Идея социологии. Основания общей теории 2 страница

Из этого анализа мы видим, что социология — далеко не простая наука, которая заключается, как думал Конт, в одной проблеме. Сегодня социолог уже не может быть энциклопедистом в своей науке; необходимо, чтобы каждый ученый сосредоточился на особой категории проблем, если он не хочет довольствоваться весьма общими и туманными взглядами, которые, в известной мере, могли быть полезными, пока социология еще только пыталась нащупать свою область и осознать самое себя, но на которых ныне она не олжна больше задерживаться. Это не значит тем не менее, что не наука, которая бы стремилась объединить ющие из всех этих частных наук. Как бы ни отличались друг от друга различные категории социальных фактов, это все же разновидности одного и того же рода; поэтому, есть основания исследовать то, что создает единство рода, что характерно для социального факта in abstracto, и выяснить, не существуют ли весьма общие законы, лишь частными формами которых являются разнообразные законы, установленные специальными науками. Это объект общей социологии, так же как объект общей биологии состоит в обнаружении наиболее общих свойств и законов жизни. Это философская часть науки. Но поскольку ценность синтеза зависит от ценности анализов, из которых он производится, то делать эту аналитическую работу — самая насущная задача социологии.

В нижеследующей таблице представлены основные подразделения социологии.

Социальная морфология Социальная физиология

Исследование географической основы жизни народов в ее связях с социальной организацией.Исследование народонаселения, его объема, плотности, размещения на территории. Социология религииСоциология моралиСоциология праваЭкономическая социологияЛингвистическая социологияЭстетическая социологияОбщая социология

III. Социологический метод

После определения сферы социологии и ее основных подразделений необходимо попытаться охарактеризовать наиболее существенные принципы используемого ею метода.

Главные проблемы социологии заключаются в исследовании того, как сформировался политический, юридический, нравственный, экономический, религиозный институт, верование и т. д.; какие причины их породили; каким полезным целям они соответствуют. Сравнительная история, в том понимании, которое мы попытаемся ниже прояснить, — это единственный инструмент, которым социолог располагает, чтобы решать такого рода вопросы.

В самом деле, чтобы понять какой-нибудь институт, необходимо знать, из чего он состоит. Это сложное целое, состоящее из различных частей; необходимо знать эти части, объяснить каждую из них отдельно и способ, которым они соединились вместе. Чтобы их обнаружить, недостаточно рассматривать институт в его завершенной и современной форме, так как вследствие того, что мы к нему привыкли, он кажется нам чаще всего простым. Во всяком случае, ничто не указывает в нем на то, где начинаются и где заканчиваются различные элементы, из которых он состоит. Нет границы, отделяющей их друг от друга видимым образом, точно так же, как мы не воспринимаем невооруженным глазом клетки, из которых состоят ткани живого существа, молекулы, из которых состоят неживые предметы. Необходим аналитический инструмент для того, чтобы заставить их проявляться зримым образом. Роль этого инструмента играет история. В самом деле, рассматриваемый институт сформировался постепенно, фрагмент за фрагментом; образующие его части родились одна за другой и медленно присоединялись друг к другу; поэтому достаточно проследить их возникновение во времени, т. е. в историческом развитии, чтобы увидеть различные элементы, из которых он возникает, естественным образом разделенными. Они предстают тогда перед наблюдателем один за другим, в том самом порядке, в котором они сформировались и соединились в единое целое. Кажется, нет ничего проще, чем понятие родства; история же демонстрирует его необыкновенную сложность: в него входит представление о кровном родстве, но оно включает в себя и многое другое, так как мы обнаруживаем такие типы семьи, в которых кровное родство играет совершенно второстепенную роль. Родство по матери и родство по отцу — это качественно различные явления, которые зависят от совершенно разных причин и требуют, следовательно, особого подхода и отдельного изучения, так как мы находим в истории типы семьи, в которых существовал один из этих двух видов родства, а другой отсутствовал. Короче, в сфере социальной реальности история играет роль, подобную той, какую микроскоп играет в сфере реальности физической.

