Читайте также:
|
Элиза. Ну да, думаю, что я чувствую… но я… Пожалуйста, вы не могли бы посмотреть на мои колени?
Она поворачивается к публике. Молодой человек исчезает. Она снимает чулки, показывает публике колени.
Вы не могли бы посмотреть на мои колени? Они изменились? Я хочу сказать… вот сейчас. Посмотрите хорошенько на кожу. Вам не кажется, что ее стало больше? Вы не знаете? Ну ничего. (Ощупывает свои колени.) И правда, это не так уж и заметно на коленях.
Извините. Ну вот. О чем я говорила? Ах да. Маргарита. Ее звали Маргарита. Мы работали в одной газете. Поначалу я считала ее несносной и претенциозной. Но мало-помалу я стала ловить себя на том, что все время думаю о ней. Маргарита. Полненькая, не сказать чтобы красавица, но сила и ум в ней чувствовались незаурядные. Я не знала, как к ней подойти. Робела перед ней. О ней ходили всякие слухи: будто она якшается с террористами, балуется наркотиками, сидела в тюрьме. Это притягивало меня и пугало одновременно. Однажды вечером я пошла за ней до ее дома. Она поднялась к себе, а я осталась на улице, стояла и смотрела на ее окно. Я повторяла про себя: «Полюби меня, Маргарита, полюби меня». Как заклинание. Сотни, тысячи раз. И потом, в другие вечера, я снова твердила ту же молитву под ее окном. «Подумай обо мне, Маргарита. Обрати на меня внимание, взгляни на меня, Маргарита». Я простаивала там часами, порой под ледяным ветром. Вы чувствуете, как дрожат мои губы, когда я шепотом взываю к ней? Я так отчаянно молила, столько вечеров подряд, что она в конце концов пришла ко мне и почти два года меня любила. Маргарита… Мы назначали свидания в парке Иосафат или в кафе на улице Луи-Бертран. Гуляли, шлялись по злачным местам, ночевали то в шикарных гостиницах, то в самых грязных клоповниках. Мы пили, курили, глотали всякую дрянь. Она делала запретные вещи, Маргарита. Опасные вещи. Она не боялась, понимаете? Так мало людей, которые ничего не боятся. Она встряхнула меня, дала толчок, окрылила. Вы видите нас, видите ее и меня, двух охваченных пламенем женщин, ночью под ивами в парке Иосафат?
Она умолкает, снова смотрит на свои колени, ощупывает их, потирает.
Так о чем я говорила? Ах да. Парк аббатства Камбр, послеполуденный час. Его звали Эдмон. Я в то время уже десять лет была замужем. Десять лет, знаете, за такой срок муж успевает прискучить. Когда дети были в школе, я становилась другой женщиной. Попробуйте представить себе. Послеполуденный час, я надеваю легкое платье, серьги, тихонько подпеваю радио. Прежде чем закрыть за собой дверь, делаю два или три танцевальных па, просто так, хочется, чтобы взлетела и закружилась юбка. Я иду к аббатству, мне вдруг становится стыдно, потом я говорю себе: «Это чтобы не умереть. Иначе я не выживу». Кому-то требуется, чтобы выжить, переливание крови или пересадка органов, а мне необходим мужчина в парке аббатства Камбр. Он ждет меня у часовни Святого Бенедикта. Порой мы долго ходим вокруг пруда и разговариваем. Так хорошо - идти и разговаривать. Он говорит, что ему со мной хорошо. А иной раз мы ищем уединения, забираемся в дальний уголок парка. И тогда я на целый час больше не женщина, которой скучно с мужем. Я тело, трепещущее под легким платьем. Я юбка, липнущая к коже, я кожа под юбкой, я соскользнувшая с плеча бретелька, я шелковистое плечо под тонким ситцем, я растрепавшийся узел волос на затылке, я затылок под пальцами мужчины. Вы хорошо меня видите? Я хочу сказать, хорошо ли я рассказываю? Достаточно ли подробно? Вы слышите шелест листьев под легким ветерком, слышите первый негромкий смешок и внезапно севший голос? Вас хоть немного трогает все, что я рассказываю? Я спрашиваю вас, потому что это важно. Так сказал молодой человек.
Она умолкает. Ненадолго задумывается.
Если бы вы были женщиной, плачущей в кафе, женщиной, показывающей свои колени молодому человеку, который на них не смотрит… Который продолжает говорить, как будто вы и не плачете вовсе…
Появляется молодой человек.
Молодой человек. Ее звали Луиза. Мы с ней работали; часто мы оставались вдвоем, она и я, в тесной кабинете. Потом у меня умер отец. Мне пришлось уехать за границу на похороны. И вот там-то, в скорби и в слезах, я понял, что люблю ее. Мне ее не хватало. Ее присутствия, ее запаха, близости ее тела.И было так хорошо чувствовать, что мне ее не хватает. Когда я вернулся, однажды вечером мы заработались допоздна, и, уходя, в подворотне, я поцеловал ее. Так все и началось. Вы видите его, этот поцелуй, никак не кончающийся в сырой подворотне?
