Справа, откуда выходил Апостольский, выходят Иванов и Иванова. Присаживаются за стол, стоящий в центре сцены).

Урманский Александр Маратович – пожилой мужчина.

СЦЕНА:

Слева в рост человека и шириной около метра неказистая из фанеры арка, посередине, на переднем плане – круглый стол, вокруг него стульев шесть. Справа – ближе к зрителям, второй небольшой столик с лавкой (на двоих). На заднем плане – деревья, кусты и вдалеке виднеются квадраты полей с зеленеющими озимыми.

Декорации не меняются на протяжении всего спектакля.

Действие происходит как бы в раю.

Открывается занавес.

Утро. За правым небольшим столиком сидит Урманский, подперев подбородок правой рукой. В руке – авторучка. Перед ним на столе листы бумаги. Он задумчиво смотрит в зрительный зал. Справа, из глубины сцены выходит Апостольский, направляясь к Урманскому.

Апостольский: О чем задумался Саша? Может, что подсказать?

Урманский: Да нет, спасибо. Пока не требуется.

Апостольский: Ты, я вижу, никак не угомонишься. Все над новым мироустройством корпишь целыми днями. Бесполезная эта затея. Мартышкин труд.

Урманский: (как-будто не слыша собеседника, негромко): Землицы бы мне… Гектар или два… Если с лесом… С соснами… С кедром… Грибами… Я бы обиходил ее своими руками… Избу, пятистенок, как когда-то давным-давно у моих деда с бабкой в селе, из бревен поставил…

Апостольский (возмущенно): Да ты офанарел совсем… Кто ж нам, дурикам российским, целый гектар даст. Ты вообще, дурья твоя башка, представляешь сколько сейчас земля стоит? Денег немыслимых! А ты гектар… Можно два… Выбрось эти мысли квелые. Наше дело в «санатории» - отдыхать, благодарить «слуг народа», что хоть с голоду здесь не дохнем… Рубашки смирительные нас стороной обходят…

Урманский; Надолго ли?

Апостольский: Не знаю. Наверху (показывает пальцем вверх) виднее.

Урманский: А внизу? (указывает пальцем вниз).

Апостольский: Далась тебе эта преисподня! Там разберутся кому куда: на небеса или в бездонные канализационные люки с нечистотами…

Урманский: Кому какая дорога предстоит, представляешь? Хотя бы примерно?

Апостольский: Дураку понятно: кто воровал – вниз, кто честно прожил – наверх…

Урманский: Тоже так же считаю. Большинство россиян в Эдеме проживать будут! Не может быть по-другому! Не должно!

Апостольский: Саша! Судя по исписанной бумаге, ты, наверное, уже видишь, КАК они жить там, в раю будут?

Урманский: Пока в общих чертах. Но землей, мечтой многовековой, Всевышний, уверен, там наделит каждого… Мужчины, понятное дело, раньше своих жен придут за ней. Пока избу хорошую, просторную, светлую построят на гектаре, а то и двух… Все сами распланируют: где лес, где кустарники, где дикоросы, где пруд, огороды, хозпостройки…

Апостольский: Да кто ж такой громадный объем работы сладит? Тракторов, кранов и прочей техники, мне думается, в раю нет… Не купишь, в лизинг не возьмешь…

Урманский: Марк, дружище, ты, конечно, прав. Помощники подготовиться к появлению жены, у мужика должны быть! Точно, ты сказал…

А теперь прикинь. Сейчас депутатов развелось много. Все рвутся слугами народа стать. Далее. Чиновников, что собак нерезаных, на Руси расплодилось: в десять раз больше, чем во всем плохом, застойном Советском Союзе. Ждет за деяния их что? Правильно. Преисподня! Часть из них, не сильно прогневавших Бога, вместе со «слугами народа» к нам, так сказать, на исправительные работы, в рай. В подмогу простому российскому мужику. Там, на Земле, рабочий, да сельчанин обеспечивают своим трудом их безбедную жизнь. Слышал, как в народе шутят: депутат – звучит гордо, а дармоед – честно. Вот пусть хоть в раю «слуги народа» отработают свое настоящее предназначение…

Апостольский: Хитро задумано. Ничто не скажешь! Ты, разумеется, всё в деталях продумал?

