|
Читайте также: |
Романы Анны не выстраиваются в цепь — это сложная, многолинейная система взаимоотношений разной степени глубины и полезности. Сопоставлять даты даже самых важных любовных историй, определять длину «донжуанского списка» Анны было бы интересно частному детективу, кабы такого нанял ревнивый муж. Но муж старался отвлечься от уязвлявших его достоинство мыслей сочинением стихов и изучением карт новых походов. Чай с малиной он и вправду не любил — всегда, словно в супе, болтается какая-то муть, и вкус блеклый. А от крика детей мурашки по спине бегают. Кроха какой-нибудь, ангелочек, сплошная нежность, а как затрубит с осатанением — не хуже архангела Гавриила. Анна все точно подметила. А он знал о ее увлечениях и старался сам добрать эротических впечатлений на стороне.
Роман Анны с Чулковым длился долго — то разгораясь, то почти угасая. Они вместе ездили и в Париж, и в Киев. Вместе осматривали соборы, очищались в атмосфере лавры. Поездки с Чулковым в Киев оказывались для Анны куда удачнее, чем в Париж, — здесь они были одни. Если не учитывать, что почти одновременно в этом же городе свиданий, каким Киев стал для Анны, она встречалась с другим мужчиной, которому напишет немало стихов, которого признает одним из главных учителей в своей жизни. И… предаст.
В 1913 году Николай собрался в экспедицию под эгидой Академии наук и военного ведомства. Снова в Африку, для сбора научных материалов. И снова наверняка на полгода. Стол в его кабинете был завален бумагами, ковер на полу — ящиками, коробками, какими-то хитрыми приборами. Анна ворвалась словно фурия — она только что узнала о предстоящем отъезде мужа. Пнула ногой коробку с банками тушенки, скривилась от боли.
— Кирпичи перевозите? Знаешь, что я окончательно поняла? У меня муж — бродяга и отшельник. И плевать мне на Академию наук и всякие там ведомства!
— А у меня жена — «бражница и блудница». По три дня дома не бывает. Не спрашиваю… не спрашиваю… — Иронично ухмыляясь, он поднял руки. — Так и не заметили бы, что муж уехал.
— Какая разница? Уехал, приехал… Все равно не со мной.
— Это вы не со мной.
— Интересно, где причина, а где следствие? Кажется, это вы начали семейную жизнь с полугодового отсутствия! Бросили «соломенную вдову» чуть не сразу после венца. — Она подбоченилась, в голосе появились не до конца искорененные «дворняжьи» интонации.
— А не вы ли, милая моя, прямо в медовый месяц закрутили роман с этим итальянским красавчиком, а потом еще ездили к нему, прикрываясь нелепой ложью?
— Вы тоже ездили куда-то, и я не спрашиваю, к кому. Бродяга и безответственный индюк!
— Анна! Разве поэт может так сказать? Безответственный индюк? Это рыночная лексика!
— А что с меня взять — дитя улицы. — Она присела на подлокотник его кресла и с торжеством, полным, глубоким голосом прочла:
Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть,
Вот уж сердце мое осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.
Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.
Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.
— Эге… Да ты молодец! — неожиданно обрадовался Николай. — Это меня зацепило. Это настоящее! — Он обнял жену. — Поздравляю, коллега!
Она отстранилась, сосредоточенная на какой-то своей мысли: — Все было настоящее — кисмет, как говорили мои давние предки. Судьба…
— Ты о чем? — Николая насторожил ее серьезный тон.
— О мучившем тебя вопросе… — Она опустилась в кресло рядом, поставила на ковер пепельницу, закурила. Заметила, как напряженно застыл Николай. Заговорила быстро, словно торопясь сбросить тянувший ее книзу груз: — Я видела этого мужчину один раз — мы провели вечер и ночь в убогой гостинице на окраине маленького городка. А потом я три года ждала от него письма — каждый день бегала по жаре на почту. Меня даже за сумасшедшую принимали. Я могла умереть от любви.
— Какой любви? Какой такой любви?! Это же, это же… умопомешательство! Кто он? — Николай вскочил, выпрямился, словно перед вызовом на дуэль.
— Интересно, на моих нынешних поклонников вы так зубы не скалите.
— Так ведь он был первым! Он опередил меня. И если бы не этот случайный прохожий, возможно, у нас с вами все сложилось бы по-другому!
— Не думаю, Коля. — Анна поникла. — Мы не так свободны от высшей воли, как считаем. Что-то случилось там — наверху. Кто-то важный приказал: «Выдать ей любовь. Настоящую и единственную». Все… — Она загасила папиросу, поднялась и медленно пошла к двери. Остановилась в проеме, повернула к нему горбоносый профиль. — То, что есть и еще будет, — игра. Игра между мной, «жертвой» и моей Музой.
— Значит, других настоящих не будет?
Анна покачала головой:
— Тебе беспокоиться не о чем.
Он уехал на другой континент. Весь в заботах и в жару — врачи полагали, что у Николая Степановича начинается тиф, и настаивали на том, чтобы он остался дома. Но удержать Гумилева никто не мог. Экспедиция отбыла в назначенный срок.
И вдруг письмо. «Милая Аника, я уже в Одессе и в кафе почти заграничном… Я весь день вспоминаю твои строки о приморской девчонке, они мало что нравятся мне — они меня пьянят. Так просто сказано и так много. И я совершенно убежден, что из всей постсимволической поэзии ты да, пожалуй, Нарбут окажетесь самыми значительными».
Дорогой подарок — признание Гумилева. Уничтожая всякую переписку, Анна сохранит несколько бумаг. Среди них и это письмо.
Жаль, что у них не сложилось — не могло сложиться! Он, с гипертрофированным чувством собственного достоинства, искал в женщине царицу и покоренную рабыню одновременно. Укротитель по природе своей, он должен был ежечасно бороться со стихией — природой, женским коварством, смертельной опасностью. Она, более всего ценившая свободу, покоряться не умела, нуждалась в мужской поддержке и беспредельном послушании. И без всяких обременительных обязательств. Какие могут быть обязательства у той, которая всецело подчинена одному зову, одной власти — велениям своей смуглой Музы?
Как-то, прибираясь в шкафу Николая, Анна обнаружила связку женских писем. Писала «любимому и единственному Коленьке» Ольга Высотская — молоденькая белокурая актрисулька из театра Мейерхольда. Анна читать не стала — отвратительно. Конечно же, он имеет право развлечься на стороне при такой ледяной жене. И пусть! Забыть, наплевать. Никогда не рыться в чужих бумагах. Анна засунула письма на место, вытерла ладонь о юбку, словно испачкалась.
Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую.
Но не хочу, не хочу, не хочу
Знать, как целуют другую…
Дата добавления: 2015-09-04; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 10«Ее душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха…» Н.Г. | | | Глава 1«Я только вздрогнула: этотМожет меня приручить…» А.А. |