Альфред Маршалл: становление традиции

Одно время было в моде списывать со счетов Альфреда Маршалла (1842 —1924) как устарелого теоретика викторианской эпохи. Говорили, что внушительная система экономических идей, созданная мягким и доброжелательным кембриджским профессором, более не является жизненной. Казалось, что основные идеи Маршалла рассыпались под ударами различных современных теорий. Утвердилось мнение, что трудам Маршалла не хватает той утонченности, к которой привыкли современные экономисты. Говорили также, что его поиски ключа к проблеме стоимости бесполезны, т.к. они заводят теоретическое исследование в тупики, которых легко можно избежать. Однако практически в любом направлении современной экономической теории можно найти следы, ведущие к какому-нибудь намеку или мысли Маршалла. Это ощущается даже тогда, когда ученый отталкивается от Маршалла в отрицательном смысле, как, например, Джон Мейнард Кейнс. И экономист, занятый теорией благосостояния, и более нейтральный теоретик, работающий в области «позитивной» экономики, могут найти в своей интеллектуальной генеалогии нечто от Маршалла. Очевидно, идеи прежнего сотрудника Баллиольского колледжа[1] пустили весьма прочные корни.

Маршалл А. родился в районе Лондона Клэпхеме. Если бы его отец настоял на своем, то ему пришлось бы отправиться в Оксфорд для изучения классической литературы и теологии. Уильям Маршалл служил кассиром в Банке Англии и в семье был чем-то вроде тирана. Он заставлял сына изучать древнееврейский язык и запрещал ему заниматься математикой, сильно привлекавшей юношу. К счастью, дядя помог ему сбежать в Кембридж, где он мог заняться тем, к чему его влекли природные склонности. В 1865 г. Маршалл занял на студенческом конкурсе по математике второе место, а первое досталось лорду Реши. Это было немалое достижение. Если в юности Маршалл и испытывал какие-либо религиозные чувства, то они скоро рассеялись под действием идей дарвинизма, получивших в то время широкое распространение. Он легко обратился в агностика. Философский спор между Джоном Стюартом Миллем и Уильямом Гамильтоном привлек внимание Маршалла к философии, а затем и к политической экономии. Она скоро стала областью, в которой, по выражению Кейнса, «могут в полной мере проявиться высшие умственные способности человека». Читая «Политическую экономию» Милля, Маршалл одновременно обследовал городские трущобы и скоро пришел к выводу, что устранение этих ужасных явлений должно стать первоочередной задачей общества. В 1868 г. он поехал в Германию и изучал там немецкий язык, стремясь читать Канта в оригинале. За два года, проведенных за границей, он близко познакомился как с гегельянцами, так и с представителями исторической школы в политической экономии. Это сделало из Маршалла прототип такого экономиста, о каком писал Шэкл Дж.Л.С. Он однажды заметил, что настоящий экономист должен быть «...математиком, философом, психологом, антропологом, историком, географом, специалистом в области политики, мастером литературного стиля, и притом еще человеком, знающим реальную жизнь, имеющим практический опыт в сфере бизнеса и финансов. Он должен разбираться в проблемах государственного управления и хорошо знать четыре или пять языков».

Маршалл, как преподаватель университета, видел свою задачу в том, чтобы изъять экономическую науку из рук популяризаторов и дилетантов, которые свели ее к набору удобных догм, и развивать подлинно научный метод. В 1870 гг. в тесном сотрудничестве с Генри Сиджвиком и Генри Фосеттом он работал над тем, чтобы ввести политическую экономию как особый предмет, заслуживающий специального изучения. В 1879 г. с женой Мэри Пэйли, на которой он женился двумя годами раньше, они выпустили небольшую книжку «Экономика промышленности». Позже он изрядно недолюбливал эту работу, но в ней уже наметилось направление, в котором позже развивались идеи Маршалла.

Нуждаясь в более основательном заработке, Маршалл начал подыскивать себе подходящее место и вскоре занял пост принципала[2] университетского колледжа в Бристоле. Маршалл всегда в какой-то мере страдал от ипохондрии, а в эти годы здоровье особенно стало беспокоить его. В результате в 1881 г. он отказался от своей должности и, чтобы поправить здоровье, на год отправился на континент. Маршалл страдал от плохого здоровья до конца своей долгой жизни. Кейнс, написавший о нем блестящий биографический очерк, отмечает, что Маршалла легко выводили из равновесия утомление, возбуждение или спор и что постоянная сосредоточенность во время работы давалась ему нелегко. В 1885 г., после короткого пребывания в Оксфорде, он переехал в Кембридж, где занял кафедру Фосетта, умершего годом ранее. Эту должность он занимал вплоть до своей отставки в 1908 г.

Болезненная чувствительность, которая мучила Маршалла, часто становилась серьезным препятствием для опубликования его идей. Критика легко выводила его из себя. Ему трудно было воздавать должное теоретическим противникам. Вместе с тем у него были филантропические склонности, заставлявшие его делать добрые дела. Он мог даже выслушивать доводы социалистов, но у них его привлекал только гуманистический элемент. Он мог сочувствовать мотивам их действий, но их теория для него была неприемлема.

В Кембридже возник подлинный центр высшего экономического образования. Маршалл притягивал к себе большинство самых лучших студентов. В результате здесь сложилась единственная в анналах экономической науки практика устного воздействия на умы. Маршалл так часто выступал в качестве эксперта перед правительственными комиссиями, что многие его идеи пронизывают различные официальные документы. Все это отражало его глубокое убеждение, что пристальное изучение экономической теории будет способствовать разрешению проблемы бедности и облегчит проникновение благородных чувств в мир чистогана. Маршалл надеялся, что Кембридж будет готовить людей, которые смогут повести мир к жизни, достойной лучших черт человеческого рода. В этих взглядах чувствуется, явный интерес к прагматическим проблемам. Маршалл рассчитывал на то, что настанет время, когда развитие экономического «рыцарства» приведет к улучшению общества. Он выступал против таких мер, как законодательство о минимальной заработной плате. Но вместе с тем он призывал бизнесменов быть скрупулезно честными в отношениях со своими рабочими и служащими, так как иначе неизбежно будут расти профсоюзы. В этом он, конечно, резко отличался от своего учителя Милля, который высказывал взгляд, что социальные проблемы смогут быть решены только благодаря рабочему классу.

Маршалл начал работу в области экономики в 1867 г., в возрасте 25 лет, а полностью его главные идеи сложились к 1883 г. Но они увидели свет только в 1890 г., когда была опубликована книга «Принципы политической экономии». Свои концепции в области денег и кредита он сделал достоянием общественности только в 1923 г. В результате, когда экономическая теория Маршалла получила полное выражение в печатном виде, она уже казалась архаической. Он явно был сам виноват в том, что его оригинальность не была признана немедленно. Основные элементы его теории, по крайней мере, в черновом виде, были разработаны к 1870 г. Но вместо того, чтобы сразу опубликовать свои идеи, как это сделал Джевонс, он предпочел их дорабатывать, переделывать и переписывать заново. Стремясь быть понятым всеми, Маршалл отправлял все новое и трудное для понимания в приложения и примечания. Ему казалось, что это обеспечит свободное течение мысли. Но континентальные авторы, не зная, что Маршалл развил понятие предельной полезности за двадцать лет до выхода «Принципов», удивлялись тому, что в Англии эта книга была расценена как крупнейшее научное событие своего времени.

