Иллюзия и действительность

Покинув ясным летним утром свой Дом и свое селение, Дон Кихот отправился странствовать по Ламанче, но Испании, по всему миру, полагая, что всюду его ждут страждущие и обиженные, которых он должен защищать и ради которых должен совершать невиданные подвиги.

Действительность не соответствует представлениям Дон Кихота о ней, но его это не смущает. Он видит не реальный, а иной мир, воображаемый. Этот иллюзорный мир становится вполне подходящей ареной для подвигов.

Способность Дон Кихота творить свои фантастический мир раскрывается с самого начала ого странствий. Он едет выжженной Монтьельской долиной, глядит на пыльную дорогу, па бурые камин, на корявые дубки. Но видит он все это и самого себя словно бы со стороны, словно читая какую-то еще не написанную книгу. А так как «нашему искателю приключений казалось, будто все, о чем он думал, все, что видел или рисовал себе, создано и совершается по образу и подобию вычитанного им в книгах», то едва завидев постоялый двор, он принимает его за высокий замок с башнями, рвами и подъемным мостом.

Воображение Дон Кихота не смущают царящие здесь бедность и скудость. Двух гулящих бабенок у ворот он принимает за знатных девиц, а прощелыга хозяин для него — комендант замка. Черствый, заплесневелый хлеб и плохо вымоченную треску он вкушает как пиршественные яства. Свистулька свинопаса, сгонявшего со жнивья стадо свиней, издает прекрасные звуки в честь прибытия доблестного рыцаря.

Дон Кихот не столько доверяет своим органам чувств, сколько, ориентируясь на вынесенные им из книг представления, силой своей фантазии преображает показания своего опыта в желательном направлении. Он читал о том, как к Амадису и Пальмерину приходили ночью прекрасные девы — дочери владельцев замков, и этих описаний оказывается достаточно, чтобы безобразная Мариторнес, служанка на постоялом дворе Хуана Паломеке, превратилась в красавицу, ее рубашка из мешковины—в одеяние из тончайшего шелка, грубые черные волосы — в нити «чистейшего арабского золота».

Дон Кихоту нужна лишь незначительная ассоциация, чтобы принять видимое за желаемое, особенно в начале его странствий, когда он так жаждет «приключений». Длинные крылья ветряных мельниц — достаточный повод, чтобы счесть эти мельницы за великанов с огромными ручищами; черные одеяния мопахов-бенедиктинцев наводят его на мысль о волшебниках; клубящаяся густая пыль па дороге, поднятая двум и стадами овец, скрывает два вражеских войска, готовых вступить в битву.

Наш странствующий рыцарь и сам всегда готов к бою. Что может быть более угодно богу, чем истребление «мерзких великанов», злых волшебников и прочей нечисти? Дон Кихот вступает в «жестокий и неравный бой» с ветряными мельницами, в которых он видит великанов, и вонзает в крыло одной из них свое копье. Ветер в это время поворачивает крыло с бешеной силой, от копья остаются щепки, а сам рыцарь, взлетевши в воздух, тяжело падает на землю. Он не стонет от боли только потому, что странствующему рыцарю это делать не полагается.

Казалось бы, бесчисленные неудачи и побои, выпадающие на долю Дон Кихота, должны его образумить, убедить его в нелепости этих фантазий. Но нет! Разубедить его не могут ни выбитые зубы, ни рассеченное ухо, ни синяки и кровоподтеки! Твердо уверовав в то, что он истинный странствующий рыцарь, он не позволяет себе сомневаться в реальности своих фантазии, хотя результаты его поступков, его подвигов никак не соответствуют его намерениям.

