полностью прояснить вам, какими удивительными бывают кармические связи между более ранней и более поздней земной жизнью человека.

Дата добавления: 2015-09-04