Глава одиннадцатая Помощь Гермионы 15 страница

– Ты сейчас говоришь о портшлюсах, Гарри, это их полагается маскировать под обыкновенные, не привлекающие внимания предметы. Но чтобы лорд Вольдеморт хранил в консервной банке свою драгоценную душу? Ты забыл, что я тебе показывал. Вольдеморт всегда обожал трофеи и ценил вещи с великим магическим прошлым. Его гордыня, вера в собственное превосходство, твердая решимость занять выдающееся место в колдовской истории – все это наводило на мысль, что к выбору окаянтов он подойдет с особенным тщанием и выберет предметы, внушающие почтительное благоговение.

– В дневнике не было ничего особенного.

– Дневник, как ты сам сказал, служил доказательством того, что Вольдеморт – наследник Слизерина; уверен, ему придавалось колоссальное значение.

– Хорошо, сэр, а другие окаянты? – спросил Гарри. – Вы представляете, что это может быть?

– Могу лишь догадываться, – ответил Думбльдор. – По уже названным причинам я склонен полагать, что лорд Вольдеморт должен был предпочесть вещи, сами по себе обладающие известным величием. Поэтому я постарался вернуться в прошлое Вольдеморта и найти свидетельство существования артефактов, исчезновение которых связывают с его именем.

– Медальон! – громко воскликнул Гарри. – Кубок Хельги Хуффльпуфф!

– Совершенно верно, – улыбаясь, кивнул Думбльдор. – Я мог бы дать на отсеченье… если не вторую руку, то уж парочку пальцев точно, что именно они стали окаянтами номер три и четыре. С остальными двумя – тут мы опять исходим из предположения, что всего их создано шесть – дело обстоит сложнее, однако я рискнул бы высказать следующую догадку: заполучив вещи Хуффльпуфф и Слизерина, Вольдеморт вознамерился разыскать что-то, оставшееся от Гриффиндора и Равенкло. По реликвии от каждого из основателей школы; для Вольдеморта эта идея несомненно была очень притягательна. Не знаю, нашел ли он что-нибудь, принадлежавшее Равенкло, но единственный предмет, сохранившийся после Гриффиндора, пребывает в целости и сохранности.

Думбльдор показал изувеченной рукой себе за спину, на стеклянный ларец, где хранился инкрустированный рубинами меч.

– Вы считаете, сэр, он поэтому хотел вернуться в «Хогварц»? – спросил Гарри. – Чтобы найти вещь, принадлежавшую кому-то из основателей?

– Именно, – подтвердил Думбльдор. – Но, увы, это нас никуда не ведет, потому что, получив отказ, он лишился возможности обыскать школу – так я, во всяком случае, думаю. А потому вынужденно прихожу к выводу, что Вольдеморт не смог реализовать свою честолюбивую мечту и собрать по одной вещи от каждого из основателей «Хогварца». Он определенно добыл две – максимум, три реликвии – вот все, что можно с уверенностью утверждать.

– Даже если он добыл что-то, принадлежавшее Равенкло или Гриффиндору, все равно остается шестой окаянт, – сказал Гарри, подсчитывая на пальцах. – Или ему удалось достать и то, и другое?

– Вряд ли, – ответил Думбльдор. – Мне кажется, я знаю, что представляет из себя шестой окаянт. Интересно, как ты отреагируешь, если я признаюсь, что уже давно приглядываюсь к его странной змее, Нагини?

– К змее? – поразился Гарри. – А разве животные тоже могут быть окаянтами?

– Да, хотя это нежелательно, – сказал Думбльдор. – Доверять часть своей души существу, которое способно мыслить и двигаться самостоятельно, очень рискованная затея. Но, если мои вычисления верны, то когда Вольдеморт явился в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, ему все еще не хватало по меньшей мере одного окаянта.

– Судя по всему, он старался приурочить создание окаянтов к неким судьбоносным убийствам. Твое, безусловно, стало бы именно таким. Вольдеморт верил, что избавится от опасности, предсказанной пророчеством, и сделает себя неуязвимым. Уверен, что свой последний окаянт он хотел создать в момент твоей смерти.

