Часть II 6 страница

– Но что же такого есть в работе Майлин, что так провоцирует других коллег из журнала? – прервала его Лисс.

– Майлин занимает то, что жертвы, ведущие себя определенным образом, подвергают себя риску, – ответил Далстрём. – Она хотела показать, как люди, и мужчины и женщины, могут сами позаботиться о себе даже в том мире, где они живут. И она много писала, как отдельные жертвы насилия постоянно повторяют ситуации, в которых подвергаются насилию. Травмы, оставшиеся в их душе, затягивают их в повторяющуюся схему. Турюнн и другие в редакции считают, что освещать это – значит отвлекать внимание от тех, кто совершает преступления. Они даже обвиняли Майлин в оправдании насилия над женщинами. – Он провел пальцем по переносице. – Несколько месяцев назад Майлин написала ответ в «Дагбладе». Она критиковала редакцию своего бывшего журнала за то, что они избегают любого разговора о поведении женщин – жертв насилия – и тем самым лишают многих из них возможности строить дальше свою жизнь. Она была очень резкой, какой она бывает, если ее спровоцировать.

Далстрём встал, подошел к кофеварке, достал кофейник и понюхал.

– Турюнн Габриэльсен использует метод, когда пациент должен в точности вспомнить пережитое насилие. Суть тут в том, чтобы через воспоминание нейтрализовать травмы. Майлин относится к этому методу все более и более скептически. Она считает, что повторное проживание в малейших деталях травмирующего события только причиняет ненужную боль жертве. Это может переживаться как новое насилие. Турюнн тоже увлекается Ференци, но Майлин истолковывает его по-другому. Она написала статью о его работах, в которой признается, что научиться забывать так же важно, как помнить. И это она тоже хочет рассмотреть в диссертации, работая с семью молодыми людьми.

– Семью? – перебила его Лисс. – Не восемью? Я заглядывала в одну из папок в ее кабинете. Уверена, что в исследовании должны были принимать участие восемь мужчин.

Далстрём посмотрел на нее с удивлением:

– Вы основательно подходите к делу, Лисс, должен признать. Правильно, изначально планировалось восемь человек. Один из них отказался или не смог. Это было в самом начале, больше двух лет назад. – Он налил кофе в две чашки, одну протянул Лисс. – Давайте попробуем этот сегодня.

– Он простоял с прошлого раза?

– Не помню, – подмигнул он. – Вообще-то, я очень рассеян.

Он казался вовсе не рассеянным, наоборот, отмечал каждое малейшее ее движение.

– Как оно, жить в Амстердаме? Это замечательный город.

Лисс хмыкнула:

– Майлин говорила, у вас там появилась привязанность.

Говорила ли Майлин с Далстрёмом о ней? И о Зако?

– Тогда она что-то не так поняла – или вы. У меня нет никакой привязанности.

«Зако никогда не был твоим возлюбленным, он использовал тебя. Ты позволила ему себя использовать. Зако мертв. Ты убила его, Лисс Бьерке».

– Со мной что-то не так.

Небо за окном стало темно-серым. Она вдруг почувствовала себя мешком, готовым вот-вот разорваться. «Не надо было сюда ехать», – пронеслось у нее голове.

– Простите. Я пришла и стала говорить о себе. Вы же не мой аналитик.

– Не берите в голову, Лисс.

– Я всегда была непохожа на других, – пробормотала она.

– Многие так думают. Может, даже большинство.

– Я откуда-то издалека. Понятия не имею, как я здесь очутилась. И все – сплошное недоразумение. Не знаю никого, кто…

В дверь постучали. Далстрём встал и приоткрыл дверь.

– Две минуты, – сообщил он и снова повернулся к ней. – Лисс, я рад, что мы поговорили. Очень хочу, чтобы вы пришли еще. – Он добавил: – И я вовсе не собираюсь быть вашим терапевтом.

Снег еще не перестал, когда она шла по Шлемдалсвайен. Похолодало, и ветер усилился, наметая маленькие сугробы на тротуаре. Лисс получше укуталась в куртку. Она была размера XL и вмещала две ее. Мысль, как вернуть ее хозяину, обожгла ее. Нельзя с ним встречаться. Образы прошедшей ночи всплыли опять, но были нечеткими и уже вызывали не так много чувств. Может, разговор с Далстрёмом так на нее подействовал? Осознание, что есть человек, с которым можно поговорить, успокаивало ее.