Урманский: Почти. Представь: к обычному российскому мужику, живущему в раю, прибывает его жена. Оба молодые: Всевышний их многолетние спидометры назад раскрутил. Райской благодатью в молодости наслаждаться нужно…

Семья Ивановых, к примеру, воссоединилась на небесах. Сегодня жена все дотошно осмотрела и теперь идет сюда. Именно здесь – единственное место в Эдеме, где разрешается посмотреть на земную жизнь. Что-то вроде телевизора…

ПАУЗА

Справа, откуда выходил Апостольский, выходят Иванов и Иванова. Присаживаются за стол, стоящий в центре сцены).

Урманский: Обойти вниманием своих помощников чета Ивановых не могла…

Иванов: Трудно им. Все с непривычки.

Иванова: Как это так?

Иванов: Да вот так. Сама рассуди. Делать они толком ничего не умеют. Не приспособлены.

Иванова (перебивая): Что и писать даже не могут? Глядишь, какие-нибудь мемуары свои и состряпали.

Иванов: Кто тебе сказал, что среди них есть интеллектуалы? Нет в их среде писателей. А законы им составляли помощники. Те да, побашковитее были…

Иванова: А что это они сплошь молчаливые? Про таких в народе говорят: слово – сто рублей. Там, в Госдуме, соловьями заливались, а здесь…

Иванов (спохватившись): Я же тебе самое главное не сказал. Не предупредил о самом главном - здесь нельзя врать!

Иванова (недоверчиво): Ты чего выдумал? Так я тебе и поверила.

Иванов (настойчиво, с горячностью): Точно тебе говорю. С бывшими депутатами такая вот оказия приключилась. Привезли к нам свежую партию работников. Мы, как и положено на любом производстве, хотели их вкратце ввести в курс дела, ознакомить, так сказать, с техникой безопасности у нас в раю. И что же? Они повернулись к нам спиной, и давай о своем трещать друг с другом.

Иванова (снова перебивая): На Земле, они тоже на нас – никакого внимания. Мы для них – ноль, электорат несчастный, планктон, словом.

Иванов: Вот и здесь. То же самое. Только не знали, господа хорошие, что в раю врать нельзя. Даже в мыслях. Мы было порывались их предупредить об этом, так они отмахнулись по привычке от нас: отвяжитесь, мол, со своим занудством. Мол, на Земле достали, так и тут продолжаете…

Переглянулись с мужиками. Махнули рукой. Будь по-вашему. Стоим молча. Ждем. Пять минут. Десять. Двадцать. Полчаса прошло, и начали наши бывшие слуги народа зеленеть. А потом и вовсе созрели: стали изумрудно-зелеными, как будто их «зеленкой» из ведра каждого облили. Они – в шоке. Тишина. Только мертвецов с косами не хватает. С глазами, полными ужаса, поворачиваются к нам…

Иванова (перебивая): Ну, это дело ясное: они всегда, когда жареный петух клюнет, сразу к народу лицом становятся, а не… спиной.

Иванов: Тоже и тогда произошло. Стоят и молчат. Может, что и хотели бы спросить, да враз все онемели. Это наш сосед Петров на них печать молчания наложил. Хотя, я тебе скажу, любой из нас мог бы это сделать.

Иванова: И ты тоже можешь?

Иванов: А как же! Чем я слабее других мужиков! Ну да об этом потом. Дай дорасскажу.

Иванова (настойчиво): Нет, погодь! Ты что же и на меня эту самую печать наложить можешь? А?

