Глава 11. Обустройство

Построю себе на скопленные деньги хижину и буду там жить до конца жизни. Хижина будет стоять на опушке леса — только не в самой чаще, я люблю, чтобы солнце светило на меня во все лопатки.

Холден Колфилд. Над пропастью во ржи

Шестнадцатого февраля 1953 года Сэлинджер стал официальным владельцем 90 акров земли на склоне холма в местечке Корниш, штат Нью-Хэмпшир. Несомненно, искушение интерпретировать поступок Сэлинджера в духе утверждения «Жизнь имитирует искусство» очень велико. Герой романа Холден Колфилд мечтает убежать от всех в соседний Вермонт, найти себе хижину на опушке леса и жить там отшельнической жизнью. Чтобы обеспечить себе полную отгороженность от мира, Холден решает притвориться глухонемым. «Не надо будет ни с кем заводить всякие ненужные разговоры, — воображает он, — и тогда меня оставят в покое».

Ту зиму Сэлинджер провел, испытывая райское блаженство, он сам рубил дрова на растопку и таскал воду из ручья. Это был первый дом, где он ощущал себя полноправным владельцем, и потому жизнь свою хотел построить там не как безответственный бунтарь, но как полноправный член местной общины. Корниш казался ему местом, где можно спокойно работать в гармонии с окружающим миром и чувствовать себя по-настоящему счастливым. Если Сэлинджер в чем и сходился с Холденом Колфилдом, то не столько в стремлении к самоизоляции, сколько в мечте о доме, по праву ему принадлежащем.

Корниш и правда оказал самое благотворное действие. После проведенных в депрессии нескольких месяцев 1952 года Сэлинджер обрел здесь подлинное счастье. Он полностью отдался хозяйственным заботам, перестраивая свою новую собственность и превращая доставшуюся ему хибару в настоящий дом. Последние остатки сбережений ушли на капитальный ремонт, заделывание щелей и трещин в стенах, установку двойных оконных рам и обустройство участка. После этого он занялся налаживанием отношений со своими новыми соседями.

Деревня Корниш расположена на реке Коннектикут, отделяющей Нью-Хэмпшир от Вермонта. В самой деревне отсутствовал такой центр, где бы могли собираться ее жители, поэтому вся местная социальная жизнь по большей части сосредоточивалась в соседнем городке Виндзор, находящемся в штате Вермонт. Виндзор тоже был крохотным поселением, однако в нем имелось несколько расположенных неподалеку друг от друга магазинов, что в этом сельском антураже вполне могло сойти за деловой квартал. В число размещавшихся там в 1953 году заведений входили две кофейные лавки — «Прохладительные напитки Харрингтона» и «Завтраки Нэпа», — где обычно собирались ученики местного колледжа.

Двадцатого ноября 1952 года Сэлинджер позировал знаменитому фотографу Энтони ди Джезу. Он хотел подарить свой фотопортрет матери и, как утверждал ди Джезу, «невесте».

«Поскольку я тогда не знал всего, что знаю сейчас, я установил камеру, включил свет и усадил его в кресло. Он сидел с таким напряженным и искусственным выражением лица, что мне стало не по себе. Ничего не получалось. И тогда я решил прибегнуть к способу, который никогда не применял по отношению к взрослым. Я извинился, поднялся к себе в квартиру и вернулся с экземпляром «Над пропастью во ржи»… И сказал ему, чтобы он делал с книжкой все, что угодно. Читал про себя. Читал вслух или просто курил… Я сделал 48 негативов размером 5x7. На них он серьезный, задумчивый, улыбающийся, смеющийся, покатывающийся со смеху».

Рассказ ди Джезу свидетельствует о том, что в Сэлинджере периода переезда в Корниш все еще жила душа ребенка. Именно умение сохранять в себе связь с собственным детством позволило ему заговорить голосом Холдена Колфилда.

