Падают розовые звезды. Барби и Расти вышли со склада, глубоко вдохнули

Барби и Расти вышли со склада, глубоко вдохнули. Воздух пах дымом от недавно потушенного пожара на западе, но казался удивительно свежим по сравнению с вонью выхлопных газов, которых хватало на складе. Едва заметный ветерок чуть поглаживал щеки. Барби нес счетчик Гейгера в коричневом пакете для покупок, который нашел в атомном убежище.

— Я этого так не оставлю. — Лицо Расти напоминало зловещую каменную маску.

— А что ты собираешься делать?

— Сейчас? Ничего. Я вернусь в больницу и проведу обход. А вечером постучусь в дверь Джима Ренни и потребую объяснений. Будет лучше, если он мне их даст, а также вернет нам наш пропан. Потому что послезавтра наш единственный контейнер опустеет, хотя мы отключили все, без чего можно обойтись.

— Послезавтра все, возможно, закончится.

— Ты в это веришь?

— Если надавить на второго члена городского управления Ренни прямо сейчас, он может оказаться крайне опасен, — сказал Барби вместо ответа.

— Прямо сейчас? Сразу ясно, что в городе ты новичок. Я слышал то же самое о Большом Джиме все десять тысяч или сколько там лет, которые он правит этим городом. Он предлагает людям отваливать или просит проявить терпение. «На благо города», — говорит Ренни. Это номер один в его хит-параде. Городское собрание, проведенное в марте, — насмешка. Одобрить строительство новой канализационной системы? Сожалею, город не может позволить себе повышение налогов. Создать новую коммерческую зону? Отличная идея, городу нужен дополнительный доход, но подождем, когда «Уол-март» построит магазин на Сто семнадцатом. Исследование «Окружающая среда в маленьких городах», проведенное Университетом Мэна, говорит о том, что в Честерском пруду слишком много сточных вод? Члены городского управления предлагают провести «круглый стол», поскольку всем известно, что такие исследования проводятся радикальными гуманитариями-атеистами. Но больница — это же на благо города, или ты так не считаешь?

— Разумеется, считаю. — Барби несколько удивил такой эмоциональный взрыв.

Расти смотрел на землю, сунув руки в задние карманы. Потом вскинул глаза.

— Как я понимаю, президент предложил тебе взять власть. Я думаю, самое время это сделать.

— Есть такая идея. — Барби улыбнулся. — Да только… у Ренни и Сандерса есть полиция. А где моя?

Прежде чем Расти успел ответить, зазвонил его мобильник. Он раскрыл его, посмотрел на экран.

— Линда? Что случилось?.. Хорошо, я понимаю. Если ты уверена, что теперь они в порядке. И ты точно знаешь, что это Джуди? Не Джанель?.. Я думаю, это действительно хорошие новости. Утром я видел двух других детей — у них тоже случились кратковременные припадки, которые быстро прошли. Ко мне их привели после припадков, и они прекрасно себя чувствовали. Мне три раза звонили по тому же поводу. Один раз звонили Джинни. Вероятно, это побочный эффект воздействия той силы, что создает Купол. — Расти какое-то время слушал жену. — Потому что не было никакой возможности. — Фразу эту он произнес терпеливым, исключающим даже намек на конфронтацию тоном. Барби без труда сформулировал вопрос, заданный Расти: Весь день у детей припадки, а ты говоришь мне это только теперь? — Ты их заберешь? — Расти опять обратился в слух. — Ладно. Это хорошо. Если заметишь что-то неладное, звони немедленно. Я тут же прибегу. И Одри обязательно должна находиться при них. Да, конечно. И я тебя люблю. — Он прицепил мобильник к ремню и провел руками по волосам, на мгновение сощурившись, как китаец. — Ох, Иисус ты наш Христос!

— Одри — это кто?

— Наш золотистый ретривер.

— Расскажи мне об этих припадках.

Расти рассказал, не опустив и слов Джанни о Хэллоуине и Джуди — о розовых звездах.

— Сын Динсморов тоже что-то говорил о Хэллоуине.

— Это точно.

— А другие дети? Они что-нибудь говорили о Хэллоуине или розовых звездах?

— Родители, с которыми я сегодня виделся, говорили мне, что во время припадка дети что-то бормотали, но они слишком перепугались, чтобы обращать внимание на слова.

— Сами дети ничего не помнят?

— Сами дети не помнят и о припадках.

— Это нормально?

— Это не анормально.

— Могла ваша дочь копировать старшую? Может… ну, не знаю… чтобы привлечь к себе внимание?

Расти такой вариант не рассматривал… просто не успел. Теперь обдумал.

— Возможно, но маловероятно. — Он указал на древний счетчик Гейгера в мешке: — Ты собираешься поработать с ним?

— Не я. Это собственность города, а местные власти не очень-то меня любят. Не хочу, чтобы меня с ним поймали. — Он протянул пакет Расти.

— Не могу. Сейчас слишком занят.

— Я знаю, — кивнул Барби и объяснил, чего он хочет от Расти.

Последний слушал внимательно, не скрывая улыбки.

— Хорошо. Меня это устроит. А чем займешься ты, пока я буду у тебя на побегушках?

— Приготовлением обеда в «Эглантерии». Сегодня у нас «Цыпленок от Барбары». Хочешь, чтобы я прислал пару порций в больницу?

— Еще бы!

Прежде чем вернуться в «Кэтрин Рассел», Расти завернул в редакцию «Демократа» и передал счетчик Гейгера Джулии Шамуэй.

Она выслушала инструкции Барбары, чуть улыбаясь.

— Этот человек знает, кому и что поручать. Тут надо отдать ему должное. С удовольствием все сделаю.

Расти подумал, что надо бы предупредить Джулию об осторожности — мало ли кто мог увидеть у нее счетчик Гейгера, — но понял, что такой необходимости нет. Пакет уже исчез в нише между тумбами ее стола.

Направляясь к больнице, Расти позвонил Джинни Томлинсон и спросил насчет звонка о припадке.

— Маленький мальчик Джимми Уикер. Звонил его дедушка Билл Уикер. — Расти его знал. Билл приносил почту. — Он сидел с мальчиком, потому что его мать поехала в «Бензин и бакалею». Оказывается, Джонни Карверу хватило наглости поднять цену на бензин до одиннадцати долларов за галлон. Одиннадцати! — Расти терпеливо выслушал, думая, что мог бы поговорить об этом с Джинни лицом к лицу, поскольку практически уже дошел до больницы. Когда она закончила сокрушаться, спросил, не говорил ли чего Джимми во время припадка? — Да, говорил. Билл сказал, что много. Кажется, что-то о розовых звездах. Или о Хэллоуине. А может, я путаю с тем, что говорил Рори Динсмор после того выстрела. Люди это обсуждали.

Разумеется, обсуждали, подумал Расти. И снова будут обсуждать, если узнают то, что знаю я. А они скорее всего узнают.

— Хорошо. Спасибо, Джинни.

— Когда возвращаешься, Красный Всадник?[1]

— Почти вернулся.

— Хорошо. Потому что у нас новая пациентка. Сэмми Буши. Ее изнасиловали. — Расти застонал. — Дальше — больше. Ее привезла Пайпер Либби. Я не смогла узнать у Сэмми имен насильников, но, думаю, Пайпер это удалось. Она вылетела отсюда, словно волосы горели, а зад… — Пауза. Джинни зевнула так, что услышал Расти. — А зад только занялся.

— Джинни, любовь моя, когда ты в последний раз спала?

— Я в норме.

— Иди домой.

— Ты шутишь? — В голосе слышался ужас.

— Нет. Иди домой. Поспи. И не ставь будильник. — Тут его осенило. — Но по пути загляни в «Эглантерию». Сможешь? У них сегодня цыпленок. Я слышал из надежного источника.

— Эту Буши…

— Я буду в ее палате через пять минут. А ты бери ноги в руки — и вперед.

Он закрыл мобильник, прежде чем Джинни снова запротестовала.

Большой Джим Ренни чувствовал себя на удивление хорошо для человека, который прошлой ночью совершил убийство. Отчасти потому, что он не считал случившееся убийством, как не считал убийством смерть своей жены. Ее свел в могилу рак. Неоперабельный. Да, возможно, в последнюю неделю он давал ей слишком много обезболивающих таблеток, а в самом конце ему пришлось помочь супруге уйти, положив подушку на лицо (но легко, очень легко, замедлив ее дыхание и передав ее в руки Иисуса). Но сделал он это из любви и доброты. Конечно, с преподобным Коггинсом все вышло иначе, более грубо — что Ренни признавал, — но проповедник просто пер напролом. Не мог поставить благополучие города выше своего собственного.