Рядом с церковью прошел человек в костюме Деда Мороза и легких туфлях. Он с трудом держался на ногах и все время скользил. Через плечо был перекинут холщовый мешок. Он поднялся на тротуар, сделал несколько осторожных шагов по льду, заскользил, упал и выругался. Зрелище напомнило ей, что на дворе сочельник. Лисс с ужасом подумала о доме в Лёренскуге, но она почти не спала, нужно было принять душ и даже съесть что-нибудь… Сидеть и смотреть на раскисающую Рагнхильд. И безнадежные попытки Таге собрать ее.

Короткий толчок мобильного. Она достала его. На дисплее высветилось: «Сука!» – больше ничего. Она не знала номера Терезы, но поняла, от кого сообщение. Оно прекрасно описывало ее самоощущение, в котором она ступала по снегу.

Вильям, казалось, только что вышел из душа. Темные волосы были мокрые и зачесаны назад. Ей необязательно было заезжать, чтобы пожелать хорошего Рождества. Можно было ограничиться сообщением.

– Плачу десять крон за душ, чистую одежду и чашку кофе, – предложила она.

Впервые она заметила подобие радости в темно-синих глазах.

– Что, Армия спасения уже закрыта? – спросил он.

– Туда я поеду за миской супа.

Он поймал ее на слове. Когда она спустилась, помывшись, с душистыми волосами и в чистом белье из гардероба Майлин, он стоял на кухне и что-то мешал в кастрюле. Она принюхалась.

– Мексиканский томатный суп, – сообщил он. – Для пакетика очень неплохо.

Он подогрел булочки и поставил на стол сыр и блюдо с яблоками.

– Какой молодец, помог кривой старухе, – сказала она дребезжащим голосом старой тролльчихи из фильма, который он, конечно же, тоже смотрел в детстве.

Он улыбнулся.

– Я смотрю, тебе кто-то дал новую куртку, – заметил он. – Ты явно взываешь к человеческой доброте.

Она отхлебнула супу, желания делиться событиями предыдущего дня не было.

– Куда ты собираешься сегодня вечером? – спросила она, чтобы перевести разговор.

– Мы с Майлин собирались на рождественский ужин к Рагнхильд и Таге. Теперь не знаю, – протянул он.

– Поехали все равно, – попросила она, – тогда мне не придется сидеть с ними одной.

– Может быть… А что, кстати, у вас с мамой?

Она была начеку:

– У нас с мамой что-то не так?

Он слегка наклонил голову:

– Ничего, кроме того, что ты, кажется, ее не выносишь.

– Это не так. У меня к ней нет никакого отношения – ни плохого, ни хорошего.

– К собственной матери? Звучит странно. Но Майлин и Рагнхильд очень близки.

Она не могла не ответить:

– А теперь ты думаешь, я ревнивая младшая сестричка?

– Ничего я не думаю. Можешь вообще об этом не говорить.

– Да тут и говорить нечего, – упорствовала она. – Рагнхильд просто такая. С ней невозможно жить, если только ты не резиновый, как Таге. У нее есть свое мнение обо всем в мире, и если твое мнение отличается, ты – дурак. Она сделала жизнь отца невыносимой. Она его выморозила.

Вильям смотрел на нее какое-то время:

– Майлин считает по-другому.

Лисс отодвинула тарелку с супом:

– Майлин приспосабливается. А я – нет.

Она выглянула в окно. Снег почти перестал. Мужчина спешил по улице, таща с собой двух нарядных детишек. Остановилась почтовая машина.

– Пойду покурю, – сказала она и встала.

Она вышла на крыльцо. У сигареты был привкус овечьей шерсти, но ей нужно было покурить. Нужно было что-нибудь покрепче, что могло бы поддержать ее, помочь пережить этот день… Уже полторы недели она в Осло. Оставаться она не собиралась. И возвращаться тоже. Ну просто пазл какой-то! Что-то должно произойти. Она затоптала наполовину недокуренную сигарету между двумя припаркованными машинами, открыла почтовый ящик и достала письма и брошюры, газету и пакет в толстом коричневом конверте.

Стопку она положила на стол на кухне.

– Рождественская почта, – крикнула она Вильяму, который ушел в гостиную.

– Отлично, – ответил он без особого энтузиазма.

Она села доедать суп. Он остыл, но все равно был невероятно вкусным. Она сидела и смотрела на почту. Вдруг ее осенило. Она пролистала всю пачку. Коричневый конверт был адресован Майлин, имя написано черной тушью. Без обратного адреса.