Реальная действительность жестоко сопротивляется иллюзиям Дон-Кихота. Разрыв между его представлениями о жизни и подлинной природой этой жизни составляет главный мотив романа Сервантеса. И если не только Сервантесу, но и другим испанским гуманистам испанская действительность казалась настолько неразумной и трагической, что они ее воспринимали как нечто призрачное, как наваждение, то у героя «Дон Кихота» этот «иллюзионизм» имеет особый смысл и особую окраску. Так, например, великий испанский драматург Кальдерой (1600—1681), многое воспринявший от Сервантеса, выдвинул знаменитую формулу «жизнь есть сон» и пытался как-то сгладить, затушевать тот разрыв между идеалом и реальной жизнью, который он очень остро ощущал. «Иллюзионизм» героя Сервантеса имеет другое назначение, другую целенаправленность. Дон Кихот объясняет свое поражение в борьбе с ветряными мельницами тем, что некий волшебник «превратил великанов в ветряные мельницы». Он самоё действительность часто воспринимает в духе «иллюзионизма», как некое наваждение. Но он одновременно как бы поддается этому наваждению и тут же отвергает его, отвергает мир, как нелепый, призрачный, неразумный. Иллюзии Дон Кихота не ведут его к примирению с миром, к приятию его. Они не порождают в нем и скептического отстранения от мира. Напротив, Дон Кихот отчаянно борется с действительностью, косную силу которой он так недооценивает. Герой Сервантеса тяжко расплачивается за свой «иллюзионизм», но это не гасит его активности, его благородной энергии.

На протяжении первого и второго выездов, описание которых и составляет первый том книги Сервантеса, Дон Кихот непрестанно наталкивается на реальность, которую не берет в расчет и которая весьма жестоко ему за это мстит. Но так же неустанно он все свои неудачи ставит в вину враждебным к нему волшебникам и всегда готов с ними бороться, чтобы переделать мир. Храбрость Дон Кихота, столь безмерная, его готовность к подвигу, столь самоотверженная, не приносят пользы людям, которые, казалось бы, нуждаются в помощи. Прекраснодушие Дон Кихота, его отрешенность от окружающего мира ведут совсем не к тем результатам, к которым он стремится.

Еще в самом начале первого своего выезда он попадает в дубовый лесок и слышит стоны и крики. Он становится свидетелем того, как здоровенный мужик избивает щуплого мальчика-пастуха. Здраво разобравшись в подробностях дела, Дон Кихот приказывает перепуганному его странным видом хозяину стада отпустить мальчика, уплатив ему жалованье, как положено. «Подвиг» Дон Кихота проникнут верой в то, что человек, независимо от его сословной принадлежности, от рода занятий, образа жизни и т. п., по природе своей благороден. Казалось бы, правосудие Дон Кихот вершит вполне здраво и, если исходить из гуманистических воззрений, весьма разумно. Он быстро ориентируется в происходящем, резко обрывает хозяина, подобострастно обещающего «с радостью» уплатить деньги: «Можно и без радости... уплатите лишь ту сумму, которую вы ему задолжали». И однако тут-то и проявляется прекраснодушие Дон Кихота: нашему рыцарю, для которого верность слову — закон, не приходит в голову, что для множества людей слова, если они вступают в противоречие с их корыстными интересами, — звук пустой. Пастушонок Андрее смотрит на вещи куда более трезво. «Хозяин вовсе не рыцарь, и ни к какому рыцарскому ордену он не принадлежит, это Хуан Альдудо, богатый крестьянин из деревин Кинтанар», — твердит он. «Это ничего не значит, и Альдудо могут быть рыцарями. Тем более, что каждого человека должно судить по его делам», — отвечает ему Дои Кихот, перефразируя знаменитую формулу гуманистов: каждый — сын своих дел. Эта формула отметала феодальную догму о «врожденном» благородстве. Но, опровергнув ее, Дон Кихот, однако, вовсе не пытается судить об Альдудо «по его делам», а спокойно уезжает, радуясь своему прекрасному подвигу. Между тем богатый мужик после его отъезда до полусмерти избивает своего пастуха.