Согласно евангелию от Джона Стюарта Милля, Маршалл предлагал начинать экономическую теорию с Давида Рикардо. В этой удобной схеме за основу стоимости принималась зависимость между конкуренцией и издержками производства. Заработная плата, рента и прибыль определялись не одними и теми же факторами, а находились под влиянием соответственно роста населения, дифференциального плодородия почвы и туманного психологического понятия, называемого «воздержанием». Таким образом, распределение осуществлялось через процесс остаточного деления (residual sharing). Гедонизм и утилитаризм представляли собой главные двигательные силы. Рабочих ожидало мрачное мальтузианское будущее, а землевладельцы неизбежно должны были оказаться победителями в борьбе за львиную долю национального дивиденда. Такой была сущность общепринятой в то время политической экономии. Попытка Маршалла перевести все эти словесные утверждения на математический язык вытекала из его глубокого убеждения, что этой концепции не хватает научной точности.

Рикардо и Милль оставались для Маршалла непревзойденными образцами экономического анализа. В 1867 г. был опубликован I том «Капитала» Маркса, в 1838 г. - экономико-математический труд Курно, но ни тот, ни другой не произвели особого впечатления на экономистов-профессионалов. Маршалл отвергал учение Маркса, т.к., по его мнению, оно недооценивает исключительную трудность изменения экономических и социальных институтов. Кроме того, бедность может быть устранена в рамках прогрессивного капитализма. Но Маршалл признавал, что социалисты часто лучше понимают основные движущие силы человеческого знания, чем большинство специалистов академического направления. Он знал, что строго логическая трактовка экономических проблем может увести в сторону от трудностей экономического анализа, и потому рассматривал гуманистическую тенденцию социалистов как своего рода полезное противоядие.

Рикардианская доктрина вступала в это время в полосу упадка. Маркс использовал ее для революционных целей. Милль отверг понятие рабочего фонда (wages fund), в теорию стоимости вводились субъективные факторы. А немецкие экономисты исторической школы с нескрываемым ликованием подрывали основы рикардианской системы. Дарвин указал заманчиво новый путь эволюционного подхода в общественных науках. Профсоюзы смело игнорировали взгляд, будто они мало, что могут сделать для повышения заработной платы, поскольку все давно предписано А. Смитом. Под влиянием суровых фактов действительности вера в экономистов серьезно поколебалась. Тем не менее, представители «мрачной науки» продолжали утверждать, что человечество вечно обречено жить так, как оно жило раньше.

Однако Маршалла нельзя обвинять в жестокосердии, характерном для традиционалистов. Если от утилитаристов можно было ожидать утверждения, что правильные принципы важнее, чем благотворительность, то Маршалл наверняка попытался бы смягчить такую бесчувственность и подчеркнул бы важность доброжелательности. Так, бедность в старости простительна, если она является результатом затраты доходов на воспитание и образование детей. Маршалл, конечно, не был в полной мере последователем Бентама, т.к. он получил свой утилитаризм уже разбавленным от Милля. Маршалл допускал, что привычка и иррациональное поведение лежат в основе многих человеческих действий, но он оставался верен традиции Бентама в том отношении, что его построения исходят из природы человека как расчетливого и осмотрительного животного. Следовательно, осторожность должна быть важным фактором в экономическом потреблении, а это, в свою очередь, означает, что максимальная эффективность и повышение жизненного уровня могут быть обеспечены лишь в том случае, если рабочий будет строго следовать предписанным ему моральным принципам.

Аппарат кривых предложения и спроса Маршалл, видимо, заимствовал у Курно и Флиминга Дженкинса, а его маржиналистский анализ, очевидно, имел своим источником фон Тюнена. Вероятно, Джевонс и Вальрас не были ему известны достаточно хорошо. Заслуживает внимания интересное утверждение Шумпетера, что между Маршаллом, Джевонсом и Вальрасом существует более тесное родство, чем Маршалл был склонен признавать. Шумпетер говорил, что беда профессора из Кембриджа заключалась лишь в том, что его теория была чрезмерно перегружена рикардианскими понятиями. Шумпетер, разумеется, стремился доказать приоритет своего кумира Вальраса в развитии определенных экономических доктрин. Но он признавал, что Маршалл не был только эклектиком, так как он очертил контуры своей теории сам, а не просто заимствовал их.

Маршалл был также в известной мере знаком с немецкой исторической школой, особенно с Вильгельмом Рошером. Но его экономические взгляды не удовлетворяли его полностью. Он допускал, что постоянно меняющийся характер предмета экономической науки требует к себе больше внимания, чем он может уделить. Главной его заботой было развитие теории, и он довольно резко отвергал нападки исторической школы на теорию. Теоретический анализ — это ближайшая аналогия научным методам, которые применяют ученые-естественники, говорил он; ибо из фактов можно извлечь какие-то выводы лишь в том случае, если «они рассматриваются и интерпретируются с помощью разума».

Маршалл был одним из первых современных традиционалистов, полностью и сознательно считавшим, что политическая экономия есть в известном смысле эволюционная наука. Об этом свидетельствовало его частое обращение к биологическим понятиям роста и распада. Экономическое развитие он хотел объяснить в категориях «органического» роста. Он полагал, что кривые, отображающие предложение и спрос в длительном аспекте, пригодны для предварительного анализа; но они не могут сколько-нибудь разумно использоваться для предсказания развития стоимости и производства в будущих динамических ситуациях. Вкусы, техника производства и склонности потребителей неизбежно подвержены изменению, а старые фирмы всегда находятся под угрозой вытеснения новыми. В этих условиях взгляды и психология людей должны постоянно меняться. Это требует от исследователя чувства истории, и Маршалл был великолепным историком. Нередко он прояснял смысл какого-либо теоретического положения эмпирическими деталями, почерпнутыми из исторических источников. Шумпетер однажды заметил, что искусство Маршалла как историка не могло быть оценено людьми, воспитанными на разбавленном неоклассицизме. Но он не стремился полностью вторгаться в область историков и дискутировать с ними. Это, возможно, было связано с довольно резкими нападками на «Принципы», с которыми выступал историк экономической жизни Уильям Каннингэм.

Более специальные аспекты идей Маршалла глубоко уходили корнями в рикардианство. Рассматривая доктрину своих предшественников, Маршалл отмечал, что предельные издержки колеблются под воздействием изменений в объеме производства, поэтому как цена, так и объем производства становятся элементами, определяющими стоимость. Между тем рикардианская система содержит только одно уравнение, что означает пробел в теории стоимости. Далее, о рикардианской доктрине можно сказать, что она рассматривает соотношения факторов производства в принципе как неизменные. Но в реальной жизни дело едва ли обстоит так. Еще одно уравнение должно быть добавлено, чтобы отразить зависимость между комбинацией факторов, с одной стороны, и ценой и объемом производства — с другой. Это неизбежно ведет к проблеме распределения. Рикардо считал, что в длительном аспекте заработная плата будет складываться согласно некоему нормальному «железному закону», а Маршалл понимал, что необходимо учесть довольно ощутимое повышение реальной заработной платы. Это означало, что, в конечном счете, в анализ придется ввести фактор совокупного спроса. Много лет спустя это сделал Кейнс.