Иванов: Всевышний как-то пошутил: женщина в принципе иногда могла бы и промолчать, но у нее нет такого принципа вообще. Он у нее отсутствует. Так что терпите мужики.

Иванова (облегченно): Слава Богу! А то напугал меня. Ну да ладно. Про бывших-то депутатов дорасскажи.

Иванов: Объяснили им, что это наше, народное, первое предупреждение. Через месяц они снова смогут общаться между собой. Если не будут врать, лукавить перед нами и перед друг другом – обретут нормальный цвет. А не исправятся, то снова в преисподню. Итак, три попытки. Три созыва, считая по-земному. Ежели, кто в корне не изменился, не перестал врать, то – в расход.

Иванова: Как это, в расход? Как в революцию, семнадцатого что ли?

Иванов: Почти что так. Отправят душу лжеца в космос. Может где и найдет она свое пристанище. Но на Землю не будет ей дороги: незачем гадить своим враньем души народа! Надоело. Хватит! Сколько можно!

Иванова: Но почему они у тебя все зеленые? До сих пор врать не разучились?

Иванов: Врать они перестали. А мыслят еще по-черному. Завидуют нам. Друг другу. Плохо мыслят. Нехорошо. А того не понимают, что мы все знаем. У них нет этой способности – читать чужие помыслы. У нас она есть. Так Всевышний распорядился. За прохвостами, взяточниками, жуликами глаз да глаз нужен. Они рай, дай им волю, испоганят. Глазом не моргнут. За что им такая, Божья, милость – на земле российской трудиться, не пойму.

Наши апостолы ждут от них единственного слова. Сколь уж времени прошло, а все надеются на чудо.

Иванова (иронично, с издевкой): И че за слово такое? Волшебное что ли? Неужели: спасибо?

Иванов: Нет, женушка моя ненаглядная. Не угадала. Да и это слово, тоже, видно, у них не в чести. Апостолы надеются, что когда-нибудь люди государственные произнесут без принуждения заветное: прости! Простите россияне, что не оправдали надежд Ваших, чаяний Ваших, что блюли только свой личный интерес, а не народный.

Ты помнишь отчеты депутатов, президентов наших? Нет, и не было у них в словарном запасе слова – прости, простите. Одно – пустозвонство. Искренность, честность напрочь отсутствовали и отсутствуют.

Вот поэтому здесь «слуги народные», наши, стало быть, работнички и ходят до сих, как в зеленке.

Иванова: (нарочито наигранно): Плохо! Ой как плохо!

Иванов: Что случилось? Занемогла?

Иванова: Да, нет! Я о своем. Плохо, что сейчас внизу, на земле российской такого нет. Пол Москвы зелеными, как кузнечики, ходило бы. В Белом Доме, представляешь, лишь техперсонал был бы белым. А остальные… И ведь никаким «Тайдом» не ототрешь. Верно?

Иванов: Эт, правильно! Наши помощники, когда в раю в душе первое время купались, хохотали до упаду друг над другом: всё как есть зеленое, даже волосы.

Иванова: И что, даже это самое?

Иванов: А как же! Самое что ни на есть зелено–призеленое. Посветлее у тех, к кому жены в гости приезжали. Да и то ненамного.

Иванова (с непотдельным интересом, лукаво): Постой, постой, милок… Что здесь, в самом раю, это тоже можно?

Иванов (рассудительно): Можно, можно… Не беспокойся. Какой же рай без любви? Без этого? Но и нюансы разные, здешние имеются. Хотел в спальне открыться. Да, по глазам твоим вижу, что тебе уже невтерпеж. Прям сейчас бы на лавку меня завалила. Но хочу предупредить: сегодня мне нельзя…

Иванова (слегка возмущенно): С какой это стати тебе нельзя? Поясни.

Иванов: Тут у всех мужиков определено Создателем: десять дней нельзя вообще, десять дней – пятьдесят на пятьдесят, и десять дней без всякой опаски можно. А у меня сейчас аккурат дни критические. Есть риск залететь.