Неудивительно поэтому, что Сэлинджеру было легко общаться с местными «тинейджерами». Через какое-то время он стал завсегдатаем кофеен, присоединяясь к компаниям учащихся, которых часто угощал за свой счет и занимал разговорами, длившимися порой целыми часами. Иногда Он позволял компаниям юнцов набиваться в джип, купленный в свое время для поездок в поисках дома, и привозил их к себе. Там они вели долгие беседы о жизни. Разговор шел обо всем: о школе, спорте, о взаимоотношениях между учениками, часто под музыку из проигрывателя и в сопровождении закусок. «Он был словно один из нас, — вспоминал участник тех посиделок, — разве что не позволял себе глупостей, подобно всем остальным. Он всегда знал, кто с кем в каких отношениях, у кого неприятности в школе, мы всегда спрашивали его совета, особенно те, у кого не было близких друзей»'.

Несмотря на свои тридцать четыре года и статус знаменитого писателя, Сэлинджер удивительно легко чувствовал себя среди этих молодых людей, с ними он словно заново переживал собственную юность — теперь в качестве лидера содружества. Тем не менее, проводя много времени со своими юными друзьями, Сэлинджер никогда не забывал, что он взрослый. Он отвозил ребят на спортивные состязания, отправлялся с ними в длительные походы и настолько заслужил доверие родителей, что возглавил молодежную группу при местной церкви. По всеобщему мнению, Сэлинджер в высшей степени достойно играл свою роль заинтересованного наблюдателя, зрелого человека, необыкновенно тонко чувствующего душу юного существа.

Не только у молодых, но и у многих взрослых жителей Корниша остались воспоминания о Сэлинджере как о дружески настроенном и разговорчивом человеке, часто навещавшем соседей и принимавшем их в своем доме. В разговорах с гостями он с интересом обсуждал религиозные вопросы, события местной жизни, демонстрировал методику медитации и йоги, а также с гордостью показывал, как он перестроил свое жилище. Он подражал местному диалекту, манере поведения и всячески выстраивал свою жизнь так, чтобы казаться простым сельским землевладельцем. Расчистив от лишних деревьев территорию вокруг своего дома, он добился того, чтобы «солнце светило на него во все лопатки». К тому же он заложил огород и стал выращивать кукурузу. Все эти сельские труды и дни, разделяемые им с соседями, создавали ощущение общности с ними.

Увлечение обустройством новой жизни на некоторое время отодвинуло профессиональные устремления Сэлинджера на второй план. Занятый домашними преобразованиями, он сократил количество своих деловых поездок в Нью-Йорк. Самым значительным событием такого рода стала отмена февральской встречи с Джейми Хэмилтоном. Предполагалось, что они обсудят предстоящее британское издание сборника рассказов. Однако в самый последний момент Сэлинджер объявил, что его задерживают в Корнише неотложные дела. Такая отговорка представлялась очень удобной. Сэлинджер с Хэмилтоном расходились во мнениях относительно этого сборника, поэтому писатель, видимо, предпочел уклониться от встречи.

Впервые между ними возникли трения в ноябре 1952 года. Реакция Хэмилтона на «Провозвестие Рамакришны» оказалась совсем не такой, как ожидал автор. Получив столь необъятный текст, Хэмилтон пришел в ужас. Шансы заинтересовать им кого-то в Англии были нулевыми. Даже сам Хэмилтон не смог сквозь него продраться. Он, казалось, избегал разговора на эту тему, так что Сэлинджеру пришлось буквально припереть издателя к стенке. В конце концов Хэмилтон робко признался в своей неспособности проштудировать весь присланный том. «Меня ужасно мучает совесть из-за рукописи о Рамакришне, — писал он. — Я ее благополучно получил и прочел значительную часть с большим удовольствием и пользой для себя, однако, должен признаться, в конце концов она меня доконала»'. Подсластив пилюлю сообщением, что некий издатель собирается выпустить сокращенную версию книги, Хэмилтон умолял Сэлинджера не настаивать на публикации полного текста. Сэлинджер ответил, что понимает нерешительность издателя, и, казалось, забыл о несогласиях, однако в глубине души был обижен и разочарован равнодушием Хэмилтона к столь важному предмету.

Еще сильнее они схлестнулись из-за издания сборника рассказов. Агентство «Гарольд Обер» договорилось с «Литтл, Браун энд компани» о выпуске книги в начале весны. Он был специально приурочен ко времени выхода «Над пропастью но ржи» в дешевом бумажном переплете. После всех конфликтов, связанных с публикацией романа, как «Литтл, Браун энд компани», так и «Хэмиш Хэмилтон» не горели желанием обращаться к Сэлинджеру с какими бы то ни было новыми предложениями относительно готовящегося сборника. Что же касается Сэлинджера, то он проявлял все большее и большее упрямство.