— Что ж, этим вечером он обедает с Христом. — Большой Джим вздохнул. — Ростбиф, пюре с подливой, яблочный пирог на десерт. — Сам он ел большую тарелку фетучини «Альфредо», спасибо компании «Стоуфферс». Он понимал, что холестерина в этой тарелке очень даже много, но мог не тревожиться, что доктор Хаскел укажет ему на это. — Я пережил тебя, старая какашка, — сообщил Большой Джим пустому кабинету и добродушно рассмеялся. Тарелка с макаронами и стакан с молоком (алкоголь Большой Джим Ренни не употреблял) стояли на его письменном столе. Он часто ел в кабинете и не видел необходимости менять заведенный порядок только потому, что Лестер Коггинс нашел здесь свою смерть. А кроме того, комната блестела чистотой. Да, он понимал, что команда экспертов, вроде тех, что показывали по телевизору, смогла бы найти достаточно следов крови с помощью люминола, и особой подсветки, и других штучек, но никого из этих людей в обозримом будущем Большой Джим здесь не ждал. Что же касается Пита Рэндолфа… сама идея, что тот мог провести хоть какое-то расследование, представлялась нелепой. Что возьмешь с идиота? — Но, — тон, с которым Большой Джим обращался к пустой комнате, стал нравоучительным, — он мой идиот.

Ренни заглотнул остатки макарон, вытер внушительный подбородок салфеткой и вновь начал писать в блокноте, который лежал рядом с тарелкой. С субботы он уже много чего написал, потому дел предстояла уйма. И если Купол останется на месте, их еще прибавится.

Большой Джим даже надеялся, что тот останется хотя бы на какое-то время. Появление Купола открывало новые возможности, и Ренни чувствовал, что сумеет ими воспользоваться (разумеется, с Божьей помощью). Но прежде всего следовало укрепить свою власть в городе. Ему требовался не просто козел отпущения; ему требовался злодей. И с кандидатом проблем не возникало — Барбара, человек, которого коммуняка-командующий от демократической партии назначил заменой Джеймсу Ренни.

Дверь кабинета открылась. Оторвавшись от своих записей, Большой Джим увидел стоящего на пороге сына. С бледным, застывшим лицом. С Младшим в последнее время что-то происходило. Большой Джим это осознавал, при всей своей занятости городскими делами (и еще одним делом, которое тоже отнимало немало времени). Но все равно верил в мальчика. А если бы Младший его и подвел, Большой Джим не сомневался, что сможет это уладить. Всю жизнь он сам ковал свою удачу и теперь не собирался что-либо менять.

А кроме того, мальчик увез тело. То есть принял участие. Что могло только радовать — особенности жизни маленького городка, знаете ли. В маленьком городке все принимали участие во всем. Как поется в этой глупой песне? «И за команду за одну мы все болеем».

— Сын, у тебя все хорошо?

— Отлично. — Младший соврал, конечно, чувствовал себя неважно, но последний приступ дикой головной боли наконец-то пошел на спад. Он посидел с подружками, и это помогло. Младший знал, что поможет. В кладовой дома Маккейнов пахло не очень, но через какое-то время, которое он провел держа их за руки, Младший привык. Более того, ему начал нравиться тот запах.

— Ты нашел что-нибудь в его квартире?

— Да. — И Младший рассказал о своей находке.

— Это прекрасно, сын. Действительно прекрасно. Ты готов рассказать мне, куда ты положил… куда ты его положил?

Младший медленно покачал головой из стороны в сторону, но его взгляд не сдвинулся с места — не отрывался от лица отца. Это пугало.

— Тебе знать не нужно. Я же говорил. Место безопасное, и этого достаточно.

— Так теперь ты говоришь мне, чтó я должен знать? — Слова эти Большой Джим произнес ровным голосом, без эмоционального всплеска.

— В этом конкретном случае — да.

Большой Джим всмотрелся в сына:

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? Очень уж ты бледный.

— Все у меня прекрасно. Просто головная боль. Она уже проходит.

— Почему бы тебе не поесть? В морозильнике несколько порций фетучини, и микроволновка творит с этим чудеса. — Он улыбнулся. — Почему не насладиться едой, пока есть такая возможность?

Взгляд темных расчетливых глаз на мгновение сместился к лужице белого соуса на тарелке, потом вернулся к лицу Большого Джима.

— Не голоден. Когда мне найти трупы?

— Трупы? — удивился Большой Джим. — Что значит трупы?

Младший улыбнулся, губы разошлись, чтобы показать кончики зубов.

— Не важно. Твоя реакция будет более убедительной, если для тебя это станет таким же сюрпризом, как и для остальных. Скажем так — как только мы нажмем на спусковой крючок, этот город с радостью повесит Ба-а-арби на старой яблоне. Когда ты хочешь это сделать? Этим вечером?

Большой Джим обдумал вопрос. Посмотрел на открытый лист блокнота, исписанный чуть ли не до низа (и запачканный соусом «Альфредо»), но только с одной обведенной строкой: газетная сучка.

— Не в этот вечер. Мы сможем повесить на него не только убийство Коггинса, если все разыграем правильно.

— А если Купол исчезнет, пока мы будем играть?

— Все у нас будет хорошо, — ответил Большой Джим, подумав: А если мистер Барбара каким-то образом сумеет вывернуться — маловероятно, но тараканы умеют находить щели, когда вспыхивает свет, — всегда есть ты. Ты и твои другие тела. — А теперь поешь что-нибудь, хотя бы салат.

Но Младший не сдвинулся с места.

— Не затягивай, папа.

— Не стану.

Младший оценил ответ, оценил отца взглядом темных глаз, которые казались теперь такими странными, потом потерял к этой теме интерес. Зевнул.

— Я поднимусь к себе и посплю. Поем потом.

— Только обязательно поешь. Ты очень похудел.

— Это нынче в моде.

Улыбка, которой он одарил отца, встревожила еще больше, чем глаза. Большому Джиму показалось, что ему улыбнулся череп. Улыбка заставила вспомнить о человеке, который теперь называл себя Шефом, — словно его прежней жизни, когда он был Филом Буши, не существовало. Младший покинул кабинет, и с губ Большого Джима сорвался вздох облегчения, пусть он этого и не заметил.

Ренни вновь взялся за ручку. Он это сделает, и сделает хорошо. И вполне возможно, когда все закончится, его фотография украсит обложку журнала «Тайм».

Пока генератор еще работал — без дополнительных баллонов с пропаном он долго не протянет, — Бренда Перкинс сумела включить принтер мужа и распечатала все документы из папки «ВЕЙДЕР». Невероятный список преступлений, составленный Гови — и, вероятно, смерть застала его в тот момент, когда он собрался действовать, — на бумаге казался ей более убедительным, чем на экране. И чем дольше она смотрела на этот список, тем больше перечисленные в нем преступления соответствовали тому Джиму Ренни, которого она знала с давних, давних пор. Бренда всегда считала, что он — монстр; только не ожидала, что такой ужасный.

Даже материалы о коггинсовской церкви Пляшущего Иисуса об этом говорили… хотя, если она прочитала все правильно, то была не церковь, а большой святой «Мейтэг», который отмывал деньги, а не одежду. Деньги, полученные от производства наркотиков, причем производства, по мнению ее мужа, «возможно, одного из самых крупных за всю историю Соединенных Штатов».

Но имелись проблемы, наличие которых признавали и начальник полиции Гови Перкинс по прозвищу Герцог, и генеральный прокурор штата. Именно из-за этих проблем этап сбора информации в операции «ВЕЙДЕР» так затянулся. Джим Ренни был не только ужасным, но и умным монстром. Потому и предпочитал оставаться вторым членом городского управления. Энди Сандерс прокладывал для него путь.

И служил мишенью. Долгое время. Вещественными доказательствами Гови располагал только против Энди. Номинально всем руководил он, этот веселый, вечно улыбающийся тупица. Первый член городского управления, первый дьякон церкви Святого Искупителя, первый в сердцах горожан, и именно его подпись стояла на корпоративных документах, след которых в конце концов терялся в финансовых болотах Нассау и острова Большой Кайман. Если б Гови и генеральный прокурор штата поторопились, именно Энди сфотографировали бы для уголовного дела. Возможно, только его, если бы Энди поверил обещаниям Большого Джима и не сказал ни слова. А кто мог молчать лучше чурбана?

