Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

ИЗ БЕЛОГО ДОМА

Читайте также:
  1. Глава 11. Решение Белого Совета.
  2. Глава восемнадцатая Бремя белого человека
  3. Кинескопы черно-белого телевидения
  4. Колготки белого и телесного цветов
  5. Молитва заступничества возле Белого дома
  6. Морфо-функциональная характеристика нервной системы. Спинной мозг: развитие, функции, строение серого и белого вещества, их функциональное значение.

С дружеским приветом и наилучшими пожеланиями членам ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ЧЕСТЕРС-МИЛЛА

Эндрю Сандерсу

Джеймсу П. Ренни

Андреа Гриннел

 

Дорогие господа и дама!

 

Первое и самое главное: я приветствую вас и хочу выразить глубокую озабоченность и участие от лица всей нации. Завтрашний день я объявил Днем молитвы, и по всей Америке церкви откроют свои двери людям всех исповеданий, чтобы они молились за вас и за тех, кто пытается понять, что произошло на границах вашего города, понять и исправить. Позвольте заверить вас, что мы не успокоимся, пока население Честерс-Милла не обретет свободу и виновные в случившемся не будут наказаны. Обещаю вам и населению Честерс-Милла — ситуация изменится к лучшему, и в самое ближайшее время. Я говорю это со всей возложенной на меня ответственностью, как ваш Главнокомандующий.

Второе: этим письмом я представляю вам полковника армии США Дейла Барбару. П-к Барбара служил в Ираке, где был награжден медалью «Бронзовая звезда», медалью «За особые заслуги» и двумя медалями «Пурпурное сердце». Его вновь призвали на службу и повысили в звании, чтобы через него вы могли связаться с нами, а мы — с вами. Я знаю, что вы, будучи истинными американцами, окажете ему всяческое содействие. И как вы будете помогать ему, так и мы поможем вам.

Я намеревался, исходя из рекомендаций Объединенного комитета начальников штабов и министров обороны и национальной безопасности, ввести военное положение в Честерс-Милле и назначить п-ка Барбару временным военным губернатором. П-к Барбара, однако, заверил меня, что в этом нет необходимости. Он говорил мне, что рассчитывает на всестороннее сотрудничество со стороны членов городского управления и местной полиции. Он уверен, что его функция — «советовать и разрешать». Я согласился с его мнением, хотя это решение может быть пересмотрено.

Третье: я знаю, вы встревожены из-за того, что не можете позвонить друзьям и близким. Мы понимаем вашу озабоченность, но для нас также очень важно поддержание «телефонной блокады», чтобы снизить риск утечки секретной информации из города и ее поступления в город. Вы, возможно, думаете, что это чрезмерная мера предосторожности; заверяю вас, что нет. Очень может быть, что кто-то из тех, кто сейчас находится в Честерс-Милле, обладает важными сведениями, касающимися барьера. Внутригородские звонки будут проходить без помех.

Четвертое: мы собираемся на какое-то время продлить информационную блокаду, хотя этот вопрос продолжает рассматриваться. Очень возможно, что мы сочтем необходимым проведение городскими властями и п-ком Барбарой совместной пресс-конференции, но на текущий момент наше мнение таково: быстрое разрешение кризиса снизит актуальность встречи с представителями средств массовой информации.

В пятом тезисе хочу особо остановиться на Интернете. Объединенный комитет начальников штабов настоятельно рекомендовал временно блокировать электронную почту, и я склонялся к принятию такого решения. П-к Барбара, со своей стороны, советовал сохранить жителям Честерс-Милла доступ к Интернету. Он указал, что вся электронная почта может законным образом контролироваться Агентством национальной безопасности, и контроль этот осуществить гораздо проще, чем за телефонными разговорами. И поскольку он — «наш человек в гуще событий», я согласился с его точкой зрения, отчасти из гуманных соображений. Это решение, однако, тоже может быть пересмотрено; в политике случаются изменения. П-к Барбара окажет немалое влияние на такого рода решения, и мы рассчитываем на плодотворные рабочие отношения между ним и городскими властями.

Шестое: у меня есть веские основания предполагать, что ваши испытания могут закончиться уже завтра, в час пополудни по ЛВВ.[10]П-к Барбара объяснит вам подробности военной операции, которая будет проведена в это время, и он заверяет меня, что вы, члены городского управления, и миз Джулия Шамуэй, владелица и издатель местной газеты, сумеете известить жителей Честерс-Милла о том, что их ждет.

И последнее: вы — граждане Соединенных Штатов Америки, и мы никогда вас не бросим. Наше самое твердое обещание, основанное на наших лучших идеалах, звучит просто: мы не оставим ни одного мужчину, женщину или ребенка. Все ресурсы, которые потребуются для того, чтобы положить конец вашему заточению, будут использованы. Каждый доллар, который потребуется потратить ради этого, будет потрачен. В ответ мы рассчитываем на доверие и сотрудничество. Пожалуйста, не откажите нам ни в первом, ни во втором.

Со всеми молитвами и с наилучшими пожеланиями, остаюсь искренне ваш…

 

 

 

Какой бы писака ни накропал это послание, мерзавец подписал его сам, фамилией и двумя именами, включая и второе, террористическое.[11]Большой Джим не голосовал за него, а в тот момент, телепортируйся президент перед ним, Ренни с радостью бы его задушил.

И Барбару.

Большого Джима так и подмывало высвистать Пита Рэндолфа и препроводить полковника-повара в камеру. Сказать ему, что он может устанавливать трехнутое военное положение, сидя в подвале полицейского участка, а Сэма Вердро назначить своим адъютантом. Возможно, Бухло даже удастся удерживать под контролем дрожь в руках достаточно долго, чтобы не ткнуть пальцем в глаз, отдавая честь.

Но не теперь. Не сейчас. Некоторые фразы так и выпирали из письма мерзавца главнокомандующего: И как вы будете помогать ему, так и мы поможем вам… Плодотворные рабочие отношения между ним и городскими властями… Это решение может быть пересмотрено… Мы рассчитываем на доверие и сотрудничество.

И последняя трактовалась предельно ясно. Большой Джим не сомневался, что для этого выступающего за аборты щучьего сына слово «вера»[12]являлось пустым звуком, но под «сотрудничеством» он понимал абсолютно конкретную вещь, что хорошо понимал и Джим Ренни: Это бархатная перчатка, но не забывайте, что в ней железный кулак.

Президент предлагал сочувствие и поддержку (Ренни видел, как эта наркоманка Гриннел буквально плакала, читая письмо), но, чтобы увидеть правду, читать следовало между строк. Им прислали письмо-угрозу, ясную и недвусмысленную. Сотрудничайте или останетесь без Интернета. Сотрудничайте, потому что мы составляем список хороших и непослушных, и едва ли вам захочется числиться в непослушных, когда мы проломим барьер. Потому что с памятью у нас полный порядок.

Сотрудничай, дружище. Или пеняй на себя.

Ренни подумал: Я никогда не передам мой город повару, который посмел поднять руку на моего сына и теперь смеет ставить под сомнение мою власть. Этому никогда не быть, слышишь, обезьяна? Никогда.

А еще он подумал: Но действовать надо мягко, осмотрительно.