Кроме того, только история дает возможность объяснять. В самом деле, объяснить институт — значит дать представление о различных элементах, из которых он состоит, показать их причины и предназначение. Но как обнаружить эти причины, если не перенестись в то время, когда они были действующими, т. е. когда они породили факты, которые мы стремимся понять? Ведь только в этот момент можно уловить способ, которым они действовали и породили свое следствие. Но этот момент находится в прошлом. Единственное средство выяснить, как каждый из этих элементов зародился, — это наблюдать его в тот самый момент, когда он зародился, и присутствовать при его возникновении; но это возникновение имело место в прошлом, и, следовательно, о нем можно узнать только благодаря истории. Например, родство в настоящее время имеет двойственный характер; его считают как по отцовской, так и по материнской линии. Чтобы выяснить определяющие причины этой сложной организации, сначала необходимо наблюдать общества, в которых родство является главным образом или исключительно утробным12, и определить, что его породило; затем следует рассмотреть народы, у которых сформировалось агнатское родство; наконец, поскольку последнее после своего возникновения часто оттесняет первое на подчиненное место, надо будет исследовать цивилизации, в которых то и другое занимают равное положение, и постараться обнаружить условия, определившие это равенство. Именно таким образом социологические проблемы, так сказать, выстраиваются на различных этапах прошлого, и именно при условии такого их расположения, их соотнесения с различными историческими средами, в которых они родились, можно решить эти проблемы.

Социология, стало быть, в значительной мере представляет собой определенным образом понимаемую историю. Историк также изучает социальные факты, но он рассматривает их преимущественно с той стороны, в которой они специфичны для определенного народа и определенной эпохи. Обычно он ставит перед собой цель изучить жизнь такой-то нации, такой-то коллективной индивидуальности, взятых в такой-то момент их эволюции. Его непосредственная задача состоит в том, чтобы выявить и охарактеризовать собственный, индивидуальный облик каждого общества и даже каждого периода жизни одного и того же общества. Социолог же занят исключительно открытием общих связей, законов, обнаруживаемых в различных обществах. Он не станет специально изучать, каковы были религиозная жизнь или право собственности во Франции или в Англии, в Риме или в Индии в том или ином столетии; эти специальные исследования, которые, впрочем, ему необходимы, для него лишь средство для того, чтобы прийти к открытию каких-то факторов религиозной жизни в целом. Но у нас есть лишь один способ доказать, что между двумя фактами существует логическая связь, например, причинная, — это сравнить случаи, когда они одновременно присутствуют или отсутствуют, и выяснить, свидетельствуют ли их изменения в этих различных комбинациях обстоятельств о том, что один из них зависит от другого. В сущности, эксперимент — это лишь форма сравнения; он состоит в том, чтобы заставить некий факт измениться, создавать его в различных формах, которые затем методично сравниваются. Социолог, таким образом, не может ограничиваться рассмотрением одного-единственного народа и тем более единственной эпохи. Он должен сравнивать общества одного и того же типа, а также различных типов для того, чтобы изменения в них института, обычая, которые он хочет объяснить, сопоставленные с изменениями, параллельно устанавливаемыми в социальной среде, позволили обнаружить отношения, объединяющие эти две группы фактов, и установить между ними какую-то причинную связь. Сравнительный метод поэтому является инструментом преимущественно социологического метода. История, в обычном смысле слова, — это для социологии то же самое, что латинская, или греческая, или французская грамматики, взятые и изучаемые отдельно друг от друга, для новой науки, получившей название «сравнительная грамматика».

