Глава 4«И только совесть с каждым днем страшнейБеснуется: великой хочет дани». А.А.

Осенью 1916 года Анна вынуждена была уехать в Севастополь — подлечить в уже знакомой больнице бронхи и легкие. Здесь, под хмурым, совсем не летним небом, рядом с неузнаваемо чужими, зло ревущими свинцовыми волнами она в полную меру ощутила свое одиночество, потерянность. Исчезло ласковое очарование теплого, льнущего к ней моря — с детства верного друга и утешителя. Солнце забыло про скудную, зябкую землю, рядом не было никого из близких — только страх за всех оставленных, далеких. И терзающие муки совести. Их она любила как главного властелина и мучителя. Любовь-ненависть, любовь к той живой крови, без которой самые бурные поэтические всхлипы — всего лишь в меру талантливый муляж.

Всё отнято: и сила, и любовь.

В немилый город брошенное тело

Не радо солнцу. Чувствую, что кровь

Во мне уже совсем похолодела.

Веселой Музы нрав не узнаю:

Она глядит и слова не проронит,

А голову в веночке темном клонит,

Изнеможенная, на грудь мою.

И только совесть с каждым днем страшней

Беснуется: великой хочет дани.

Закрыв лицо, я отвечала ей…

Но больше нет ни слез, ни оправданий.

В декабре 1916 года Анну ждало новое знакомство — с только что появившемся в столице молодым поэтом Сергеем Есениным. 28 марта в огромном зале Армии и Флота Ахматова принимала участие в благотворительном концерте. В белом платье, стройная, изящная, сложив руки на груди, она читала «Вестей от него не получишь больше…».

Сидевший в зале Есенин был покорен Ахматовой и добился через друзей встречи с королевой русской поэзии. Шел к ней волнованный и вдохновленный, вернулся совершенно разбитым, с обвисшим чубом и растерянным крестьянским лицом.

Провинциальный парень, ошеломленный столичной роскошью, ожидал встретить королеву в достойных ее величия покоях. К нему вышла усталая женщина, зябко кутавшаяся в шаль. Она недавно похоронила отца и не была расположена к беседам с бодрым, рвущимся к победам юнцом.

Несмотря на разочарование личной встречей, Есенин, пожив год в столице, хорошо понял, кто есть кто, и написал про Ахматову стихи. Сам передать не решился, но все же постарался, чтобы поэтесса узнала себя.

…Все тот же вздох упруго жмет

Твои надломленные плечи

О том, кто за морем живет,

И кто от родины далече.

И всё тягуче память дня

Перед пристойным ликом жизни.

О, помолись и за меня,

За бесприютного в Отчизне!

Анна Андреевна, прочтя попавшие к ней стихи, осталась недовольна панибратством рвущегося в поэзию нахала. Молиться за него?! Пока он тут шляется по кабакам, а солдаты гниют в окопах! Цветущая физиономия здоровяка, отлынивающего от армии, отирающегося по злачным местам столицы, в то время как больной Гумилев кормит вшей в окопах, бесила Анну.

Все же надеясь покорить Ахматову блеском своего таланта, Есенин передал ей «Кабацкий цикл». Не стоит и говорить, что стихи ей не понравились.

«Он был хорошенький мальчик раньше, а теперь его физиономия — сплошная пошлость!» — брезгливо отбросила она сборник.

Здесь можно упомянуть, что безупречный поэтический вкус Анны Андреевны сильно зависел от личного расположения. Она не любила Чехова, пьесы его считала абсурдными. К Бунину, после его злой эпиграммы насчет ее худобы, навсегда потеряла расположение, записав в плохие поэты и никчемные писатели. Той же участи удостоился и Есенин.

Случай с Пастернаком — особый. Уважая и любя Бориса Леонидовича, Анна Андреевна была огорчена «Доктором Живаго»: «Что там у него за женщины? Вы таких женщин видели? Абсурд! Описания природы, как всегда, отличные. Но сам Живаго! Послушайте, какой он доктор? Разве он там кого-то лечит? Никого ни разу!.. А стихи хорошие. Правда, не все».

Однако вернемся к рассказу Анрепа.