Пусть полковник-повар объяснит армейский план. Если он сработает, отлично. Если нет, самому новоиспеченному полковнику армии США предстоит узнать на собственном опыте значение фразы «в глубоком вражеском тылу».

Большой Джим улыбнулся.

— Так пойдемте в дом? Похоже, разговор нам предстоит долгий.

 

 

Младший сидел в темноте со своими подружками.

Ему самому это казалось странным, но их компания успокаивала.

Когда Младший и другие новые помощники вернулись в полицейский участок после всей этой жуткой неразберихи на поле Динсмора, Стейси Моггин (по-прежнему в форме и по виду очень уставшая) сказала, что они, если хотят, могут отработать еще по четыре часа. Большая, конечно, переработка, но, когда город станет расплачиваться с ними, добавила Стейси, будут премиальные, она в этом не сомневается, и, возможно, доплата от благодарного правительства Соединенных Штатов.

Картер, Мел, Джорджия Ру и Френк Дилессепс согласились отработать эти часы. И решали не деньги — они тащились от своей новой работы. Младший — тоже, но у него опять разболелась голова. От этого просто хотелось выть, а ведь день-то прошел лучше некуда.

Он ответил Стейси, что не останется, если есть такая возможность. Она заверила его, что ничего страшного, но предупредила, что завтра он должен прийти на службу в семь утра.

— Дел будет много, — пообещала Стейси.

На ступенях, ведущих к парадной двери, Френки подтянул ремень:

— Думаю, загляну к Энджи. Она, вероятно, поехала куда-нибудь с Доди. Но вдруг она поскользнулась в душе и лежит парализованная или что-то в этом роде.

Младший почувствовал, как боль пробила голову. Маленькая белая точка запрыгала перед левым глазом. Отплясывала джигу в такт ударам сердца, которые резко участились.

— Я пойду с тобой, если хочешь, — предложил он Френки. — Мне по дороге.

— Правда? Ты не против?

Младший покачал головой. При этом белая точка перед глазом заметалась, вызывая тошноту, потом возобновила танец на месте.

Френки понизил голос:

— Сэмми Буши нахамила мне там, на поле.

— Вот сука.

— Это точно. Говорит мне: «И что, ты собираешься меня арестовать?» — Последнюю фразу Френк произнес фальцетом, и она, словно нож, полоснула по нервам Младшего. Пляшущая белая точка стала красной, и на мгновение у него возникло желание обхватить руками шею давнего друга и задушить его, чтобы он, Младший, больше никогда в жизни не услышал этот фальцет. — Вот я и думаю заглянуть к ней, когда освобожусь. Преподать ей урок. Ты понимаешь, урок уважения к местной полиции.

— Она же страхолюдина. Еще и лесби.

— Так даже лучше. — Френки помолчал, глядя на необычный закат. — У этого Купола есть и положительная сторона. Мы можем делать что захотим. Во всяком случае, какое-то время. Подумай об этом, дружище. — И Френки сжал свою промежность.

— Конечно, — кивнул Младший, — только мне особо не хочется.

Да только теперь захотелось. Ну, в каком-то смысле. Не то чтобы он собирался оттрахать их или что-то такое, но…

— Но вы — мои подружки, — сообщил Младший темноте кладовой. Сначала он воспользовался фонариком, потом выключил его. Темнота устраивала его больше. — Так ведь?

Они не ответили. Если бы ответили, подумал Младший, мне пришлось бы сообщить об этом чуде отцу и преподобному Коггинсу.

Свободной рукой он пошарил в темноте, нашел руку Доди. Холодную как лед, но все равно положил ее на свою промежность.

— Ох, Доди! Какая ты шустрая. Но делай что хочешь, девочка; показывай свою темную сторону.

Младший устроился у стены с полками, заставленными консервами. Энджи усадил справа от себя, Доди — слева. «Menagerie a trios»[13]— как говорили на форуме «Пентхауса». При включенном фонарике его девочки выглядели не очень. Распухшие лица и выпученные глаза лишь отчасти скрывались под падающими вниз волосами, но, как только он его выключил… Эй! Они вполне могли сойти за живых!

За исключением запаха, конечно. Старого говна и только-только начавшегося разложения. Но он не жаловался, потому что хватало и других, куда более приятных запахов: кофе, шоколада, черной патоки, сухофруктов и, возможно, коричневого сахара.

Присутствовал и слабый аромат духов. Доди? Энджи? Он не знал. Зато знал другое: головная боль ослабела и эта тревожащая белая точка исчезла. Он опустил руку ниже и обхватил грудь Энджи.

— Ты же не возражаешь, так, Эндж? Я знаю, ты девушка Френки, но вы разбежались, да и потом, я тебя только лапаю. Опять же… не хочется мне этого говорить, но, думаю, ночью он собрался тебе изменить.

Конечно, ему надо их похоронить. Скоро. Купол может лопнуть, как мыльный пузырь, или ученые найдут способ уничтожить его. И когда это произойдет, город наводнят следователи. Даже если Купол останется на месте, в городе создадут какой-нибудь комитет по сбору продуктов, и его члены будут ходить от дома к дому, собирая припасы.

Скоро. Но не сейчас. Потому что компания девушек успокаивала.

И еще возбуждала. Люди бы не поняли, естественно, но и не надо им понимать. Потому что…

— Это наш секрет, — прошептал Младший в темноте. — Так, девочки?

Они не ответили (хотя еще ответят, в свое время).

Младший сидел, обнимая девушек, которых убил, и в какой-то момент соскользнул в сон.

 

 

Барби и Бренда Перкинс покинули муниципалитет в одиннадцать вечера, но совещание продолжилось и после их ухода. Вдвоем они шли по Главной улице к Морин-стрит, лишь изредка перекидываясь словом-другим. На углу Главной и Кленовой лежала стопка одностраничного выпуска «Демократа». Барби вытащил одну газету из-под камня, который придавливал стопку. Бренда достала из сумки «Пенлайт» и направила луч фонаря на заголовок.

— Казалось бы, легче поверить, когда видишь это на бумаге, но нет.

— Нет, — согласился он.

— Вы с Джулией работали сообща, чтобы гарантировать, что Джеймс не сможет это скрыть, так?

Барби покачал головой.

— Он бы и не пытался, потому что такое невозможно. При попадании ракеты грохнет так, что мало не покажется. Джулия просто хотела гарантировать, что Ренни не удастся подать новость по-своему, все равно как. — Он постучал пальцем по газете. — Если уж быть совершенно откровенным, я считаю это страховкой. Члену городского управления Ренни придется задуматься: «Если он опередил меня в этом, в чем еще он опережает меня?»

— Джеймс Ренни может быть очень опасным противником, друг мой. — Они двинулись дальше. Бренда сложила газету и сунула под мышку. — Мой муж расследовал его действия.

— По поводу?

— Я не знаю, сколь много могу рассказать вам. Вариантов вроде бы два: все или ничего. И абсолютных доказательств Гови не нашел — я знаю точно. Хотя дело к этому шло.

— Мы говорим не о доказательствах, а о том, чтобы я не попал в тюрьму, если завтра все пройдет не так. Если сведения, которыми вы располагаете, как-то могут мне помочь…

— Если вас волнует только одно — как избежать тюрьмы, вы меня разочаровали.