Существуют, однако, случаи, когда материал для социологических сравнений следует черпать не из истории, а из другой дисциплины. Бывает, что исследованию подвергается не то, как сформировались юридическая или моральная норма, религиозное верование, а то, благодаря чему они более или менее соблюдаются группами, в которых они существуют. Например, не исследуется вопрос о том, как возникла норма, запрещающая убийство человека, а ставится задача обнаружить различные причины, по которым народы, всякого рода группы склонны в большей или меньшей степени нарушать эту норму. Или можно поставить перед собой задачу найти некоторые факторы, благодаря которым браки заключаются более или менее часто, более или менее рано, более или менее легко распадаются путем развода и т. д. Чтобы решать такого рода проблемы, следует обращаться главным образом к статистике. Таким образом можно будет исследовать, как число убийств, браков, разводов варьирует в зависимости от характерных особенностей обществ, вероисповеданий, профессий и т. д. Именно посредством этого метода следует изучать проблемы, относящиеся к различным условиям, от которых зависит нравственность народов14. С помощью того же приема в экономической социологии можно изучить, в зависимости от каких причин варьируют заработная плата, уровень ренты, уровень процента, меновая стоимость денег и т. д.

Но к какой бы специальной технике ни прибегал социолог, он никогда не должен терять из виду одно правило: прежде чем приступить к исследованию определенной категории социальных явлений, ему нужно избавиться от тех понятий, которые у него сложились о них в течение жизни; ему нужно исходить из принципа, что он ничего не знает о них, об их характерных признаках и о причинах, от которых они зависят, — короче, нужно, чтобы он вошел в такое же состояние сознания, в каком находятся физики, химики, физиологи, а теперь даже и психологи, когда они вступают в еще неизведанную область своей науки.

К сожалению, такой позиции, как бы она ни была необходима, нелегко придерживаться по отношению к социальной реальности: нас отвращают от этого застарелые привычки. Поскольку ежедневно мы применяем правила морали и права, поскольку мы покупаем, продаем, обмениваем стоимости и т. д., мы поневоле имеем какое-то представление об этих различных вещах; без этого мы не могли бы выполнять наши повседневные задачи. Отсюда совершенно естественная иллюзия: мы думаем, что вместе с подобными представлениями нам дано все существенное в вещах, к которым они относятся. Моралист не слишком задерживается на объяснении того, что такое семья, родство, отцовская власть, договор, право собственности; таково же отношение экономиста к стоимости, обмену, ренте и т. д. Многим кажется, что об этих вещах существует нечто вроде врожденной науки; в результате ограничиваются тем, что стремятся как можно более ясно осознать обыденное представление об этих сложных реальностях. Но подобные понятия, сформировавшиеся неметодическим образом для того, чтобы отвечать практическим требованиям, лишены всякой научной ценности; они выражают социальные явления не точнее, чем понятия обыденного сознания о физических телах и их свойствах — о свете, звуке, теплоте и т. п. Физик или химик абстрагируются от этих обыденных представлений, и реальность в том виде, в каком они знакомят нас с ней, в действительности оказывается в высшей степени отличной от той, которую непосредственно воспринимают наши органы чувств. Социолог должен действовать таким же образом: он должен вступать в прямой контакт с социальными фактами, забывая все, что, как ему представляется, он о них знает, как будто он вступает в контакт с чем-то совершенно неизвестным. Социология не должна быть иллюстрацией устоявшихся и очевидных истин, которые к тому же обманчивы; она должна работать над открытиями, которые иногда даже будут вступать в противоречие с общепринятыми представлениями. Мы ничего еще не знаем о социальных явлениях, среди которых живем; различным социальным наукам предстоит постепенно познакомить нас с ними.

Примечания

1 Это слово, образованное из соединения латинского и греческого слов, носит гибридный характер, что часто подвергалось упрекам со стороны пуристов. Но, несмотря на этот неправильный способ образования, оно завоевало сегодня право гражданства во всех европейских языках.

2 В «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума».