«Принципы политической экономии» сразу же получили признание. Многих читателей привлек в книге упор на проблему благосостояния в экономической теории. Это выгодно отличало ее от сурового индивидуализма предшествующих концепций. Казалось, что в «Принципах» дается решение острого и спорного вопроса об относительной роли спроса и издержек в определении стоимости. У Маршалла стоимость объявлялась продуктом обоих факторов. А введением понятия предельной взаимозаменяемости, казалось, была заложена основа строго научной теории распределения. Тем самым проблема национального дохода была выдвинута в центр экономической теории. Распределение становилось лишь одним из аспектов теории стоимости и потому объявлялось подверженным идентичным влияниям предложения и спроса. Через понятия длительных и коротких периодов в экономику был введен фактор времени, а это открывало возможность анализа нормальной стоимости, различения внешней и внутренней экономии и четкого разграничения первичных и дополнительных (накладных) издержек. Через понятие квазиренты и фикцию представительной фирмы вводилась идея нормальной прибыли.

В «Принципах» проявилась характерная для англичан склонность к сдержанности. Благодаря исключительной плавности изложения даже у непосвященного появляется ощущение, что он без труда получил близкое знакомство с предметом. Именно на это и рассчитывал Маршалл. Живость изложению придает, по-видимому, хорошее распределение материала между этикой и экономикой, и, как однажды заметил Кейнс, читатель может перейти теорию вброд, даже не замочив ног. Не удивительно, что «Принципы» стали одной из самых популярных книг по политической экономии в истории этой науки. За пятьдесят лет, прошедших со времени опубликования книги, она разошлась в количестве 60 000 экземпляров, из них больше половины было продано после I мировой войны.

Следующую большую работу «Промышленность и торговля» Маршалл опубликовал в 1919 г. Эта книга имеет совсем иной характер. Она представляет собой описательный и исторический труд о подъеме западного индустриализма. В ней, к сожалению, отсутствуют компактность и ясность, характерные для «Принципов». Опять-таки здесь много интересных мыслей и намеков, полезных для будущих претендентов на ученую степень, а изысканность, изложения и блеск стиля по-прежнему обманчивы. Может быть, лучшая характеристика трудов Маршалла содержится в следующей фразе: «Читатель, который сумеет проникнуть за тщательно отполированную поверхность, где все мысли выглядят как общие места, будет, прежде всего, поражен, увидев невероятно искусного наставника, которому, видимо, никогда не приходило в голову, что ничто не может сделать книгу более трудной, чем стремление сделать ее легкой».

В течение долгого времени изучение экономической теории в Англии и США состояло главным образом в том, чтобы научиться отрыгивать хорошо переваренным Маршаллом. Его толковали, обсуждали, разъясняли, анатомировали и опровергали. «Принципы» стали для студентов своего рода библией, к которой надлежало составлять комментарии и примечания. И сам Маршалл занимался тем же, выпуская все новые и новые издания, из которых каждое немного отличалось от предыдущих и было еще более совершенным. К. Гийебо писал, что при тщательном сравнении различных изданий «Принципов» невозможно обнаружить какие-либо серьезные изменения в идеях Маршалла. Он отмечал, что годы, затраченные на шлифовку и исправления, могли бы быть более разумно использованы для работы над другими книгами, которые так и остались ненаписанными.

Маршалл определял политическую экономию как науку о деятельности людей, связанной с их повседневными хозяйственными делами, но говорил, что в сферу ее исследования входят лишь такие действия, которые имеют отношение к «материальным предпосылкам благосостояния». Таким путем он определял содержание предмета и ставил ему границы. Признавая, что на поведение людей влияют не только экономические, но и религиозные факторы, он все же считал, что первые играют решающую роль в формировании характера существующих институтов. Общественные институты, с которыми имеет дело экономическая наука, непрерывно претерпевают изменения, поэтому трудно делать какие-либо специфические обобщения относительно поведения человека в обществе. Маршалл не питал иллюзий насчет всеобщей, вневременной истинности положений экономической науки и преследовал возвышенную, хотя и практическую цель: выработать способы решения социальных проблем. Он поставил следующие вопросы. Какими факторами определяется производство, распределение и потребление богатства? Как организована промышленность? Какова роль внешней торговли и денежного рынка? Как рост богатства способствует улучшению жизни людей? Насколько реальна и широка экономическая свобода? Как изменения в экономике влияют на положение трудящихся? Все это были не только практические вопросы, но и вопросы благосостояния. А от того, какой ответ на них дает теоретик, зависит характер выдвигаемой им экономической теории.

Основным институтом у Маршалла была объявлена не конкуренция, а свобода предпринимательства. Свобода предпринимательства заслуживает предпочтения, потому что она скорее подразумевает независимость и свободу выбора, а не соперничество, скрывающееся в понятии конкуренции. Маршалл полностью сознавал неосуществимость экономической гармонии. В книге «Промышленность и торговля» он писал: «Нет такого общего экономического принципа, который служил бы доказательством положения о том, что промышленность будет непременно лучше всего процветать или что жизнь будет самой счастливой и здоровой в том случае, если каждому человеку будет позволено заниматься своими делами так, как он считает лучшим». Тем не менее, система свободного предпринимательства у Маршалла прочно опиралась на конкуренцию. В ее основе лежал рынок, где действует много мелких предпринимательских единиц, каждая из которых сама по себе не способна оказывать влияние на общий спрос или на рыночную цену. Свободное предпринимательство отличается от монополии лишь по степени, а не в принципе, т.к. оно представляет собой лишь один край в спектре рыночных форм. Элемент монополии неизбежно имеется в любой конкурентной системе. Тем самым Маршалл закладывал основу развитой позднее теории монополистической конкуренции. Но сам Маршалл не был склонен, либо не сумел сделать переход к такой теории. Все для этого было, но он оставил невозделанным поле рыночных структур, лежащее между чистой конкуренцией и монополией. Возможно, что определение стоимости в условиях несовершенной конкуренции представлялось ему слишком неточным, чтобы сделать его предметом серьезного теоретического анализа.

Аналитический метод Маршалла лучше всего назвать методом частичного равновесия. В каждой данной ситуации он принимал за постоянные все элементы, кроме одного, и тщательно исследовал последствия изменений этого одного элемента. Другие авторы указывали, что этот подход подвержен ограничениям, вытекающим из анализа общего равновесия, в том смысле, что первое является по существу частным случаем второго.

Очевидно, Маршалл видел эту методологическую проблему, когда признавал, что изменения факторов, которые надо считать постоянными, неизбежно окажут влияние и на переменный фактор. Это ясно видно из его анализа сопряженных продуктов, комбинированного (composite) спроса и явления взаимодополняемости. Но он не смог построить логичную схему общей взаимозависимости. Нетрудно составить простую систему уравнений, описывающих спрос и предложение для одного товара, взятого в отдельности, если считать все остальные цены неизменными. Ведь при наличии соответствующих графиков предложения и спроса стоимость определяется как точка равновесия этих двух сил. Но при этом игнорируются влияния на цену со сторон изменений в потреблении, вытекающих из изменений дохода. Эти факторы отодвигаются в сторону как изменения «второго порядка». Проблема еще более усложняется, когда этот метод применяется к распределению, потому что в этом случае необходимо сделать допущение, что предложение факторов производства относительно фиксировано и непосредственно не реагирует на рыночные изменения.