Повстречав на дороге, во время второго выезда, каторжников, которых конвойные гонят на галеры, Дон Кихот отнюдь не полагает, что пред ним отважные рыцари; пет, он расспрашивает их самих и конвойных об их преступлениях, расспрашивает так же подробно, как расспрашивал Андреса и его хозяина. Но Дон Кихот не понимает воровского жаргона, которым пользуются каторжники. Первый же каторжник ставит нашего рыцаря в затруднительное положение, сообщая ему, что его судили и приговорили к галерам за то, что он «был влюблен». Второй каторжник рассказывает Дон Кихоту, что он осужден за то, что был «канарейкой», то есть за «музыку и пение», и т. д. Дон Кихот не понимает, что «быть влюбленным» на воровском жаргоне означает «украсть», а «музыка и пение» — «признание под пыткой», и воспринимает все сказанное каторжниками в обычном смысле. Все это еще более усиливает обоюдное непонимание, возникающее всякий раз, когда Дон Кихот говорит с другими

людьми.

Каторжники сами вынуждены объяснить Дон Кихоту смысл своих речей, но и поняв их наконец, он решает действовать согласно своему рыцарскому долгу, требующему «искоренять насилие и оказывать помощь и покровительство несчастным».

Дон Кихот как бы не хочет думать о реальных противоречиях жизни, о реальных результатах своих поступков, об их целесообразности; ему важно оставаться верным своим идеалам, быть готовым пойти ради них па подвиг. Большинство людей, с которыми встречается Дон Кихот, по-видимому, не нуждается в том героизме, который он проявляет. Именно поэтому и самый его героизм часто столь смешон. «Сеньор кавальеро! — обращается к нему хозяин постоялого двора Хуан Паломеке. — Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы ваша милость мстила моим обидчикам... Я хочу одного — чтобы ваша милость уплатила мне за ночлег». Не нуждаются в героических усилиях Дон Кихота ни каторжники, ни хозяин постоялого двора, ни гулящие девицы, пастухи и знатные дамы.

Но когда это в какой-то мере доходит до сознания нашего рыцаря, он вовсе не складывает оружия. Теперь главным побудительным мотивом его действий становится самоутверждение через подвиг или готовность к нему. Именно это самоутверждение героя через его готовность к подвигу составляет смысл ряда эпизодов третьего выезда Дон Кихота, которому посвящен второй том романа. Теперь Дон Кихот ведет себя несколько иначе, чем прежде: он ощущает себя рыцарем, уже стяжавшим себе славу своими подвигами, описанными в специально ему посвященном романе — первом томе «Дон Кихота». Все произошло именно так, как он предполагал, впервые покидая родной дом.

Дон Кихот уже не ищет приключений, он и так достаточно прославлен. Его занимает мысль возродить орден странствующих рыцарей. Но зато окружающие его люди прилагают теперь множество усилий, чтобы уверить его в том, в чем пытались разуверить во время его первого и второго выездов: они всячески стараются, правда забавы ради, напомнить ему, что он — Дон Кихот Ламанчский.

Наш рыцарь знает, каким он изображен в книге, знает, как к его подвигам отнеслись разные читатели (одни говорят: «Сумасшедший, но забавный», другие: «Смельчак, но неудачник», третьи: «Учтивый, но блажной»), и понимает, что некоторым людям он кажется безумным. Это его волнует более всего. Встретив во время третьего своего выезда некоего сеньора в зеленом, оказавшегося тоже ламанчским идальго, Дьего де Миранду, Дон Кихот, рассказав о себе (дон Дьего не читал романа о ламанчском рыцаре), замечает: «Я бы хотел, чтобы ваша милость признала, что я не такой помешанный и полоумный, каким, должно думать, кажусь».

Почему же именно в этом случае Дон Кихот опасается показаться полоумным? Да ведь на глазах дона Дьего он совершил безрассудство, вызвав на поединок огромного свирепого льва, которого в клетке везли в подарок королю от герцога Оранского...