– Вильям?

Он пришел из гостиной.

– Надо открыть, – сказала она и показала на конверт.

– Наверно.

Казалось, ему не очень хочется. Она осторожно сжала толстый конверт. В нем лежал твердый предмет. И вдруг у нее возникло подозрение.

– Нет, невозможно… – Она глотнула кофе, сунула руку в конверт и вытащила мобильник.

Вильям уставился на него.

– Ее? – спросила она.

– Положи обратно. Не трогай! Надо, чтобы полиция взяла его без наших отпечатков…

– Уже поздно.

Она включила его:

– Ты знаешь ПИН-код?

– Лисс, по-моему, не стоит.

– Хочу посмотреть, – отрезала она.

Она села за стол:

– У нее часто код был – дата рождения.

Лисс попробовала и ошиблась.

– А как насчет твоего?

Он назвал четыре цифры. И тоже не сработало.

– Сдаюсь, поехали в полицию.

Она попробовала в последний раз. Свой день рождения. Дисплей замигал.

– Черт! – крикнула она и протянула ему телефон. Он искал сеть. Аккумулятор почти разрядился. Она открыла меню.

– Лисс, пусть этим займется полиция.

Она его не услышала, посмотрела список звонков. Последний звонок – исходящий. Одиннадцатого декабря в 19.03. Она схватила ручку и лист бумаги.

– Что ты делаешь? – Казалось, он дрожит не меньше ее.

– Мне нужен этот список звонков.

Она открыла сообщения. Все время записывая. Нашла сообщение, отправленное ей: «Не занимай праздник Ивана Купалы. Перезвоню». Когда она закончила писать, набралось полных две страницы.

– Ты не доверяешь полиции?

– Тебя что, впечатлило, как они отлично работают? – спросила она и заглянула в папку с фотографиями.

– Она редко фотографировала на телефон, – сообщил Вильям. – Летом она купила хорошую цифровую мыльницу. Носила ее всегда с собой.

Похоже, так и было. Последняя фотография сделана четырнадцать дней назад, в ресторане. Лицо Вильяма в желто-коричневом цвете.

Он коротко улыбнулся:

– «Второй этаж». Вечер нашей помолвки. Я ее удивил.

Лисс открыла список видео и замерла.

– Что такое? – Вильям встал и подошел к Лисс.

Она показывала на дисплей. Последняя запись сделана двенадцатого декабря в 5.35.

– На следующий день после того, как она пропала…

– Послушай, Лисс, я же сказал, мы должны сдать его немедленно.

Она не ответила. Включила видео.

В помещении темно, трудно разглядеть детали. Зажигается фонарик, – видимо, его держит тот, кто снимает. Освещается пол. Какие-то газеты, бутылки. Кто-то лежит, крепко привязанный.

– Майлин, – вскрикнула Лисс и прикусила губу.

Увеличение, фонарик светит в лицо. И тут же голос Майлин: «Это ты, тут свет?»

– Что с ее глазами?.. – прошептала Лисс.

Глаза сестры были изранены, они слепо смотрели на свет и не мигали. «Что ты делаешь? Снимаешь меня?»

Камера быстро выхватывает всю комнату, какие-то ящики у стены, колесо рядом с двумя бочками. Возвращается к лицу Майлин.

«Пес…»

Она произнесла еще что-то, нечетко. Потом крикнула: «Лисс!»

Все прервалось. Потом кусочек здания.

* * *

В тот вечер я сидел в темноте на пляже, слушал шум прибоя и уже был готов решиться. Пойти вперед и исчезнуть в ночи, дать волнам себя поглотить и погрузить во мрак, где финикиец и другие утопленные тела разлагались водой.

И тут у каменной лестницы появилась фигура. Я подозревал, что это Йо. Он прошел в темноте, не заметив меня, прошелестел по песку. Я видел, что он раздевается. Худое белое мальчишечье тело в холодном свете луны. Я подождал, когда он совсем разденется, потом встал и сделал вид, что оказался там случайно. Он стоял, смотрел на море и все еще меня не замечал. В одной его кроссовке была записка. Там было что-то вроде «Забудьте меня» большими неровными буквами. Он хотел утопиться. Я спас его, Лисс. Он спас меня. На пляже в ту ночь, под шум прибоя, доходившего до наших ног, мы дали друг другу обещание, не говоря при этом ни слова.

Дата добавления: 2015-09-05