Его волновало не только это, и Барби догадывался, что вдова Перкинса в курсе. На совещании он слушал внимательно, и, хотя Ренни положил немало усилий, чтобы расположить к себе собеседников и показать, что он руководствуется здравым смыслом, Барби пришел в ужас. Подумал, что, несмотря на все эти ссылки на Бога и демонстративную богобоязненность, перед ним настоящий пещерный ящер. Такой изо всех сил будет цепляться за рычаги контроля над городом, пока их у него не вырвут. И будет брать все, что ему нужно, пока его не остановят. Так что исходящая от него опасность грозила всем, не только Дейлу Барбаре.

— Миссис Перкинс…

— Бренда, помните?

— Хорошо, Бренда. Давайте взглянем с такого ракурса: если Купол останется на месте, этому городу понадобится помощь от человека, который отличается от торговца подержанными автомобилями, страдающего манией величия. Я никому не смогу помочь, если буду сидеть в каталажке.

— Мой муж верил, что Большой Джим помогал только себе.

— Как? В чем? И в каких масштабах?

— Давайте поглядим, что случится с ракетой. Если она не сработает, я расскажу вам все. Если сработает, я поеду к генеральному прокурору штата, как только осядет пыль… и, говоря словами Рики Рикардо,[14]Джеймсу Ренни «придется кое-что объяснить».

— Вы — не единственная, кто хочет посмотреть, что случится с ракетой. В этот вечер Ренни был тише воды, ниже травы. Если ракета отскочит от Купола вместо того, чтобы пробить его, думаю, мы увидим другую сторону Ренни.

Бренда выключила фонарик, подняла голову:

— Звезды. Такие яркие. Кассиопея… Большая Медведица… Такие же, как и всегда. Меня это успокаивает. А вас?

— Тоже.

Какое-то время они молчали, только смотрели на мерцающую спираль Млечного Пути.

— Но, глядя на них, я чувствую себя такой маленькой… и очень, очень недолговечной. — Она засмеялась, а потом спросила, почти робко: — Вы не будете возражать, если я возьму вас под руку, Барби?

— Абсолютно.

Она взяла его под локоть. Он накрыл ее руку своей. И повел домой.

 

 

Большой Джим закрыл совещание в 23.20. Питер Рэндолф пожелал всем спокойной ночи и отбыл. Он намеревался начать эвакуацию западной части города ровно в семь утра и надеялся к полудню очистить территорию по обе стороны Литл-Битч-роуд. Андреа последовала за ним, шла медленно, держась руками за поясницу. К такому все уже привыкли.

И хотя мысли Большого Джима уже занимала встреча с Лестером Коггинсом (и чертов сон, он бы не отказался от сна), он попросил ее задержаться на пару минут.

Она вопросительно посмотрела на него. За спиной Большого Джима Энди Сандерс нарочито медленно собирал папки с документами и ставил в серый металлический шкаф.

— И закрой дверь, — добродушно добавил Ренни.

Уже встревоженная, Андреа так и сделала. Энди продолжал прибираться после заседания, но сгорбился, будто в ожидании удара. О чем бы ни собирался поговорить с ней Большой Джим, думала Андреа, для Энди это тайны не составляло. И, судя по его виду, не приходилось ждать ничего хорошего.

— Так что ты хотел мне сказать, Джим?

— Ничего серьезного. — Сие означало, что все как раз очень серьезно. — Просто мне показалось, Андреа, что ты слишком уж по-дружески общалась с этим Барбарой до нашего совещания. И с Брендой тоже, если на то пошло.

— С Брендой? Это же… — Она хотела сказать «просто чушь», но подумала, что лучше найти более мягкое выражение. — Это же чистая ерунда. Я знаю Бренду тридцать лет…

— И мистера Барбару три месяца. Если, конечно, можно считать основой для знакомства блины и бекон, им приготовленные.

— Я думаю, теперь он — полковник Барбара.

Большой Джим улыбнулся:

— Трудно воспринимать это серьезно, когда его форма в лучшем случае джинсы и футболка.

— Ты видел письмо президента.

— Я видел нечто такое, что Джулия Шамуэй сварганила на своем трехнутом компьютере. Или это не правда, Энди?

— Правда, — не оборачиваясь, подтвердил Энди. Он все еще разбирался с папками. И, судя по всему, переставлял с места на место уже убранные в металлический шкаф.

— Но допустим, письмо от президента? — И мясистое лицо Большого Джима начало расплываться в улыбке, которую Андреа просто ненавидела. Она с удивлением заметила, наверное, впервые, щетину на щеках Ренни и поняла, почему тот всегда тщательно бреется. С щетиной в его лице проступала зловещность Никсона.

— Ну… — Тревога теперь перерастала в страх. Андреа хотела сказать Джиму, что вела себя так из вежливости, но, если по-честному, не только из вежливости, и она догадалась, что Ренни это увидел. Он вообще видел многое. — Ну, он же наш главнокомандующий, ты знаешь.

Большой Джим пренебрежительно махнул рукой.

— А ты знаешь, кто такой командир, Андреа? Я тебе скажу. Тот, кто ценит верность и повиновение, потому что может предоставить необходимые ресурсы для нуждающихся в помощи. И это справедливая сделка.

— Да! — с жаром воскликнула она. — Такие ресурсы, как крылатая ракета!

— Если это сработает, все будет отлично.

— Да как это может не сработать? Барбара говорит, что боеголовка — с тысячефунтовым зарядом.

— С учетом того, сколь мало мы знаем о Куполе, можешь ты или любой из нас с уверенностью говорить об успехе? Как знать, может, эта ракета не только взорвет Купол, но и оставит на месте Честерс-Милла кратер глубиной в милю?

Андреа в ужасе смотрела на него. Держа руки на пояснице, растирая и разминая то место, где жила боль.

— Что ж, все в руках Божьих, — продолжил Ренни. — И ты права, Андреа, это может сработать. Но если не сработает, мы останемся сами по себе, а, по моему разумению, главнокомандующий, который не может помочь своим гражданам, не стоит и кварты теплой мочи в холодном ночном горшке. Если это не сработает и если нас не разорвет в клочья, кому-то придется брать власть в городе. Это будет бродяга, появившийся по мановению волшебной палочки президента, или законно избранное руководство города, которое уже на своем месте? Ты видишь, куда я клоню?

— Полковник Барбара показался мне умелым и знающим, — прошептала она.

— Перестань его так называть! — заорал Большой Джим.

Энди уронил очередную папку, а Андреа отступила на шаг, вскрикнув от страха. Потом выпрямилась во весь рост, обнаруживая на какое-то время характер янки, благодаря которому она и решилась вступить в борьбу за должность члена городского управления.

— Не кричи на меня, Джим Ренни. Я знаю тебя с тех пор, как ты в первом классе вырезал картинки из каталога «Сирса» и наклеивал в свой альбом, так что не кричи на меня!

— Ух ты, она обиделась. — Яростная улыбка расползлась от уха до уха, поднимая верхнюю часть лица, превращая ее в пугающую маску веселья. — Какая ёханая трагедия! Но уже поздно, я устал, и сладенький сироп, который я могу выжать из себя за день, закончился. Поэтому слушай меня внимательно и не заставляй повторяться. — Он взглянул на часы: — Уже одиннадцать тридцать пять, и к полуночи я хочу быть дома.

— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь!

Большой Джим закатил глаза, словно не мог поверить, что она так глупа.

— Вкратце? Я хочу знать, будешь ли ты на моей стороне — моей и Энди, — если эта безмозглая идея с ракетой не сработает. А не с тем недавно появившимся здесь посудомойщиком.

Андреа выпрямилась и убрала руки с поясницы. Ей удалось не отвести глаз, но губы тряслись.

— И если я приду к выводу, что полковник Барбара… мистер Барбара, если предпочитаешь… более подготовлен к управлению городом в кризисной ситуации?

— Тогда с этим я обращусь к Джимини Крикету.[15]Пусть совесть будет моим поводырем. — Голос Ренни упал до шепота, еще более жуткого, чем прежний крик. — Но эти таблетки, которые ты принимаешь, этот оксиконтин…

Андреа почувствовала, как похолодела кожа.

— И что?

— У Энди, конечно, есть запас для тебя, но, если ты собралась ставить в этом заезде не на ту лошадь, эти таблетки могут исчезнуть. Правда, Энди?

Тот уже начал мыть кофеварку. Выглядел печальным и не решался встретиться с Андреа взглядом, но в голосе колебаний не слышалось:

— Да. В таком случае мне придется спустить их в унитаз. Опасно держать такие таблетки в аптеке, когда город отрезан и все такое.

— Ты не можешь этого сделать! — вскричала она. — У меня есть рецепт!

— Единственный рецепт, который тебе нужен, Андреа, — мягко заметил Большой Джим, — держаться с людьми, знающими этот город лучше всех. В настоящее время только такой рецепт пойдет тебе на пользу.

— Джим, мне нужны эти таблетки. — Она слышала жалобный визг в своем голосе, — как в голосе ее матери в последние, самые тяжелые годы, когда та не вставала с постели — и ненавидела себя за это. — Мне они нужны!

— Я знаю, — кивнул Большой Джим. — Бог взвалил на тебя тяжелую ношу боли.

И подумал: Не говоря уж о наркотической зависимости.

— Сделай правильный выбор, — подал голос Энди. Глядя на нее серьезно и печально. Под глазами темнели мешки. — Джим знает, что для города — благо. Всегда знал. Нам не нужен чужак, который будет объяснять, что и как нужно делать.

— И если я этот выбор сделаю, то буду получать таблетки от боли?

Лицо Энди осветила улыбка.

— Будь уверена! Я могу даже увеличить дозу. Скажем, на сто миллиграммов в день? Тебе не повредит? Я же вижу, что боль тебя достает.

— Пожалуй, не повредит, — тупо ответила Андреа. Опустила голову. Она не выпила ни капли, даже вина, с того бала старшекурсников, когда ей стало плохо, не выкурила ни одного косяка, кокаин видела только по телевизору. Она была хорошим человеком. Очень хорошим. И как она попала в такую передрягу? Упав, когда шла за почтой? Этого достаточно, чтобы стать наркоманкой? Если да, как же это несправедливо. Как ужасно. — Но только сорок миллиграммов. Думаю, сорока вполне хватит.

— Ты уверена? — спросил Большой Джим.

Не было у нее такой уверенности. В том-то и дело.

— Может, восемьдесят. — Она вытерла со щек слезы. И добавила шепотом: — Вы меня шантажируете.

Но Большой Джим услышал и такой тихий шепот. Потянулся к ней. Андреа дернулась, но Ренни только взял ее за руку. Мягко.

— Нет. Это был бы грех. Мы тебе помогаем. И взамен хотим только одного: чтобы ты помогла нам.

 

 

Бах!

Сэмми разом проснулась, хотя выкурила полкосяка и выпила три бутылки пива Фила, прежде чем улечься в постель в десять вечера. Она всегда держала в холодильнике пару упаковок и думала о них как о «пиве Фила», хотя он и ушел еще в апреле. До нее доходили слухи, что Фил по-прежнему в городе, но она не верила. Само собой, будь он в городе, она бы хоть раз увидела его за прошедшие шесть месяцев, так? Город-то мал, как и поется в песне.

Бах!

Тут она села, прислушалась, не заплачет ли Литл Уолтер. Не заплакал, и Сэмми подумала: Господи, наверняка эта чертова кроватка развалилась! И раз он даже не заплакал…

Она отбросила одеяло и побежала к двери. Ударилась в стену слева от нее. Чуть не упала. Чертова темнота! Чертова энергетическая компания! Чертов Фил, ушедший и оставивший ее здесь, где никто не мог за нее заступиться, когда такие парни, как Френк Дилессепс, грубили ей и пугали ее, и…

Бах!

Она нащупала на комоде фонарь, включила его и выскочила за дверь. Хотела повернуть налево, к комнатке, где спал Литл Уолтер. Но удар послышался вновь. Не слева, а с другой стороны неприбранной гостиной. Кто-то стучал в дверь трейлера. Теперь послышался и приглушенный смех. Кто бы это ни были, они, похоже, приняли на грудь.

Сэмми пересекла комнату. Футболка, в которой спала, обвивала пухлые бедра (она немного поправилась после ухода Фила, фунтов на пятьдесят, но, когда закончится все это дерьмо с Куполом, сядет на диету и вернется к тому весу, что был у нее в старшей школе). Сэмми распахнула дверь.

Лучи фонарей — четыре, все мощные — ударили ей в лицо. Из темноты за лучами вновь донесся смех. Один из смеющихся своим «няк-няк-няк» напоминал Керли[16]из «Трех придурков». Она его узнала, слышала этот смех всю старшую школу: Мел Сирлс.

— Вы только посмотрите! — воскликнул Мел. — Все одеты и никому не отсасывают!

Опять смех. Сэмми подняла руку, чтобы прикрыть глаза, но это не помогло: люди, которые держали в руках фонари, оставались силуэтами. Но по смеху ей показалось, что среди них женщина. Сэмми подумала, что это хорошо.

— Выключите фонари, пока я не ослепла! И заткнитесь: разбудите ребенка!

Опять смех, громче, чем прежде, но три из четырех фонарей погасли. Она направила луч своего фонарика в дверной проем, и увиденное ей не понравилось: Френки Дилессепс и Мел Сирлс по флангам, Картер Тибодо и Джорджия Ру между ними. Джорджия, та самая, что ткнула ей в грудь ногой и назвала лесбой. Женщина, но опасная женщина.

У всех на груди блестели полицейские жетоны. И все крепко выпили.

— Чего вы хотите? Уже поздно.

— Хотим травки, — ответила Джорджия. — Ты ее продаешь, вот продай немного и нам.

— Я хочу взлететь, как яблочный пирог в красное, грязное небо, — воскликнул Мел и тут же рассмеялся: няк-няк-няк.

— У меня ничего нет.

— Чушь собачья, тут ею все пропахло, — возразил Картер. — Продай нам немного. Не будь сукой.

— Да, — кивнула Джорджия. В свете фонарика Сэмми ее глаза поблескивали серебром. — На то, что мы копы, внимания не обращай.

Они загоготали. Точно могли разбудить ребенка.