Прошедшим летом, однако, ситуация начала меняться, и Гови почувствовал, что дело близится к концу. Фамилия Ренни начала появляться на документах, которые смог добыть генпрокурор штата, главным образом невадской корпорации «Таун венчурс». Деньги «Таун венчурс» уходили на запад, а не на восток, не в Карибское море, а на материковый Китай, в страну, где ключевые составляющие для производства синтетических наркотиков могли закупать в больших объемах, вызывая минимум вопросов, а то и никаких.

Почему Ренни так подставился? Гови Перкинс смог выдвинуть только одну причину: деньги стали слишком большими для одной святой прачечной, и произошло это слишком быстро. Фамилия Ренни появилась в учредительных документах еще полдесятка фундаменталистских церквей Северо-Запада. «Таун венчурс» и эти другие церкви (не упоминая полдесятка религиозных радиостанций, в том числе и в AM-диапазоне, пусть и не таких мощных, как ХНВ) стали первой серьезной ошибкой Ренни. Он оставил свободно болтающиеся концы. За такой конец можно потянуть и рано или поздно, — как правило, рано, — распутать весь клубок.

Ты не мог остановиться. Бренда сидела за столом мужа и всматривалась в бумаги. Ты заработал миллионы — может, десятки миллионов, — риски становились все выше, но ты по-прежнему не мог остановиться. Как обезьяна, которую ловят, потому что она не может выпустить из руки еду. Ты сидел на огромных деньгах и все равно жил в старом трехэтажном доме и продавал автомобили в своем паршивом салоне на 119-м. Почему?

Но на самом деле она знала ответ. Ренни держали не деньги, его держал город. Принадлежащий ему город. Сидя где-нибудь в Коста-Рике или разъезжая по охраняемому поместью в Намибии, Большой Джим превратился бы в Маленького Джима. Потому что человек, лишенный цели в жизни, пусть даже его банковские счета ломятся от денег, — всегда маленький человек.

Если бы она пришла к нему с этими документами, удалось бы ей с ним договориться? Заставить его уйти с должности в обмен на ее молчание? Уверенности у нее не было. И она боялась этого противостояния. Ужасного, может, и опасного. Она бы хотела, чтобы при этом с ней была Джулия Шамуэй. И Барби. Да только Дейл Барбара сам ходил под дамокловым мечом.

Голос Гови, спокойный, но твердый прозвучал у нее в голове: Ты можешь позволить себе немного подождать — я ждал, пока не получил неопровержимых улик, — но слишком долго я бы ждать не стал, дорогая. Потому что чем дольше будет отрезан город, тем опаснее будет становиться Ренни.

Она подумала о Гови, который уже поехал, но потом остановился, чтобы под ярким солнечным светом прижаться к ее губам своими губами, этот рот Бренда знала как собственный и любила его. Чтобы погладить ее по шее. Словно он знал, что конец грядет и другого случая не представится. Незамысловатая и романтическая идея, но она почти в это поверила, и ее глаза наполнились слезами.

Внезапно бумаги и изложенные на них махинации потеряли важность. Как и сам Купол. А что стало действительно важным, так это дыра, внезапно образовавшаяся в ее жизни и высосавшая все счастье, которое она воспринимала как должное. Бренда задалась вопросом: испытывал ли Энди Сандерс то же самое? Предположила, что да.

Я подожду двадцать четыре часа. Если Купол завтра вечером никуда не денется, я пойду к Ренни с этими бумагами — с копиями этих бумаг — и скажу, что он должен уйти в отставку, уступив свое место Дейлу Барбаре. Скажу ему, что он прочитает о своих делишках с наркотиками в газете, если этого не сделает.

— Завтра, — прошептала она и закрыла глаза. Двумя минутами позже уже спала на стуле Гови.

В Честерс-Милле наступил час ужина. Что-то (включая сотню порций «Цыпленка от Барбары») готовилось на электричестве и на газу, спасибо тем генераторам, что еще работали, но многие воспользовались дровяными печами, то ли экономя газ, то ли не имея генератора. Так что дым поднимался в стоячем воздухе из сотен труб.

И расползался.

Передав счетчик Гейгера — получатель взял его с готовностью, даже с жаром, и пообещал пустить в дело уже во вторник утром, — Джулия, с Горасом на поводке, направилась в «Универмаг Берпи». Ромео сказал ей, что на складе у него есть два новеньких копира «Киосера», еще в заводской упаковке. И она может забирать оба.

— Я также припрятал немного пропана, — добавил он, поглаживая Гораса. — Я прослежу, чтобы у тебя в нем не было недостатка… пока, разумеется, он вообще не закончится. Мы должны обеспечить выпуск газеты, или я не прав? Это еще более важно, чем всегда, ты согласна?

Он просто озвучил ее мысли, о чем Джулия ему и сказала. А также поцеловала в щеку:

— Я у тебя в долгу, Ромео.

— Тогда я рассчитываю на скидку по моим еженедельным объявлениям, когда все закончится. — И указательным пальцем он постучал себе по крылу носа, словно у них появился один большой секрет. Возможно, и появился.

Когда Джулия уходила, зазвонил мобильник. Она вытащила его из кармана брюк:

— Привет, это Джулия.

— Добрый вечер, миз Шамуэй.

— Ох, полковник Кокс, как приятно слышать ваш голос! — весело воскликнула она. — Вы и представить себе не можете, как радуемся мы, деревенские мышки, междугородным звонкам. Как жизнь вне Купола?

— В общем жизнь, вероятно, прекрасна. Но там, где нахожусь я, не очень. Насчет ракет вы в курсе?

— Наблюдала, как они ударили. И отскочили. На вашей стороне случился сильный пожар…

— Это не моя…

— …и на нашей тоже, но поменьше.

— Мне нужен полковник Барбара. Теперь-то он мог бы носить с собой этот чертов мобильник.

— Чертовски верно! — ответила она все тем же веселым тоном.

Джулия остановилась перед магазином «Бензин и бакалея», уже закрывшимся. Прочитала надпись на вывешенном в витрине листке: «МАГАЗИН ЗАКРЫТ. ЗАВТРА РАБОТАЕМ С 11.00 ДО 14.00. ПРИХОДИТЕ ПОРАНЬШЕ!»

— Миз Шамуэй…

— Мы поговорим о полковнике Барбаре через минуту. А сейчас у меня два вопроса. Первый: когда прессу допустят к Куполу? Потому что американский народ заслуживает того, чтобы знать о нашей ситуации больше, чем сообщает ему правительство. Или вы так не думаете?

Она ожидала услышать, что он так не думает и у Купола в обозримом будущем не будет ни «Нью-Йорк таймс», ни Си-эн-эн, но Кокс ее удивил.

— Вероятно, в пятницу, если ни один из козырей, которые у нас в рукаве, не сработает. Что еще вы хотите узнать, миз Шамуэй? Только покороче, пожалуйста, потому что я звоню не из пресс-службы. А у меня жалованье не сказать чтобы очень большое.

— Вы позвонили мне, так что придется терпеть. Терпите, полковник.

— Миз Шамуэй, при всем уважении к вам, в Честерс-Милле ваш мобильник — не единственный, на который я могу позвонить.

— Я уверена, что это так, но не думаю, что Барби заговорит с вами, если дадите мне от ворот поворот. Он не особенно рад своей новой должности коменданта этого форта.

Кокс вздохнул.

— Какой у вас вопрос?

— Я хочу знать, какова температура воздуха у южной или восточной части Купола… реальная температура, без поправки на пожар.

— Зачем…

— Есть у вас эта информация или нет? Я думаю, есть или вы можете ее получить. Я думаю, сейчас вы сидите перед компьютером и у вас есть доступ к любой информации, возможно, включая и размер моего нижнего белья. — Она помолчала. — И если вы скажете, что шестнадцатый,[2]разговор мы закончим.

— Вы сейчас специально демонстрируете свое чувство юмора, миз Шамуэй, или вы всегда такая?

— Я устала и напугана. Не забывайте об этом.

Кокс замолк. Ей показалось, что она слышит, как он нажимает на клавиши.

— В Касл-Роке сорок семь по Фаренгейту. Пойдет?