Дон Кихот и «рассудительный ламанчский дворянин» дон Дьего противопоставляются друг другу. Тут сталкиваются рассудительность и безрассудство. Стремясь подчеркнуть контраст между двумя ламанчскими идальго, Сервантес прибегает к неожиданному приему — дона Дьего читатель видит глазами Дон Кихота и наоборот: «Если всадник в зеленом весьма внимательно рассматривал Дон Кихота, то еще более внимательно рассматривал всадника в зеленом Дон Кихот, ибо тот казался ему человеком незаурядным. На вид всаднику в зеленом можно было дать лет пятьдесят; волосы его были чуть тронуты сединою, нос орлиный, выражение лица веселое и вместе важное: словом, как одежда, так и осанка обличали в. нем человека честных правил. Всадник же в зеленом, глядя на Дон Кихота Ламанчского, вывел заключение, что никогда еще не приходилось ему видеть человека подобной наружности и с подобною манерою держаться: он подивился и длинной его шее, и тому, что он такой долговязый, и худобе и бледности его лица, и его доспехам, и его телодвижениям и осанке, всему его облику и наружности, с давних пор в этих краях невиданным. Но дело не только во внешних различиях.

Всадник в зеленом, по его словам, ведет жизнь самую достойную и праведную, любит жену и сына, в доме у него достаток, встречается он с людьми ему приятными, книга читает только написанные хорошим слогом, помогает бедным, охотится, но не с собаками, а с хорьками и куропатками.

Дон Кихот сразу схватывает сущность своего попутчика, человека хоть и достойного, но ищущего счастья и благополучия лишь для себя и своих близких. Поэтому его не удивляет, что дон Дьего не верит в существование странствующих рыцарей («Я не могу поверить,— говорит дон Дьего, — чтобы в наши дни кто-либо покровительствовал вдовам, охранял девиц, оказывал почет замужним, помогал сиротам...»), но сердит желание дона Дьего склонить к своей жизненной философии его, Дон Кихота Ламанчского! Не потому ли на глазах у потрясенного дона Дьего Дон Кихот вызывает на поединок огромного оранского льва?

На повозке стоят две клетки: в одной — лев, в другой — львица. Сторож утверждает, что изо всех виденных им львов — а уж он-то их перевозил за свою жизнь! — это самые крупные и самые свирепые звери. К тому же львы голодны. Дон Кихот готов воспринять встречу со львами как проявление новых происков враждебных ему волшебников. Он шепчет сам себе: «Львят против меня? Теперь против меня львят?». Ему, конечно, страшно, но, разгораясь гневом и обидой, он решается на поединок. Дон Дьего пытается ого образумить тем, что «странствующим рыцарям подобает искать только таких приключений, которые подают надежду на благополучный исход... ибо смелость, граничащая с безрассудством, заключает в себе более безумия, нежели стойкости». Дон Кихот тотчас же отсылает дона Дьего к его куропаткам и хорькам, в которых видит символ всей его философии благоразумия. Сам же, спешившись, ждет у раскрытой клетки, по лев не считает нужным броситься на него. Лениво выйдя из клетки, облизнувшись и поглядев вокруг, лев вернулся в клетку. Просьбу Дон Кихота раздразнить льва сторож отвергает, сославшись на то, что важен не сам поединок, а мужество человека, готового к нему. По этому поводу Гейне писал в своем «Введении к,,Дон Кихоту"»: «...геройский дух рыцаря заслуживает не меньшего восхищения оттого, что лев, не имея желания сражаться, повернул ему зад». Дон Кихоту важнее всего преодолеть в себе самом малейшее противодействие, малейший намек на страх. Храбрость «это такая добродетель, — говорит он дону Дьего, — которая находится между двумя порочными крайностями, каковы суть трусость и безрассудство... Легче безрассудному превратиться в истинного храбреца, нежели трусу возвыситься до истинной храбрости».

Поведение Дон Кихота безрассудно, но в нем есть своп внутренний высокий смысл: Дон Кихот не знает иного способа приложить к чему-то достойному свои силы, кроме как стать странствующим рыцарем, но он хочет им стать, чтобы служить людям!

Хозяин постоялого двора Паломеке не нуждается в героизме Дон Кихота. Дон Дьего воспринимает его героические порывы как нечто отжившее и никому не нужное. Сервантес сопоставляет два воззрения па человека и па его возможности. Дон Кихот становится в романе воплощением веры в безграничные возможности человека, одержимого духом искании, буйной фантазией, благородными побуждениями, бескорыстной самоотверженностью. Трактирщик Паломеке, дворянин дон Дьего, высокородный гранд дон Антоньо — это люди разной среды, разных общественных положений, разных культур. Но все они увязли в тине самодовольства, своекорыстия, эгоизма.