– Как мы знаем, его план провалился. Но потом, через много лет, когда он с помощью Нагини убил старика-мугла, ему могло прийти в голову сделать последним окаянтом змею. Это символизировало бы его родство со Слизерином и усугубляло мистицизм имени лорда Вольдеморта. Думаю, он ни к чему так не привязан, как к ней; он определенно стремится держать ее рядом и похоже, обладает над ней необычной – даже для змееуста – властью.

– Значит, – сказал Гарри, – дневник уничтожили, кольца тоже. Остались чаша, медальон, змея и еще один окаянт, по вашему мнению, вещь, принадлежавшая Равенкло или Гриффиндору?

– Восхитительно краткое и емкое резюме, – кивнул головой Думбльдор.

– Получается, сэр… вы продолжаете их искать? И поэтому вас часто не бывает в школе?

– Совершенно верно, – подтвердил Думбльдор. – Ищу и уже давно. А сейчас… возможно… мне удалось подобраться к одному из окаянтов довольно близко. Есть обнадеживающие признаки.

– А раз так, – выпалил Гарри, – то можно и мне с вами? Я бы помог его уничтожить.

Думбльдор пристально посмотрел на Гарри и промолвил:

– Можно.

– Честно? – Гарри был совершенно потрясен.

– О да, – слегка улыбнулся Думбльдор. – Думаю, это право ты заслужил.

Гарри воспрянул духом: приятно для разнообразия услышать вместо обычных наставлений и предостережений нечто разумное. Однако бывшие директора и директрисы восприняли решение Думбльдора с куда меньшим одобрением; кое-кто закачал головами, а Пиний Нигеллий громко фыркнул.

– Сэр, а Вольдеморт знает, когда уничтожают его окаянты? Чувствует? – спросил Гарри, не обращая внимания на портреты.

– Очень интересный вопрос. Думаю, нет. По-моему, Вольдеморт так погряз во зле и так давно отринул важные составные части своей души, что его чувства сильно отличаются от наших. Не исключено, что в момент смерти он осознает потерю… Но ведь не знал же он, например, об уничтожении дневника, пока не добился признания у Люциуса Малфоя. А когда узнал, что дневника нет и его чары разрушены, то, говорят, пришел в такое бешенство, что страшно представить.

– А я думал, он сам приказал Люциусу Малфою переправить дневник в «Хогварц».

– Действительно, приказал – когда был уверен, что сможет создать другие окаянты. Но все же Люциусу следовало дождаться сигнала от Вольдеморта, которого так и не поступило: вскоре после передачи дневника Черный лорд пропал. Он, очевидно, полагал, что Люциус станет беречь окаянт как зеницу ока и не осмелится что-либо с ним сделать, но переоценил страх Люциуса перед господином, который исчез на много лет и считался погибшим. Разумеется, Люциус не догадывался, чем на самом деле является дневник. Насколько я понимаю, Вольдеморт сказал, что дневник, благодаря хитроумному колдовству, может вновь открыть Комнату Секретов. Если б Люциус знал, что держит в руках частичку души своего господина, то, несомненно, отнесся бы к дневнику с бoльшим почтением – а так решил самостоятельно привести в действие старый план. Подкинув дневник дочери Артура Уэсли, он надеялся единым махом дискредитировать Артура, добиться моего увольнения из «Хогварца» и отделаться от опасной вещи. Несчастный Люциус… Вольдеморт так разгневан на него из-за окаянта и прошлогоднего фиаско в министерстве…Бедняга, наверное, втайне рад, что сидит сейчас в Азкабане.

Гарри немного подумал, а затем спросил:

– Значит, если уничтожить все окаянты, Вольдеморта можно убить?

– Полагаю, да, – ответил Думбльдор. – Без окаянтов он будет простым смертным с очень ущербной душой. Впрочем, не стоит забыть, что, хотя душа его изуродованна сверх всяких пределов, мозг и колдовские способности остаются прежними. Чтобы убить такого чародея, как Вольдеморт, пусть даже лишенного окаянтов, требуются недюжинный талант и колдовское могущество.