В качестве примера упертости Сэлинджера можно привести историю с рассказом «Тедди». Судя по всему, он не допускал и мысли, что рассказ может не дотягивать до уровня его лучшего сборника. Незаметно включив в него «Тедди», автор поставил оба издательства перед свершившимся фактом. Подобным же образом этот рассказ проследовал через редакционные кабинеты «Нью-Йоркера», будучи тут же принят как Уильямом Максуэллом, так и Гасом Лобрано, несмотря на откровенную религиозность и шокирующий финал. В тот момент Лобрано все еще был жестоко уязвлен назначением Уильяма Шона и, как и Максуэлл, вряд ли ощущал под собой достаточно прочную почву, чтобы противостоять Сэлинджеру, который к тому времени стал главным автором журнала. «Нью-Йоркер» опубликовал «Тедди» 31 января 1953 года. Сэлинджера тут же захлестнула волна читательских писем, причем намного большая, чем после «Дорогой Эсме». Преобладало в них возмущение, однако Сэлинджер даже не задавался вопросом, стоит ли включать рассказ в сборник.

Точно так же Сэлинджер оставил за собой право определять общее название сборника. В ноябре 1952 года он включил в антологию девять своих лучших рассказов, в число которых попал и только что завершенный «Тедди». Убежденный, что ни одно из названий не должно стоять на обложке всей книги, Сэлинджер дал понять Джейми Хэмилтону, что не будет даже рассматривать заглавия типа «Хорошо ловится рыбка-бананка» и другие рассказы». И письмо завершил таким соображением: «В конце концов, можно написать так: «Девять рассказов». Хэмилтон пришел в ужас от подобного предложения. Ведь он замыслил именно то, от чего Сэлинджер с такой твердостью отказался. Британское издание он как раз собирался назвать «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» и другие рассказы» и даже поначалу не поверил в серьезность Сэлинджера. «Название «Девять рассказов», — уверял он, — может только повредить любой новой книге, поэтому мы надеемся, что вы просто шутите». Сэлинджер как раз не шутил, а после реакции Хэмилтона еще более укрепился в своем намерении.

В марте роман «Над пропастью во ржи» вышел массовым тиражом в бумажной обложке. Книгу ценой в 50 центов выпустило издательство «Сигнет букс» (подразделение «Новой американской библиотеки»). Сэлинджера буквально тошнило от ее оформления, но его вынудили дать на него свое согласие еще в 1951 году, а что-либо менять сейчас было поздно. Рисунок на обложке, с которым Сэлинджер сражался еще два года назад, изображает Холдена Колфилда в красной охотничьей шапке и с чемоданом в руке, наивно заглядывающего в сомнительный ночной клуб. Рядом с Холденом стоит женщина явно «легкого поведения», раскуривающая косяк. Вызывающая обложка обещала соответствующее содержание. «Эта необычная книга может вас шокировать, — кричала рекламная надпись, — она заставит вас смеяться, а может, и глубоко опечалит, но вы ее никогда не забудете». На задней обложке роман был назван «литературной сенсацией» и приводилась короткая, в шести строках, биография автора, не содержащая никакой новой информации.

К счастью, Сэлинджер мог себе позволить проигнорировать выход романа в бумажной обложке. Для него это был лишь предвестник публикации сборника рассказов, который он таки решил озаглавить «Девять рассказов». И все же история с тиражом «Сигнета» укрепила Сэлинджера в убеждении, что ему надо внимательнее присматривать за издательством «Литтл, Браун энд компани», которое распоряжалось правами на издание его книг в бумажных обложках и несло ответственность за учиненное безобразие. В глазах Сэлинджера «Литтл, Браун энд компани» была фирмой, занятой выпуском бумаги, покрытой типографской краской, и к несению искусства в массы никакого отношения не имеющей. Писатель даже не называл издателей по именам, презрительно упоминая их фирму как «Дом Хитов». На сей раз он добился того, чего хотел. На обложке «Девяти рассказов» не было никакой картинки. Не было и биографии автора, не говоря уже об упоминании, что его перу принадлежит роман «Над пропастью во ржи». Отсутствовал также и его фотопортрет. На этом пункте он особенно настаивал.