«Меня оставили в Англии, и я вернулся в Россию только в конце 1916 года и то на короткое время. Январь 1917 года я провел в Петрограде и уехал в Лондон с первым поездом после революции Керенского. В ответ на то, что я говорил, что не знаю, когда вернусь в Россию, что я люблю покойную английскую цивилизацию разума (так я думал тогда), а не религиозный политический бред, Анна Андреевна написала:

Высокомерьем дух твой помрачен,

И оттого ты не познаешь света.

Ты говоришь, что вера наша — сон

И марево — столица эта.

Ты говоришь — моя страна грешна,

А я скажу — твоя страна безбожна.

Пускай на нас еще лежит вина, —

Все искупить и все исправить можно.

Вокруг тебя — и воды и цветы.

Зачем же к нищей грешнице стучишься?

Я знаю, чем так тяжко болен ты:

Ты смерти ищешь и конца боишься.

1 января 1917

И позже в том же году:

Ты — отступник: за остров зеленый

Отдал, отдал родную страну,

Наши песни и наши иконы

И над озером тихим сосну.

(…)»

За два с половиной года Анреп смертельно устал от войны, от бессмысленности происходящего. Военная кампания превратилась в машину для перемалывания человеческого мяса.

Разочарование не способствовало и накалу лирических настроений. Любовные чувства притупились. На протяжении романа Ахматовой с Анрепом секс из разряда высших наслаждений могучего вояки перешел в удовлетворение естественных потребностей — время страстей миновало. Анна вообще, как оказалось, не его тип — слишком болезненна, нервна. Но Анреп — рыцарь, он способен на отчаянный поступок ради Анны. Он чувствует свою ответственность за нее и искренне хочет спасти от надвигающейся катастрофы.

«Революция Керенского». Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено. Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание: увидеться с Анной Андреевной. Она в это время жила в квартире профессора Срезневского, известного психиатра, с женой которого она была очень дружна. Квартира была за Невой, на Выборгской или на Петербургской стороне, не помню. Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Добрел до дома Срезневского, звоню, дверь открывает Анна Андреевна. «Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах». — «Я снял погоны».

Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Мы некоторое время говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже». — «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали. Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете». — «Я буду приезжать. Посмотрите: ваше кольцо». Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо на цепочке вокруг моей шеи. Анна Андреевна тронула кольцо. «Это хорошо, оно вас спасет». Я прижал ее руку к груди. «Носите всегда». — «Да, всегда. Это святыня», — прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбнулась. «Так лучше», — сказала она».

Анреп, несмотря на свою богемную легковесность в отношении с женщинами, был человеком надежным, не способным оставить в беде близкого человека. Он убеждал Ахматову уехать вместе с ним — в это время массовой эмиграции Борис мог получить для нее визу в Англию. В аналогии с Французской революцией и утверждении, что «даже будет еще хуже», — желание не испугать, а спасти.

Анна отказалась «предать родину», отобразив оскорбленные патриотические чувства в стихах:

…Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край, глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда».

(…)

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Простившись с Борисом, Ахматова собрала тридцать посвященных ему стихотворений в отдельную тетрадь и постаралась забыть о своем увлечении. В 1917 году они были изданы сборником под названием «Белая стая». В этом же году предложение Анрепа покинуть Россию уже не покажется Анне Андреевне столь безнравственным и оскорбительным.

И снова — повествование Анрепа:

«С первым поездом я уехал в Англию. Я долго носил кольцо на цепочке вокруг шеи.

Война кончилась. Большевики. Голод в России. Я послал две съестные посылки Анне Андреевне, и единственное известие, которое я получил от нее, была ее официальная карточка с извещением о получении посылки:

«Дорогой Борис Васильевич, спасибо, что меня кормите. Анна Ахматова».