Элиза. Послушайте, я хотела вам сказать…
Молодой человек. Отвечайте мне. Вы чувствуете на своих губах сладость этого поцелуя?
Элиза. (трогая свои губы). Да-да, я чувствую, но …
Молодой человек. Я любил ее как безумный, понимаете? Но у нее был другой. Мы были вместе, потом она меня бросила, потом мы опять сошлись, потом она снова ушла. Однажды я написал письмо на шестидесяти четырех страницах! Вы представляете их себе, эти шестьдесят четыре листка, исписанные молим мелким, убористым почерком, и мою кожу, которая истекала потом, пока я писал, - вы ее видите?
Элиза. Да, вот именно, про кожу… Я хотела спросить… (Элиза поворачивается к публике). Если бы вы были той женщиной, с молодым человеком, который говорит вам про свою втиснутую в шестьдесят четыре страницы любовь, когда вы пытаетесь показать ему вашу кожу, вы, думаю, крикнули бы: «Выслушайте меня! Мне нет дела до вашего поцелуя в подворотне, ни до вашего отчаянного письма! Выслушайте меня!» наверное, так и надо было поступить. Но я, сама не знаю почему, продолжала его слушать.
Молодой человек. Однажды женился один из моих друзей. Это было вскоре после шестидесяти четырех страниц. Мы с ней не виделись уже довольно давно. Мне так не хватало ее, Луизы. Но это было иначе, чем на похоронах отца, не та отрадная пустота, которую хочется лелеять, потому что она еще может заполниться. Это была дыра у меня в груди, вот здесь. Вы запросто могли бы сквозь меня увидеть город. Вы представляете себе мою продырявленную грудь и деревья, дома, жизнь с той стороны?
Элиза. Да, я представляю ее.. вашу грудь…
Молодой человек. На свадьбе моего друга фотограф сделал традиционный снимок на балконе ратуши. Знаете, все гости вокруг сияющих молодоженов. Прямо под нами, внизу, на Гран-пляс, была другая свадьба. Туда все прикатили на мотоциклах. Фотограф отступил, щелкнул – и мы пошли праздновать. Через несколько дней друг показал мне готовые снимки. И тут я увидел ее. Она была там, клянусь вам, она была там, на снимке, среди гостей на мотоциклах. Фотограф заснял обе группы, понимаете? Вы видите мои руки, видите, как они дрожат, когда я вижу ее так близко, в трех сантиметрах? У вас кружится голова, как у меня… у вас… извините.
Он умолкает, смотрит на свои руки, ощупывает их. Элиза поворачивается к публике.
Молодой человек. Да-да, я понимаю.
Молодой человек. Да, вы правы, ее слишком много.
Молодой человек. Да, я понимаю, прекрасно понимаю, что вы чувствуете.
Молодой человек. Да, я все это знаю.
Элиза. Да нет же, ничего вы не знаете. Я прочла уйму журналов, искала, хотела узнать, можно ли что-нибудь сделать. Нашла одну статью, там говорилось, что можно сделать надрезы на животе, на руках, на ногах, щеках и через эти дырочку втянуть кожу внутрь.
Молодой человек. Я знаю.
Элиза.
Молодой человек. Я знаю, что нужно сделать с вашей кожей.
Элиза.
Молодой человек. Хорошо.Но вы меня выслушайте до конца, не возражая.
Элиза.
Молодой человек. И ни разу не скажите, что это безумие.
Элиза.
Элиза с недоверием смотрит на молодого человека. Он слегка отодвигает ее голову и продолжает говорить ей на ухо.
Он сказал то, что было на самом деле, от чего пробирает озноб, когда рассказываешь.
Молодой человек. Вот. Вот что нужно делать. Ничего трудного. Можно делать где угодно и с кем угодно.
Молодой человек встает, чтобы уйти.
Элиза. Постойте! Я … не смогу… у меня слишком мало воспоминаний.
Молодой человек. Воспоминания есть у всех.
Элиза. Да, но я… Нет, правда, у меня бывали истории, но я даже не знаю, была ли это на самом деле любовь, понимаете? И потом, подробности я забыла.
Молодой человек. Тогда берите чужие.
Элиза. Как это – чужие? Чьи?
Молодой человек. Других людей, ваших друзей, прохожих с улицы – все равно. Слушайте их, а потом берите их слова, их чувства, из бьющиеся сердца. Рассказывайте так, будто они ваши.
Молодой человек удаляется.
Элиза. Вы думаете? Вы правда думаете, что это может помочь? Постойте!
Молодой человек уходит. Элиза поворачивается к публике.
Она умолкает. Ищет в памяти нерассказанную историю. Вполголоса перечисляет имена из воспоминаний.