3 К основным трудам Сен-Симона, касающимся социальной науки, относятся следующие: «Memoire sur la Science de 1'homme», 1813; «UIndustrie», 1816-1817; «L'Organisateur», 1819; «Du systeme industriel», 1821-1822; «Catechisme des industriels», 1822-1824; «De la physiologie appliquee aux ameliorations sociales».

4 Некоторые утверждают, что социологический детерминизм несовместим со свободой воли. Но если бы существование свободы действительно предполагало отрицание всякого закона, то оно составляло бы непреодолимое препятствие не только для социальных, но и для всех наук, так как, поскольку человеческая воля всегда связана с какими-то внешними движениями, то свобода воли делает детерминизм так же непостижимым вне нас, как и внутри. Тем не менее никто даже среди сторонников идеи свободы воли больше не подвергает сомнению возможность физических, естественных наук. Почему же с социологией должно быть иначе?

5 См., например, его книгу «Законы подражания».

6 Разумеется, природа обществ отчасти зависит от природы человека вообще; но прямое, непосредственное объяснение социальных фактов следует искать в природе общества, иначе социальная жизнь изменялась бы не больше, чем основные признаки человечества.

7 См. его «Основания социологии».

8 Несколько примеров этого можно найти в нашей работе «Метод социологии».

Согласно этому закону, человечество последовательно проходило и неизбежно должно проходить через три эпохи: теологическую эпоху, затем метафизическую и, наконец, эпоху позитивной науки.

9 То, что немцы называют «антропогеографией», имеет известное отношение к тому, что мы называем социальной морфологией (см. труды Ратцеля в Германии и Видаля де ла Блаша во Франции).

10 См. труды Мейе, и в частности работу, опубликованную в журнале «L'Аппёе sociologique» (V. IX) под заголовком «Как изменяется смысл слов».

11 Утробным называют такое родство, которое устанавливается исключительно или преимущественно по женской линии; агнатским родством — такое, которое устанавливается преимущественно или исключительно по мужской линии.

12 У нас нет намерения высказываться здесь относительно того, какими в будущем станут взаимоотношения социологии и истории; мы убеждены, что они постоянно будут становиться все более тесными и настанет день, когда историческое мышление и социологическое мышление будут различаться лишь оттенками. В самом деле, социолог может приступать к своим сравнениям и индукциям только при условии основательного и непосредственного знания отдельных фактов, на которые они опираются, такого же знания, как у историка; а с другой стороны, конкретная реальность, которую непосредственно изучает историк, может проясняться результатами социологических индукций. Если же в предыдущем изложении мы показываем различие между историей и социологией, то не для того, чтобы вырыть непреодолимую пропасть между этими двумя дисциплинами, тогда как они, наоборот, призваны становиться все более близкими друг другу; мы это делаем только для тою, чтобы как можно точнее охарактеризовать собственно социологическую точку зрения.

13 Не нужно смешивать мораль (la morale) и нравственность (la moralite). Нравственность равнозначна способу, которым применяется мораль. То же самое относится и к религии.

Перевод с французского А. Б. Гофмана

ОПРЕДЕЛЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ФАКТОВ*

Тезисы**

* Перевод сделан по: Durkheim E. Determination du fait moral // Durkheim E. Sociologie et philosophic. Preface de C. Bougie. P., 1924. P. 49-116.

** Фрагмент из «Бюллетеня Французского Философского Общества». Г-н Дюрк-гейм изложил перед членами Общества тезисы, которые мы здесь перепечатываем. За ними следует часть дискуссии, которая имела место на заседании Общества 11 февраля 1906 г. — Прим. ред.

Моральную реальность, как и любой вид реальности, можно изучать с двух различных точек зрения. Можно стремиться ее познавать и понимать, а можно ставить перед собой задачу судить о ней. Первая из этих задач, имеющая чисто теоретический характер, необходимо должна предшествовать второй. Только она и будет здесь рассмотрена. Лишь в конце мы покажем, каким образом предлагаемые метод и решения дают возможность приступить затем к рассмотрению практической задачи.