— Да. — Разница оказалась не такой большой, как она боялась, но существенной. — Я смотрю на термометр в витрине «Бензина и бакалеи». Он показывает пятьдесят восемь. Разница одиннадцать градусов на расстоянии в двадцать миль. Если только по Западному Мэну этим вечером не проходит большой теплый фронт, я бы сказала, что здесь творится что-то непонятное. Вы согласны?

Он на ее вопрос не ответил, но сказанное им заставило забыть о разнице температур:

— Мы собираемся предпринять еще одну попытку. Около девяти вечера. Я хотел сказать Барби об этом.

— Остается надеяться, что план Б сработает лучше плана А. В данный момент, насколько я понимаю, назначенец президента пытается накормить голодающих в «Эглантерии». По слухам, «Цыплятами от Барбары». — Впереди она увидела освещенные окна, и у нее заурчал желудок.

— Вы выслушаете и передадите сообщение? — Ей показалось, что он хотел добавить еще пару слов: «вздорная сука».

— С радостью. — Она улыбнулась. Потому что могла быть и вздорной сукой. Если по-другому не получалось.

— Мы собираемся опробовать экспериментальную кислоту. Фтористоводородное соединение, сделанное вручную. В девять раз более едкое, чем обычная фтористоводородная кислота.

— Химия повышает качество жизни.

— Мне говорят, что теоретически этим соединением можно прожечь в скале дыру глубиной в две мили.

— С какими интересными людьми вы работаете, полковник.

— Мы собираемся опробовать ее там, где Моттон-роуд вливается в… — Шуршание бумаги. — Вливается в Харлоу. Я подъеду туда.

— Тогда я скажу Барби, что кухонную утварь должен мыть кто-то еще.

— Вы тоже почтите нас своим присутствием, миз Шамуэй?

Она открыла рот, чтобы сказать: «Не позволю себе упустить такую возможность», — когда чуть дальше по улице поднялся дикий шум.

— Что там у вас происходит? — спросил Кокс.

Джулия не ответила. Захлопнула мобильник и сунула в карман уже на бегу. На крики людей накладывался еще какой-то звук. Вроде бы рычание.

Выстрел прозвучал, когда от места события ее еще отделяла половина квартала.

Пайпер вернулась домой и обнаружила ждущих ее Каролин, Терстона и юных Эпплтонов. Обрадовалась, увидев их, потому что смогла отвлечься от мыслей о Сэмми Буши. По крайней мере временно.

Она выслушала рассказ Каролин о припадке Эйдена Эпплтона, но мальчик вроде бы прекрасно себя чувствовал и все глубже зарывался в упаковку печенья с финиками «Фиг ньютонс». На вопрос Каролин, не нужно ли показать мальчика врачу, Пайпер покачала головой:

— Если повторения не будет, мы можем предположить, что причина в голоде и эмоциональном возбуждении, вызванном игрой.

Терстон печально улыбнулся:

— Мы все испытывали эмоциональное возбуждение. Хорошо проводили время.

Когда речь зашла о крыше над головой, Пайпер прежде всего подумала о доме Маккейнов, который находился рядом. Только она не знала, где они прячут запасной ключ.

Элис Эпплтон сидела на полу, скармливая Кловеру крошки «Фиг ньютонс». Овчарка тыкалась мордой ей в лодыжки, показывая, что лучшей подруги у нее нет и быть не может.

— Самая лучшая собака, которую я только видела, — поделилась девочка с Пайпер. — Как бы мне хотелось, чтобы у нас была такая.

— У меня был дракон, — сообщил всем Эйден, уютно устроившийся на коленях Каролин.

Элис пренебрежительно улыбнулась:

— Его придуманный Д-Р-У-Ж-Б-А-Н.

— Понимаю, — кивнула Пайпер. Решила, что при необходимости можно разбить окно в доме Маккейнов; если уж прижимает к стенке, то все средства хороши. Но когда она поднялась, чтобы проверить, как там кофе, в голову пришла более удачная идея: — Думегены! Мне следовало сразу о них подумать. Они уехали в Бостон на конференцию. Корали Думеген просила меня поливать цветы, пока их не будет.

— Я преподаю в Бостоне, — вздохнул Терстон. — В Эмерсоне. И редактирую текущий номер «Плугов». — Снова вздох.

— Ключ под цветочным горшком слева от двери, — объяснила Пайпер. — Не думаю, что у Думегенов есть генератор, но дровяную печь на кухне вы найдете. — Она замялась, подумав: Люди-то из большого города. — Сможете вы приготовить еду на дровяной печи, не устроив пожара?

— Я вырос в Вермонте, — ответил Терстон. — До того как уехал в колледж, растопка обеих печей, в доме и амбаре, лежала на мне. Такие навыки не забываются. — Очередной вздох.

— Я уверена, в кладовой еды хватит, — добавила Пайпер.

Каролин кивнула:

— Уборщик в муниципалитете нам так и сказал.

— А еще Мла-а-а-адший, — влезла Элис. — Он коп. Хитрый.

Уголки рта Терстона опустились.

— Хитрый коп, Элис, ударил меня. Он или второй. Я их различить не могу.

Брови Пайпер поднялись.

— Ударил Терса кулаком в живот, — подтвердила Каролин. — Обозвал нас масснюками — мы вообще-то действительно из Массачусетса, смеялся над нами. На меня это произвело самое ужасное впечатление — как копы смеялись над нами. Они повели себя лучше, когда привезли детей, но… — она покачала головой, — они вышли из-под контроля.

Этого хватило, чтобы Пайпер вспомнила Сэмми. На виске запульсировала жилка, медленными, сильными ударами, но голос преподобной еще оставался ровным:

— Как звали второго полицейского?

— Френки, — ответила Каролин. — Младший называл его Френки Ди. Вы знаете этих парней? Должны знать.

— Знаю, — подтвердила Пайпер.

Она объяснила вновь образованному семейству, как пройти к дому Думегенов (находился он рядом с больницей — немалый плюс, случись у мальчика еще один припадок), и какое-то время посидела за столом, с чашкой чаю. Пила его медленно. Маленький глоток — и ставила чашку на стол. Кловер заскулил. Он знал ее, как никто другой, и Пайпер предполагала, что пес чувствовал ее ярость.

Может, она меняет идущий от меня запах. Может, тот становится более горьким или каким-то еще.

Начала формироваться общая картина. Не очень-то приятная. У этих новых полицейских, очень молодых полицейских — не прошло и двух суток, как их привели к присяге — уже отказали тормоза. Что они и продемонстрировали с Сэмми Буши и Терстоном Маршаллом. Генри Моррисон и Джекки Уэттингтон, копы-ветераны, никогда бы на такое не пошли — так она, во всяком случае, думала, — но Фред Дентон? Тоби Уилен? Возможно. Вероятно. При Герцоге эти парни не выходили из рамок. Без нареканий не обходилось, они могли наговорить лишнего, остановив тебя за превышение скорости, но не более того. И разумеется, никого лучше городской бюджет позволить себе не мог. Но как говорила ее мать: «Задешево дорогого не купишь». И теперь, когда начальником полиции стал Питер Рэндолф…

С этим что-то следовало сделать.

Только от нее требовалось сохранить контроль над своей вспыльчивостью, чтобы вспыльчивость не контролировала ее.

Она сняла поводок с гвоздика у двери. Кловер тут же поднялся, замахал хвостом, уши встали торчком, глаза заблестели.

— Пошли, увалень. Нам предстоит подать жалобу.

Овчарка еще слизывала прилипшие к шерсти крошки печенья, когда Пайпер повела собаку к двери.

Пересекая городскую площадь — Кловер держался у ее правой ноги, — Пайпер чувствовала, что контролирует вспыльчивость. Чувствовала, пока не услышала смех. Он донесся до нее, когда она с Кловером приближалась к полицейскому участку. Пайпер увидела тех троих, чьи имена назвала ей Сэмми Буши: Дилессепса, Тибодо, Сирлса. Присутствовала и Джорджия Ру, та самая Джорджия, которая, по словам Сэмми, науськивала их: Трахните ее. Компанию им составлял Фредди Дентон. Они сидели на верхней ступеньке лестницы, пили, похохатывая, газировку, болтали. Герцог Перкинс никогда бы такого не допустил. Он, если бы увидел подобное из могилы, начал бы вертеться в гробу так быстро, что его останки воспламенились бы.

Мел Сирлс что-то сказал, и они вновь загоготали, хлопая друг друга по спинам. Тибодо обнимал свою подругу, кончики его пальцев ласкали Джорджии грудь. Она что-то сказала, и они засмеялись еще громче.

