Глава 16. — Посмотри на меня, — сказала мать, склонившись над столом в комнате для свиданий.

— Посмотри на меня, — сказала мать, склонившись над столом в комнате для свиданий.

Она видела его впервые с момента, когда он попал в «Коустел», и никто из них ни слова не проронил про Зебру, больницу и тот факт, что Джону нужно было сидеть на специальной надувной подушке, просто чтобы иметь возможность поговорить с ней.

— Ты не можешь зачахнуть здесь, — сказала она ему. — Ты должен что-то делать со своей жизнью.

Он сидел перед ней и плакал. Крупные слезы катились по его щекам, а грудь лихорадочно вздрагивала, когда он пытался подавить рыдания.

— Ты уже не мальчик, Джон. Ты сильный мужчина. Ты переживешь все это. И в конце концов выйдешь отсюда.

Эмили по-прежнему надеялась на апелляцию. Она верила в справедливость системы и считала, что отцы-основатели демократии не могли предусмотреть такого наказания для шестнадцатилетнего подростка.

— Я оставляю тебе вот это, — сказала она, показывая на учебники, которые привезла с собой. Математика и естественные науки были любимыми предметами Джона в то время, когда он еще получал удовольствие от занятий в школе. — Ты все еще можешь получить аттестат о среднем образовании, — добавила она.

Джон уставился на нее пустым, непонимающим взглядом. Он носил подгузник, который впитывал гной, выходивший из заднего прохода, а мать беспокоится о том, чтобы ее сын закончил курс школьного обучения.

— Тебе это понадобится, чтобы поступить в колледж, когда ты выйдешь отсюда, — сказала она.

Образование… Эмили всегда настаивала на том, что образование является единственной вещью, которая по-настоящему обогащает жизнь человека. Сколько он помнил, мама постоянно что-то читала и у нее всегда была какая-нибудь статья, вырезанная из газеты или журнала, которая заинтересовала ее и которую она хотела запомнить получше.

— Ты слышишь меня, Джонатан?

Он не мог даже кивнуть.

— Ты получишь аттестат, а потом поступишь в колледж, о’кей?

Она взяла его за руки. На запястьях, в местах, где мужчины держали его, до сих пор были синяки. Один из охранников сделал было шаг вперед, но мешать им все же не стал.

— Ты не должен сдаваться, — сказала она Джону, сжимая его руки, как будто хотела таким образом передать ему свою силу и забрать его боль.

Она всегда говорила, что ей лучше страдать самой, чем смотреть, как мучаются ее дети, и Джон впервые увидел, что это на самом деле так. Если бы Эмили могла, она хоть сейчас поменялась бы с ним местами. И он позволил бы ей это сделать.

— Ты понимаешь меня, Джон? Ты не должен сдаваться.

Он ни с кем не разговаривал четыре с половиной недели.

В горле до сих пор, словно густая несмываемая патока, стоял вкус собственного дерьма и чужой спермы. Он боялся открывать рот, боялся, что мама может уловить этот смрад и догадаться, что он делал.

— Скажи мне, Джон, — потребовала она. — Скажи, что сделаешь это ради меня.

Его растрескавшиеся и кровоточащие губы были плотно сжаты. Не разжимая зубов и неотрывно глядя на свои руки, он произнес:

— Да.

Через две недели она спросила, занимался ли он. Он солгал ей, сказал, что занимался. К тому времени его перевели в камеру к Бену, и по ночам он не спал, боясь, что этот пожилой мужчина просто выжидает, играет в какую-то игру, а сам только и ждет подходящего момента, чтобы сделать свой ход.

— Мой сладкий, — наконец сказал ему Бен. — Если ты считаешь, что ты в моем вкусе, то очень себе льстишь.

Позднее оказалось, что Джон был именно в его вкусе: молодой, темноволосый, худощавый, стройный. Тем не менее Бен никогда не переступал эту черту, и за все время Джон только дважды видел его по-настоящему в ярости. В последний раз это было, когда самолеты врезались в здание Пентагона и башни-близнецы Мирового торгового центра. Еще несколько дней после этих событий Бен был слишком зол, чтобы разговаривать. А в первый раз такое случилось, когда много лет назад он застукал Джона с наркотиками.