Наибольшей остроты эта тема романа достигает в эпизодах, в которых описывается пребывание Дон Кихота в герцогском замке и которые занимают важное место во втором томе романа.

Герцогский замок, соколиная охота, пажи и дуэньи — все вырастает перед Дон Кихотом как бы в подтверждение того, что существует в Испании иная жизнь, чем то однообразное, преисполненное скукой существование, на которое был обречен ламанчский идальго. Но оказывается, что герцогской чете так же скучно, как и идальго. Герцог и его жена рады поразвлечься, посмеяться и поиздеваться над Дон Кихотом, о чьих подвигах они уже читали. Среди прочих нелепых выдумок и шуток ими был придуман для Дон Кихота полет на деревянном коне Клавиленьо в неведомую страну Кандайю. Дон Кихот не так уж твердо уверен в необходимости этого странного приключения. Тем не менее он решается на него, утверждая, что если за ним посылают из таких дальних стран, то не ради забавы и обмана, «ибо обманывать тех, кто тебе верит — это занятие не из весьма доблестных». Он утверждает, что «никакое коварство не сможет помрачить ту славу, которою мы себя покрываем, решаясь на этот подвиг».

Пребывание в герцогском замке — кульминационный момент столкновения Дон Кихота с реальностью. Если в начале странствий Дон Кихота подстерегают препятствия механические и примитивные (мельницы, сукновальни, овцы и т. п.), то чем дальше развивается роман, тем более усложняется характер ого столкновений с миром. Высшая их точка — встреча с герцогской четой. Пусть обитатели постоялых дворов, пусть гулящие девицы, пусть козопасы и студенты не принимали всерьез Дон Кихота. Может быть, что-то поймет образованная герцогская чета? И вот оказывается, что никто не смеялся над бедным рыцарем так зло и жестоко, как герцог и герцогиня.

Над смешной худобой и бледностью идальго, над его безрассудным поведением смеются почти все, с кем сводит его судьба во время всех трех его странствий. Правда, кто хоть отчасти понимает его речи, тот дивится их мудрости, но и это никому не мешает считать Дон Кихота забавным безумцем. Ведь и в его мудрых речах им слышится нечто безумное, настолько далеки идеалы Дон Кихота от их благоразумного эгоизма, от их мелкого существования.

Дон Кихоту во время его странствий, занявших в целом немногим более трех месяцев, повстречались люди самой разной социальной принадлежности, самых разных профессий, возрастов и положений. Сервантес не описывает их подробно, как не описывает он п те места, по которым проходил путь рыцаря. II все же мы видим и запоминаем этих людей, как запомнили и каменистую дорогу, по которой рысцой трусили Росинант и Серый, и обшарпанный; постоялый двор Паломеке, на котором происходит большинство приключений, составивших содержание первого тома. Видим мы жиденькие дубовые рощицы, скалы Сьерры-Морены, зеленую траву у источника, белую, чистенькую усадьбу дона Дьего, темный, мрачный герцогский замок, в котором происходит большинство событий, составивших второй том, яркие, веселые платья поселян на лугу к день несостоявшейся свадьбы богача Камачо с прекрасной Китерией.

Среди этих пейзажей видим мы и бесчисленных героев романа: двух девок у ворот постоялого двора; горбатую, кривую Мариторнес, что забирается ночью на чердак к погонщику мулов; слугу-бискайца, чуть было не разрубившего Дон Кихота пополам; жестокого богатого мужика Альдудо, избивающего пастушонка; пастухов, которые слушают под развесистым дубом речь Дон Кихота о золотом веке, ничего из нее не понимая... Погонщики скота, паломники в пелеринах и капюшонах, каторжники в цепях, духовные лица на наемных мулах под зонтиками, дамы в каретах, скитающиеся актеры на повозке в костюмах черта, ангела, короля, купидона, им некогда переодеться, они так и переезжают из одного селения в другое... Вот она, подлинная Испания, по которой странствует Дон Кихот» Но на пути Дон Кихота оказываются также люди иного рода. С некоторыми из них Дон Кихот непосредственно встречается, о других Сервантес рассказывает в так называемых вставных новеллах. Это Карденьо и Лусинда, студент Хризостом и Марсела, дон Фернандо и Доротея, Клара и влюбленный в нее юный кабальеро, переодетый погонщиком мулов, это герои «Повести о безрассудно-любопытном», это вернувшийся из алжирского плена испанский капитан и его возлюбленная Зораида. Все они герои занимательных историй и живут в мире, свободном от сонного прозябания, в которое погружена глубоко провинциальная Ламанча.