В то же время для того чтобы иметь возможность теоретически исследовать моральную реальность, необходимо предварительно выявить, в чем состоит моральный факт; ведь чтобы иметь возможность наблюдать его, нужно еще выяснить, что его характеризует, по какому признаку его можно узнать. Именно этот вопрос мы рассмотрим сначала. Затем мы выясним, можно ли найти удовлетворительное объяснение этих характеристик.

I

Каковы отличительные признаки морального факта? Любая мораль выступает для нас как система правил поведения. Но все технические навыки также регулируются максимами, которые предписывают работнику, как он должен вести себя в определенных обстоятельствах. Что же отличает моральные правила от других?

Мы покажем, что моральные правила наделены особым авторитетом, благодаря которому им подчиняются, когда они повелевают. Таким образом мы обнаружим, но уже путем чисто эмпирического анализа, понятие долга, которому дадим определение, очень близкое тому, что ему дал Кант. Обязанность составляет, стало быть, первый признак морального правила.

Но в противовес тому, что говорил Кант, понятие долга не исчерпывает понятие морального. Невозможно предположить, чтобы мы выполняли какой-нибудь акт только потому, что нам было приказано, полностью абстрагируясь при этом от его содержания. Для того чтобы мы могли стать его агентом, исполнителем, нужно, чтобы он в какой-то мере затрагивал сферу наших чувств, чтобы он представлялся нам в некотором отношении желательным. Обязанность, или долг, выражает, следовательно, лишь один аспект морального, причем аспект абстрактный. Известная желательность — это другой признак, не менее существенный, чем первый.

Но в этой желательности морального имеется нечто от природы долга. Хотя и верно, что содержание акта нас привлекает, тем не менее по своей сути он не может быть совершён без усилия, без принуждения над собой. Порыв, даже восторженный порыв, с которым мы можем действовать морально, увлекает нас за пределы нас самих, возвышает нас над нашей природой, а это не достигается без затруднений, без напряжения. Это та самая желаемая сущность sui generis, которую обыкновенно называют добром.

Добро и долг — это два признака, на которых мы особенно настаиваем, не отвергая возможность существования других признаков. Мы постараемся показать, что всякий моральный акт содержит эти два признака, хотя они могут сочетаться в различных пропорциях.

Чтобы прояснить, как понятие морального факта может выражать эти два аспекта, отчасти противоположные друг другу, мы сопоставим его с понятием священного, которое выражает ту же двойственность. Священное существо — это в известном смысле существо запретное, неприкосновенность которого не дозволено нарушать; это также существо доброе, любимое, пользующееся успехом и уважением. Близость этих двух понятий будет обосновываться, во-первых, исторически, родственными и преемственными связями, существующими между ними; во-вторых, примерами, почерпнутыми из нашей современной морали. Человеческая личность — это священное явление; в ее пределы нельзя вторгаться, от них держатся на расстоянии, и в то же время добро, благо — это преимущественно сопричастность.

II

Определив эти характеристики, мы хотели бы их объяснить, т. е. найти средство понять, откуда возникает тот факт, что существуют такие предписания, которым мы должны подчиняться, потому что они приказывают, и которые требуют от нас актов, желательных в особом смысле, отмеченном выше. По правде говоря, методически верный ответ на этот вопрос предполагает как можно более обширное исследование отдельных правил, совокупность которых составляет нашу мораль. Но за отсутствием подобного метода и невозможностью его применения в данном случае можно с помощью более ограниченных и общих методических средств прийти к результатам, имеющим определенную ценность.

Обращаясь к современному моральному сознанию с рядом вопросов (его ответы, впрочем, могут быть подтверждены тем, что мы знаем о системах морали всех известных народов), можно прийти к следующим выводам, которые ни у кого не вызовут возражений:

1. В действительности в качестве морального никогда не признавался акт, который имел бы целью только интерес индивида или совершенствование индивида, понимаемое как чисто эгоистическое явление.