— Нет! — Сэмми попыталась закрыть дверь, но Тибодо вновь распахнул ее. Толкнул ладонью, небрежно, но Сэмми отлетела назад. Споткнулась о чертов паровозик Литл Уолтера и второй раз за этот день шлепнулась на пятую точку. Подол футболки задрался.

— О-о-о, розовые трусики, ждешь какую-нибудь подружку? — усмехнулась Джорджия, и они снова загоготали. Вновь вспыхнули фонари, лучи скрестились на ней.

Сэмми с такой силой сдернула футболку вниз, что едва не порвала ее у воротника. И пока неловко поднималась, лучи шарили по ее телу.

— Будь хорошей хозяйкой и пригласи нас войти. — Френки перешагнул порог. — Премного благодарен. — Луч его фонаря обежал гостиную. — Ну и свинарник.

— Свинарник для свиньи! — проревела Джорджия, и они опять принялись ржать. — На месте Фила я бы вернулась из леса, чтобы надрать ее гребаную задницу! — Она подняла кулак; Картер Тибодо ее остановил.

— Он по-прежнему прячется на радиостанции? — спросил Мел. — Бацает рок? Сходит с ума ради Иисуса?

— Я не понимаю… — Сэмми уже не злилась, только боялась. Так бессвязно люди говорили в кошмарах, которые являлись, если покурить травку, посыпанную пи-си-пи.[17]— Фил уехал!

Ее четверо гостей переглянулись. Потом захохотали. Идиотское няк-няк-няк Сирлса перекрывало смех остальных.

— Уехал! Отвалил! — прохрипел Френки.

— Кто бы сомневался! — поддержал его Картер, они вскинули кулаки, стукнулись ими.

Джорджия взяла стопку книг в обложке с верхней полки книжного шкафа, просмотрела их.

— Нора Робертс? Сандра Браун? Стефани Майер? Ты это читаешь? Разве ты не знаешь, что сейчас рулит гребаный Гарри Поттер? — Она вытянула руки с книгами перед собой, разжала пальцы, выронила книги на пол.

Ребенок по-прежнему не просыпался. Чудо — не иначе.

— Если я продам вам травку, вы уйдете? — спросила Сэмми.

— Конечно, — ответил Френк.

— И поторопись, — добавил Картер. — Завтра нам на службу с самого утра. Инструктаж по эй-вак-ку-ации. Так что шевели своим толстым задом.

— Стойте здесь.

Сэмми ушла на крошечную кухню, открыла морозильник — уже теплый, все оттаяло, по какой-то причине от увиденного ей захотелось плакать — и достала один из пластиковых мешков с травкой, большой, с галлон. Три других остались на месте.

Сэмми начала разворачиваться, но кто-то схватил ее, прежде чем она успела это сделать, а кто-то другой вырвал мешок у нее из рук.

— Я хочу еще раз глянуть на твои розовые трусики, — сказал Мел ей на ухо. — Посмотреть, «воскресенье» у тебя на заднице или нет. — И вздернул футболку до талии. — Нет.

— Прекрати! Отстань от меня!

Мел рассмеялся: няк-няк-няк.

Луч фонаря ударил ей в глаза, но она узнала узкую голову в темноте за ним: Френки Дилессепс.

— Ты сегодня мне нагрубила, — услышала она. — Плюс отвесила оплеуху и тем самым обидела меня. А сделал-то я только это. — Он протянул руку и вновь ухватил Сэмми за грудь.

Она попыталась вырваться. Луч фонаря, направленный ей в лицо, метнулся к потолку, потом быстро спустился. Голова взорвалась болью. Френки ударил ее фонарем.

— Ой! Ой, больно! Прекрати!

— Хрена с два, не так уж и больно. Тебе еще везет, я не арестовываю тебя за торговлю наркотиками. Стой смирно, если не хочешь, чтобы я врезал тебе еще раз.

— Эта травка воняет дерьмом, — заметил Мел. Он стоял позади Сэмми, держа задранную футболку.

— Как и она сама, — вставила Джорджия.

— Должен конфисковать у тебя траву, су-ука, — объявил Картер. — Извини.

Френки все лапал ее грудь.

— Стой смирно, — ущипнул за сосок. — Просто стой смирно. — Голос погрубел, дыхание участилось. Она знала, к чему это ведет. Закрыла глаза. Только бы ребенок не проснулся. Только бы они больше ничего не сделали. Ничего более худшего.

— Давай же! — нетерпеливо бросила Джорджия. — Покажи ей, чего она лишилась после ухода Фила.

Френки лучом фонаря указал на гостиную:

— Пошла на диван. И раздвинь ноги.

— Разве сначала ты не хочешь зачитать ей ее права? — Мел рассмеялся: няк-няк-няк.

Сэмми подумала, что голова у нее развалится надвое, если она еще раз услышит этот смех. Но пошла к дивану, наклонив голову, поникнув плечами.

По пути Картер схватил ее, развернул, направил луч фонаря на свое лицо, превратившееся в гоблинскую маску.

— Собираешься кому-нибудь об этом рассказать, Сэмми?

— Н-н-нет.

Маска кивнула:

— И правильно. Потому что тебе все равно никто не поверит. Кроме, разумеется, нас, а потом нам придется снова прийти сюда и заняться тобой по-настоящему.

Френки толкнул Сэмми на диван.

— Трахни ее! — возбужденно воскликнула Джорджия, направив луч на Сэмми. — Трахни эту суку!

И все трое парней ее трахнули. Френки сделал это первым, прошептав:

— Ты должна научиться открывать рот, только когда стоишь на коленях.

За ним Картер. Когда он трудился на ней, заплакал Литл Уолтер.

— Заткнись, малец, а не то мне придется зачитать тебе твои права! — И Мел Сирлс расхохотался.

Няк-няк-няк.

 

 

Близилась полночь.

Линда Эверетт крепко спала на своей половине кровати; день выдался изматывающий, назавтра ждал ранний подъем (инструктаж по эвакуации), и даже тревоги, связанные с Джанель, не помешали ей заснуть. Она не храпела в полном смысле этого слова, но едва слышные звуки, крп-крп-крп, доносились с ее половины кровати.

У Расти выдался не менее изматывающий день, но спать он не мог и волновался не о Джан. Расти полагал, что с ней все будет в порядке, во всяком случае, какое-то время. Он мог справиться с ее припадками при условии, что они не усилятся. А если бы в больничной аптеке закончился заронтин, купил бы препарат в «Аптечном магазине Сандерса».

Расти думал о докторе Хаскеле. И разумеется, о Рори Динсморе. Перед мысленным взором так и стояла рваная, кровавая рана на месте глаза мальчика. Он слышал, как Рон Хаскел говорил Джинни: Я не труп. То есть не глух.

Да только доктор ошибался: он и вправду был мертв.

Расти ворочался на кровати, пытаясь отогнать эти образы, и добился того, что увидел Рори, бормочущего: Это Хэллоуин. А на его бормотание наложился голос дочери: Во всем виноват Большая Тыква. Ты должен остановить Большую Тыкву.

У его дочери случился припадок. Сыну Динсморов осколок пули выбил глаз и проник в мозг. И о чем это ему говорило?

Ни о чем мне это не говорит. Как сказал тот шотландец в сериале «Остаться в живых»? «Не принимай совпадение за судьбу»?