Несмотря на это, Маршалл добился успеха в той мере, в какой метод частичного равновесия вообще применим. Он удовлетворительно сформулировал практические проблемы отдельной отрасли и фирмы, а такие категории, как первичные издержки и квазирента, стали полезными орудиями анализа, т.к. они могут быть использованы для выяснения общих соотношений в экономике, которая характеризуется взаимозависимостью элементов. Шумпетер отмечал, что с точки зрения здравого смысла метод частичного равновесия удобен, поскольку для ограниченных целей незачем исследовать все разветвления экономических сдвигов. Но значение этого метода ограничено, и он не пригоден для достаточно широкого круга исследований.

Если взглянуть на подход Маршалла с другой стороны, то его можно назвать статическим. Дело не в том, что он игнорировал процесс исторического развития: он стремился раскрыть повторяющиеся черты экономической жизни, а для этого он должен был прибегнуть к методу ceteris paribus[3]. Представительные фирмы надо было наблюдать в действии, поэтому приходилось исключать возможность существенных изменений в технике производства, населении или склонностях потребителей. Все это, конечно, требовало определенных допущений: свободное предпринимательство, устойчивость прав собственности, постепенность изменений населения и капитала, прибыль как единственный мотив экономических действий и полная осведомленность всех участником экономической игры. В такой модели игнорировалась проблема роста и накопления, ибо не всегда, например, можно понять, относится ли цена предложения к данному фонду капитала или к какой-то норме чистого накопления. У Маршалла уже имелось понятие ожидания, которое позволяло перейти к динамическому анализу, но он построил теорию стоимости и распределения в основном на статических исходных посылках. На них же покоился созданный им мир викторианской нормальности.

Это не была, однако, абсолютно статическая система в духе Джона Бейтса Кларка. Введя понятия периодов времени, Маршалл сумел перебросить мост между статическими ситуациями в краткосрочном аспекте и длительными процессами изменений. Но эти изменения едва ли были чем-то большим, нежели тенденциями в сторону «нормальности». После этих разделов книги Маршалла у читателя оставалось ощущение, что, в конечном счете, автор стоит на месте. Сущность дела в том, как отметил даже Хикс, что, хотя статический анализ является крайним случаем общего динамического подхода, в общем и целом такая теория означает уход от действительности. Динамическое общество требует динамической теории.

До Маршалла математика не так уж часто употреблялась в обычных экономических трудах. После опубликования им своих трудов практически ни одна книга или статья по экономической теории не обходится без изрядного количества математических формул. Маршалл мог со знанием дела применять математику, но он всегда старался закутать свои математические выражения в пеленки словесных формулировок, опасаясь, что некоторые читатели «Принципов» подумают, будто они все поняли, тогда как дело будет обстоять отнюдь не так. Он сознательно избегал чрезмерного употребления формул на том основании, что они не дают необходимого представления о сложности соответствующего экономического отношения. В письме к статистику А.Л. Баули он замечал, что хорошее математическое изложение экономических явлений вполне может оказаться хорошей математикой, но плохой экономикой. Он объяснял, что использование математики — это лишь род стенографии, а сделанные с ее помощью записи всегда должны быть переведены на английский язык. Если данное положение по-прежнему не ясно, говорил он, то надо сжечь его математическое выражение; если же и это не помогает прояснению вопроса, то надо выбросить и перевод. Главным недостатком математического метода в экономике он считал его механистичность. В отличие от органических биологических понятий, математический метод не способен выразить ту идею, что экономика — это в сущности процесс.

Маршалл указывал, что экономическая наука должна опираться на факты, ибо факты — это кирпичи, из которых складывается знание. Правда, статистика дает определенную сумму фактов, но они должны дополняться из других источников. Он считал, что экономическая наука находится на правильном пути, если статистика и математика подчинены более общим принципам исследования. Ограниченные возможности применения математики в экономике объясняются не только сложностью проблем, но и тем, что число переменных, пригодных для теоретической обработки, все еще недостаточно. Кроме того, невозможность проведения контролируемых экспериментов и присутствие личного фактора в экономических исследованиях делают эту область несколько отличной от области точных наук. Таким образом, словесное изложение может быть более близким к реальности и более гибким, чем математическое, которое не в состоянии отразить сложности, вытекающие из исторических и социологических элементов. Но Маршалл, конечно, видел, какие огромные возможности имеются для применения математики в современной экономической науке.

Он утверждал, что источником важных наблюдений в социальной и экономической областях являются не итоговые и агрегатные величины, а единицы и приращения, за счет которых происходят изменения этих агрегатных величин. Это значит, что спрос на данный продукт может рассматриваться как непрерывная функция, где спрос на предельную единицу следует сопоставлять с издержками ее производства. Сделав это открытие, Маршалл затем развил графический метод анализа. Хотя другие уже применяли графики, именно Маршалл сделал их поистине мощными орудиями анализа. Но он скрыл их в примечаниях и приложениях, т.к. не хотел превращать экономику в своего рода математическое применение гедонистического исчисления. Экономический анализ достаточно сложен сам по себе, и математика вовсе не обязательно повышает его жизнеспособность. Но самое главное, экономическая теория должна служить практике, а для этого необходимо, чтобы эту теорию понимали.

Важнейшим атрибутом современной экономики, порождающим измеримость явлений, служат, конечно, деньги. Это — центр, говорил Маршалл, к которому, в сущности, тяготеют все человеческие действия. Он допускал, что могут быть и мотивы, не связанные с деньгами, но в основном его интересовали именно эти. Измеримость мотивов, связанных с деньгами, позволяет охарактеризовать политическую экономию как научную дисциплину. По крайней мере, в этом отношении она идет впереди других общественных наук.

Экономисты подробно обсуждали вопрос, что именно подразумевал Маршалл, излагая эти взгляды. Имел ли оп в виду, что с помощью денег прямо измеряются мотивы к действию, или же он полагал, что они позволяют измерять лишь силу мотива? Если он имел в виду последнее, то денежные явления, очевидно, коренятся в каких-то более глубоких, «реальных» факторах, на которые деньги лишь набрасывают покров, и, чтобы открыть истину, этот покров необходимо снять. А если считать деньги прямым мерилом, то получается, что они сами являются целью, к которой стремятся люди, и что степени удовлетворения и желания могут быть прямо увязаны с денежным доходом и расходом. Тогда при распределении ресурсов основным принципом, которому надо следовать, будет равенство предельных полезностей расходов по всем линиям. В этом смысле деньги являются центром комплекса элементов и исходной точкой экономических действий. Тем не менее «Принципы» часто оставляют впечатление, что экономикой управляют скорее «реальные» силы, а не денежные элементы. При этом Маршалл, конечно, хорошо понимал центральную роль денег. Система цен не только тесно связана с деньгами, но, поскольку она стала определяющим фактором, дело уже не сводится просто к вопросу соотношений между различными товарами.

Идеи Маршалла по вопросу о деньгах были опубликованы довольно поздно, но их плодотворная роль начала сказываться раньше. Ибо надо учитывать кембриджскую традицию устного воздействия. Его выступления перед королевскими комиссиями и статьи по этим вопросам показывают, что он предвосхитил многие современные понятия. Маршалл стремился сделать количественную теорию денег частью общей теории стоимости. Своей трактовкой он заложил основу метода наличных остатков (cash balance approach). Он успешно сформулировал различие между «реальной» и денежной ставкой процента. Теория паритета покупательной силы в международном обмене обычно связывается с именем Густава Касселя, но в действительности именно Маршалл заложил основу этой концепции еще в 1888 г. Он интересовался также выработкой предложений о стабилизации долгосрочных контрактных обязательств посредством такого орудия, как «Табулярный стандарт» (Tabular Standard).