2. Если индивид, каковым я являюсь, не есть цель, сама по себе имеющая моральный характер, то точно так же с необходимостью дело обстоит с индивидами, которые являются мне подобными и отличаются от меня лишь в большей или меньшей степени.

Отсюда мы можем сделать вывод, что если мораль существует, то она может иметь целью только группу, образованную известным множеством ассоциированных индивидов, т. е. общество, при том, однако, условии, что общество может рассматриваться как особая личность, качественно отличная от составляющих ее индивидуальных личностей. Мораль, следовательно, начинается там, где начинается привязанность к группе, какой бы ни была последняя.

После того как мы это установили, характеристики морального факта становятся объяснимыми.

1. Мы покажем, как общество является чем-то хорошим, желаемым для индивида, который не может существовать вне его, не может отвергать его, не отвергая самого себя; как вместе с тем, поскольку общество превосходит индивида, последний не может стремиться к нему и хорошо к нему относиться, не совершая некоторого насилия по отношению к своей индивидуальной природе.

2. Мы покажем затем, как общество, будучи чем-то хорошим, одновременно является моральным авторитетом, который, передаваясь некоторым поведенческим правилам, особенно близким сердцу индивида, придают им обязательный характер.

Помимо этого, мы постараемся установить, как некоторые цели (например, преданность индивидов по отношению друг к другу или преданность ученого науке), которые сами по себе не являются моральными целями, тем не менее косвенным и производным образом обладают моральным характером.

Наконец, анализ коллективных чувств объяснит священный характер, приписываемый моральным явлениям; впрочем, этот анализ будет лишь подтверждением предыдущего.

III

Против этой концепции выдвигают возражение, утверждая, что она подчиняет дух господствующему мнению, утвердившемуся в морали. Ничего подобного. Ведь общество, к которому мораль предписывает нам стремиться, — это не то общество, каким оно представляется самому себе, а то общество, каким оно является или стремится быть реально. А то, как общество осознаёт себя посредством мнения, может быть неадекватно лежащей в его основе реальности. Может быть так, что общественное мнение наполнено пережитками и отстает от реального состояния общества; может происходить и так, что под влиянием преходящих обстоятельств некоторые наиважнейшие принципы существующей морали на определенное время оказываются отброшенными в бессознательное и потому как бы несуществующими. Наука о морали позволяет освободиться от этих заблуждений, примеры которых будут приведены.

Но при этом будет отстаиваться точка зрения, согласно которой невозможно стремиться ни к какой иной морали, кроме той, что требует состояние общества определенного времени. Стремиться не к той морали, что заложена в природе общества, — значит отвергать его и, следовательно, отвергать самого себя.

Останется рассмотреть, должен ли человек отвергать самого себя; вопрос этот правомерен, но он не будет рассматриваться. Мы будем исходить из постулата, по которому у нас есть основания хотеть жить.

Обсуждение тезисов

Г-н Дюркгейм. Прежде всего я должен коротко сказать о затруднительном положении, в котором я нахожусь. Согласившись рассмотреть ех abrupto* столь обширный вопрос, который объявлен во второй части розданной вам программы, я вынужден несколько отступить от моего обычного метода и нарушить мой привычный образ действий.