Хотел писать, но меня предупредили, что это может ей повредить, и я оставил эту мысль. Я остался в Лондоне и мало-помалу вернулся к своей работе по мозаике. Как-то раз, раздеваясь, я задел цепочку на шее, она оборвалась, и кольцо покатилось по полу. Я его уложил в ящичек из красного дерева, обитый бархатом внутри, в котором сохранялись дорогие для меня сокровища: военные ордена; золотой портсигар, подаренный мне командиром английского броневого отряда в России Локер-Ламсоном; запонки самоубийцы, которого я похоронил, и другие вещицы. Я собирался отдать цепочку в починку, но не сделал этого. Гумилев, который находился в это время в Лондоне и с которым я виделся почти каждый день, рвался вернуться в Россию. Я уговаривал его не ехать, но все напрасно. Родина тянула его. Во мне этого чувства не было: я уехал из России в 1908 году и устроил свою жизнь за границей. Перед его отъездом я просил его передать Анне Андреевне большую, прекрасно сохранившуюся монету Александра Македонского и также шелковый материал на платье. Он нехотя взял, говоря: «Ну что вы, Борис Васильевич, она все-таки моя жена». Я разинул рот от удивления. «Не глупите, Николай Степанович», — сказал я сухо. Но я не знаю, получила ли она мой подарок…»

«Сказка о черном кольце», написанная Анрепом, еще не окончена, ее героям предстоит встреча через сорок лет. Но роман Анны Андреевны с Борисом Васильевичем — роман во плоти и в стихах завершился расставанием в 1917 году.

Каждый новый день приносил страшные новости — «окаянные дни» — окаянная жизнь. Мир встал на дыбы. Человеческая жизнь — копейка. «Поэтесса? Мадам, встаньте-ка к стеночке поаккуратней, пальтишко мозгами изгадить не хочется».

В эти дни, запуганная, заметавшаяся в смертном ужасе Анна получает письмо от Гумилева, находящегося в Париже. Он тоже просит ее подумать о переезде во Францию. Она гневно отвергла предложение Бориса об эмиграции, но теперь — немедля побросать тряпки в чемоданы — и прочь! Для оформления визы Анна ждет письма из Парижа с вызовом, а пока направляется в Слепнево собрать свои и Левушкины вещи. Она все еще не решается рассказать свекрови о намерении уехать, дрожа от мысли, что бабушка может не отпустить внука. Анна знает о новом головокружительном увлечении Гумилева. Он пишет запоем стихи «девушке с газельими глазами», не рассчитывая на успех ухаживаний. Его пассия — невеста богатого американца. Какое это теперь имеет значение? Отъезд в Париж — дело решенное. Но вызова все нет. Почта работала плохо. Письмо от Гумилева пришло на адрес Срезневских за неделю до выстрела «Авроры» — теперь уж о выезде за границу мечтать не приходилось. Пара недель решили судьбу Ахматовой, сына, а, возможно, и Гумилева. Кто знает, стал бы он так рваться в Россию, даже вдохновленный идеями антибольшевистского заговора, если бы рядом была семья и, возможно, важные дела по организации эмигрантской литературы.

Вспомним, как мучительно решала вопрос об эмиграции Марина Цветаева. Она должна была уехать для воссоединения с мужем — бывшим офицером белой гвардии. С нею была дочь Аля, которую Марина едва не потеряла в голодном Петрограде, как и младшую Ирину, умершую от голода. И все же — расставание с родиной было для нее крайне болезненным шагом. Ахматова, как видно в случае с Анрепом, яростно сопротивлялась отъезду, считая уезжавших предателями. Но ситуация изменилась, для отъезда в Париж к Гумилеву уже были собраны подаренные к свадьбе баулы. Зов Гумилева был решающим. Несмотря ни на что, именно ему Анна Андреевна была способна доверить судьбу свою и сына. Увы, история распорядилась по-своему. Анне суждена была слава патриотки, презревшей эмиграцию. Тридцатипятилетнему Гумилеву — безымянный овраг, Льву — мученичество в лагерях.

Анна осталась. Очень быстро вокруг нее образовывалась пустота — друзья и знакомые либо спешно уехали, либо погибли, а развитие событий в России не вызывало оптимизма. Было очевидно, что прежний порядок если и вернется, то очень не скоро. А чем чреват новый, не знал никто. Предчувствия, обманувшие Анну всего несколько месяцев назад, когда она, в надежде на расцвет России, давала гневный отпор умолявшему ее уехать в Англию Анрепу, молчали и сейчас.

Дата добавления: 2015-09-04