Пайпер подумала, что причина смеха — изнасилование (как классно у них все вышло), и после этого совет отца забылся напрочь. Ту Пайпер, которая пользовала бедных и больных, освящала брак и отправляла в последний путь, а по воскресеньям проповедовала о милосердии и терпимости, грубо затолкали в глубины сознания, откуда она могла наблюдать за происходящим лишь сквозь мутное стекло. Власть взяла другая Пайпер, та самая, что крушила свою комнату в пятнадцать лет, роняя слезы ярости, а не печали.

Муниципалитет и новое кирпичное здание полицейского участка разделяла вымощенная каменными плитами площадь Военного мемориала. В центре стояла статуя отца Эрни Кэлверта, Люсьена Кэлверта, которого за проявленный в Корее героизм посмертно наградили медалью «Серебряная звезда». На пьедестале этой статуи выбили имена всех жителей Честерс-Милла, погибших на полях сражений всех войн начиная с Гражданской. Тут же находились два флагштока, на вершине которых обычно развевался звездно-полосатый флаг государства и флаг штата с изображениями фермера, моряка и лося. Теперь же флаги понуро обвисли в красноватом свете близящегося заката. Пайпер Либби прошла между двумя флагштоками словно во сне. Кловер, навострив уши, по-прежнему держался у ее правого колена.

«Патрульные», сидевшие на верхней ступени, вновь расхохотались, и Пайпер подумала о троллях из сказки, которую среди прочих читал ей в детстве отец. Троллях в пещере, злорадствующих на кучах нечестно нажитых сокровищ. Тут вся компания увидела ее и затихла.

— Добрый вечер, преподобная. — Мел Сирлс встал, подтянув при этом ремень.

Вставать в присутствии женщины, подумала Пайпер, этому научила его мать? Вероятно. А вот утонченное искусство изнасилования он освоил где-то еще.

Мел все еще улыбался, когда она добралась до ступеней, но потом улыбка увяла, и во взгляде появилась неуверенность: вероятно, он увидел, какое у нее лицо. Сама Пайпер не знала, какое именно. Судя по внутренним ощущениям, лицо превратилось в маску. Застывшую.

Она увидела, что самый здоровенный из них пристально наблюдает за ней.

Он, как Кловер, чувствует этот запах. Запах ярости.

— Преподобная, все в порядке? — спросил Мел. — Или есть проблемы?

Она поднялась по ступеням, не быстро, но и не медленно. Кловер по-прежнему держался у ее правой ноги.

— Будь уверен, проблема есть. — Она смотрела на него.

— И что…

— Вы! Вы — проблема.

Она толкнула его. Мел этого не ожидал. Он все еще держал стаканчик с газировкой. Взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие, но плюхнулся на колени Джорджии Ру. На мгновение выплескивающаяся газировка зависла на фоне краснеющего неба.

Джорджия вскрикнула от неожиданности, когда Мел приземлился на нее. Подалась назад, пролив свой стакан. Газировка полилась по широкой гранитной площадке, которая вела к дверям.

До носа Пайпер долетел запах виски или бурбона. Свою колу они сдобрили тем, что другие горожане купить не могли. Так что не стоило удивляться их громкому смеху. Красная брешь в ее голове добавила ширины.

— Вы не имеете… — заговорил Френки и начал подниматься со ступенек.

Пайпер толкнула и его. В одной далекой, далекой галактике рычал Кловер, обычно добрейшая из собак.

Френки упал на спину, его глаза широко раскрылись от удивления, и на мгновение он очень уж напомнил Пайпер ученика воскресной школы, каким когда-то был.

— Изнасилование — проблема! — прокричала Пайпер. — Изнасилование!

— Заткнись! — отчеканил Картер. Он по-прежнему сидел и, хотя Джорджия трусливо жалась к нему, сохранял спокойствие. Мышцы бугрились под синей рубашкой с короткими рукавами. — Заткнись и немедленно проваливай отсюда, если не хочешь провести ночь в камере внизу…

— Это ты проведешь ночь в камере! — оборвала его Пайпер. — Вы все!

— Заставь ее заткнуться. — Джорджия еще не хныкала, но дело к этому шло. — Заставь ее заткнуться, Карт.

— Мэм… — Фредди Дентон сидел с выпущенной из-под пояса рубашкой, и от него пахло бурбоном. Герцог уволил бы его тут же. Уволил бы их всех.

Фредди начал подниматься, но, как и все остальные, предпринявшие такую попытку, тут же повалился обратно. При других обстоятельствах изумление, отразившееся на его лице, могло вызвать смех. Хорошо, что они сидели, а она стояла. Это многое упрощало. Но боль с такой силой билась в висках.

Пайпер повернулась к Тибодо, самому опасному из них. Он по-прежнему взирал на нее с вызывающим бешеную злобу спокойствием. Словно перед ним стояла очередная участница «Шоу уродов», за просмотр которого Тибодо заплатил четвертак. Но он смотрел на нее снизу вверх, и в этом заключалось ее преимущество.

— И та камера будет не внизу. — Теперь Пайпер обращалась непосредственно к Тибодо. — Она будет в Шоушенке, и там с вами будут проделывать то же самое, что вы проделали с девушкой.

— Ты — глупая сука, — произнес Картер спокойно, будто говорил о погоде. — Мы и близко не подходили к ее дому.

— Это точно. — Джорджия уже сидела прямо. Кола пузырилась на ее щеке, где виднелась остаточная подростковая сыпь (вроде бы уже сходила, но цеплялась за последние островки кожи). — А кроме того, все знают, что Сэмми Буши — лживая лесба.

Губы Пайпер растянулись в улыбке. Она повернулась к Джорджии, которая отпрянула от этой безумной женщины, внезапно появившейся на ступенях, когда они так весело встречали закат.

— И как ты узнала имя этой лживой лесбы? Я его не называла.

Рот Джорджии в ужасе раскрылся, превратившись в букву «О». И впервые что-то мелькнуло на спокойном лице Картера Тибодо. Пайпер не могла сказать — страх или раздражение.

Френк Дилессепс осторожно поднялся:

— Вам бы лучше не разбрасываться обвинениями, которые вы не можете подтвердить, преподобная Пайпер.

— И не нападать на сотрудников полиции, — добавил Фредди Дентон. — На этот раз не буду предпринимать никаких мер — нервы у всех на пределе, — но вы должны воздержаться от подобных обвинений. — Он помолчал, потом, запинаясь, добавил: — И перестать толкаться, разумеется.

Пайпер продолжала сверлить взглядом Джорджию, крепко сжимая правой рукой черную пластмассовую ручку поводка Кловера. Собака рычала, раздвинув передние лапы и наклонив голову. Словно где-то неподалеку на холостых оборотах работал мощный навесной лодочный мотор. Дыбом стоявшая на шее шерсть полностью скрывала ошейник.

— Откуда тебе известно ее имя, Джорджия?

— Я… я… я просто предположила…

Картер схватил ее за плечо и сжал:

— Заткнись, крошка! — А потом обратился к Пайпер, по-прежнему не вставая (Потому что не хочешь, чтобы тебя вновь усадили, трус): — Не знаю, какая муха вас укусила, но прошлый вечер мы провели вместе на ферме Олдена Динсмора. Пытались вытянуть хоть слово из оловянных солдатиков, которые несли вахту на Сто девятнадцатом, но не смогли. А Буши живет совсем в другой части города. — Он оглядел друзей.

— Точно, — кивнул Френки.

— Точно, — подтвердил Мел, недоверчиво поглядывая на Пайпер.

— Да! — воскликнула Джорджия. Рука Картера вновь обнимала ее, и все сомнения исчезли. Она воинственно уставилась на Пайпер.

— Джорджи предположила, что вы кричали о Сэмми, — продолжил Картер все с тем же бесящим спокойствием. — Потому что всем известно, что второй такой лживой подстилки в городе нет.

Мел Сирлс загоготал.

— Но вы не предохранялись. — Сэмми об этом говорила, и напрягшееся лицо Тибодо подтвердило ее слова. — Вы не предохранялись, а в больнице взяли мазки. — Пайпер понятия не имела, взяли или нет, да ее это и не волновало. По их раскрывшимся глазам она поняла, что ей поверили, а другого и не требовалось. — И когда сравнят ваши ДНК с тем, что нашли…

— Достаточно! — оборвал ее Картер. — Заткнись!