«Девять рассказов» появились в продаже 6 апреля 1953 года. Сборник открывался рассказом «Хорошо ловится рыбка-бананка» и завершался «Тедди». В него вошло все, что Сэлинджер опубликовал в «Нью-Йоркере» между 1948 и 1953 годами, плюс «В лодке» и «Голубой период де Домье-Смита», которые были напечатаны в других журналах. Посвящение с полным основанием автор адресовал своему редактору Гасу Лобрано и литературному агенту Дороти Олдинг, без участия которых лишь очень немногие из вошедших в книгу рассказои дошли бы до читателя.

Когда же наконец Сэлинджер смог взять в руки книгу, о которой мечтал столько лет, он ощутил разочарование. Она показалась ему безжизненной и беззубой. Однако «Девять рассказов» были обречены на всеобщее признание. После того как вышедший массовым тиражом роман «Над пропастью во ржи» снова возбудил интерес к его автору и, более того, сделал книгу доступной для молодых читателей, интерес публики к рассказам оказался огромным. Но вместе с тем именно успех романа мешал восприятию «Девяти рассказов».

Отзывы критиков на «Девять рассказов» располагались в диапазоне между сдержанным одобрением и восторженными похвалами. Что же касается критических замечаний, то они были вызваны не столько сомнениями в писательском мастерстве Сэлинджера, которое никто не оспаривал, сколько его очевидной неспособностью сохранить тот высокий уровень, что был задан в «Над пропастью во ржи». Пусть явно несправедливое, сравнение тем не менее оказалось неизбежным. В «Нью-Йорк тайме» от 9 апреля Чарльз Пур отмечал, что «Девять рассказов» «несколько разочаровали, поскольку вышли из-под пера человека, написавшего самый выдающийся дебютный роман 1951 года». И далее Пур попытался обозначить проблему, отныне неотделимую от имени Сэлинджера. «Такова цена, которую Сэлинджер вынужден платить за свой писательский талант, — заключал он. — Когда он предлагает нам книгу, которая сделала бы имя любому из дюжины начинающих молодых оригиналов, мы жалуемся, что она не лучше, чем «Над пропастью во ржи». Посетовав, что «разыгрывание мелодий на нервах персонажей может показаться несколько занудным», Пур осудил рассказы «Хорошо ловится рыбка-бананка» и «Тедди» за их «бьющие по мозгам» финалы, после чего превознес «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» как лучший рассказ, вдохновленный Второй мировой войной. Формулировки Пура характерны для большинства критических разборов «Девяти рассказов», признающих талант Сэлинджера и одновременно выражающих неудовольствие тем, что он представил публике не совсем то, что от него ожидалось.

Рецензия Пура оказалась менее снисходительной, нежели оценка романистки Юдоры Уэлти, появившаяся в книжном обозрении «Нью-Йорк тайме» 5 апреля. Уэлти осыпала Сэлинджера похвалами, назвав его художником, чьи произведения «оригинальны, первоклассны, серьезны и прекрасны». Будучи личным другом Сэлинджера, Уэлти превосходно его понимала и, хотя их дружба не позволила Уэлти выдержать абсолютную нейтральность тона, ее рецензия на «Девять рассказов» отличалась несомненной искренностью. «Рассказы м-ра Сэлинджера, — утверждала она, — написаны во славу всего уникального и драгоценного, что есть в каждой человеческой душе. У их автора нашлось мужество — хотя это скорее честно заработанное им право и привилегия — отдаться экспериментированию, подчас рискуя быть непонятым».

Читатели расхватывали «Девять рассказов» с полок быстрее, чем они там вновь появлялись. Книга вскоре поднялась на девятое место в рейтинге бестселлеров, составляемом «Нью-Йорк тайме», и оставалась в первой двадцатке в течение следующих трех месяцев. Это было редкостным достижением для сборника рассказов, каковые обычно распродаются в меньшем количестве, нежели романы. Успех «Девяти рассказов», несмотря на отсутствие на обложке рекламы и занимательной информации о личности автора, только укрепил Сэлинджера н его презрении к публичности и в решимости оказывать большее влияние на дальнейшую судьбу своих произведений.