– У меня нет ни того, ни другого, – не раздумывая, заявил Гарри.

– Нет, есть, – решительно возразил Думбльдор. – У тебя есть то, чего никогда не было у Вольдеморта. Ты умеешь…

– Знаю, знаю! – с досадой воскликнул Гарри. – Я умею любить! – Он с огромным трудом удержался, чтобы не добавить: – Большое дело!

– Да, ты умеешь любить, – Думбльдор произнес это так, словно прочитал мысли Гарри. – А это, учитывая историю твоей жизни, само по себе поразительно. Ты пока еще слишком юн, Гарри, и не понимаешь, какая ты необыкновенная личность.

– То есть, слова пророчества про мою «силу, о которой неведомо Чёрному лорду» подразумевают всего-навсего … любовь? – спросил Гарри, чувствуя себя обманутым.

– Да, всего-навсего любовь, – подтвердил Думбльдор. – Но учти: пророчество важно лишь потому, что в него верит Вольдеморт. Я уже говорил об этом в прошлом году. Вольдеморт решил считать, что ты – самый опасный для него человек, и в результате сделал тебя таковым!

– Но это же одно и…

– Ничего подобного! – с легким нетерпением воскликнул Думбльдор и, указывая на Гарри почерневшей рукой, произнес: – Ты придаешь пророчеству слишком большое значение!

– Но, – чуть не захлебнулся Гарри, – вы же сами сказали, что пророчество означает…

– А если б Вольдеморт никогда его не слышал, оно бы исполнилось или нет? Означало бы хоть что-нибудь? Разумеется, нет! Думаешь, все, что хранится в Зале пророчеств, обязательно исполняется?

– Но, – потрясенно выговорил Гарри, – в прошлом году вы говорили, что один из нас должен будет убить другого…

– Гарри, Гарри, потому только, что Вольдеморт совершил громадную ошибку и стал действовать, согласуясь с предсказанием профессора Трелани! Не убей он твоего отца, разве в твоей душе поселилась бы столь отчаянная жажда мести? Нет! А если бы твоей матери не пришлось умереть ради тебя, разве Вольдеморт дал бы тебе магическую защиту, которую теперь сам не может разрушить? Нет, нет и нет, Гарри! Неужели ты не видишь? Вольдеморт, как издревле все тираны, сам создал худшего своего врага! Представляешь ли ты, до какой степени тираны боятся тех, кого притесняют? Они понимают, что однажды среди многочисленных угнетенных найдется человек, который поднимет голову и нанесет ответный удар! Вольдеморт не исключение! Он всегда был настороже, опасаясь появления достойного соперника, а услышав пророчество, тут же начал действовать – и в результате не только сам выбрал человека, который способен с ним покончить, но и лично снабдил его уникальным, смертельным для себя оружием!

– Но…

– Очень важно, чтобы ты понял! – Думбльдор встал и зашагал по комнате; тускло мерцающая роба, шурша, развевалась сзади. Гарри никогда еще не видел его таким взволнованным. – Попытавшись убить тебя, Вольдеморт не только сам избрал себе в соперники выдающегося человека, который сидит сейчас передо мной, но и дал ему в руки средства для борьбы! Он сам виноват, что ты способен проникать в его мысли и угадывать его намерения, что ты понимаешь змеиный язык, на котором он отдает приказания! При всем том, Гарри, тебя, несмотря на эту привилегию (за которую, кстати, любой Упивающийся Смертью пошел бы на убийство), никогда не привлекла черная магия, ты никогда, ни на секунду, не выказывал желания примкнуть к Вольдеморту!

– Конечно, нет! – возмущенно воскликнул Гарри. – Он убил моих родителей!