Может, и так. Может, именно так. Но «Остаться в живых» — далекое прошлое. И шотландец мог сказать: Не принимай судьбу за совпадение.

Расти перевернулся вновь и на этот раз увидел черный заголовок вечернего экстренного выпуска «Демократа»: «ПО БАРЬЕРУ БУДУТ СТРЕЛЯТЬ!»

Бесполезно. Да, о сне и речи быть не могло, а в такой ситуации пытаться силой затолкать себя в мир снов — самое худшее, что может сделать человек.

Внизу лежала половина буханки знаменитого клюквенно-апельсинового хлеба Линды; он видел хлеб на стойке, когда пришел. Расти решил, что съест кусок за чтением последнего номера «Американского семейного врача». И если статья о коклюше не вгонит его в сон, тогда заснуть точно не удастся.

Он поднялся, крупный мужчина, одетый в синюю униформу медбрата, которая обычно служила ему пижамой, и вышел на цыпочках, чтобы не разбудить Линду.

На полпути к лестнице остановился, прислушался.

Одри едва слышно подвывала. В комнате девочек. Расти двинулся в обратную сторону, тихонько открыл дверь. Золотистый ретривер, смутный силуэт между кроватями, повернул голову, чтобы посмотреть на него, и вновь тихонько завыл.

Джуди лежала на боку, подложив руку под щечку, дышала медленно и ровно. Джанни — нет. Она беспокойно металась по кровати, ногами сбила одеяло, что-то бормотала. Расти переступил через собаку и сел на кровать Джанни, под постером мальчиковой рок-группы, нынешних любимцев дочери.

Ей что-то снилось, и не очень хорошее, судя по написанной на липе тревоге. И бормотание напоминало протесты. Расти попытался разобрать слова, но, прежде чем смог, она замолчала.

Вновь раздался тихий вой Одри.

Расти расправил закрутившуюся ночную рубашку Джанни, укрыл девочку одеялом, смахнул волосы с ее лба. Под закрытыми веками глаза быстро двигались из стороны в сторону, но он не заметил ни дрожи конечностей, ни шевеления пальцев, ни характерного чмоканья губами. Несомненно, фаза быстрого сна, но не припадок. Отсюда возникал любопытный вопрос: могли собаки чуять еще и плохие сны?

Он наклонился и поцеловал Джан в щечку. Тут же ее глаза открылись, но он не стал бы утверждать наверняка, что она его увидела. Это мог быть симптом малого эпилептического припадка, но Расти в такое не верил. Одри залаяла бы — он не сомневался.

— Спи, маленькая, — прошептал Расти.

— У него золотистый бейсбольный мяч, папочка.

— Я знаю, маленькая, засыпай.

— Это плохой бейсбольный мяч.

— Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи — все хорошие, особенно золотистые.

— Ох, — выдохнула она.

— Засыпай.

— Хорошо, папочка. — Она перекатилась на бок и закрыла глаза. Какие-то мгновения устраивалась под одеялом, потом застыла. Одри, которая ранее лежала на полу, подняв голову, теперь опустила морду на лапу и последовала примеру девочки.

Расти какое-то время посидел, вслушиваясь в дыхание дочерей, говоря себе, что бояться на самом деле нечего, что люди сплошь и рядом разговаривают, просыпаясь и засыпая. Он сказал себе, что все хорошо — достаточно взглянуть на спящую собаку, чтобы отогнать последние сомнения, — но так трудно оставаться оптимистом глубокой ночью. Когда до зари еще далеко, дурные мысли обретают плоть и начинают ходить. Глубокой ночью мысли эти становятся зомби.

Расти решил, что клюквенно-апельсинового хлеба ему все-таки не хочется. А чего хотелось, так это прижаться к теплой спящей жене. Прежде чем вернуться в спальню, он потрепал шелковистую голову Одри.

— Не расслабляйся, девочка, — прошептал он. Одри на мгновение раскрыла глаза, посмотрела на него.

Золотистый ретривер, подумал он. И тут же ему вспомнились слова дочери, одно увязывалось с другим. Золотистый бейсбольный мяч — плохой мяч.

В ту ночь дверь в комнату девочек он оставил нараспашку, несмотря на недавно открытую ими «женскую секретность».

 

 

Когда Большой Джим пришел домой, Лестер Коггинс сидел на крыльце. Читал Библию в свете фонаря. Набожность священника Большого Джима не порадовала, только ухудшила и без того отвратительное настроение.

— Да благословит тебя Бог, Джим. — Коггинс поднялся. Когда Большой Джим протянул руку, Коггинс тут же схватил ее и принялся яростно трясти.

— И тебя тоже.

Коггинс последний раз тряхнул руку и отпустил.

— Джим, я здесь, потому что мне открылось. Я просил о знаке прошлой ночью — да, потому что я в тревоге, — и этим днем мне открылось. Бог говорил со мной, как через Святое Писание, так и через этого мальчика.

— Динсморов?

Коггинс поцеловал сцепленные руки, громко чмокнув, и вскинул их к небу.

— Именно. Рори Динсмора. Да пребудет он с Богом всю вечность.

— В эту самую минуту он обедает с Иисусом, — автоматически выдал Большой Джим. Он направил на преподобного луч фонаря, и то, что видел, совершенно ему не нравилось. Хотя температура ночного воздуха быстро снижалась, кожа Коггинса блестела от пота. Глаза широко раскрылись, показывая очень уж большую часть белков. Волосы торчали во все стороны. Короче, выглядел он как человек, балансирующий на грани безумия, и для того, чтобы переступить эту грань, оставалось совсем ничего.

Это нехорошо, подумал Большой Джим.

— Да, — кивнул Коггинс. — Я уверен. Ест на пиру… заключенный в божественные объятия.

Ренни подумал, что это сложно — совмещать первое и второе, но промолчал.

— И однако, он умер ради важного, Джим. Об этом я и пришел тебе сказать.

— Скажешь мне в доме, — ответил Большой Джим и добавил, прежде чем священник успел открыть рот: — Не видел моего сына?

— Младшего? Нет.

— Как давно ты здесь сидишь? — Большой Джим включил свет в прихожей, благословив генератор за то, что он есть.

— Час. Может, чуть меньше. Сидел на крыльце… читал… молился… медитировал.

Ренни задался вопросом, видел ли его кто-нибудь, но спрашивать не стал. Коггинс уже был не в себе, и вопрос мог еще больше вывести его из душевного равновесия.

— Пойдем в мой кабинет. — И Большой Джим двинулся первым, наклонив голову, большими, неторопливыми шагами. Со стороны чуть напоминал медведя в человеческой одежде, старого и медлительного, но по-прежнему опасного.

 

 

Помимо картины, изображающей Нагорную проповедь, за которой находился сейф, стены кабинета Большого Джима украшало множество дипломов и грамот, восхваляющих его беззаветную службу городу, и фотографии. На одной Большой Джим пожимал руку Саре Пэйлин, на другой обменивался рукопожатием с Большим Номером Три, Дейлом Эрнхардтом,[18]когда тот собирал деньги для какого-то детского благотворительного фонда в рамках ежегодной гонки серии «Крэш-а-Рама» на автодроме «Оксфорд плейнс». Еще на одной фотографии Большой Джим пожимал руку Тайгеру Вудсу, вроде бы очень милому негру.

