Молодой человек

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Элиза

Элиза сидит и обращается к публике. Чувствуется, что она немного встревожена. Неизвестно, как давно она здесь и как долго говорит.

Элиза. Так о чем я говорила? Ах да. Это было в Сен-Жиле, когда я носила перуанские брючки и пояса вот такой ширины с колокольчиками. Я каждый день встречала его в полдень на улице Гласьер. Серая улица, унылая такая. Он был небольшого росточка и не сказать чтобы красавец, но что-то в нем… Не знаю… Он был непохож на других. Мне тогда было семнадцать лет, может быть, восемнадцать. Я носила широкие пояса с колокольчиками, которые звенели, когда я шла. Вы слышите их? Слышите колокольчики? Он тоже одевался броско: пиратские рубашки, широченные штаны, пестрые куртки. Мы с ним как будто соревновались - кто кого перещеголяет в экстравагантности. Встречаясь, мы искоса поглядывали друг на друга и про себя подсчитывали очки. Иной раз его локоть задевал мой, и тогда мгновенная вспышка озаряла улицу Гласьер, такую серую и унылую. А потом мы расходились, я - в свою школу, он - в свою. Вот и все. Наша жизнь текла своим чередом, мы были молоды, легкомысленны. Позже я перешла в его школу; мы оказались в одном классе и подружились. Чего мы только не вытворяли вдвоем! Ходили ночью купаться в частные бассейны. Однажды он автогеном срезал крышу со своей машины: нам хотелось открытую, как в кино. Когда шел дождь, приходилось ведерком вычерпывать из нее воду, как из шлюпки. Сколько мы смеялись! Он был безумец, Зигфрид. Его звали Зигфрид. Нам было весело, но любовь еще не пришла. Мы не любили друг друга… То есть… Я хочу сказать, кожей, и губами, и все такое. (Она умолкает.) Извините.

Достает зеркальце и внимательно рассматривает свое лицо. Обводит пальцем губы, потом, спохватившись, продолжает.

Так о чем я говорила? Ах да. Его звали Ян. Он был безумец. Однажды мы шли с ним по площади Сен-Жери. Там была огромная яма за фасадом, который держался на стальных опорах, ну, представляете? Здесь вообще много ям, вы замечали? Всюду что-то сносят, что-то строят. Стояла жара. Это было летом. Я была в легком платье и в туфельках на высоких каблуках. С ним я носила платья. Потому что… Нет, подождите. Лучше я расскажу с самого начала. Ну вот, впервые я увидела его на вернисаже. Я смотрела по сторонам, знаете, чтобы освоиться, пусть все думают, что у девушки назначено свидание. Когда я увидела его - он стоял, прислонившись к стене, - я перестала дышать. Он был красив, понимаете? Красив той красотой, от которой подкашиваются ноги и хочется плакать. Кто-то сказал мне: «Его зовут Ян», но я не решилась к нему подойти. Через несколько дней меня пригласили поработать на съемках одного фильма. Когда я приехала, он был там, на площадке. Как по волшебству. После съемочного дня мы поехали всей группой пить к одному осветителю. Я была очень грязная. Мы работали весь день. Я спросила, можно ли принять ванну. Поднялась наверх. Через некоторое время дверь открылась. И вошел он. Не сказав ни слова, разделся и лег ко мне в ванну. Так все и началось. Он вошел. Лег в ванну и посмотрел на меня.

Она умолкает и рассматривает свое лицо в зеркальце.

В то время я не очень любила свое тело. Все потому, что у меня от рождения таз... У других бывает от рождения нос, уши, подбородок… А я вот родилась с тазом… средиземноморским, понимаете? Я носила широкие блузы, чтобы это скрыть. Его звали Ян. Он проник в мою ванну и в мой таз. Так все и началось. И потом с ним я носила легкие открытые платья, в которых были видны мои бедра, плечи, шея…

Она умолкает и незаметно трогает свою шею.

Извините. Так о чем я говорила? Ээ… да. Его звали Зигфрид, так? Когда шел дождь, приходилось вычерпывать воду из его малолитражки. Мы дружили. Однажды он сказал мне: «Через десять минут я тебя поцелую, и ты влюбишься в меня». Я, смеясь, ответила: «Ты безумец, Зигфрид!» Через десять минут он поцеловал меня в губы. Так все и началось. Мы поселились на площади Сен-Жан, в крошечной квартирке. У нас ничего не было. Даже холодильника. На стенах он нарисовал тысячи маленьких рыбок. Такой он был выдумщик, Зигфрид. Вы представляете себе? Он с заляпанными краской руками, я с колокольчиками, и моя любовь звенит среди рыбок.