– Одним словом, тебя защищает твоя способность любить! – громко сказал Думбльдор. – Единственное, что может противостоять силе Вольдеморта! Вопреки всем искушениям, всем страданиям ты сохранил чистоту сердца одиннадцатилетнего ребенка. Помнишь, ты смотрел в зеркало, отражавшее твое самое сокровенное желание? То было не бессмертие или несметные богатства, нет – только стремление уничтожить Вольдеморта. Знаешь ли ты, Гарри, как мало на свете людей, которые видели в том зеркале нечто подобное? Вольдеморту уже тогда следовало догадаться, с кем он имеет дело, но он не понял!

– Теперь, однако, ему все известно. Ты проникал в его сознание без ущерба для себя, а он, как выяснилось в министерстве, не мог проникнуть в твое, не испытав страшных мучений. Едва ли

он понимает, почему, Гарри; он так торопился изувечить собственную душу, что не успел задуматься о несравненной силе души цельной, неповрежденной.

– Но, сэр, – осторожно сказал Гарри, так, чтобы Думбльдор не подумал, будто он спорит, – так или иначе все сводится к одному, верно? Я должен попытаться убить его или…

– Должен? – воскликнул Думбльдор. – Конечно, должен! Но не из-за пророчества! А потому, что ты не будешь знать покоя, пока не попробуешь это сделать! Нам обоим это ясно! Представь, пожалуйста, на минуточку, что ты не слышал никакого пророчества! Что бы ты тогда чувствовал к Вольдеморту? Подумай!

Гарри смотрел на расхаживающего взад-вперед Думбльдора и думал. Он думал о матери, об отце, о Сириусе. О Седрике Диггори. Обо всех злодеяниях лорда Вольдеморта. И в его груди вспыхнуло пламя, быстро подступившее к горлу.

– Я хотел бы его прикончить, – тихо произнес он. – Сам.

– Конечно! – вскричал Думбльдор. – Понимаешь, из пророчества не следует, что ты должен что-то делать! Но из-за него лорд Вольдеморт отметил тебя как равного… Конечно, ты вправе идти своей дорогой и не думать о пророчестве! Но Вольдеморт действует, сообразуясь с ним, и будет продолжать охотиться за тобой… а это, разумеется, означает, что…

– Когда-нибудь один из нас убьет другого, – закончил за него Гарри. – Да.

Но он наконец-то понял, что пытается донести до него Думбльдор. Что одно дело, когда тебя выталкивают на арену на смертную битву, и совсем другое, когда ты выходишь сам с гордо поднятой головой. Кто-то, вероятно, скажет, что разница невелика, но Думбльдор – и я, с яростной гордостью подумал Гарри, и мои родители – знаем: она огромна.

Глава двадцать четвертая Сектумсемпра

Утром на уроке заклинаний Гарри, невыспавшийся, но очень довольный своими свершениями, с помощью Маффлиато отключил слух у сидевших рядом и поведал Рону и Гермионе о последних событиях. Те выказали должное восхищение ловкостью, с которой он выудил у Дивангарда воспоминание, и правильным образом трепетали, слушая об окаянтах Вольдеморта и обещании Думбльдора взять Гарри с собой, если один из таинственных предметов найдется.

– Ух ты, – сказал Рон, когда захватывающее повествование подошло к концу. Он бездумно вертел волшебной палочкой, направив ее в потолок и совершенно не замечая того, что делает. – Ух ты. Значит, Думбльдор возьмет тебя с собой… чтобы попытаться уничтожить… ух ты.

– Рон, ты сыпешь снегом, – Гермиона с ангельским терпением взяла его за руку и отвела волшебную палочку от потолка, с которого, действительно, падали большие белые хлопья. Лаванда Браун, сидевшая неподалеку, пронзила Гермиону злобным, заплаканным взглядом. Гермиона мгновенно отпустила руку Рона.

– И правда, – Рон с рассеянным изумлением оглядел свои плечи. – Прошу прощения… Получилось, как будто у нас у всех жуткая перхоть…

Он смахнул с плеча Гермионы несколько искусственных снежинок. Лаванда разрыдалась. Рон с очень виноватым видом повернулся к ней спиной.