— Ты никогда не будешь этого делать, — тоном, не терпящим возражений, сказал он и так сжал запястье Джона, что у того едва не затрещали кости. — Ты меня слышишь?

Джон посмотрел ему в глаза и подумал, что последнего мужчину, который видел Бена Карвера таким разозленным, нашли голым, плавающим лицом вниз в неглубоком заросшем пруду рядом с заброшенной церковью.

— Я натравлю их на тебя, сынок. Как стаю голодных шакалов. Ты меня понял?

В крыле с обеспеченной охраной было десять камер по два человека в каждой. Шестеро из них были педофилами. Двое любили маленьких девочек, четверо преследовали мальчиков. По ночам Джон слышал, как они мастурбируют и шепчут его имя, когда стонут во время оргазма.

— Да, сэр, — сказал Джон. — Обещаю.

Остальные заключенные в их крыле были такими же, как Бен. На воле они охотились на взрослых, так что среди них Джон чувствовал себя более-менее в безопасности. Но секс есть секс, и в тюрьме радуешься любой свежей заднице, перебирать не приходится. Намного позднее он узнал от Бена, что все они, каждый в свое время, предлагали ему разные сделки в обмен на нового мальчика. Согласно тюремному этикету, Бен как сокамерник имел на него преимущественное право. По мере того как время шло, а Бен не пользовался этой своей привилегией, кое-кто начал нервничать; но все они как один — от насильников младенцев до убийц детей — боялись Бена. Они считали его свихнувшимся ублюдком.

Первые годы заключения Джон вычеркивал каждый день в своем календаре большим крестиком и подсчитывал, сколько ему осталось до освобождения. Тетя Лидия, работавшая над его делом, искала любую лазейку в законодательстве, чтобы вытащить его оттуда. Они посылали апелляцию за апелляцией, но все они отклонялись. Наконец однажды тетя Лидия приехала в тюрьму вместе с Эмили и сообщила, что Верховный суд штата Джорджия отказался пересматривать его дело. Лидия была его воинствующим сторонником, единственным человеком, кроме мамы, кто настаивал, чтобы он не прекращал бороться в суде и не соглашался с приговором штата.

Но сейчас выражение ее лица говорило само за себя, без всяких слов. Это была конечная инстанция. Больше вариантов не осталось.

Приговор штата был пятнадцать лет без права на условнодосрочное освобождение. Лидия тогда сказала, чтобы он не соглашался с ним, что она будет настаивать на его невиновности до последнего. Теперь ему светило от двадцати двух до пожизненного.

Тетя Лидия качала головой и всхлипывала. Джон в итоге сам начал успокаивать ее, пытаясь как-то утешить и уговорить не винить себя в том, что она не смогла его спасти.

— Все о’кей, — говорил он. — Вы сделали все, что могли. Спасибо вам за это.

Джон вернулся в камеру и принялся за чтение последнего номера журнала «Популярная механика». Он не плакал. Что в этом толку? Неужели демонстрация своих эмоций какому-то насильнику и убийце детей из соседней камеры могла унять его боль? Нет. К этому времени Джон уже закалился и огрубел. Бен научил его, как жить в тюрьме, чтобы тебя не зарезали или не забили до смерти. В итоге он стал замкнут, никогда не смотрел никому в глаза и очень редко разговаривал с кем-либо, кроме Бена.

А еще в тюрьме Джон выяснил, что умен. Он пришел к такому выводу не из тщеславия. Это больше походило на панегирик или своего рода эпитафию по человеку, которым он мог бы стать. Он разбирался в сложных формулах и математических уравнениях. Он любил учиться. Иногда ему казалось, что он чувствует, как его мозг буквально растет в голове, а когда он решал трудную задачку или строил особо сложный график, ощущения были такие, будто он выиграл марафон.

Порой на него вдруг накатывала депрессия. Отец был прав. Его учителя тоже были правы. И пастор был прав. Ему нужно было как-то применить себя. Ему нужно было — и он мог это сделать — заставить свой мозг работать, чтобы чего-то добиться в жизни. А теперь? Что у него есть теперь? Кому какое дело, что в этой тюрьме он самый умный из всех заключенных, осужденных за убийство?