Было жарко. Ян тащил меня, не говоря ни слова. Я спотыкалась в своих туфельках. Внизу, когда мы добрались, он лег на меня. В три часа пополудни в котловане на площади Сен-Жери он задрал мое легкое платье. Он вошел в меня, приподняв мои бедра и мой таз. Ррразз – и я наполнена, завершена, обновлена. У меня в животе, в груди, в мозгу нет больше опустевших строек, снесенных зданий, брошенных подъемных кранов, нет пятидесятиметровых котлованов между сердцем и желудком, где что-то строят и никогда не достраивают. Я восстала из руин, понимаете? Лежа в земле, в недрах площади Сен-Жери, я стала городом, оживленным, людным, плотно застроенным, с рядами домов, башнями, лесом небоскребов, афишами, которые светятся, словно улыбаются. Я стала Манхэттеном в брюссельском котловане, вы понимаете? (Умолкает.)
На этот раз я уверена, что вы что-то почувствовали. Хоть чуть-чуть. Хоть жар в щеках. Скорее надо продолжать. Ну вот… Жинетта, такая пышечка у Иксельских прудов… Я уже рассказывала про Жинетту? Ладно. Сейчас. Вот… Маргарита ждет меня в кафе на улице Луи-Бертрана… И про это я уже говорила? Руки Эдмона на моем затылке… В квартале Мароль его шаги над моей головой. Я представляла себе пену на его щеках… Так говорила? Ладно. Сейчас.
Она умолкает. Ищет в памяти нерассказанную историю. Вполголоса перечисляет имена их своих воспоминаний.
Зигфрид, Ян, Анна, Эдмон, Маргарита…
Я знаю, что со мной. Кажется, у меня не осталось больше историй. А ведь я накопила их так много. Сколько же я говорила, с ума сойти! Но мне непременно надо продолжать. Это важно. Вы сами знаете, как это важно. (Пауза). Я не знаю, как вас об этом попросить. У вас найдется… Вы не могли бы прямо сейчас одолжить мне какое-нибудь воспоминание? Что-нибудь трогательное или волнующее, что когда-то произошло с вами. Пожалуйста. (Ждет). Хотя бы совсем коротенькую историю. О руке, коснувшейся вашего бедра в ресторане, о взгляде, который вас преследовал. Пусть даже это будет мужчина, которого вы и не любите по-настоящему, у него масса раздражающих вас привычек, он угрюм и беспокоен, но с ним вы познали наслаждение. Ваш первый крик страсти в сорок лет. Как гейзер. Понимаете? Все сгодится, лишь бы пробирала дрожь. (Ждет. Рассматривает свою кожу). Вы не готовы. Я вас понимаю. Вам нужно время подумать, припомнить вашу жизнь, все ваши Любови. И потом, вам некогда. Вас, наверное, ждут. Я понимаю. (Ждет). Послушайте. Вот что я вам предлагаю. Вы знаете площадь Же-де-Балль? Там есть скамейка, у церкви Непорочного зачатия. Справа от входа, прямо под мемориальной доской павшим на войне. Я буду там каждый день с пяти часов, готовая слушать. Приходите, садитесь рядом со мной и рассказывайте. Хоть пять минут, хоть весь вечер, как захотите. Вы расскажите и уйдете, а я все сохраню: биение ваших сердец, ваши влажные ладони, ваши нервные смешки и ваши глаза, наполняющиеся слезами, когда вы говорите мне, что все еще его – ее - любите. (Ждет). Скажите об этом вашим знакомым. Скажите им, что они могут прийти. На мне будет белый шарф, завязанный на груди на манер жабо. Скажите им, что я славная, улыбчивая, что я возьму все, что они захотят мне дать, но давить не стану. Меня зовут Элиза. Легко запомнить. Да и все равно они меня ни с кем не спутают. Я единственная женщина, которая слушает истории о любви каждый вечер с пяти на площади Же-де-Балль. Но, пожалуйста, скажите им, пусть поторопятся. Это срочно, понимаете? Скажите им, что это ради моей кожи.
Она встает и собирается уйти, потом возвращается.
Если вдруг у женщины в белом жабо на скамейке кожа будет свисать отовсюду, если у нее окажется множество морщин и столько кожи во рту, что нет места для зубов, скажите им, пусть все-таки подойдут. Это буду я, под складками кожи. Если даже просижу слишком долго, ничего не рассказывая. Но это все равно буду я, та же чуткая женщина, которая так боится исчезнуть. Так что, пожалуйста, скажите им, пусть все-таки поговорят со мной. Как знать? Может быть, хватит одного воспоминания, по настоящему трогательного или волнующего, чтобы изничтожить всю эту лишнюю кожу и начать жизнь заново? Вы обещаете?
чтожить всю эту лишнюю оминания, по настоящему трогательного идли волнующего, чтобы изне для зубов, скажите им, пусть все-таки
[1]© Leméac, 1998
© Н. Хотинская. Перевод, 2008
[2] Мауриц Корнелиус Эшер (1898-1972) - нидерландский художник-график. (Прим. перев.)
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Молодой человек | | | Галерея 51. Искусство Древнего Китая |