– Мы расстались, – уголком рта сообщил он Гарри. – Вчера вечером. Она засекла нас с Гермионой на выходе из спальни. Тебя-то она не видеть не могла, вот и решила, что мы были вдвоем.

– А, – сказал Гарри. – Ну… ты ведь рад, что все кончилось?

– Да, – признался Рон. – Она ужасно на меня наорала, зато не пришлось ничего самому объяснять.

– Трус, – констатировала Гермиона, впрочем, не без удовольствия. – Для влюбленных вчера вообще был неудачный день. Знаешь, Гарри, Джинни с Дином тоже расстались.

И она, как показалось Гарри, очень многозначительно на него уставилась, хотя никак не могла знать, что все его внутренности вдруг затанцевали конгу. Он, со всей мыслимой невозмутимостью и равнодушием, спросил:

– С чего это вдруг?

– Из-за полнейшей чепухи… Джинни обвинила его в том, будто он всегда пытается ее подсадить у отверстия за портретом, хотя она вовсе не инвалид… Впрочем, у них давно не все гладко.

Гарри посмотрел в другой конец класса, на Дина. Тот сидел с пренесчастным видом.

– А перед тобой, конечно же, встает дилемма, – сказала Гермиона.

– То есть? – слишком поспешно спросил Гарри.

– Насчет команды, – пояснила Гермиона. – Ведь если Джинни с Дином не будут разговаривать…

– А! Да, – сообразил Гарри.

– Флитвик, – предупредил Рон. К ним, подпрыгивая на ходу, приближался крошечный преподаватель заклинаний, а превратить уксус в вино успела одна только Гермиона; жидкость в ее стеклянной колбе приобрела темно-малиновый цвет, между тем как у Гарри и Рона оставалась грязно-коричневой.

– Ну-ка, ну-ка, ребята, – укоризненно пропищал профессор Флитвик. – Меньше слов, больше дела…. дайте-ка я посмотрю, что вы делаете…

Гарри и Рон вместе подняли волшебные палочки и, сконцентрировав волю, направили их на колбы. Уксус Гарри превратился в лед; колба Рона взорвалась.

– М-да… итак, на дом, – выговорил профессор Флитвик, выбираясь из-под стола и собирая осколки в шляпу, – тренировка и еще раз тренировка.

После заклинаний у Гарри, Рона и Гермионы, по редкому совпадению, было свободное время, и они направились в общую гостиную. Рон, казалось, совершенно не переживал из-за разрыва с Лавандой; Гермиона тоже была весела, хотя на вопрос, чему она улыбается, просто ответила: «День сегодня хороший». Никто, похоже, не замечал, какая страшная битва разворачивается в душе Гарри:

Она сестра Рона.

Но она бросила Дина!

И все равно она сестра Рона.

А я его лучший друг!

От этого только хуже.

Если я сначала поговорю с ним…

Он даст тебе по физиономии.

А если мне безразлично?

Ты его лучший друг!

Гарри почти не заметил, как они пролезли в залитую солнцем общую гостиную, и едва обратил внимание на группку семиклассников, столпившихся вместе, но Гермиона вдруг закричала:

– Кэтти! Ты вернулась! Как ты?

Гарри воззрился на небольшую компанию и, действительно, увидел Кэтти Белл, окруженную ликующими друзьями и вполне здоровую.

– Я в полном порядке! – радостно ответила она. – Меня выписали из св. Лоскута в понедельник, пару дней я была дома с мамой и папой, а сегодня утром вернулась в «Хогварц». Гарри, Лин как раз рассказывала мне про последний матч и Маклаггена…

– Ясно, – кивнул Гарри. – Ладно, раз ты вернулась и Рон в форме, мы еще размажем равенкловцев и поборемся за кубок. Слушай, Кэтти…

Он не мог не выяснить этого; он даже на время забыл про Джинни. Друзья Кэтти принялись собирать вещи, кажется, они опаздывали на превращения, а Гарри, понизив голос, спросил:

– …насчет того ожерелья… ты вспомнила, кто его тебе дал?