Она умолкает, внимательно смотрит на свои руки, ощупывает их.

На чем я остановилась? Было холодно, да? Это случилось, кажется, ноябрьским вечером. Мы были в кино, потом прошлись пешком до Иксельских прудов. Ее звали Жинетта, она была такая пышечка. Я был тогда совсем еще мальчишкой. Ходил, засунув руки в карманы. (Она принимает мальчишескую позу.) Я теребил свои щеки, запускал руку в волосы. Я пялил глаза на девушек. На лекциях в университете, на улицах, в парках - пялил глаза на девушек. Ее звали Жинетта. Я сам толком не знаю, почему меня так тянуло к ней. Что-то в ней было, она казалась такой маленькой. Боялась всего на свете. Но она волновала меня. В тот вечер в кино я ощущал ее запах в темноте, совсем близко, целых два часа. Мы шли пешком к Иксельским прудам, и я говорил, уже не помню о чем. Наверно, о фильме. Я интересничал изо всех сил, а сам думал только об одном - как бы дотронуться до ее кожи. Мы сели на скамейку. Она сказала: «Мне холодно». Это был мой шанс. Я взял ее руки в свои и принялся тихонько их растирать, потом придвинулся ближе, а потом я… я поцеловал ее. Вы чувствуете ее, эту тонкую ниточку счастья, которая тянется от моих губ до низа живота, когда я ее целую? И сразу же после этого - я хочу сказать, после поцелуя - она сказала мне удивительную вещь. Сказала, что давно этого ждала. Нет, вы представляете? Она ждала, чтобы я поцеловал ее в губы у Иксельских прудов. Давно ждала, так она сказала. Я опомниться не мог. Когда я пялился на нее в классе, когда я тайно мечтал о ее коже, о ее коленках, когда я говорил ей о математике и о кино, стараясь выглядеть умным, она ждала, чтобы я ее поцеловал! И это было прекрасно. Знать, что она хотела того же, чего и я. Почти так же прекрасно, как сам поцелуй. И тогда я погладил ее щеку, запустил руку ей под пальто. Я - мальчишка, не забывайте. Вы чувствуете нежную кожу молоденькой пухленькой женщины под моими чуть похолодевшими пальцами?

Она умолкает. Смотрит на свои руки.

Можно вас кое о чем попросить? Вы не могли бы посмотреть на мои руки? Пожалуйста. Посмотрите на них хорошенько. Как по-вашему, они изменились? Посмотрите на кожу моих рук. Скажите мне, она… ее стало больше? Вы не знаете? Вы не заметили. Ладно, не важно.

Так о чем я говорила? Было очень жарко, да? За полдень. Мы шли. Я в платье, облегающем мои бедра и мой таз. Это было время, когда мы занимались любовью постоянно, во всех углах и во всех позах. Он был такой, Ян, он любил разнообразие. Даже когда мы не занимались любовью, мы все равно ею занимались, вы понимаете? Когда читали, ходили в магазин, готовили - мы занимались любовью. Мы могли печь блинчики, не отрываясь друг от друга ни на мгновение. Доставали яйца, муку, молоко, смешивали все в большой миске вместе, его рука держала мою руку, его грудь прижималась к моей спине. Мы вместе переворачивали блинчики, роняли, жарили новые, потом мы их ели, не отрываясь друг от друга, я сидела у него на коленях, его руки обнимали меня. Мы ели, и целовались, и смеялись. Все кругом было в сиропе. Потом мы выходили на улицу, в июльскую жару. В тот день, может быть, в тот самый, когда жарили блинчики, не помню точно, мы вышли прогуляться. И на площади Сен-Жери он затащил меня в яму. Он был такой, Ян. Если чего-то хотел, то немедленно. Взял меня за руку и потащил. Это был глубоченный котлован - для строительства банка, наверно, или министерства. Ян спускался бегом. Я следовала за ним, не задавая вопросов. С ним всегда так было. Я готова была последовать за ним куда угодно, даже на дно котлована. Он тащил меня за руку и ничего не говорил. Скат был почти отвесный. Я в своих дамских туфельках спотыкалась. Боялась сверзиться. Я говорила: «Ян, постой, не беги так быстро!» Я обливалась пóтом, висла на руках.

Она умолкает, снимает жакет и смотрит на свои локти.