Маршалл важную роль придавал системе цен. В нее он включал все отношения и взаимодействия, определяющие, какие товары должны производиться и какое вознаграждение должны получать те, кто участвует в их производстве. В результате у него получалась унифицированная экономическая теория. С помощью системы цен он развивал единый метод анализа как стоимости, так и распределения. Маршалл находился под влиянием поисков порядка и регулярности, характерных для XIX в. Он полагал, что, разрабатывая общую теорию, он открывает некую нормальность в экономике. Эту нормальность он, правда, определял не как что-то неизменное, а как состояние, которого можно ожидать при данных обстоятельствах. Но он, очевидно, совершенно игнорировал тот факт, что вследствие различий в уровне дохода система цен для разных людей означает разные вещи. Выражаясь его собственным языком, предельная полезность денег различна для богатого и бедного. Люди приходят на рынок с разным количеством долларов. Поэтому рынок представляет собой нечто отличное от того общего места встречи, которое изображали, скажем, Хайек или Мизес.

Когда Маршалл подходил к анализу полезности, который лежал в основе теории денег и цен, лед под ним становился опасно тонок, т.к. он молчаливо предполагал, что желание и удовлетворение могут быть измерены. Пигу высказал предположение, будто Маршалл лишь намекал, что когда-нибудь наука, может быть, найдет способ делать это. Во всяком случае, он стремился глубже заглянуть в рыночный механизм и исследовать, каким образом уравновешиваются удовлетворение и неудовлетворение. Он полагал, что путем измерения коренных мотивов поведения экономическая теория может достичь самой широкой степени всеобщности. Например, если бы сравнение степени экономического удовлетворения отдельных лиц давало возможность обнаруживать, выигрывают или проигрывают потребители от вмешательства государства, то можно было бы судить о намерениях правительства. Для Маршалла в этом подходе не было ничего гедонистического. Но можно сказать, что он так и не смог полностью освободиться от гедонистического образа мыслей. Пока он трудился над этими довольно абстрактными идеями, Джевонс опубликовал свою «Теорию политической экономии», в которой ввел понятие предельной полезности, или, как он называл ее, конечной полезности. Поспешность, с которой Джевонс обнародовал свои мысли, вызвала у Маршалла раздражение, т.к. он считал их не совсем зрелыми. Рецензируя книгу Джевонса, Маршалл высказался о ней довольно холодно, причем указал на несколько якобы обнаруженных им ошибок. Эти новые труды с применением маржиналистского метода мало что могли дать Маршаллу. Он разрабатывал свою собственную теорию предельной полезности, вдохновляясь, прежде всего, Курно, фон Тюненом и Рикардо.

Идея выгоды потребителей (consumers' surplus), которой Маршалл придавал большое значение, в основном представляла собой способ измерения полезности. Маршалл считал, что если совокупная полезность равна площади под индивидуальной кривой спроса (от нуля до купленного количества), то выгода потребителя, очевидно, представляет собой разность между всей площадью и площадью под линией цены. Индивидуум получает выгоду, поскольку он способен воспользоваться возможностями, представляемыми обстановкой. Неясно, однако, полагал ли Маршалл, что эта рента представляет собой некое абсолютное количество или что она проистекает лишь из относительных изменений цен. Фактически в его анализе смешаны обе идеи, причем рядом с выгодой потребителя существует выгода «работника» и «сберегателя». С аналитической точки зрения эта проблема может создать крайние осложнения, ибо, несмотря на то, что продукт полностью поглощается суммой выплат факторам производства в пределе, каждый фактор получает еще какую-то выгоду. Один выход из этой дилеммы состоит в том, чтобы свести выгоды к психологической категории, но это означает отказ от абсолютной интерпретации и трактовку выгоды лишь в относительном смысле. Идея Маршалла была принята плохо, потому что возможности ее применения для экономического анализа представлялись довольно ограниченными. Фрэнк Найт обрушился на эту идею с такой критикой, что ее не могли спасти даже героические усилия Джона Р. Хикса. Более полезной оказалась мысль, что равновесие предложения и спроса обеспечивает максимум удовлетворения.

В центре «Принципов» стоит теория стоимости. Все что предшествует — лишь прелюдия к основной теме. Рассмотрение вопросов богатства, потребностей и факторов производства подводит к проблеме формирования стоимости. Распределение представляет собой лишь применение теории стоимости к различным классам общества, причем их доходы подвержены также действию законов предложения и спроса. Стоимость выражает отношения, в которых обмениваются товары. Денежная система превращает эти стоимости в цены, которые в своей основе представляют собой отражение сил предложения и спроса. Последние толкают цены в сторону равновесия, которое, в конечном счете, совпадает с издержками производства. Любое отклонение от этой нормы приводит в действие корректирующие силы. Таким образом, стоимость вообще может быть объяснена лишь в свете длительных процессов.

В основе закона спроса у Маршалла лежит идея убывающей полезности, согласно которой увеличение количества данного блага понижает полезность его предельной, или конечной, единицы. Это позволяет экономисту составить график спроса, который затем сопоставляется с графиком предложения. Таким образом, получается подобие ножниц, которые режут, потому что у них два лезвия. Полезность является важнейшим фактором в кратковременном аспекте, а реальные издержки производства играют преобладающую роль в долгосрочном аспекте. Если производитель не возмещает свои издержки, это вызовет сокращение предложения, пока не установится новое равновесие. Чрезмерная прибыль, наоборот, вызовет приток новых производителей в данную отрасль. Маршалл отказался расширить понятие предельной полезности до общественной предельной полезности. Ведь в руках Джона Бейтса Кларка подобный подход превратился в важное орудие оправдания статус-кво. Но в этом вопросе Маршалл проявил больше чувства реализма, чем его американский собрат.

Анализируя категории спроса, Маршалл сделал большой вклад в развитие экономического анализа — он в явном виде ввел понятие эластичности спроса. Правда, следы идеи эластичности можно найти уже у Курно. Маршалл попытался представить зависимость между малыми изменениями цены и обусловленными ими малыми изменениями в объеме спроса на товар. Его интересовало частное от деления относительного изменения объема на относительное изменение цены. Эту проблему, писал он, можно проиллюстрировать путем сравнения потребностей лиц среднего класса и богачей. Потребности богачей в общем не эластичны. Иначе говоря, спрос не имеет тенденции реагировать на изменения цен. Напротив, спрос лиц среднего класса определенно реагирует на изменения цен на товары, которые они рассматривают как предметы роскоши. Рабочий класс, полагал он, потребляет лишь необходимые товары, и его спрос на них не эластичен.

Однако трактовка эластичности Маршалла была ограничена лишь малыми изменениями, так что трудно было говорить о дискретных величинах, характеризующих движение вдоль кривой спроса. Хотя это было лишь понятие точечной (point) эластичности, но в нем были уже заключены другие типы: дуговая (arc), перекрестная (cross) и все виды эластичности функций издержек и взаимозаменяемости товаров. Маршалл не был склонен распространять идею эластичности на другую сторону уравнения — предложение, т.к. изменения в его объеме требуют времени, а возможно, и дополнительных инвестиций. Более поздние авторы были менее сдержанными в этом отношении.