– Нет, – грустно покачала головой Кэтти. – Все спрашивают, а я и понятия не имею. Помню только, как вхожу в дамскую комнату в «Трех метлах».

– А ты точно вошла внутрь? – поинтересовалась Гермиона.

– Я точно открыла дверь, – сказала Кэтти. – Получается, тот, кто наложил на меня проклятие подвластия, стоял за ней. А дальше – полный провал в памяти, и только потом последние две недели в св. Лоскуте… Слушайте, мне пора, а то ведь Макгонаголл не поглядит, что я первый день в школе, заставит сто раз писать какую-нибудь чушь…

Она подхватила сумку и учебники и побежала за своими друзьями. Гарри, Рон и Гермиона сели за столик у окна и принялись размышлять над рассказом Кэтти.

– Выходит, ожерелье могла дать только девочка или женщина, – проговорила Гермиона, – раз все произошло в дамской комнате.

– Или человек в женском обличье, – уточнил Гарри. – Не забывай, в школе целый котел Всеэссенции, и мы знаем, что немного пропало…

Перед его мысленным взором прогарцевала длинная процессия из Краббе и Гойлов, дружно превращающихся в девочек.

– Пожалуй, надо принять еще немного фортуны, – сказал он, – и снова попытать счастья с Нужной комнатой.

– Напрасная трата зелья, – категорически заявила Гермиона, положив на стол «Тарабарий Толковиана», который только что достала из рюкзака. – Удача, Гарри, еще не все. С Дивангардом – другое дело; ты всегда умел на него влиять, поэтому было достаточно лишь немножечко подстегнуть судьбу. Но против сильнейшего заклинания одной удачливости маловато. Так что не трать остаток зелья! Ведь если, – она понизила голос до шепота, – Думбльдор возьмет тебя с собой, удача ой как понадобится….

– А нельзя приготовить еще? – спросил Рон у Гарри, не обращая внимания на Гермиону. – Запастись как следует… Вот было бы здорово. Загляни в свой учебник…

Гарри достал «Высшее зельеделие» и нашел фортуну фортунатум.

– Черт, оказывается, это дико сложно, – сказал он, пробежав глазами список ингредиентов. – к тому же, занимает шесть месяцев… его надо долго настаивать…

– Вот так всегда, – вздохнул Рон.

Гарри хотел убрать учебник, но вдруг заметил загнутый уголок и, открыв книгу на этой странице, увидел заклинание Сектумсемпра, которое отметил несколько недель назад. Поверх было написано: «Для врагов». Гарри пока не выяснил, как оно действует, в основном потому, что не хотел испытывать его при Гермионе, однако намеревался при первом удобном случае испробовать на Маклаггене.

Искренне радоваться выздоровлению Кэтти Белл не мог один лишь Дин Томас, заменявший ее в команде. Когда Гарри сообщил Дину, что ему придется уступить место, тот принял удар стоически, только буркнул что-то и пожал плечами, но уходя, Гарри явственно слышал, как Дин и Симус возмущенно шепчутся за его спиной.

Никогда за все время капитанства Гарри его команда не летала так хорошо, как в последующие две недели; все настолько радовались избавлению от Маклаггена и возвращению Кэтти, что выкладывались по полной.

Джинни ничуть не печалилась из-за расставания с Дином, напротив, была сердцем и душой команды и постоянно всех забавляла. Она то передразнивала Рона, который, завидев Кваффл,

начинал прыгать у шестов, будто поплавок, то изображала, как Гарри, истошно прокричав что-то Маклаггену, падает на землю и теряет сознание. Гарри смеялся вместе со всеми, радуясь невинному предлогу полюбоваться Джинни, и, поскольку его мысли были заняты отнюдь не игрой, он несколько раз довольно серьезно пострадал от ударов мячей.