* Вкратце (лат.).—Прим. ред

Разумеется, в курсе лекций, который я читаю последние четыре года в Сорбонне и который посвящен науке о нравах, теоретической и прикладной, я не опасаюсь касаться этого вопроса; но, хотя в классических трудах начинают обычно именно с него, я обращаюсь к нему лишь в конце исследования. Я пытаюсь объяснить общие характеристики морального факта только после скрупулезного и детального рассмотрения моральных правил (семейной морали, профессиональной морали, гражданской морали, договорной морали), после того, как показаны и породившие их причины и выполняемые ими функции, в той мере, в какой научные данные сегодня позволяют это сделать. Таким образом попутно я накапливаю множество понятий, которые выявляются непосредственно из исследования моральных фактов, и когда я подхожу к постановке общей проблемы, ее решение уже подготовлено; оно опирается на конкретную реальность, и ум достаточно натренирован для того, чтобы видеть вещи в надлежащем свете. Поэтому, излагая здесь свои мысли без предшествующей системы доказательств, я вынужден высказывать их в некотором смысле обезоруженными и должен буду часто заменять научное доказательство, которое в данном случае невозможно, чисто диалектической аргументацией.

Но я думаю, что для добросовестных ученых диалектика всегда вещь небесполезная, особенно в области морали, где, сколько бы фактов мы ни собрали, гипотезы всегда занимают очень значительное место. Кроме того, меня заинтересовала и педагогическая сторона вопроса; я полагаю, что с этой точки зрения идеи, которые я сейчас изложу, могут занять определенное место в преподавании морали; состояние этого преподавания в содержательном и практическом отношениях сегодня далеко от желаемого.

I

Моральная реальность выступает для нас в двух различных аспектах, которые необходимо четко различать: это объективный и субъективный аспекты.

У каждого народа в определенный момент его истории существует определенная мораль, и от имени этой господствующей морали суды и общественное мнение судят и выносят свои приговоры. У той или иной группы существует определенная, четко очерченная мораль. Я утверждаю, следовательно, опираясь на факты, что существует общепризнанная мораль, которая является общей для всех людей, принадлежащих к одному коллективному образованию.

Далее, помимо этой морали, существует множество, бесконечное множество других. В самом деле, каждый индивид, каждое моральное сознание выражает общую мораль по-своему; каждый индивид понимает ее, видит ее под различным углом зрения; ни одно сознание, вероятно, не является полностью адекватным морали своего времени, и можно сказать, что в некоторых отношениях не существует морального сознания, которое не было бы определенными своими сторонами аморальным. Каждое сознание под влиянием среды, воспитания, наследственности видит моральные правила в особом свете. Например, такой-то индивид может глубоко чувствовать правила гражданской морали и слабо — правила семейной морали или наоборот. Другой может обладать глубоким чувством уважения к договорам, к справедливости и иметь весьма расплывчатое и слабое представление о нормах милосердия. Даже самые важные аспекты морали воспринимаются по-разному разными сознаниями.

Я не стану рассматривать здесь оба эти вида моральной реальности, но остановлюсь только на первом. Я займусь лишь объективной моральной реальностью, той, которая служит общим и безличным ориентиром для оценки действий. Само разнообразие индивидуальных моральных сознаний свидетельствует о том, что невозможно исходить из них, если мы хотим определить, что такое мораль. Выяснение того, какие условия определяют эти индивидуальные вариации морали, бесспорно, явилось бы объектом интересных психологических исследований, но это не могло бы помочь нам в достижении поставленной здесь цели.

Оставляя без внимания то, каким образом тот или иной индивид представляет самому себе мораль, я тем самым оставляю в стороне и мнения философов и моралистов в рассматриваемой области. Я никак не учитываю их постоянные попытки объяснить или сконструировать моральную реальность, не считая тех случаев, когда есть основания видеть в них более или менее адекватное выражение морали их времени. Моралист — это прежде всего сознание более широкое, чем средние сознания; в нем соединяются великие моральные течения, следовательно, оно охватывает более значительную долю моральной реальности.

Итак, объект исследования определен, очерчена та область моральной реальности, которую мы собираемся исследовать. Но сама эта реальность может рассматриваться с двух различных точек зрения:

1) можно стремиться ее познать и понять;

2) можно ставить своей задачей вынести о ней суждение, определить в данный момент ценность определенной морали.

Дата добавления: 2015-09-04