Она яростно ему улыбнулась:

— Нет, мистер Тибодо. Мы только начинаем, сын мой.

Фредди Дентон потянулся к ней. Она тычком его усадила и тут же почувствовала, как ее левую руку схватили и выкрутили. Повернулась и взглянула в глаза вставшего на ноги Тибодо. Спокойствие из них ушло, они сверкали от ярости.

Привет, брат мой, бессвязно подумала она.

— Пошла на хрен, гребаная сука! — И на этот раз толкнули ее.

Пайпер повалилась вниз, инстинктивно попыталась сложиться, чтобы не удариться о каменные ступени головой, зная, что они разобьют ей череп. Такой удар мог ее убить или — еще хуже — оставить овощем. Вместо этого она ударилась левым плечом, ощутив всплеск боли. Знакомой боли. Однажды, лет двадцать назад, на футбольном поле Пайпер вывихнула плечо и могла поклясться, что вывихнула его вновь.

Ноги перелетели через голову, она выполнила обратный кувырок, чуть не сломав себе шею, и приземлилась на колени, содрав кожу с обоих. Наконец шлепнулась на грудь и живот. Потом сползла до нижней ступеньки. Кровоточила щека, кровоточил нос, кровоточили губы, болела шея, но, ох, Господи, сильнее всего болело плечо, выгнувшееся бугром, неестественно вывернутое, каким Пайпер его хорошо помнила. Только в прошлый раз этот бугор обтягивал красный нейлон футболки «Диких кошек». Тем не менее она поднялась, слава Богу, ноги ее еще слушались; такое падение могло привести и к параличу.

В какой-то момент поводок она потеряла, и Кловер прыгнул на Картера, собачьи зубы рвали грудь и живот под рубашкой, рвали рубашку, овчарка повалила Тибодо на гранитную площадку, добираясь до его внутренностей.

— Оттащите его! — кричал Картер. От его прежнего спокойствия не осталось и следа. — Он меня убьет!

И да, Кловер пытался. Его передние лапы стояли на бедрах Картера, которые поднимались и опускались, потому что тот пытался вырваться. Казалось, немецкая овчарка катит на велосипеде. Пес изменил направление атаки и укусил Картера в плечо, вызвав у того новый крик. А потом попытался вцепиться ему в шею. Картер едва успел упереться руками в грудь собаки, чтобы уберечь горло.

— Остановите его!

Френк попытался схватить поводок. Кловер повернул голову и щелкнул зубами возле его пальцев. Френк отпрыгнул, и пес вновь сосредоточился на человеке, который сбросил его хозяйку с лестницы. Пасть открылась, обнажив два ряда сверкающих белых зубов, и овчарка предприняла вторую попытку добраться до шеи Тибодо. Тот поднял руку, а потом закричал от боли, потому что Кловер впился в нее зубами и начал трясти, как одну из своих любимых тряпичных игрушек. Только игрушки не кровоточили, в отличие от руки Картера.

Пайпер с трудом поднималась по лестнице, прижимая к животу левую руку. Лицо превратилось в кровавую маску. Кусок выбитого зуба прилип к уголку рта, как крошка хлеба.

— ОТОРВИТЕ ЕГО, ГОСПОДИ, ОТОРВИТЕ ОТ МЕНЯ ЭТОГО ГРЕБАНОГО ПСА!

Пайпер уже открыла рот, чтобы приказать Кловеру отойти, когда увидела, как Фред Дентон вытаскивает пистолет.

— Нет! — закричала она. — Нет, я его остановлю!

Фред повернулся к Мелу Сирлсу, указал на собаку свободной рукой. Мел выступил вперед и ногой ударил Кловера под задние лапы. Ударил сильно, как когда-то (и не так давно) бил по футбольному мячу.

Кловера потащило в сторону, он отпустил кровоточащую, изорванную руку Тибодо, два пальца которых торчали в стороны под неестественным углом, как наклонившиеся стойки указателей.

— НЕТ! — вновь закричала Пайпер, так громко, что перед глазами все застлала серая пелена. — НЕ ТРОГАЙТЕ МОЮ СОБАКУ!

Фред не обратил на эти крики ни малейшего внимания. Как и на Питера Рэндолфа, который появился в дверях с выпущенной из штанов рубашкой, расстегнутой молнией и номером «Аутдорс»,[3]который читал, сидя на толчке. Фред нацелил пистолет на собаку и выстрелил.

На небольшой площадке между двумя зданиями выстрел прогремел громовым раскатом. Верхнюю часть головы Кловера снесло, выплеснулась кровь с осколками костей. Пес шагнул к кричащей, залитой кровью хозяйке, сделал второй шаг и упал.

Фред с пистолетом в руке направился к Пайпер и схватил ее за больную руку. Бугор на плече протестующе взревел. Однако она не отрывала глаз от трупа собаки, которая попала к ней еще щенком.

— Ты арестована, свихнувшаяся сука! — Фред, глаза которого на бледном потном лице чуть ли не вылезали из орбит, наклонился к ней так близко, что до нее долетала его слюна. — Все, что ты скажешь, может быть использовано против твоей чокнувшейся задницы.

На другой стороне улицы из «Эглантерии» выбегали люди, среди них Барби, в фартуке и бейсболке. Но первой прибыла Джулия Шамуэй.

Она увидела все сразу и по отдельности: мертвая собака; толпящиеся копы; окровавленная кричащая женщина, одно плечо которой поднималось выше другого; лысый коп — Фредди чертов Дентон, — трясущий ее за руку, идущую от поврежденного плеча; кровь на ступеньках, говорившая о том, что Пайпер упала с них. Или что ее столкнули.

И Джулия повела себя как никогда прежде: сунула руку в сумочку, достала бумажник, раскрыла и поднялась по лестнице, крича во всю мощь:

— Пресса! Пресса! Пресса!

И Фред хотя бы перестал трясти руку Пайпер.

Десятью минутами позже в кабинете, который недавно занимал Герцог Перкинс, Картер Тибодо сидел на диване под фотографиями и сертификатами Герцога, с повязкой на плече и кистью, обмотанной бумажными полотенцами. Рядом с ним расположилась Джорджия. Лоб Тибодо покрывали большие капли пота. Буркнув:

— Думаю, ничего не сломано, — он погрузился в молчание.

Фред Дентон сидел на стуле в углу. Его пистолет лежал на столе чифа. Он отдал его без особых возражений, сказав лишь: «Мне пришлось — посмотрите на руку Карта».

Пайпер сидела на офисном стуле, который теперь принадлежал Питеру Рэндолфу. Джулия бумажными полотенцами практически очистила ее лицо от крови. Пайпер трясло от шока и дикой боли, но глаза оставались ясными.

— Кловер бросился на него, — подбородком она указала на Картера, — лишь после того, как он столкнул меня с лестницы. При падении я выпустила из руки поводок. Моя собака все делала правильно. Кловер защищал меня от преступного нападения.

— Она сама напала на нас! — взвизгнула Джорджия. — Эта рехнувшаяся сука напала на нас! Поднялась по лестнице, гоня пургу…

— Заткнись! — оборвал ее Барби. — Вы все, заткнитесь. — Он посмотрел на Пайпер: — Это не первый вывих вашего плеча, так?

— Я хочу, чтобы вы вышли отсюда, мистер Барбара, — заговорил Рэндолф… но без особой убедительности.

— Я знаю, что с этим делать. — Барби посмотрел на него: — А вы?

Рэндолф не ответил. Мел Сирлс и Френк Дилессепс стояли в дверях. На лицах отражалась тревога.

Барби вновь повернулся к Пайпер:

— Это подвывих — частичное разъединение. Не самое худшее, что могло произойти. Я могу вправить вам плечо до того, как вы поедете в больницу.

— В больницу?! — вскинулся Дентон. — Она арест…

— Заткнись, Фредди! — оборвал его Рэндолф. — Никто не арестован. Во всяком случае, пока.

Барби поймал взгляд Пайпер.

— Но вправить плечо нужно сейчас, до того, как оно сильно опухнет. Если ждать, пока Эверетт сделает это в больнице, придется использовать анестезию. — Он наклонился к ее уху и прошептал: — Пока вы будете без сознания, они будут рассказывать свою версию, а вы свою рассказать не сможете.

— Что вы ей говорите? — резко спросил Рэндолф.

— Что будет больно. Так, преподобная?

Она кивнула.

— Давайте. Тренер Кромли сделала это прямо у кромки поля, а она была круглой дурой. Только поторопитесь. И пожалуйста, не напортачьте.