Иванова (всплескивая руками): Мама моя родная. Да ты-то здесь при чем? Что случится, бабская это забота. Не твоя…

Иванов: Так-то оно так. Да не совсем. Если жена понесла, то через две недели плод переносится от благоверной в чрево ее мужа. И уже он донашивает дитя. И рожает он. И муки женские на себя берет. Таковы райские предписания, Всевышним определенные…

Иванова (огорченно): Что ж он так на Земле не сотворил? Более миллиона женщин России ежегодно идут на аборты. Миллионы мужчин от алиментов прячутся. Как крысы в разные норы забиваются.

…Так хорошо было бы. Приходит мужик на аборт, а вместе с плодом ему бы все «хозяйство» и удаляли… Незачем безотцовщину плодить… Глядишь и задумались бы о последствиях. А ежели алиментщика беглого поймали – сразу бы на операционный стол. И пущай оно потом бегает, сколь хочется. Кому он будет нужен? Да никому…

Пауза

Иванов: Ладно тебе. Хватит о грустном. Но сегодня спим отдельно. Да и голова что-то разболелась... Хотелки свои притуши. Всему свое время…

Иванова (с усмешкой, торжествующе): Ишь, как забеспокоился. Аж, голова у бедного занемогла. Я тебе таблетки от головной боли с утра давать буду. Целыми пачками, чтоб ничто у тебя к вечеру не болело. Смотри у меня: супружеский долг, как я поняла, в раю дело святое… Чтоб все регулярно и с любовью. Господи, это ж надо было столько лет ждать, чтобы муж шел к жене без запаха табачища, перегара и чистый, что ангелочек. Спасибо тебе Господи, что хоть здесь, в раю, мужикам укорот сделал. Вот бы и там, внизу. На Земле…

Пауза

Иванов (обращаясь к жене): Я тебе еще пруд с плакучими ивами не показал. Красиво там. Задушевно. Почти так, как в юности, на месте наших свиданий…

Иванова: Пойдем милый.

(Ивановы, обнявшись, уходят со сцены в левый угол)

Урманский (негромко): К Петрову и к Сидорову тоже супруги пожаловали. Первый из них со своей сюда идет.

Петрова (Как бы продолжая разговор): Петь, а еще, кроме россиян, кто тут пребывает?

Петров: Да, почитай, все народы земли. Площади у них пропорционально земным.

Петрова (насмешливо): Небось опять ворчат, что мы отхватили самый большой кусок?

Петров: Не без этого. Особенно китайцы бухтят до сих пор. Но апостолы остудили: надо было в миру пару тысяч лет назад эти вопросы решать, а не сейчас на небесах…

Петрова: Просвети меня: какое сейчас тут международное положение? Что с валютой и прочими делишками?

Петров: Ну ты и спросила… Во даешь! Да какие тут еврики и доллары, если в раю ломаного гроша нет! Нет никаких денег. Нет заводов, фабрик, компаний, фирм… Отсутствуют по причине их ненадобности.

Петрова: А господа-капиталисты чем занимаются? Не будут же они день-деньской на лавочках штаны просиживать.

Петров: Нет. По лавкам перед домом они уж точно не прохлаждаются. Время пребывания в раю у них по минутам расписано.

(С иронией) Как и на земле, попридумали они биржи, фирмы, компании, банки, из воздуха взятые. Гоняют на своих биржах ими же придуманные курсы акций. Сами же распускают какие-нибудь слухи, сами же в них верят. Отсюда то взлеты, то падения курсов акций. Потом какой-нибудь придурок, специалист авторитетный в их кругах, сделав умное выражение морды лица, пытается как-то разъяснить мутное положение дел на биржах.

Петрова: Что и наши играют в эти мыльные пузыри?