На столе нашлось место только одной памятной вещи — позолоченному бейсбольному мячу на подставке-люльке из плексигласа. На ней текст: «Джиму Ренни, с благодарностью за помощь в проведении в Западном Мэне благотворительного чемпионата по софтболу в 2007 году!» За подписью Билла Ли[19]по прозвищу Инопланетянин.

Сев за стол на стул с высокой спинкой, Большой Джим взял из люльки бейсбольный мяч и принялся перекидывать из руки в руку. Приятное занятие, если ты немного расстроен: мяч тяжелый, плотный, позолоченные швы упруго вдавливались в ладони. Большой Джим иногда задумывался; а не приобрести ли ему бейсбольный мяч из чистого золота? Решил заняться этим вопросом вплотную, когда закончится заваруха с Куполом.

Коггинс устроился по другую сторону стола, на стуле клиента. На стуле просителя. Как и хотелось Большому Джиму. Глаза преподобного смещались из стороны в сторону, словно у зрителя теннисного матча. А может, бейсбольный мяч играл роль шарика гипнотизера.

— Так что у тебя такое, Лестер? Введи меня в курс дела. Только, пожалуйста, покороче. Мне нужно хоть немного поспать. Завтра полно дел.

— Сначала ты помолишься со мной, Джим?

Большой Джим улыбнулся. Яростно, но не так холодно, как мог бы. Пока не так холодно.

— Почему бы сначала тебе не ввести меня в курс дела? Я хочу знать, о чем молюсь, прежде чем преклонять колени.

Покороче у Лестера не получилось, но Большой Джим этого и не заметил. Слушал с нарастающим страхом, грозящим перерасти в ужас. Речь преподобного перемежалась и расцвечивалась цитатами из Библии, но суть Большой Джим уловил: преподобный пришел к выводу, что их маленькое дельце совсем неугодно Богу, поскольку Он в наказание накрыл весь город большим стеклянным колпаком. Лестер спрашивал у Бога совета, как ему поступить, бичевал себя при этом (бичевание могло быть метафорическим — Большой Джим очень на это надеялся), и Бог указал ему в Библии какой-то стих о сумасшествии, слепоте, каре и т. д., и т. п.

— Бог сказал, что даст мне знак, и…

— Даст? — Большой Джим свел вместе кустистые брови.

Лестер проигнорировал его и продолжил. Он потел, как больной малярией, и не сводил глаз с перелетающего из руки в руку золоченого мяча. Из одной руки в другую… и обратно.

— То же произошло, когда я был подростком и кончал в кровати.

— Лес, знаешь, очень уж много информации, — продолжая поигрывать мячом.

— Бог сказал, что покажет мне слепоту, но не мою слепоту. И этим днем, на поле, Он показал! Так?

— Я думаю, это всего лишь одно толкование…

— Нет! — Коггинс вскочил. Принялся кружить по ковру. С Библией в руке. Другой дергал себя за волосы. — Бог сказал, что я, когда увижу этот знак, должен рассказать моей пастве о том, чем ты занимался.

— Только я? — спросил Большой Джим задумчивым голосом. Теперь мяч перелетал из руки в руку чуть быстрее. Шмяк. Шмяк. Шмяк. Ударяясь о ладони, мясистые, но все еще жесткие.

— Нет! — Слово это стоном вырвалось из груди Лестера. Он кружил по комнате быстрее, больше не глядя на мяч. Размахивал Библией в той руке, которая не старалась вырвать волосы. То же самое он иногда проделывал и на кафедре, если входил в раж. В церкви такое казалось нормальным, а здесь просто выводило Ренни из себя. — И мы с тобой, и Роджер Кильян, и братья Боуи. — Тут он понизил голос. — И еще этот. Шеф. Я думаю, этот человек безумен. Если и был в здравом уме прошлой весной, когда пришел к нам, то теперь точно безумен.

И вы только посмотрите, кто это говорит, мысленно возмутился Большой Джим.

— Мы все в этом участвуем, но признаваться надо нам с тобой, Джим. Так сказал мне Бог. Вот что означает слепота мальчика; вот ради чего он умер. Мы признаемся, и мы сожжем этот Амбар Сатаны за церковью. И тогда Бог позволит нам уйти.

— Ты уйдешь, Лестер, само собой. Прямиком в Шоушенк, тюрьму штата.

— Я приму наказание, которое назначит мне Бог. С радостью.

— А я? Энди Сандерс? И Роджер Кильян! У него на шее, если не ошибаюсь, девять детей. Допустим, нам это не понравится, Лестер?

— Ничем не могу помочь. — Священник начал колотить себя Библией по плечам. По одному и второму, то с одной стороны, то с другой. Большой Джим обнаружил, что теперь бейсбольный мяч перелетает из руки в руку синхронно с ударами проповедника. Шмяк… и вак. Шмяк… и вак. — Жалко, конечно, детей Кильяна, но… Исход, глава двадцать, стих пять: «Ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода». Мы должны перед этим склониться. Мы должны вычистить эту язву ценой любой боли. Исправить все, что мы делали неправильного. Это означает признание и очищение. Очищение огнем.

Большой Джим поднял руку, в тот момент не держащую мяч.

— Не части! Подумай, что говоришь. Этот город полагается на меня — и на тебя, разумеется, — в обычные времена, но теперь, когда у нас такой кризис, ему без нас просто не обойтись. — Ренни поднялся, резко отодвинув стул. День выдался длинный и ужасный, он устал, а теперь еще и это! Большой Джим разозлился.

— Мы согрешили, — упрямо гнул свое Коггинс, избивая себя Библией. Впрочем, если он считал, что Святую Книгу можно использовать и для этого, флаг ему в руки.

— Что мы сделали, Лес, так это спасли от голода тысячи детей в Африке. Мы даже платили за лечение их жутких болезней. Мы также построили тебе новую церковь и самую мощную христианскую радиостанцию на всем Северо-Востоке.

— И набили наши собственные карманы, не забывай этого! — взвизгнул Коггинс. На сей раз ударил себя Святой Книгой по лицу. Струйка крови полилась из одной ноздри. — Набили их грязными наркоденьгами! — Он ударил себя вновь. — И радиостанцией Иисуса ведает безумец, варящий яд, который дети вводят в вены!

— Насколько я знаю, большинство из них его курят.

— Это надо понимать как шутку?

Большой Джим обошел стол. Виски пульсировали болью, щеки заливал румянец. И однако, он предпринял еще одну попытку, заговорил мягко, как с ребенком, устраивавшим истерику:

— Лестер, город нуждается в моем руководстве. Если ты откроешь рот, я не смогу стать лидером, без которого городу не обойтись. Не то чтобы тебе кто-нибудь поверит…

— Они все поверят! — вскричал Коггинс. — Когда увидят дьявольскую фабрику, которую я позволил тебе запустить за моей церковью, они все поверят! И Джим… разве ты не видишь — как только грех выйдет наружу… как только язва будет очищена… Бог уберет поставленный Им барьер! Кризис закончится! Городу больше не потребуется твое руководство!

На этом Джеймс Ренни и вышел из себя.