Иногда по ночам Джон лежал без сна и думал об отце, о том, какое отвращение испытывал Ричард в тот единственный раз, когда посетил сына в тюрьме. За решеткой Джон узнал о жизни и многие другие вещи. Каким бы плохим ни был Ричард, он все-таки никогда не бил Джона так, как били некоторых его товарищей по несчастью. Возможно, отец не был внимателен к нему, но он не был жестоким. Он все-таки никогда не мучил его, никогда не бил так, что от побоев слипались легкие. Никогда не приставлял к голове сына пистолет, предлагая выбирать: либо дашь отсосать какому-то старому гомику, чтобы папочка мог получить за это дозу порошка, либо получишь пулю в лоб.

Прошли годы, и Джон в конце концов понял, что приспособился. Он смог принять тюрьму. Дни здесь были длинными, растянутыми, но он научился терпению, выработал у себя способность переносить заключение. Возможность условно-досрочного освобождения возникла для него на десятый год отсидки, а затем вновь появлялась каждые два года. За неделю до шестого для него заседания совета по досрочному освобождению и за полтора года до окончания его двадцатидвухлетнего срока Ричард посетил сына в тюрьме во второй и в последний раз.

Джон рассчитывал увидеть Эмили в комнате для свиданий, он сидел и ждал, когда же она появится в рамке металлодетектора, но вместо этого там возник Ричард.

— Папа?

При звуке этого слова губы Ричарда брезгливо скривились.

Джон едва мог узнать его. Волосы Ричарда, по-прежнему густые и пышные, были абсолютно белыми, резко контрастируя с довольно загорелым лицом. Он был, как всегда, подтянут. Ричард считал лишний вес признаком лени и начал вести здоровый образ жизни задолго до того, как это стало навязчивой идеей всей нации.

— Ты наконец добился своего, — сказал Ричард, не присаживаясь к столу, а оставаясь стоять, нависая над Джоном. Все его существо источало отвращение и презрение. — У твоей матери рак груди последней стадии. В конечном итоге ты убил и ее тоже.

Через неделю Джон сидел перед советом по условно-досрочному освобождению, по очереди смотрел в глаза этим людям и рассказывал, как он в конце концов пришел к пониманию того, что ему некого винить в своем заключении, кроме самого себя. Он ненавидел Мэри Элис Финни. Он завидовал ее популярности, ее друзьям, ее положению. Он был наркозависимым, но это его не оправдывает. Кокаин только ослабил его сдерживающее начало, его способность судить о том, что такое хорошо, а что — плохо. В тот вечер после вечеринки он пошел за ней. Он ворвался в ее спальню и жестоко изнасиловал ее. Когда он начал немного отходить от действия кокаина, то понял, что натворил, и хладнокровно убил ее, изуродовав тело так, чтобы было похоже, будто ее убил какой-то сумасшедший незнакомец.

Его тюремное досье было идеально чистым. Джон был образцовым заключенным, и в деле было только два нарушения режима, причем оба произошли более десяти лет назад. Он посещал все занятия и лекции, которые им предлагали в тюрьме: психология потерпевшего, насилие в семье, коррекция мышления, как выйти из депрессии, посттравматическое стрессовое расстройство, жизненные проблемы, искусство общения, управление собственным гневом, как научиться сосредоточиваться, как контролировать тревогу и беспокойство. Он сдал экзамен на школьный аттестат, закончил курс на бакалавра и дошел до середины следующей ступени образования, когда поправка к уголовному законодательству 1994 года отменила федеральные субсидии на обучение для заключенных. Джон добровольно работал в тюремной больнице, где обучал других заключенных методам оказания первой помощи и основам гигиены. Он посещал занятия по огородничеству и приготовлению пищи. В письме, написанном Джоном и приложенном к его делу, указывалось, что его мать смертельно больна и он просто хочет вернуться домой, чтобы побыть с ней, как она все эти годы делала это по отношению к нему.

Официальный ответ, предоставивший ему условно-досрочное освобождение, пришел 22 июля 2005 года.

Эмили умерла за два дня до этого.

Дата добавления: 2015-09-05