Значительную часть своего исследования экономических явлений Маршалл посвятил предложению товаров. Это позволило ему уйти от скользкого вопроса о потребностях, желаниях и степенях удовлетворения и встать на более твердую почву издержек производства. Ему представлялось, что проблема вполне может быть решена. В «рыночной» ситуации предположение есть просто данный запас товаров, а спрос есть активный фактор. Изменяя цену, можно создать спрос, достаточный для того, чтобы поглотить все имеющиеся на рынке товары. Но при введении элемента времени предложение как запас превращается в предложение как поток. Это создает некоторые новые трудности, которые Маршалл пытался разрешить с помощью своего хитроумного приема - введения понятия периодов времени [4]. Он различал три периода: короткий, в течение которого производственные мощности не меняются; длительный, в течение которого мыслится возможным изменение объема продукции путем вовлечения новых производственных факторов; весьма длительный, когда могут произойти изменения в населении, капитале, склонностях потребителей, технике производства и т.д. Конечно, время здесь понимается в экономическом смысле, т.е. под углом зрения функционального приспособления факторов производства. В «Принципах» Маршалл основное внимание уделил второму случаю, ибо это тот период, когда устанавливается нормальная цена, определяемая издержками производства. В длительном аспекте цена имеет тенденцию колебаться вокруг издержек, по мере того как до конца развертывается игра спроса и предложения. В кратковременном аспекте цены не должны упасть ниже первичных издержек. В длительном аспекте цены должны возмещать как первичные, так и дополнительные (накладные) издержки. Таким образом, в кратковременном аспекте важным элементом издержек являются переменные издержки, тогда как накладные статьи, проистекающие из фиксированных факторов производства, по своей сущности связаны с явлением квазиренты. Последнее понятие, говорил Маршалл, применимо к любому фактору производства. Это краткосрочный, определяемый уровнем цен доход, обусловленный фиксированным характером данного фактора, он может проявляться в виде излишка сверх нормальной ставки процента или в виде чрезвычайно больших заработков отдельных лиц. Однако при таком подходе квазирента оказывается, собственно, вне сферы обычного распределения. Она становится чем-то совершенно случайным, зависящим от определенной ситуации на рынке, которая допускает получение некоторыми факторами дохода выше нормального уровня. Вероятно, именно в связи с таким случайным характером этого явления лишь немногие теоретики после Маршалла использовали его идею.

Немало экономистов на собственном горьком опыте убедилось, что издержки — это коварная штука. Маршалл довольно хитро подошел к этой проблеме, постулировав «представительную фирму» нормальной эффективности. Издержки такой фирмы в длительном аспекте играют роль в определении нормальной цены. Вайнер Джекоб заметил, что это те самые издержки, которые считаются определяющими для развития всей отрасли. Но Маршалл не указал, каким образом можно обнаружить «представительную фирму», ограничившись замечанием, что это такая фирма, у которой издержки, включая нормальную прибыль, равны цене. Это дает основание обвинить его в том, что он оставался в порочном кругу, ибо цена анализируется на основе издержек фирмы, которые можно обнаружить путем уравнивания издержек и цены! Более того, возникает вопрос: если различия в производительности земли и труда выравниваются посредством конкуренции, то почему дело так не обстоит в отношении предпринимателя? По выражению Лайонела Роббинса, почему для разных факторов должны быть разные теории?

Равновесие, которое Маршалл выводил на основе предшествующего анализа, является, конечно, устойчивым. Если цена повышается, то спрос уменьшается, и все возвращается в нормальное состояние. Он стремился разработать идею взаимного влияния цены, спроса и предложения. Конечно, теперь все это выглядит крайне нереалистично, но следует спросить себя, так ли уж фантастично в условиях викторианской Англии было предположение, что медленное взаимное приспособление этих факторов и есть тот нормальный путь, по которому развивается экономика. В связи с проблемой предложения возникает ряд побочных вопросов, относящихся к совместному предложению, первичным издержкам и внутренней экономии. Ведь в реальном мире спрос на многие товары тесно связан со спросом на дополняющие их товары. То же самое относится к предложению. Все эти вопросы Маршалл считал настолько важными, что уделил им специальные главы в «Принципах», где признается, что ценообразование для совместных продуктов может определяться требованиями рынка. Но это краткосрочная проблема: что же произойдет с предложением в длительном аспекте? Некоторые комментаторы полагали, что такой аспект у Маршалла просто исчез и превратился в серию малых краткосрочных аспектов. Если признать эту критику основательной, то вполне можно утверждать, что весь временной анализ Маршалла рухнул окончательно.

Основой снижения средних издержек по мере увеличения размеров предприятий у Маршалла является внутренняя и внешняя экономия. Эти изменения связаны или с прогрессом техники, или со сдвигами в соотношении затрат и продукции, что известно под названием производственной функции. Такие изменения являются источником внутренней экономии, т.е. понижения издержек, обусловленного усовершенствованиями внутри фирмы. Если же выигрыш имеет место в результате улучшения транспортных условий или, может быть, большей доступности одного из факторов производства, например рабочей силы, то это - внешняя экономия. Маршалл полагал, что значение внутренней экономии меньше, чем внешней, ибо по мере роста фирмы она хотя и добивается экономии, но одновременно начинает страдать от различных проявлений внутренней «неэкономичности» («diseconomies»). Поэтому маловероятно, чтобы промышленный гигантизм развился просто вследствие процесса роста или накопления капитала. Экономия будет всегда уравновешиваться проявлениями неэкономичности. Конечно, Маршалл просто уходил от проблемы. Последовательное развитие идеи внутренней экономии, в конце концов, наверняка привело бы к реалистической теории монополии.

Не удивительно, что трактовка Маршаллом явления внешней экономии позже подверглась резкой критике. У него эта экономия связывалась с выгодным местоположением, что включало развитие вспомогательных отраслей и наличие резервов квалифицированной рабочей силы. Однако, когда понятие внешней экономии применялось к статическому состоянию, то возникали концептуальные затруднения. Дело в том, что надо тогда распространять выгоды на все отрасли, а не только на немногие. Критики указывали, что это ограничивает анализ Маршалла такими ситуациями, при которых экономия является внешней для фирмы, но внутренней для отрасли. Но если это конкретное понятие, введенное Маршаллом, и не удовлетворяло требованиям чистой теории, то оно, несомненно, бросало свет на процесс экономического роста. Пожалуй,оно носило слишком динамический характер, чтобы его могла с готовностью использовать статическая теория.

Связанные с этими идеями явления в области издержек имеют определенное отношение и к законам доходности. На протяжении XIX в. экономисты полагали, что сельское хозяйство подчиняется закону убывающей доходности, тогда как в промышленности действует тенденция возрастающей доходности. Несмотря на то, что индустриализация продолжалась быстрыми темпами, Маршалл разделял эти несколько странные взгляды. Но в отличие от своего современника Дж.Б. Кларка он не пояснил, что «доходность»— это в своей основе вопрос пропорциональности. Маршалл лишь едва затронул вопрос об избыточных производственных мощностях, поэтому он проглядел тот факт, что при таких условиях рост продукции может вполне сопровождаться тенденцией к сохранению постоянных издержек. Но, если исходить из наличия внешней экономии и повышающейся доходности, то вполне логично перейти к вопросу об избыточных мощностях и ожесточенной конкуренции (обычное явление до II мировой войны) и утверждать, что действительно наблюдается тенденция к замене конкуренции монополией, поскольку фирмы делают все возможное, чтобы в длительном аспекте возместить не окупаемые издержки (sunk costs).