Петров: Еще чего! Кто на землице пашет, в воздушные фантики играть не станет. Глупо! А капиталисты играют. Да еще как азартно! Умора, да и только. Один апостол сказывал: лукавства в их играх немеренно. Греки, говорит, с испанцами, португальцами, итальянцами сговорились и топят Германию, Францию. Разорили, обобрали их до нитки. Разве что без штанов те не ходят. Южане народ веселый, хохочут. За животы держатся. А немцы с французами ничего понять не могут. Игра то ведь, открытая. Без политической подоплеки. Комедия да и только.

Не знаю как там внизу, но тут немцы с французами нищие, лет пятьсот будут с греками и кампанией рассчитываться. Если, конечно, Всевышний не прервет эту бестолковую забаву…

Петрова: Дела у Вас тут очень даже интересные. А вот вразуми меня, жену свою экономически неподкованную, как с Вами вся Европа рассчитывается за урожай на Ваших полях. Деньги, как я прознала, у Вас не в ходу. Их попросту нет. Банков нет. Реальных, настоящих. У Вас, как теперь понимаю, нет ни бухгалтеров, ни кассиров, ни всяких там финансовых управлений, ни налоговой инспекции, ни судебных исполнителей…

Петров: Чего нет, того нет. Не держим мы этот хлам. А то получится, как в той поговорке: семеро с ложкой…

Но без учета нигде, даже тут, нельзя. Все упрощено донельзя: что собрал, что передал на хранение, что в Европу отправил (без нас они с голоду околели бы вторично), словом куда что определил – все Главному докладывать надо. Он ничего не записывает. То ли доверяет нам, мужикам российским, то ли память у него бездонная. Да и какой резон врать нам. Своя собственная земля, на веки вечные Всевышним даренная, никак тебе слукавить не позволит. Душа на своей земле не приемлет ложь. Так-то вот.

Пауза

…Он же – Главный – и финансовую политику, – если говорить по-земному, определяет. Наша небесная Россия, как нижняя, свой бюджет годовой имеет. Каждый дом свои предложения по бюджету предлагает. Бывшие депутаты, понятное дело, в обсуждении участия не принимают.

Каждый, подчеркиваю, дом, семья свои соображения имеет. Вносит их на всенародное обсуждение…

Петрова, (перебивая): Что-то я не поняла. Денег, финансов нет. А бюджет есть. Не вяжется одно с другим. Как понять? С этого места поподробнее, пожалуйста.

Петров: Мерилом всего, что здесь есть, является Божественная Энергия. Не то, чтобы нас в ней ограничивают. Нет, конечно. Но по-человечески грамотно распределить ее все же нужно. Деньги ведь тоже Земная Энергия. Только черная по своей сути. Пока на Земле без них, как-будто, нельзя…

…Свой бюджет мы распределяем так, чтобы никто в обиде не был. Армии как таковой у нас нет, чиновников, депутатов и других слуг народа тоже.

Две статьи расходов самые наипервейшие – культура и сельское хозяйство – имеют приоритет. Что-то выделяем на администрацию, на синоптиков и другие организации. Им около одного процента.

Петрова: А аграрии, значит, с мастерами культуры за «лучший кусок» спорят. Так что ль получается?

Петров: Не совсем так. Мы, как правило, хотим, чтобы театры, киностудии, поэты, писатели, артисты, сельские Дома культуры получили более весомый бюджет, чем мы. Они настаивают на обратном: чтобы больше Божественной энергии было нам выделено.

Петрова: Чудно у Вас в раю все устроено. Справедливо. Что ни говори, а справедливо. Кто бы земных начальников, депутатов-балбесов наших вразумил… Не доходит, видно до них голос Бога…

Пауза

Но вернемся к нашим европейским баранам. …С бюджетом понятно. Как же они с Вами за поставки продовольствия рассчитываются? Ежели не секрет, можешь поведать?

Петров: Вот Иван Иванович идет. Он всё, как есть, тебе расскажет. Ванька у нас нештатный представитель по связям с общественностью. Ему, и карты в руки.

Дата добавления: 2015-09-05