Сэлинджер определенно настроился на то, чтобы полностью проигнорировать читательскую реакцию на книгу. После выхода сборника рассказов он старался неделями не брать и руки газет и журналов и попросил Дороти Олдинг и Гаса Лобрано проследить, чтобы никто не пересылал ему никаких журналов и вырезок из газет. Он объяснял это тем, что излишнее внимание к нему выводит его из себя, а всякого рода разборы отвлекают от работы.

Тем временем с издательством «Хэмиш Хэмилтон» было заключено соглашение относительно издания сборника рассказов в Великобритании. Судя по всему, Сэлинджер хотел сохранить отношения с издательством и поэтому даже не возражал против данного сборнику названия. В июне «Девять рассказов» под титулом «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» и другие рассказы» вышли в свет. Как и в случае с «Над пропастью во ржи», книга в Британии расходилась ни шатко ни валко. А ведь Хэмилтон уже во второй раз сделал ставку на Сэлинджера. Он не сомневался в таланте автора, но его дружеские чувства по отношению к нему приходили в столкновение с деловыми интересами, которые играли более важную роль в жизни Хэмилтона. С течением недель продажи упорно сокращались, и Хэмилтон вся чаще стал задумываться над тем, как бы ему получить хоть какую-то прибыль от сделанного им рискованного вложения.

В наши дни «Девять рассказов» воспринимаются на двух уровнях: как собрание определенным образом связанных, однако достаточно самостоятельных произведений и как документальные вехи на пути духовного развития самого Дж. Д. Сэлинджера. Гилберт Хайт, в 1953 году отрецензировавший книгу для журнала «Харпере», где в свое время был опубликован рассказ «В лодке», в своей статье довольно близко подошел к пониманию этого. Хайт интуитивно ощутил присутствие самого Сэлинджера в каждом из произведений и высказал предположение, что, переходя от рассказа к рассказу, читатель шаг за шагом продвигается по пути автора к самопознанию. Он также поделился своим опасением, что вся грандиозность сэлинджеровского таланта может оказаться непонятой вследствие необыкновенной сфокусированности его мировосприятия. В каждом из «Девяти рассказов» Хайт увидел героя, несомненно представляющего самого Сэлинджера: «тонкое, нервное, глубоко чувствующее существо, находящееся на грани нервного срыва; мы видим его на разных стадиях жизни, то это ребенок, то подросток, то бесцельно проживающий свою жизнь молодой человек…».

Если сложить вместе все кусочки, из которых составлены «Девять рассказов», становится ясно, что каждый из них — это действительно ступень в духовном развитии. Рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», которым открывается сборник, являет собой историю неизбывного отчаяния. Следующие три рассказа, «Лапа-растяпа», «Перед самой войной с эскимосами» и «Человек, который смеялся», передают такое же отчаяние, но скрытое в деталях повседневной жизни. Таким образом, вся первая половина сборника повествует о тех мучительных духовных тупиках, которыми полна жизнь современной Америки. Мир Сэлинджера населен персонажами, безуспешно пытающимися сопротивляться темным силам, населяющим человеческую душу, возвыситься над ними. Но в «Девяти рассказах» есть место и надежде. Миниатюра «В лодке» освобождает читателя от концентрированной безнадежности первых четырех рассказов и предлагает альтернативу отчаянию, открывающуюся в подлинной любви. Духом надежды проникнута вся оставшаяся часть книги, кроме, пожалуй, своеобразного «моралитэ» «И эти губы, и глаза зеленые», выбивающегося из общего ряда. В рассказе «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» простой прилив сил, вызываемый человеческим сочувствием, уже несет в себе оттенок чуда, а в «Голубом периоде де Домье-Смита» откровение, к которому прежде подводили человеческие отношения, становится чисто духовным событием. Завершающий рассказ «Тедди» предназначен именно для того, чтобы поставить финальную точку в духовном путешествии, предпринятом в «Девяти рассказах». «Тедди» приводит читателя туда, где сила любви, рождаемая единением людей, трансформируется в силу веры, обретаемую через единение с Богом.

