Окраина

...Под солнечным светом буквы на дисплее едва различимы. Я хочу навести ладонью тень, но едва не роняю телефон в воду. Если бы уронил — не задумываясь, нырнул бы за ним.

Телефон — одна из самых ценных вещей, оставшихся у меня от прошлой жизни. Наверное, это паранойя. Я внушил себе, что пока у меня есть этот телефон — именно этот! — пока в нем теплится электрическая жизнь, сохраняется нечто важное, по-настоящему живое для меня, потому и не выключаю его никогда. Рано или поздно аккумулятор сядет окончательно, выцветет экран, и часть меня умрет навсегда. Можно переписать все сообщения, но это будут лишь мертвые буквы.

Какое-то время я упиваюсь драматизмом своей судьбы. Слегка хочется по-малому, и мысли возвращаются к практичному руслу — утилизации. Если я тут подохну, в ящике домой не поеду, в пакете или урне — тоже.

Да и где он, мой дом?

Пусть пепел развеют над Шанхаем. Кто развеет? Не знаю. Но пусть уж развеют как-нибудь — дешевле, чем посылать в Москву.

Не надо с самолета, не надо над центром, над ленивой и грязной Хуанпу, не надо над высотками и дураками-туристами. Можно бюджетно — подкинуть вверх, стоя на крыше. Или просто из окна.

Мне представляется Лас, сбрасывающий мой пепел с балкона нашего «Вайго чжуаньцзя сушэ». Порыв ветра возвращает легкое облачко, Лас кашляет, плюется, протирает очки и ругается по-немецки...

Пепел должен осесть там, где я пока еще живу.

В районе, который по-русски метко называется ебеня.

Мне везет на ебеня. Стоит только приехать в какой-нибудь город — и я сразу оказываюсь там, будто кто-то свыше ловко бьет кием и забрасывает меня в дальнюю лузу.

Я живу на северной оконечности Шанхая. На работу, далеко за город, меня отвозит университетский автобус. По утрам, в похмельной полудреме, я прижимаюсь лбом к стеклу. Разглядываю скучный пейзаж или бегущее полотно дороги. В наушниках тоскливо, на разрыв души, звучит «ленинградская» гармошечка, дорожная тема из «Бумера». Никогда бы не подумал, что она так подойдет к местному колориту.

Вокруг Шанхая нет лесов и природы в нашем русском понимании: сплошные пустыри, да бетонные заборы, исписанные телефонными номерами с надписями «ремонт», «починка», «скупка»… Одноэтажные серые домики-кубики. Так и кажется: вот-вот из какого-нибудь из них, отряхивая со штанин рисовые зерна, вылезет дядюшка Тыква с жиденькой азиатской бородкой.

Вдоль дороги — кусты и деревья, вечнозеленые и пыльные, одинаковые на сто километров вперед. Кустарник высажен и посередине самой дороги, в специальных лотках на разделительной полосе. Все аккуратно подстрижено, кусты-шары чередуются с непонятными деревцами, похожими на карликовые кипарисы метра полтора высотой.

Дымят здоровенные трубы заводов. Тянут шеи к облакам башенные краны. Стройки. Снова стройки. Всегда стройки. Грузовики с длинными прицепами, груженные трубами, бочками и бетонными блоками.

Если на светофоре автобус останавливается рядом с таким грузовиком, из кабины на меня всегда пялится водитель. Напарник обычно спит и его не видно — только ноги в носках лежат на «торпеде» или торчат из окна. Водитель тычет в мою сторону и непременно будит напарника: в окне кабины появляется второе лицо, заспанное. Раньше я обязательно показывал обоим средний палец, но этого жеста простые китайцы не понимают. Иногда я выпучиваю глаза, открываю рот и яростно пялюсь на них в ответ, но этого они не понимают тоже, хотя заметно оживляются.

Автобус трогается, грузовик уходит налево, в сторону строек, а мы поворачиваем направо. Шанхай давно позади. Железнодорожные переезды, автозаправки, канавы с водой. Снова встречаются грузовики, но уже сельского типа: обшарпанная кабина, кузов, набитый тюками настолько, что груз свисает по бортам чуть ли не до земли. Впереди подобного чуда-юда — двигатель, безо всяких бачков и радиатора, с открытой ременной передачей, и кажется, будто бы оно едет само по себе. Обычно этой диковиной управляет худющий мужичок в синей спецовке и с сигареткой во рту. На тюках и в самой кабине умудряются еще разместиться его друзья или коллеги, а грузовичок знай себе, пыхтит неспешно по дороге, занимая сразу две полосы.

Наконец начинают мелькать ворота университетских кампусов. Почти все университеты Шанхая отгрохали себе за городом огромные студгородки — общежития, учебные корпуса, библиотеки, стадионы... А ведь всего пару лет назад здесь были одни пустыри.

После работы тем же путем домой — через соседний магазин — за пельменями, сигаретами и пивом. Еще несколько ходок, но уже только за пивом. Утром в автобус — и на работу. Галдеж коллег-китайцев с утра я переношу с трудом. Обычно лезу в карман за плеером.

«Никого не жаль, никого. Ни тебя, ни меня, ни его...» — поет в наушниках Шнур.

Вечером я иногда покупаю бутылку темной крепкой бурды с резким запахом неизвестных мне трав. Прихожу на кампус и иду в сторону кипарисовой рощи. Там, рядом с нею, по ступенчатым валунам сбегает в русло местного ручейка вода. Ручей здесь почитают речкой, есть и название — Лива. Китайцы говорят: в честь одной русской девушки. Кто она, откуда у нее такое странное имя и почему им назвали ручей, неведомо. Сидя на каменной скамейке возле истока, выпиваю и слушаю журчание воды. Мне снова кажется, будто я слышу голос Ли Мэй. Ее далекий, неуловимый, будто русалочий, смех...

约会

Дата добавления: 2015-08-27