Вы не могли бы посмотреть на мои локти? Пожалуйста. (Поворачивается спиной, чтобы показать локти.) Представьте себе, что вы видите только эти локти. Два локтя на свету, а все остальное в тени. Представьте себе, что они на витрине, лежат на черном бархате. Вы смотрите на них. Что вы можете о них сказать? Даже не об их форме, ладно, но о коже, покрывающей их? Как по-вашему, ее слишком много или в самый раз? (Поворачивается лицом.) Вам нечего сказать? Ладно, не важно. Я понимаю. Может быть, вам плохо видно или просто неинтересны какие-то локти… Я понимаю.

Ну вот… О чем я говорила? Ах да… Я сняла комнату в квартале Мароль. Я только что приехала в город и никого не знала. Я оставила свою страну, работу, друзей, чтобы начать, как говорится, с чистого листа. Я представляла себе дни, полные новых лиц, встреч, незнакомых доселе чувств. Я представляла себе, что стану другой - но я осталась все той же, в точности той же, робкой и одинокой, в моей комнатушке в квартале Мароль. Через некоторое время я услышала, как над моей головой кто-то ходит. Прошло еще несколько дней, и однажды я спустилась заплатить за комнату на первый этаж, к парикмахеру. Он был там. Он тоже принес деньги. Я поняла, что это он ходил над моей головой. Сумрачный человек с глубоким взглядом. С того дня я стала прислушиваться к его шагам над головой. Я слышала, как он идет к столу, от стола к окну, от окна к умывальнику. Неделю за неделей я по звукам его движений представляла себе, что он делает. Я так и видела его: вот он сидит за столом с озабоченным видом, лежит, развалясь, на кровати, стоит у окна, наблюдая за прохожими. Когда текла вода, я представляла, как он бреется. Бреющийся мужчина - меня это всегда волновало, не знаю почему. Мыло на щеках. Движение руки: вот так. Очень красивое зрелище, очень интимное. Я была пеной, я была бритвой, скользящей по щеке…

Она умолкает, смотрится в зеркальце, трогает свою щеку.

Извините, я только хотела кое-что проверить.

Я продолжаю.

Я так любила Зигфрида с его машиной, из которой надо было вычерпывать воду. Но бывало, он бил меня по щекам. Мы дрались. Он был страшен в гневе. Говорил мне: «Уходи!» Выбрасывал мою одежду в окно. Мои блузки, чулки, исподнее летали над площадью Сен-Жан. Он кричал, я кричала, потом он поцелуями осушал мои слезы. Вы понимаете? Я хочу сказать, вы слышите, как бьется кровь у меня в висках, когда он кричит? Вы видите нас? Зигфрид размахивает руками, бешено вращает глазами, я дрожу у окна, глядя, как падает мое исподнее на площадь Сен-Жан. Я точно все это описываю? Извините, что настаиваю, но это важно. Во всяком случае, так сказал молодой человек… что это важно… (Пауза.) Можно спросить вас кое о чем? Если бы вы были женщиной в кафе… женщиной озабоченной, измотанной даже, потому что с ней произошло нечто несуразное… Предположим, вы женщина, сидите в кафе и украдкой плачете. (Плачет, потом перестает плакать.) Вдруг вы поднимаете глаза - и перед вами стоит молодой человек. (Молодой человек тем временем вошел и стоит перед ней.) Вы не видели, как он подошел. Он уже здесь и подсаживается к вам, не спрашивая разрешения. (Молодой человек садится. Она плачет. Пауза.) Он и не думает вас утешать, сидит и смотрит, как вы плачете. (Плачет. Он смотрит на нее.) Будь вы этой женщиной, что бы вы сделали? Встали бы и ушли, да? А я… я осталась. Понимаете? Я продолжала плакать, даже не пряча слез. Потом я расстегнула верхнюю пуговицу на блузке и сказала (поворачивается к молодому человеку): «Пожалуйста, вы не могли бы посмотреть на мою шею? Что вы можете о ней сказать, о моей шее?»

Она снова поворачивается к публике. Молодой человек исчезает.