Многие критики и исследователи рассматривали «Тедди» как новую версию рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка». Сам Сэлинджер поспособствовал этому, когда в повести «Симор: Введение» сравнил глаза Тедди с глазами Симора Гласса. В том, что «Хорошо ловится рыбка-бананка» открывает сборник, а «Тедди», опубликованный точно пятью годами позже, его закрывает, есть особый символический смысл. Оба рассказа завершаются «бьющей по мозгам» смертью главных героев. Оба трагических финала связаны с образами маленьких девочек и воды. И Симор Гласс и Тедди Макардль отгораживаются от мира, ранящего их. Совершенно очевидно, что Сэлинджер использовал смерть Тедди для того, чтобы еще раз объяснить самоубийство Симора с его собственной позиции и попытаться вписать в характер Симора тот мотив духовного всеприятия, которого «Рыбке-бананке» недостает. Другими словами, Сэлинджер превратил «Рыбку-бананку» в «Тедди» или по крайней мере подсказал читателям, как ее нужно понимать.

Середину 1953 года Сэлинджер встретил довольным и счастливым. Ему было покойно в новом доме в Корнише, превращенном его усилиями в уютный загородный коттедж. У него установились дружеские связи с новыми соседями, которым он, судя по всему, понравился, и, кроме того, между ним и местной молодежью завязались удовлетворяющие обе стороны доверительные отношения. Атмосфера в Корнише способствовала творчеству, именно там были написаны произведения, отнесенные им самим к наиболее удачным. Об успешной писательской карьере свидетельствовали массовое издание романа «Над пропастью во ржи» и одобрение, с каким были встречены «Девять рассказов». Сэлинджер, похоже, обрел наконец свою жизненную нишу, осуществил мечту Холдена Колфилда о месте, где бы он чувствовал себя своим.

В эти месяцы имя таинственной «Мэри» исчезает из переписки Сэлинджера, что же касается Клэр Дуглас, то она снова появилась, чтобы разделить его счастье. Клэр было тогда девятнадцать лет — на пятнадцать меньше, чем Сэлинджеру, — и она училась в Рэдклиффе. Сама девушка спокойно смотрела на эту разницу в возрасте, поскольку ее собственный отец был старше ее матери на тридцать пять лет, однако Сэлинджер, опасаясь возможных сплетен, старался как можно дольше не афишировать своих отношений с Клэр. Дурачась и играя, парочка придумывала самые разнообразные предлоги для встреч вдали от посторонних глаз; дошло даже до того, что придумывались какие-то воображаемые подруги Клэр, которых она якобы навещала во время своих долгих отлучек из колледжа. Прошло совсем немного времени, и Сэлинджер был уже по уши влюблен в Клэр, равно как и Клэр весь свой мир заставила вращаться вокруг него, его религии, его мнений, его вкусов.

Гармония продолжалась недолго. Как рассказывала Клэр, Сэлинджер попросил ее бросить учебу и переехать в его коттедж в Корнише, совсем как Холден Колфилд — Салли Хейс. Но Клэр отказалась, и Сэлинджер отшатнулся от нее. «Когда я лишь в одном, в отношении колледжа, воспротивилась ему, — вспоминала она позже, — он исчез»'.

В то время Сэлинджер был не единственным романтическим увлечением в жизни Клэр. Она поддерживала серьезные отношения с двадцатитрехлетним студентом Гарвардской школы бизнеса Колманом М. Моклером-младшим. Моклер обладал артистическим темпераментом, был скромным, целеустремленным юношей и представлял собой серьезного конкурента в борьбе за внимание Клэр. Отношения между ними очень расстраивали Сэлинджера. Он знал, что, живя в кампусе, Клэр наверняка проводит досуг с Моклером. Поэтому, попросив ее бросить Рэдклифф и переехать в Корниш, он просто пытался обратить ее чувства только на себя и избавиться от конкурента. Ответ Клэр положил конец идиллии, показав, что предпочтения не на стороне Сэлинджера. Она не только отказалась выполнить его просьбу, но летом 1953 года отправилась вместе с Моклером путешествовать по Европе и задержалась с ним в Италии, где, судя по всему, представила его своей матери. Решение провести лето за океаном вместе с соперником окончательно заморозило ее отношения с Сэлинджером. После возвращения Клэр из Европы в середине сентября Сэлинджер отказался встретиться с ней.