Барби посмотрел на Джулию:

— Возьмите перевязь из аптечки первой помощи и помогите мне уложить преподобную на спину. — Он сел на пол слева от Пайпер, снял кроссовку, потом обеими руками схватился за предплечье женщины, повыше запястья. — Я не знаю метода тренера Кромли, но так это делал фельдшер в Ираке. Вы считаете до трех, а потом кричите дужка.

— Дужка, — повторила Пайпер, улыбнулась, несмотря на боль. — Ну ладно, вы — врач.

Нет, подумала Джулия, ближе всех к врачу у нас Эверетт. Она позвонила Линде, взяла номер мобильника Расти, но ее звонок сразу перевели на голосовую почту.

Комната затихла. Все, включая Картера Тибодо, наблюдали за действиями Барби. Тот кивнул Пайпер. Капли пота выступили у нее на лбу, но лицо оставалось бесстрастным, за это Барби ее безмерно зауважал. Ногу в носке он сунул ей в левую подмышку, плотно придавил. Потом медленно и плавно потянул за руку, надавливая ногой с другой стороны.

— Я готов. Хочу услышать вас.

— Один… два… три… Дужка!

Когда Пайпер закричала, Барби потянул. В комнате все услышали громкий щелчок. Бугор под блузкой Пайпер волшебным образом исчез. Она взвыла от боли, но осталась в сознании. Барби накинул ей перевязь на шею и завел на руку: как мог, ее зафиксировал.

— Лучше?

— Лучше. Намного, слава Богу. Еще болит, но уже совсем не так.

— У меня в сумочке есть аспирин, — вставила Джулия.

— Дай ей аспирин и уходи, — распорядился Рэндолф. — Уходят все, кроме Картера, Фредди, преподобной и меня.

Джулия в изумлении воззрилась на него:

— Ты шутишь? Преподобная идет в больницу. Ты можешь идти, Пайпер?

Та, пошатываясь, поднялась:

— Думаю, да. Если недалеко.

— Сядь, преподобная Либби! — приказал Рэндолф, но Барби знал, что Пайпер уже ушла. Слышал это в голосе чифа.

— Почему бы тебе не заставить меня? — Пайпер осторожно приподняла руку на перевязи. Рука тряслась, но работала. — Я уверена, тебе снова удастся ее вывихнуть, с легкостью. Давай. Покажи этим… этим мальчишкам … что ты такой же, как они.

— А я напишу об этом в газете! — радостно объявила Джулия. — Тираж удвоится!

— Предлагаю отложить разбирательство на завтра, чиф, — подал голос Барби. — Позвольте женщине принять что-нибудь посильнее аспирина, да и ссадины на коленях хорошо бы обработать. С учетом Купола шансы на побег невелики.

— Ее собака пыталась меня убить. — Голос Картера, несмотря на боль, вновь звучал спокойно.

— Чиф Рэндолф, я заявляю, что Дилессепс, Сирлс и Тибодо виновны в изнасиловании. — Пайпер покачнулась, Джулии даже пришлось ее обнять, чтобы та не упала, но голос звучал ясно и твердо. — Ру — соучастница изнасилования.

— Хрена с два! — взвизгнула Ру.

— Их нужно немедленно отстранить от несения службы.

— Она лжет, — заявил Тибодо.

Чиф Рэндолф напоминал человека, наблюдающего теннисный матч. Наконец он задержал взгляд на Барби:

— Ты указываешь мне, что делать, парень?

— Нет, сэр, лишь даю совет, основанный на опыте, полученном при прохождении службы в Ираке. Решения вы принимаете сами.

Рэндолф расслабился.

— Тогда ладно. Ладно. — Он, хмурясь, опустил голову, задумался. Чиф обратил внимание на все еще расстегнутую ширинку и исправил этот непорядок. Наконец оглядел всех. — Джулия, отведи преподобную Пайпер в больницу. Что же касается вас, мистер Барбара, мне без разницы, куда вы пойдете, но здесь вам не место. Этим вечером я возьму показания у моих сотрудников, а завтра — у преподобной Либби.

— Подождите. — Тибодо протянул к Барби руку с вывернутыми пальцами. — Ты можешь с этим что-нибудь сделать?

— Не знаю, — ответил Барби, надеялся, что доброжелательно. Конфликт, так или иначе, разрешился, и приходилось иметь дело с его последствиями. Схожие ситуации случались в Ираке, где полицейские не слишком отличались от человека, сидевшего сейчас на диване, и от тех, кто стоял в дверях. И там приходилось как-то ладить с людьми, которым ты хотел плюнуть в лицо. — Сможешь крикнуть дужка?

Расти выключил мобильник, прежде чем постучаться в дверь дома Большого Джима. И вот теперь тот сидел за столом, а Расти — перед ним на стуле, отведенном для просителей.

В кабинете (Ренни, вероятно, называл его домашним офисом в налоговых декларациях) приятно пахло сосной, словно стены недавно основательно ошкурили, но Расти все равно здесь не нравилось. И причина заключалась не только в картине, изображающей подчеркнуто белокожего Иисуса во время Нагорной проповеди, и не в самовосхваляющих табличках, и не в паркетном полу, который, по-хорошему, следовало прикрыть ковром. Во всем этом и в чем-то еще. Расти Эверетт не верил в сверхъестественное, тем не менее у него сложилось ощущение, что в кабинете призраки.

Все потому, что Большой Джим меня немного пугает, подумал он. В этом все дело.

Надеясь, что его внутреннее состояние не отразится на голосе или выражении лица, Расти рассказал Ренни о пропавших из больницы контейнерах с пропаном. О том, что один из них он нашел на складе за зданием муниципалитета, и из этого контейнера в настоящий момент газ поступает в генератор муниципалитета. Причем других контейнеров на этом складе не обнаружилось.

— Так что у меня два вопроса, — закончил Расти, — каким образом контейнер из больницы попал в муниципалитет? И куда подевались остальные контейнеры?

Большой Джим откинулся на спинку стула, заложил руки за шею, раздумчиво уставился в потолок. А Расти вдруг понял, что не может оторвать глаз от золоченого бейсбольного мяча, украшавшего стол Ренни. С благодарственным письмом от Билла Ли, когда-то игравшего за «Ред сокс». Расти мог прочитать письмо, потому что оно смотрело на него. Само собой. Предполагалось, что гости будут читать его и восхищаться. Как и фотографии на стенах, бейсбольный мяч и письмо говорили о том, что Большой Джим Ренни считается своим среди знаменитостей: Посмотри на мои автографы, ничтожество, и обзавидуйся. Для Расти бейсбольный мяч и повернутое в его сторону письмо обобщали неприятные ощущения, какие вызывал у него кабинет Ренни. Чистая показуха, демонстрация престижа и власти в маленьком городке.

— Я понятия не имел, что кто-то мог разрешить тебе ошиваться на нашем складе. — Большой Джим говорил в потолок, шея по-прежнему опиралась на переплетенные пальцы. — Может, ты — городской чиновник, а я об этом не ведаю? Если так, моя ошибка… или моя вина, как говорит Младший. Я-то думал, что ты — медбрат, выписывающий рецепты.

Расти подумал, что это всего лишь отвлекающий маневр — Ренни пытался разозлить его. Перевести разговор на другое.

— Я не городской чиновник, но я городской наемный работник. И налогоплательщик.

— И что?

Расти почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— А то, что этот склад отчасти и мой склад. — Ему хотелось увидеть реакцию Большого Джима, но человек за столом не посмотрел на него и не ответил. — Кроме того, склад никто не запирал. Так что к делу это не относится, так? Я видел то, что видел, а теперь хочу получить объяснение. Как сотрудник больницы.

— И налогоплательщик. Не забывай об этом.

Расти сидел, глядя на него. Даже не кивнул.

— Я не могу тебе его дать.

Брови Расти приподнялись.

— Правда? Я-то думал, что вы держите руку на пульсе города. Не это ли вы говорили, когда в последний раз баллотировались в члены городского управления? А теперь вы не можете объяснить, куда делся городской пропан? Я в это не верю.

Впервые на лице Большого Джима отразилось раздражение:

— Мне без разницы, веришь ты или нет. Для меня это новость. — Но его глаза метнулись в сторону, словно Ренни хотел проверить, на месте ли его фотография с Тайгером Вудсом; классический прием лжеца.