В его голове по-прежнему шло сражение: Джинни или Рон? Иногда ему казалось, что после Лаванды Рон не должен сильно противиться его, Гарри, желанию встречаться с Джинни… но потом он вспоминал, как Рон смотрел на целующихся Джинни и Дина, и понимал, что, лишь коснувшись руки Джинни, сразу будет объявлен коварным предателем…

И все же он не мог заставить себя не разговаривать с Джинни, не смеяться с ней, не возвращаться вместе после тренировок; несмотря на угрызения совести, он только и думал о том, чтобы оказаться с ней наедине. Вот бы Дивангард устроил очередную вечеринку, куда Рона не приглашают – но, увы, Дивангард, похоже, поставил на этом крест. Гарри чуть было не попросил помощи у Гермионы, но передумал; боялся не выдержать ее всепонимающего взгляда, который уже ловил на себе пару раз, когда она замечала, как он смотрит на Джинни и смеется ее шуткам. А в довершение ко всему его постоянно терзал страх, что если он не пригласит Джинни на свидание, то это очень скоро сделает кто-то другой: они с Роном наконец-то сошлись во мнении, что чрезмерная популярность не доведет Джинни до добра.

Искушение выпить глоточек фортуны фортунатум росло с каждым днем: разве это не тот самый случай, когда надо, по выражению Гермионы, «немножечко подстегнуть судьбу»? Теплые, нежные майские дни летели очень быстро, а при появлении Джинни Рон всякий раз оказывался рядом. Гарри все время ловил себя на мечтах о неком счастливом стечении обстоятельств, благодаря которому Рон вдруг страстно захочет соединить судьбы сестры и лучшего друга и оставит их наедине хотя бы на три секунды. Но увы… приближался финальный матч сезона, и Рон хотел одного: обсуждать с Гарри тактику игры.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного; вся школа только и говорила, что о матче «Гриффиндор» – «Равенкло», ему предстояло стать решающим, поскольку вопрос о чемпионстве оставался открытым. Если «Гриффиндор» победит с преимуществом как минимум в триста очков (сильная заявка, и все же команда Гарри никогда еще не летала так хорошо), то выйдет на первое место. При победе с меньшим преимуществом они займут второе – после «Равенкло»; при проигрыше в сто очков станут третьими, опять же за «Равенкло», или уж займут четвертое место. «И тогда», – думал Гарри, – «никто, никогда и ни за что не даст мне забыть, что именно я был капитаном команды «Гриффиндора», когда она впервые за последние двести лет потерпела столь разгромное поражение».

Готовились к судьбоносному матчу как обычно: учащиеся колледжей-соперников задирали друг друга в коридорах; отдельных участников будущей игры доводили специально сочиненными издевательскими речевками; игроки либо гордо расхаживали по школе, наслаждаясь всеобщим вниманием, либо страдали нервной рвотой и на переменах мчались в туалет. Гарри почему-то напрямую связывал судьбу своих отношений с Джинни с грядущим успехом или поражением. Он искренне верил, что выигрыш с преимуществом в триста очков, всеобщая эйфория и шумная вечеринка в честь победы подействуют не хуже, чем добрый глоток фортуны фортунатум.

Однако среди всех забот Гарри не забывал и о другой задаче: выслеживании Малфоя. Он по-прежнему часто проверял Карту Мародера и, поскольку Малфоя на ней часто не оказывалось, пришел к выводу, что тот, как и раньше, проводит много времени в Нужной комнате. Гарри почти уже потерял надежду туда проникнуть и тем не менее всякий раз, проходя мимо, предпринимал очередную попытку – но, как бы ни менялась его просьба, дверь в стене упорно не желала появляться.

За несколько дней до матча с «Равенкло» Гарри шел на ужин один; Рона опять затошнило, и он свернул в ближайший туалет, а Гермиона побежала к профессору Вектор обсудить ошибку, которую, как ей казалось, она допустила в последней работе по арифмантике. Гарри без особого желания, скорее по привычке, свернул в коридор седьмого этажа, проверяя по дороге Карту Мародера. Сначала он не нашел Малфоя и решил, что тот по своему обыкновению

пропадает в Нужной комнате, но затем около мужского туалета этажом ниже увидел крошечную точку с пометкой «Малфой» и рядом с ней отнюдь не Краббе или Гойла, а Меланхольную Миртл.