Разумный производитель для того, чтобы иметь возможно более низкие издержки, будет стремиться к самому эффективному сочетанию факторов производства. Взаимозаменяемость факторов будет иметь место в пределе, пока не станет безразлично, приращение какого именно фактора использовать. Поэтому факторы должны оцениваться в соответствии с тем, какой эффект для производства дает последняя (предельная) единица. Тем самым Маршалл близко подошел к теории предельной производительности, согласно которой доля каждого фактора при распределении продукта стремится к стоимости продукта предельной единицы. Но производительность в пределе не создает стоимость, т.к. это лишь точка, в которой могут изучаться силы, определяющие стоимость. Трудно отделаться от впечатления, что в конечном итоге Маршалл предпочитал оставаться рикардианцем.

Но если цена в длительном аспекте определяется издержками производства, а издержки производства представляют собой определенную сумму цен, то получается, что экономический анализ не выходит из замкнутого круга. Маршалл вынужден был обратиться к своим «реальным силам»— к факторам желания благ и тягости труда, необходимого для их получения. Так читатель опять возвращается к основным пружинам человеческих действий и к тому самому гедонистическому расчету, которого Маршалл стремился избежать. Он сомневался в возможности непосредственного соотнесения денежных издержек с реальными, но он полагал, что в конечном счете реальные издержки влияют на предложение факторов производства. Предложение и спрос в свою очередь влияют на выплаты факторам. Если говорить, например, о таком факторе, как «труд», то работник будет работать до тех пор, пока предельная тягость труда не сравняется с предельной полезностью заработка. Таким образом, предельная тягость труда есть важный фактор при установлении заработной платы. Сомнительно, однако, чтобы введение этих «реальных сил» позволило Маршаллу избежать обвинения, что он оставался в порочном кругу: его аргументация недостаточно убедительна. Далее, попытка использовать в анализе неуловимые психологические элементы требовала введения такого понятия, как ожидание. Для Рикардо труд есть созидательный фактор, и издержки производства данного блага коренятся в акте созидательного труда, а у Маршалла все это превратилось в субъективные жертвы. Но это уже совершенно иное исследование, где объектом становится микрокосмическое состояние духа индивидуумов и где предполагается возможным выразить математические связи между малыми приращениями данного блага и малыми приращениями цены. Насколько реалистичен такой подход и какова его практическая ценность — это совсем другой вопрос.

Теория распределения Маршалла — это своего рода приложение теории стоимости. В ней рассмотрены условия предложения и спроса, которыми определяется нормальная цена каждого из факторов производства. Земля, труд и капитал получают то, что они могут получить на рынке. К этой троице Маршалл добавил фактор организации, в результате доходы соответствующих факторов получили у него форму ренты, заработной платы, процента и прибыли. В сумме эти доходы составляют национальный дивиденд. Поэтому задача теории распределения заключается в том, чтобы обнаружить силы, которые определяют предложение каждого фактора и спрос на него. Предприниматель предъявляет спрос на факторы в соответствии с теми услугами, которые они способны оказать в процессе производства. Если предложение фиксировано, как это имеет место в кратковременном аспекте, то цена определяется спросом. В длительном аспекте она определяется издержками включения в производство дополнительных факторов. Таким образом, вновь надо рассматривать условия нормальности, где действительные цены факторов несколько беспорядочно колеблются вокруг центра долгосрочного равновесия.

Маршалл особенно настаивал на непригодности предельной производительности как основы для теории заработной платы. Он не был согласен с мнением, что можно измерить чистый продукт предельной единицы. Еще менее вероятной он считал возможность использования предельной производительности в качестве орудия для анализа проблемы общего уровня заработной платы. Однако вопреки его возражениям не может быть сомнения, что он оказался очень близко к позиции предельной производительности. Но он был бы немало смущен общепринятым в настоящее время различением макроэкономических и микроэкономических проблем. Очевидно, что идея предельной производительности не может быть использована для того, чтобы дать ответ на главные, все охватывающие вопросы, поставленные Рикардо и Марксом.

По-видимому, Маршалл вновь попадал в своего рода логический тупик, из которого он пытался выбраться с помощью аналогии с ножницами и путем утверждения, что заработная плата подвержена действию закона предложения и спроса. С его точки зрения было вполне разумно полагать, что такого понятия, как общий уровень заработной платы, вообще не существует. Скорее имеется ряд категорий труда, для каждой из которых действует свое сочетание сил предложения и спроса. Опять-таки спрос играет решающую роль в кратковременном аспекте, и заработная плата приобретает характер «квазиренты». Маршалл, однако, допускал, что в проблеме заработной платы имеются другие элементы: рост населения, квалификация, мобильность, предвидение и т.п. Маршалл не уклонялся также от проблемы бедности. Он признавал, что с доходом от труда связаны необычайно сложные экономические отношения. В этом, может быть, более, чем в чем-либо другом, проявилась его подлинно гуманная заинтересованность в благополучии человеческого рода.

Но Маршалл не мог уйти от логики его собственной теории, потому что в длительном аспекте заработная плата каждой категории рабочих устанавливается, по Маршаллу, на каком-то нормальном уровне. Таким образом, если предположить возможность приспособления предложения, то теория заработной платы может очень легко быть сведена к пресловутому «железному закону». В результате получается доктрина заработной платы, вполне соответствующая статическому состоянию. В ней признается известная связь между высокой заработной платой и производительностью, а в качестве эффективного средства повышения заработной платы намечается растущий дефицит низших категорий труда на рынке. Призывая к проявлению экономического рыцарства, Маршалл, однако, не делал никаких конкретных предложений в отношении таких позитивных мер, как социальное страхование или пенсионное обеспечение в старости. Возможно, говорил он, что участие правительства в жилищном строительстве было бы полезно, но всегда будет существовать угроза бюрократизации. Поэтому остается впечатление, что Маршалл смотрел на эти вопросы в основном с благотворительной точки зрения.

Земля, однако, явно представляет собой фактор производства, предложение которого фиксировано. Рента определяется у Маршалла как доход от земли, включая произведенные в ней улучшения. Форма использования земли диктуется возможностями получения прибыли на рынке, где спрос является активным элементом. На этом этапе, однако, в анализ включаются дифференциальные соображения, некоторым образом в духе Рикардо. Стоимость продукции с лучших земель превышает стоимость продукции с худших участков, поэтому разность между доходами остальных факторов и стоимостью продукции образует излишек, определяемый качеством самой земли. Более того, этот излишек в длительном аспекте не исчезает, т.к. предложение земли фиксировано. Земля, таким образом,— это единственный фактор производства, стоимость которого базируется не на издержках производства, а на капитализации стоимостей годовых излишков.