— Городу оно будет требоваться всегда! — проревел он и взмахнул рукой с зажатым в пальцах бейсбольным мячом.

Удар разорвал кожу на левом виске Лестера, когда тот поворачивался лицом к Джиму. Кровь полилась потоком. Левый глаз сверкал сквозь нее. Преподобного бросило вперед, с раскинутыми руками. Библия, раскрывшись и шурша страницами, выглядела как балаболящий рот. Кровь лилась и на ковер. Левое плечо свитера Лестера уже промокло.

— Нет, это не воля Бо…

— Это моя воля, назойливая муха! — Большой Джим ударил снова и на этот раз угодил Лестеру в лоб, прямо по центру. Ренни почувствовал, как удар отдался до самого плеча. Но Лестер сделал еще шаг вперед, размахивая Библией. И вроде бы пытался что-то сказать.

Рука Большого Джима с зажатым мячом повисла плетью. Плечо вибрировало болью. Теперь кровь лилась на ковер, но этот щучий сын и не думал падать; шел вперед, пытаясь говорить, плевался алой слюной.

Коггинс наткнулся на стол — кровь полилась на его ранее безупречно чистую поверхность — и двинулся вдоль него. Большой Джим попытался поднять мяч и не смог.

Я знал, что толкание ядра в старшей школе мне когда-нибудь аукнется, подумал он.

Ренни перебросил мяч в левую руку и взмахнул ею вбок и вверх. Удар пришелся в челюсть Лестера, переломил ее, выплеснул новую порцию крови к мерцающему свету люстры. Несколько капель долетели до матового плафона.

— Ба-а! — крикнул Лестер. Он все пытался обогнуть стол.

Большой Джим залез в нишу между тумбами.

— Отец! — Младший стоял в дверях, с широко раскрытыми глазами, с отвисшей челюстью.

— Ба-а! — крикнул Лестер и двинулся на новый голос. Держа перед собой Библию. — Ба-а… Ба-а… Ба-а-О-О-ОГ…

— Не стой столбом, помоги мне! — рявкнул Большой Джим на сына.

Лестер, шатаясь, шел на Младшего. Размахивая Библией. Свитер намок от крови, брюки стали грязно-муаровыми, изувеченное лицо заливала кровь.

Младший поспешил к нему. И когда Лестер начал падать, схватил его, удержал.

— Я вас держу, преподобный Коггинс… я вас держу, не волнуйтесь.

А потом сжал руками липкую от крови шею Лестера и принялся его душить.

 

 

Пятью бесконечными минутами позже.

Большой Джим сидел на кабинетном стуле — развалился на кабинетном стуле — без галстука, надетого специально для совещания в муниципалитете, и в расстегнутой рубашке. Массировал массивную левую грудь. Под ней учащенно и аритмично билось сердце, но не давая повода предположить, что дело идет к его остановке.

Младший ушел. Ренни поначалу подумал, что тот собирается привести Рэндолфа, что было бы ошибкой, но дыхания, чтобы криком вернуть парня, ему не хватало. Потом сын вернулся сам, с брезентом, который достал из кемпера.[20]Ренни наблюдал, как Младший расстилает брезент на полу — на удивление ловко, будто проделывал это тысячу раз. Это всё боевики, которые молодежь теперь смотрит, подумал Большой Джим, растирая дряблую грудь, которая когда-то была такой упругой и крепкой.

— Я… помогу, — прохрипел он, зная, что не получится.

— Сиди, где сидишь, и восстанавливай дыхание. — Сын, стоя на коленях, бросил на него мрачный и нечитаемый взгляд. В нем могла быть любовь — Большой Джим на это надеялся, — но хватало и другого. Теперь попался. Читалось ли в этом взгляде и теперь попался?

Младший перекатил Лестера на брезент. Брезент потрескивал. Младший посмотрел на тело, чуть передвинул, накинул на него край брезента. Зеленого брезента. Большой Джим купил его в «Универмаге Берпи». Купил на распродаже. Он вспомнил слова Тоби Мэннинга: Это чертовски выгодная покупка, мистер Ренни.

— Библия. — Большой Джим по-прежнему хрипел, но чувствовал себя лучше. Сердце, слава Богу, замедляло бег. Кто же знал, что после пятидесяти здоровье начнет так резко ухудшаться? Нужно начать следить за собой. Возвращаться в форму. Бог дает человеку только одно тело.

— Точно, да, хорошо, что напомнил, — пробормотал Младший. Схватил окровавленную Библию, сунул между бедер Коггинса, начал заворачивать тело в брезент.

— Он ворвался в дом. Он обезумел.

— Конечно. — Младшего это, похоже, не интересовало. А вот процесс заворачивания определенно интересовал… Такие дела.

— Вопрос стоял ребром — он или я. Ты должен… — Вновь затарахтело сердце. Джим ахнул, кашлянул, постучал по груди. Ритм восстановился. — Ты должен отвезти его к Святому Искупителю. Когда его найдут, там есть парень… возможно… — Он подумал о Шефе, но тут же ему пришло в голову, что вешать Лестера на Шефа — идея не из лучших. Шеф Буши слишком много знал. Правда, он, вероятно, стал бы сопротивляться аресту. И тогда живым его могли и не взять.

— У меня есть место получше. — Вроде бы Младший говорил искренне. — И если ты собираешься повесить это убийство на кого-то еще, у меня есть хорошая идея.

— На кого?

— На Дейла-гребаного-Барбару.

— Ты знаешь, я не люблю таких слов.

Младший повторил, не отрывая от брезента поблескивающих глаз:

— На Дейла… гребаного … Барбару.

— Как?

— Этого я еще не знаю. Ты лучше вымой этот чертов мяч, если хочешь его оставить. И стол.

Большой Джим поднялся. Ему заметно полегчало.

— Ты хороший сын, раз помогаешь отцу в такую минуту.

— Убедился наконец. — Младший смотрел на большой зеленый голубец, лежащий на полу. С одной стороны из него торчали ноги. Младший пытался натянуть на них брезент, но не получалось. — Мне нужна изолента.

— Если ты не собираешься везти его в церковь, то куда?

— Не важно. Место безопасное. Преподобный полежит там, пока мы не решим, как подставить Барбару.

— Прежде чем что-то предпринимать, надо посмотреть, что произойдет завтра.

Младший глянул на него, в глазах читалось холодное презрение, которого Большой Джим раньше не видел. В голову пришла мысль, что теперь он у Младшего в руках. Но конечно же, собственный сын

— Нам придется сжечь ковер. Слава Богу, он не во всю комнату, как раньше. И все дерьмо осталось на его наружной поверхности. — Потом Младший поднял большой голубец и унес в коридор. Через несколько минут Ренни услышал, как завелся двигатель кемпера.

Большой Джим уставился на золоченый бейсбольный мяч. Следует от него избавиться, подумал он, зная, что не сможет этого сделать. Мяч, по сути, стал семейной реликвией.

А кроме того, чем он может навредить? Если он станет чистым, чем может навредить?

Когда Младший вернулся часом позже, золоченый бейсбольный мяч вновь блестел в люльке из плексигласа.

 

 


Дата добавления: 2015-09-02; просмотров: 41 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Няк, няк, няк| Ракетный удар

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.107 сек.)