Горечь, оставшаяся после неудачи с Клэр Дуглас, усугубилась событием, произошедшим в ноябре. Среди друзей писателя из Виндзорской школы была старшеклассница Шерли Блейни. Она попросила Сэлинджера дать ей интервью в рамках какого-то школьного проекта, и он согласился. Девятого ноября они встретились в «Харрингтонз Спа». Сэлинджер заказал обед, и Блейни (пришедшая с подругой в качестве поддержки) приступила к делу. Вопросы девушка задавала достаточно прямолинейные, хоть и не слишком назойливые. В какой школе учился Сэлинджер? Когда он начал писать? Что он делал во время войны? Является ли «Над пропастью во ржи» автобиографическим произведением? Такого рода вопросы уже задавались Сэлинджеру раньше, в частности Уильямом Максуэллом в интервью для клуба «Бук оф зе Мане», поэтому он не задумываясь отвечал с дружеской искренностью.

Тринадцатого ноября 1953 года интервью, взятое Шерли Блейни, было напечатано, но не в школьном журнале, а в местной газете «Дейли игл — Твин стейт телескоп». Статья была короткая, совершенно детская и кишела неточностями: в ней автор продержал Сэлинджера в Нью-Йоркском университете лишний год, отправил Сола Сэлинджера в Австрию и Польшу вместе с сыном и уменьшил срок службы Сэлинджера в армии на два года. Кроме того, Блейни кое-что просто неправильно поняла, например, она ошибочно утверждала, что Сэлинджер ездил в Лондон для того, чтобы снимать фильм, а дом в Корнише купил за два года до того. Статья запомнилась прежде всего словами, которые Сэлинджер якобы сказал о романе «Над пропастью во ржи». На вопрос, является ли роман автобиографическим, Сэлинджер ответил не сразу «В каком-то смысле — да, — в конце концов признался он, — я испытал большое облегчение, когда закончил его. Мое отрочество было очень похоже на отрочество героя книги, и было большим облегчением рассказать об этом людям». Это заявление довольно часто цитируют, хотя в нем нет ничего нового по сравнению с тем, что еще раньше услышал Максуэлл.

Статью Блейни «украшало» вступление, где писатель представлялся следующим образом:

«У господина Сэлинджера, большого друга всех старшеклассников Виндзора, есть также друзья постарше, хотя он приезжает сюда только последние несколько лет. Он не любит выставлять себя напоказ, предпочитая в уединении заниматься писательством. Это приятный высокий мужчина тридцати четырех лет с неординарной наружностью».

Сэлинджера статья глубоко оскорбила. Блейни обманула его, сказав, что интервью предназначалось для школьного журнала. Скорее всего, сама девушка оказалась игрушкой в руках редакции «Дейли игл», но дело было не в этом. Сэлинджер понял, что посягательства на личную жизнь и разного рода уловки, от которых он бежал из Нью-Йорка, процветают и здесь, в, казалось бы, идиллической сельской общине.

Случившееся, да еще сразу после отступничества Клэр Дуглас, произвело на Сэлинджера тяжелейшее впечатление. Он прекратил свои посещения Виндзора и порвал все отношения со школьниками. Стал избегать знакомых. И не будет уже больше ни вечеринок с коктейлями, ни поездок на баскетбольные игры, ни обедов в «Харрингтонз Спа», ни бесед под музыку из проигрывателя с поеданием чипсов. Сэлинджер замкнулся от обитателей Корниша точно так же, как от толп Нью-Йорка. Когда школьники пришли к коттеджу, чтобы выяснить, что случилось, Сэлинджер неподвижно сидел в своем кресле, притворяясь, будто его нет дома. Прошло еще несколько недель, и он стал возводить вокруг своей собственности забор.

С этого момента Дж. Д. Сэлинджер перестанет прилагать усилия к тому, чтобы быть принятым окружением, и сконцентрируется на том, как самому добиться покоя в жизни. События, произошедшие в жизни Сэлинджера в конце 1953 года, стали очередным отражением его искусства, но уже трагическим. Статья в «Дейли игл» шокировала писателя так же, как финальная «похабщина» — его героя Холдена Колфилда. И, подобно Холдену Колфилду, Сэлинджер пришел к выводу, что реальность прискорбна: «Нельзя найти спокойное, тихое место — нет его на свете. Иногда подумаешь — а может, есть, но, пока ты туда доберешься, кто-нибудь прокрадется перед тобой и напишет похабщину прямо перед твоим носом».

Дата добавления: 2015-09-01