Так о чем бишь я говорила? Ах да. В тот день наша группа собралась на вечеринку в Схарбеке. Но я неважно себя чувствовал и скоро ушел. Податься было некуда, и я сидел в кафе в конце улицы Буше. Я был молодым человеком лет двадцати, не больше, робким и замкнутым. Всегда немного сутулился. Вот так, видите? Это было давно, очень давно, задолго до того, как улицу Буше заполонили туристы. В год большой забастовки, когда думали, что все рухнет и жизнь изменится. Я был в группе активистов. Днем подрабатывал где придется, даже жареную картошку продавал на Гран-Пляс, а вечером мы собирались и спорили до хрипоты. Это было потрясающе. Там, в нашей группе, я с ней и встретился. Ее звали Анна. Я сразу на нее запал. Женщина умная, тонко чувствующая и с тайной. О ней говорили, что она бежала из своей страны, даже вроде бы скрывается… Мы виделись на собраниях, на вечеринках, разговаривали, но… как бы это сказать?.. для меня она была совершенно недосягаема. Во-первых, замужем, двое детей… Я знал, что в ее семье не все ладно, она даже комнату сняла - но, как ни крути, замужняя… И потом, она была так прекрасна, а я… я был такой… замкнутый. Надо сказать, что в то время я… ну… я еще ни разу по-настоящему не был с женщиной. Пробовал, с одной или двумя, но… в общем, ничего не вышло. Когда я видел ее, это было такое счастье, что почти больно делалось, вот здесь.

Она показывает на живот. Умолкает. Отворачивается, чтобы посмотреть на свой живот. Приподнимает блузку, щупает кожу на животе. С растерянным видом снова поворачивается к публике.

В тот вечер все наши собрались на вечеринку, а я ушел. Никому ничего не сказал, смылся по-тихому. Вы хорошо меня видите? В старом кафе в конце улицы Буше сижу один, уткнувшись в кружку пива, час, второй, третий. И вдруг поднимаю глаза - а она здесь, за стеклом витрины, точно видение. Она смотрит на меня. Входит, садится рядом. Спрашивает: «Где ты был? Я весь вечер тебя искала, по всем кафе на улице Буше». Она меня искала, меня, понимаете? Ушла от всех и искала меня. Потом она говорит мне такие вещи… которые каждый мечтает услышать: что она давно меня любит, что хочет быть моей. Она говорит мне это в кафе, она говорит это мне… Вы чувствуете тепло, разливающееся у меня в животе от ее слов? Я достаточно подробно рассказываю? Подробности - это важно, так он сказал. Я имею в виду молодого человека. (Пауза.) Я хотела вас спросить… Представьте себе, вы сидите в кафе, и молодой человек подсаживается к вам, когда вы плачете. Представьте, что вы не уходите, остаетесь, показываете ему свою шею. И представьте, что он начинает с вами говорить.

Молодой человек. Это случилось очень давно. Мне было шестнадцать лет. Ей немного больше. Ее звали Сара. Из красавиц красавица. Черные волосы, роскошные, точно развевающаяся на ветру грива. Вы видите?

Элиза (плача). Да, но…

Молодой человек. Пронзительные глаза, кожа янтарная, идеально гладкая, а бедра… как бы это сказать?.. Женские бедра, представляете? Нет, вы их видите, эти бедра?

Элиза (плача). Да-да, женские бедра.

Молодой человек. Принцесса пустыни в моей школе в Икселе. Я тенью ходил за ней по коридорам. Ночами мечтал о ней, представлял, как моя голова лежит на ее бедрах, мои руки забираются ей под юбку… Вы меня слушаете?

Элиза поворачивается к публике.

Элиза. Начни молодой человек рассказывать вам такое, когда вы плакали в кафе, я думаю, вы сказали бы: «Замолчите! Мне нет дела до вашей принцессы пустыни». А потом позвали бы хозяина, чтобы тот выставил его вон. Так ведь? Вы были бы правы, конечно, но я… сама не знаю почему… я его слушала.

Молодой человек. Принцесса пустыни, абсолютно недосягаемая. И вот однажды я, с высоты моих шестнадцати лет, все-таки начал ее кадрить. Я пригласил ее в центр. Она была из Икселя, понимаете ли. Центра совсем не знала. Я повел ее на Гран-Пляс, потом в окрестные улочки. Вы видите нас в толпе людей, туристов, жующих жареную картошку, видите меня, такого гордого, ее - великолепную, с этими ее бедрами и гривой? Отвечайте.

Элиза. Да. Да, я вижу вас в толпе людей. Я вас вижу.

Молодой человек. Теперь уже не я ее преследую, теперь она следует за мной. Вы понимаете? Я все время чувствую ее рядом, любопытную и воздушную. На улице Эперонье я показал ей рисунки Эшера[2] в витрине. Вы видите нас? Принцесса пустыни и шестнадцатилетний мальчишка, рассказывающий ей об Эшере. Отвечайте мне.

Элиза. Да, я думаю, да. Я вас вижу.

Дата добавления: 2015-09-05