Конечно, с точки зрения собственника, земля настолько похожа на обычный капитал, что рента представляется родом издержек. Но с общественной точки зрения рента не может рассматриваться в качестве издержек, ибо в своей основе она представляет собой излишек, вытекающий из общественного процесса оценки. Очевидно, что такая теория не могла удовлетворить собственника — земледельца. Но путем различения общественных и частнопредпринимательских аспектов Маршалл смог что-то противопоставить враждебной критике теории ренты Рикардо, которая началась с Т.Э. Клиффа Лесли. Такая трактовка подкрепила позицию Маршалла в отношении земли как особого экономического фактора, отличного от капитала. Анализ капитала Маршалла начинался с исторического обзора. На более примитивных стадиях экономического развития было меньше необходимости вооружать рабочего капитальным оборудованием, но с накоплением богатства потребности расширялись и вместе с тем увеличивалась необходимость применения орудий производства. Это была история, какой ее видел англичанин XIX в. По мере роста населения увеличивалась способность сберегать, а обеспечение безопасности инвестиций еще более способствовало сбережению. Если бы процентная ставка понизилась, то это отрицательно повлияло бы на сбережение и задержало бы необходимое накопление капитала.

Процент в системе Маршалла представлял собой просто плату за капитал, которая определялась тем, что использование капитала дает прибыль. Эта несколько примитивная доктрина включала также элемент редкости. Человеку, несомненно, свойственно предпочтение настоящих благ по сравнению с будущими. Отсюда вытекало, что владелец капитала должен быть вознагражден за его готовность отказаться от благ в настоящем. Следовательно, спрос на капитал вытекал из его производительности, а предложение определялось сбережением. Однако в короткие периоды времени возможна полная независимость уровня процента от прибыли на капитал, между ставками процента и реальной прибылью образуется разрыв. В сущности, доход данного фактора здесь опять принимал характер «квазиренты», так как на протяжении этого короткого периода количество капитала фиксировано, вследствие чего цена капитала в основном определялась спросом. В долгосрочном аспекте, однако, денежная ставка процента и реальная ставка имели тенденцию к сближению. С этим связано было утверждение Маршалла, что ставка процента по краткосрочным ссудам колеблется вокруг средней доходности инвестиций в основной капитал.

Ставка процента выполняет также функцию уравновешивания предложения и спроса на инвестиции. Однако эта идея не очень плодотворна, т.к. новые инвестиции в значительной мере зависят от реального дохода, который в свою очередь определяется уровнем использования людских и материальных ресурсов. Таким образом, утверждение, что анализ Маршалла приемлем в качестве характеристики длительной тенденции, неубедительно, т.к. очевидно, что, по его мнению, процентная ставка является центром равновесия также и в кратковременном аспекте.

По Маршаллу, прибыль распадается на заработную плату управления, процент на капитал и плату за риск. Чтобы объяснить последний компонент и включить его в свою теорию распределения, Маршалл изобрел новый фактор производства — организацию, за которым стоит институциональная надстройка общества. С ростом корпораций и последующим рассеиванием владения акциями функция управления попадает в руки профессиональных управляющих. В этих условиях вознаграждение бизнесмена оказывается подчиненным тем же законам, которые управляют оплатой труда, т.е. оно должно быть достаточным, чтобы побуждать человека к предложению необходимых услуг. Любая величина сверх этого принимает характер квазиренты. Здесь присутствует элемент «случайной стоимости» («opportunity value»), которая в конкурентной ситуации легко может исчезнуть. Следовательно, при совершенной конкуренции прибыль может опуститься до нуля, а организация, как фактор производства, может быть низведена до положения особого рода труда. «Квазирента» может существовать лишь на протяжении коротких периодов, а в долговременном аспекте доход предприятия должен распределиться между нормальными выплатами, достаточными для того, чтобы вызвать предложение факторов производства, и рентой, возникающей в связи с фиксированным предложением. Для прибыли в строгом смысле слова в этой модели нет места.

Маршалл полагал, что в экономической системе преобладают конкурентные силы, но он не игнорировал полностью давление монополии. С помощью своего графического анализа он показывал, каким образом монополист может ограничивать предложение и устанавливать цену товара. Но он задавался вопросом, не сочтут ли некоторые монополисты увеличение выгоды для потребителя столь же желательным, как монопольную прибыль. Это означало, что могут быть случаи, когда монополистам выгодно продавать по ценам более низким, чем они могли бы диктовать, опираясь на свое положение на рынке. Так, для железнодорожной компании может оказаться разумным субсидировать строительство какого-либо населенного пункта, имея в виду будущую клиентуру. Это не вопрос альтруизма; скорее это дальновидный расчет. Жадность может вызвать враждебность общественности и судебные иски. Но, в общем, Маршалл был склонен преуменьшать роль монополии. Признавая, что возрастающая доходность способна ускорить промышленную концентрацию, он вместе с тем полагал, что это может дать определенные организационные преимущества. Во всяком случае, монополистические факторы не казались ему особенно сильными. Рассматривая вопрос о соотношении накладных и первичных издержек в некоторых отраслях, Маршалл приблизился к идее монополистической конкуренции, но он так и не ввел это понятие; теоретически развить эту идею предстояло его наследникам.

Не удивительно поэтому, что проблема экономических кризисов, которая занимала столь многих экономистов в течение десятилетий после опубликования «Принципов», не играла особенно большой роли в системе Маршалла. Он считал, что факторы, нарушающие ровный ход механизма конкурентной экономики, коренятся в сфере коммерческих и психологических явлений. Он говорил, что пирамидирование кредита и увеличение издержек могут вызвать напряженные условия и понижение доходности инвестиций. Но как только доверие восстанавливается, так кризис отступает. Маршалл не рассматривал проблему в категориях сбережений и инвестиций; это было тогда еще делом будущего. Но он признавал, что экономические колебания могут стать проблемой для отраслей с большим основным капиталом. Если не считать этих безапелляционных замечаний, то Маршалл не обнаруживает в «Принципах» глубокого интереса к вопросам депрессий и экономических кризисов. Большая часть его мыслей по этим вопросам содержится в ответах королевской комиссии по вопросам депрессии в торговле и промышленности (1886 г.), в статье о средствах борьбы с экономическими колебаниями, в основном посвященной вопросу о постоянной покупательной способности, и в заявлениях перед Комиссией по золоту и серебру в 1887—1888 гг.

Теория Маршалла — это в основном теория цен в конкурентных условиях. Но проблемы, вытекающие из всеобщей взаимозависимости, не были у него разработаны столь основательно и детально, как у Вальраса. Маршалл писал, что он пытался в «Принципах» развить концепцию условий равновесия для различных периодов экономического времени таким образом, чтобы установить коренное единство материальных и человеческих факторов производства. В известном смысле это была та же проблема, которой занимались Рикардо и Маркс, т.к. они тоже интересовались распределением стоимости между классами общества. Но, Джоан Робинсон сказала, что этот большой вопрос Маршалл превратил в маленький. Его чрезвычайно занимало, почему яйцо может стоить дороже чашки чаю. Ответ на такой вопрос требовал много времени и основательного знания математики, и над ним немало потрудились его ученики на протяжении многих лет. Альфред Маршалл представлял собой тип викторианского либерала, не очень решительно поддерживающего меры, направленные на улучшение тяжелых условий жизни. Но если эти меры могли хоть кому-нибудь нанести ущерб, тогда лозунгом становились предусмотрительность и осторожность. Очевидно, что основные положения его экономической доктрины были по своему характеру статичны, ибо ключевой элемент капиталистической динамики — накопление капитала — играл в ней второстепенную роль. Для обеспечения плавного движения общества необходимо лишь поддерживать нормальность в длительном аспекте; кто станет отрицать, что это было характерной чертой века королевы Виктории?

---

Дата добавления: 2015-09-04