Рассказывая истории этих романтических героев, перипетии их любовных трагедий, Сервантес словно соотносит их приключения с приключениями Дон Кихота. У Карденьо, потерявшего рассудок от мнимой измены его нареченной, есть нечто общее с Дон Кихотом, с которым он встречается в ущелье Сьерры-Морены, куда рыцарь забрался, чтобы предаться безумствам из-за Дульсинеи. Карденьо отвергает «многообразные и разумные доводы» добрых людей, доказывающих ему, сколь неразумный образ жизни он ведет. И тут Дон Кихот и Карденьо в чем-то подобны друг другу. А когда Карденьо обращается к сеньорам, слушающим его историю, со словами: «Не трудитесь уговаривать меня и давать мне советы, которые, как подсказывает вам здравый смысл, могут помочь мне», то мы понимаем, что с такими же словами мог бы обратиться и Дон Кихот к людям, заботящимся о его благе.

Герой «Повести о безрассудно-любопытном» Лотарио тоже находится во власти желаний, не согласующихся ни с разумом, ни со здравым смыслом.

И хотя Дон Кихот «уникален», герои вставных новелл схожи с ним в том, что и они «своп жизненные положения сменили на роли» и пытаются жить вопреки законам здравого смысла и общепринятым нормам.

Но если некоторые из героев вставных новелл и подражают или думают, что подражают героям пасторальных романов, то Сервантес смотрит на них со стороны и переосмысляет концепцию пасторального романа так же, как в повествовании о Дон Кихоте он переосмысляет концепцию рыцарского романа.

Конечно, герои вставных новелл в какой-то мере подобны Дон Кихоту, ибо ведут себя не так, как положено, и поступки их явно не укладываются в житейские нормы. Однако это образы не только параллельные образу главного героя романа, но и контрастные по отношению к нему. Принципиальное значение имеет не только их сходство с Дон Кихотом, по и разительное их отличие от него. Тут Сервантес дает нам образы людей, чьи естественные побуждения вовсе не так уж разумны, как это кажется на первый взгляд. Он рисует людей не очень-то соответствующих ренессансным представлениям о человеческой природе.

Ведь каждый из них всецело во власти причудливых движений своей души, каждый из них всецело устремлен в себя, для каждого из них его интересы и его отношения с миром исчерпываются интересом к себе и к предмету своей страсти.

Это делает Марселу, для которой нет ничего более значительного, чем ее личная независимость, или Лотарио, погруженного в странное испытание верности, которое он устраивает своей жене Камилле, очень далекими Дон Кихоту, который озабочен судьбами человечества.

Те герои вставных новелл, которые общаются с Дон Кихотом, не потешаются над ним (правда, Доротея соглашается играть роль принцессы Микомиконской, идя навстречу просьбам священника и цирюльника), но вместе с тем остаются равнодушными к его идеям. У них свои личные, свои сердечные заботы, и заботы Дон Кихота им непонятны п чужды.

В конфликтах, в которые они вступают друг с другом или с самими собой, не содержится ничего «донкихотского», это конфликты людей индивидуалистического сознания. Только два человека из встреченных Дон Кихотом, хоть и понимают, что он безрассуден, принимают его всерьёз. Это благородный разбойник Роке Гинарт, повстречавшийся Дон Кихоту неподалеку от Барселоны, когда его последнее странствие подходило к концу, и неизменный спутник рыцаря, его верный оруженосец Санчо Панса.

Дата добавления: 2015-09-05