Гарри изумленно воззрился на эту ни с чем не сообразную пару и оторвал от них взгляд лишь тогда, когда вошел прямиком в рыцарские доспехи. Грохот вывел его из забытья; он помчался прочь, спасаясь от Филча, который вполне мог явиться на место происшествия. Он бегом спустился на один этаж по мраморной лестнице и припустил по коридору. Оказавшись у туалета, он прижал ухо к двери, но ничего не услышал. Гарри очень тихо отворил дверь.

Драко Малфой стоял к нему спиной, вцепившись в края раковины и низко наклонив светловолосую голову.

– Не надо, – ворковал голос Меланхольной Миртл откуда-то из кабинок. – Не плачь… расскажи, в чем дело… я тебе помогу …

– Мне никто не поможет, – отозвался Малфой, содрогаясь всем телом. – Я не могу этого сделать… не могу… ничего не получится… а если не сделаю, и очень скоро… то он сказал, что убьет меня…

Тут Гарри, с невероятным потрясением, буквально пригвоздившим его к полу, понял, что Малфой плачет – по-настоящему плачет. Слезы стекали по его бледному лицу и капали в грязную раковину. Он издал судорожный вздох, громко сглотнул, затем, сильно вздрогнув, поднял глаза к надтреснутому зеркалу – и увидел позади себя Гарри, не сводившего с него изумленного взгляда.

Малфой резко повернулся, выхватив волшебную палочку. Гарри инстинктивно выхватил свою. Порча Малфоя чудом не задела Гарри и разбила лампу на стене; Гарри отскочил в сторону, подумал: «Левикорпус!» и взмахнул палочкой; Малфой, блокировав заклятье, поднял руку, чтобы еще раз…

– Нет! Нет! Прекратите! – вопила Миртл. Ее голос гулким эхом разносился по выложенному кафелем помещению. – Стоп! СТОП!

Раздался оглушительный грохот. Мусорное ведро, стоявшее за спиной у Гарри, взорвалось; он послал кандальное проклятие, но оно пролетело мимо уха Малфоя, отразилось от стены и расколотило бачок позади Меланхольной Миртл. Та громко закричала; повсюду разлилась вода. Гарри поскользнулся и упал. Малфой, с перекошенным от гнева лицом, крикнул:

– Круси…

– СЕКТУМСЕМПРА! – взревел Гарри с пола, бешено размахивая палочкой.

Кровь хлынула из лица и груди Малфоя, словно его изрубили невидимым мечом. Он зашатался, отступил назад и с громким всплеском рухнул в лужу на полу. Волшебная палочка выпала из его обмякшей руки.

– Нет… – хрипло выдохнул Гарри.

Еле держась на ослабевших ногах, он встал и бросился к своему противнику, чье алое лицо влажно блестело, а побелевшие руки царапали окровавленную грудь.

– Нет, нет… я не хотел…

Гарри не понимал, что говорит; он упал на колени возле Малфоя, который безостановочно дрожал, лежа в озерце собственной крови. Меланхольная Миртл оглушительно завопила:

– УБИЙСТВО! УБИЙСТВО! УБИЙСТВО В ТУАЛЕТЕ!

Дверь с шумом распахнулась. Гарри поднял глаза и ахнул от ужаса: в туалет вбежал обезумевший от ярости Злей. Грубо оттолкнув Гарри, он опустился на колени возле Малфоя, достал волшебную палочку и провел ею по глубоким ранам, нанесенным проклятием; при этом он бормотал заклинание, которое звучало почти как песня. Поток крови ослабел; Злей стер ее остатки с лица Малфоя и повторил заклинание. Раны начали затягиваться.

Гарри смотрел на них в полном потрясении оттого, что наделал, едва замечая, что и его одежда до нитки пропитана кровью и водой. Меланхольная Миртл всхлипывала и завывала под

потолком. Злей в третий раз произнес контрзаклятье, а затем помог Малфою подняться и встать на ноги.

Дата добавления: 2015-09-01