— Пропан в больнице заканчивается. Без него мы, несколько оставшихся сотрудников, переходим на тот уровень медицинского обслуживания, каким мог похвастаться разве что полевой госпиталь времен Гражданской войны. Наши пациенты, в том числе один человек после инфаркта и еще один — диабетик, которому может понадобиться ампутация, окажутся в чрезвычайно сложном положении, если мы лишимся электричества. Ампутация может понадобиться Джимми Сируа. Его машина на больничной парковке. На бампере наклейка: «ВЫБИРАЕМ БОЛЬШОГО ДЖИМА».

— Я это выясню, — сказал Ренни голосом человека, согласившегося оказать услугу. — Городской пропан, возможно, на другом городском объекте. Насчет больничного ничего сказать не могу.

— А какие другие объекты у города? Есть пожарная станция, есть площадка для складирования песчано-соляной смеси на Год-Крик-роуд, так там даже сторожки нет, и это все известные мне городские объекты.

— Мистер Эверетт, я человек занятой. Прошу меня извинить.

Расти встал. Пальцы попытались сжаться в кулаки, но он им не позволил.

— Я еще раз спрашиваю вас. Прямо и без уверток. Вы знаете, где эти контейнеры?

— Нет. — На этот раз глаза Ренни метнулись к Дейлу Эрнхардту. — И я не собираюсь искать какой-то намек в твоем вопросе, сынок, потому что, если бы попытался, мне пришлось бы возмущаться. Почему бы тебе не уйти и не заглянуть в больницу, посмотреть, как себя чувствует Джимми Сируа? Скажи ему, что Большой Джим шлет ему наилучшие пожелания и обязательно навестит его, как только поутихнет вся эта суета.

Расти еще боролся со своим темпераментом, но этот поединок он определенно проигрывал.

— Уйти? Думаю, вы забыли, что вы слуга народа, а не диктатор. В настоящее время я главный медицинский чиновник города, и я хочу знать…

Зазвонил мобильник Большого Джима. Он его схватил. Послушал. Морщины у рта с опустившимися уголками стали жестче.

— Трёх-тебедох! Всякий раз, стоит мне отвернуться… — Послушал еще. — Если у тебя в кабинете люди, Пит, закрой пасть, прежде чем ты раскроешь ее слишком широко и в нее же провалишься. Позвони Энди. Я сейчас приду, и втроем мы с этим разберемся. — Он выключил мобильник и встал: — Я должен идти в полицейский участок. Там или чрезвычайная ситуация, или очередное недоразумение. Не смогу сказать, пока не побываю на месте. А тебя, как я понимаю, ждут в больнице, или Центре здоровья. Возникла проблема с преподобной Либби.

— Да? И что с ней случилось?

Ледяные глаза Большого Джима смотрели на него из тяжелых складок.

— Я уверен, она расскажет тебе свою историю. Не знаю, насколько она правдива, но ты ее услышишь. Так что делай свою работу, молодой человек, и позволь мне делать свою.

Расти пересек прихожую и вышел из дома. На западе закат залил небо кровью. Воздух застыл, но все равно в нем ощущался запах дыма. Спустившись со ступенек, Расти поднял руку и нацелил палец на слугу народа, который ждал, пока тот покинет его участок, прежде чем сделать это самому. Ренни нахмурился, глядя на палец, но Расти руку не опустил.

— Никому нет нужды говорить мне, что я должен делать. И поиски пропана станут частью моей работы. А если я найду его в неположенном месте, кто-то еще будет делать вашу работу, член городского управления Ренни. Это я вам обещаю.

Большой Джим пренебрежительно махнул рукой:

— Иди отсюда, сынок. Займись делом.

В первые пятьдесят пять часов существования Купола припадки произошли у более чем двадцати детей. Некоторые, как у дочерей Эвереттов, не остались незамеченными. Большую часть родители проглядели, а в последующие дни новые припадки случались все реже, пока не прекратились вовсе. Расти потом отметит, что с припадками происходило то же самое, что и с легким шоком, который испытывали люди, оказавшиеся в непосредственной близости от Купола. В первый раз возникало электрическое покалывание, от которого волосы на затылке вставали дыбом; после этого большинство людей ничего не чувствовало. Словно получали прививку.

— Ты говоришь, что в этом смысле Купол — та же ветрянка? — потом спросила его Линда. — Один раз переболел, и иммунитет на всю жизнь?

У Джанель случилось два припадка, как и у маленького мальчика, которого звали Норман Сойер, но в обоих случаях второй припадок по силе уступал первому и не сопровождался бормотанием. У большинства же детей, которых наблюдал Расти, все ограничивалось одним и обходилось без последствий.

В те же самые пятьдесят пять часов припадки произошли лишь у двоих взрослых, в понедельник, на закате дня, и в обоих случаях не составило труда найти причину.

Фил Буши, или Шеф, переусердствовал с продуктом, производством которого он и заведовал. Примерно в то время, когда Расти и Большой Джим расстались, Шеф Буши сидел около сарая, построенного за радиостанцией ХНВ, мечтательно наблюдая за закатом (вблизи от места ударов ракет красноту неба затемняла осевшая на Купол сажа), трубка едва не выпадала из руки. Он пребывал в ионосфере, может, и на сотню миль выше. В нескольких низких облаках, которые плавали в этом кровавом свете, он видел лица матери, отца, дедушки; он видел лица Сэмми и Литл Уолтера.

И все облака-лица сочились кровью.

Когда его правая ступня начала дергаться, а потом ей в такт задергалась и левая, Шеф это проигнорировал. Все знали, что под кайфом такое бывает. Но задергались руки, и трубка выпала в высокую траву (желтую и пожухлую, так сказались на ней вредные выбросы работающей здесь фабрики). Мгновением позже начала дергаться и голова, из стороны в сторону.

Вот оно, подумал Шеф со спокойствием и отчасти облегчением. Наконец-то передозировка. Я ухожу. Может, и к лучшему.

Но он не ушел, даже не отключился. Медленно сполз на бок, дергаясь и наблюдая, как черный камешек поднимается в красное небо. Он увеличился до размеров шара для боулинга, потом стал таким же большим, как надувной пляжный мяч. Продолжал расширяться, пока не пожрал все красное небо.

Конец света. Может, и к лучшему.

На мгновение решил, что ошибся, потому что появились звезды. Но не того цвета. Розовые. А потом, Господи, они начали падать, оставляя за собой длинные розовые следы.

И тут пришел огонь. Из ревущей топки, словно кто-то открыл крышку потайного люка и вывалил ад на Честерс-Милл.

— Это наша сладость, — пробормотал Шеф. Трубка прижалась к его руке, оставив ожог, который он увидит и почувствует позже. Шеф лежал, подергиваясь, на желтой траве, и в белках глаз отражался огненный закат. — Наша хэллоуинская сладость. Сначала гадость… потом сладость.

Огонь преобразовался в лицо, оранжевую версию кровавых лиц, которые он видел в облаках до того, как начался припадок. Лицо Иисуса. Иисус хмурился, глядя на него.

И говорил. Говорил с ним. Говорил ему, что упавший на город огонь — его вина. Его. Огонь и… и…

— Чистота, — пробормотал он, улегшись на траву. — Нет… очищение.

Теперь Иисус уже не выглядел таким злобным. И Он таял. Почему? Потому что Шеф все понял. Сначала появятся розовые звезды; за ними — очищающий огонь; потом испытание закончится.

А после того как припадок прошел, Шеф соскользнул в сон, первый настоящий сон за недели, а то и месяцы. Проснулся в кромешной темноте — на небе не осталось и намека на красное. Продрог до костей, но одежда не отсырела.

Роса под Куполом не выпадала.

Пока Шеф лицезрел Христа в воспаленном закате, третий член городского управления Андреа Гриннел сидела на диване и пыталась читать. Ее генератор сдох… да и работал ли он вообще? Она не могла вспомнить. Но у нее была новомодная штучка, которая называлась «Майти брайт», подарок Роуз, ее сестры, на последнее Рождество. Раньше она ни разу подсветкой не пользовалась, а теперь поняла, что это очень даже удобно. Закрепляешь клипсой за обложку книги, включаешь — и вперед. Проще простого. Так что со светом проблем не возникало, но со словами творилось что-то неладное. Они ползали по странице, иной раз даже менялись местами, и проза Норы Робертс, обычно кристально ясная, превратилась в какую-то белиберду. Но Андреа продолжала читать, не представляя себе, чем еще можно заняться.

Дата добавления: 2015-09-02