S06E12 The Parallel Prt II

- Что ты делаешь? – ощутив духоту спальни, Локи приоткрыл сонные глаза.
- Пытаюсь тебя разбудить, - низкий голос Тора окутал не проснувшийся разум Лафейсона, словно теплым одеялом, отчего Локи вновь прикрыл глаза. – Уже полчаса пытаюсь.
- Продолжай.
- Никогда не устану любоваться этими знаками, - Локи чувствовал, как мягкие и теплые губы по очереди прикасаются как каждому позвонку, опускаясь все ниже и ниже. – Это… Красиво и очень привлекательно. Тот, кто сделал это, точно знал, что хотел увидеть заказчик.
- Я ее нормально-то никогда не видел, - зарываясь в подушки, ответил Лафейсон. – Даже фотографий не было.
- Сейчас все будет, - загорелся идеей Одинсон и, вскочив с кровати, быстрыми шагами направился к столу. – Я возьму твой?
- Конечно, - раньше Локи, скорее бы всего, отказался от данной затеи, но чем больше времени проходило, тем больше он позволял Тору, поддерживая своего любимого человека практически во всех глупых и не совсем глупых идеях. – Решил устроить мне фотосессию?
- Только отдельным частям твоего тела, - Одинсон вновь вскарабкался на кровать и, стащив одеяло с Локи, уселся у него в ногах. – Обожаю твою привычку спать обнаженным, - проведя ладонями по бокам Лафейсона, Тор нагнулся и поцеловал того между лопаток. – Когда просыпаешься и видишь или чувствуешь это, то настроение улучшается сразу же.
- Сделай уже дело и ложись обратно, - промычал Локи. – У нас сегодня ленивый день.
- Дай мне полюбоваться, - Сделав пару кадров, Тор бросил телефон на одну из подушек и начал медленно массировать спину Локи, на что тот еще больше размяк под ним. – Ленивый день – ты сам сказал.
- Ближе к шее… - простонал Лафейсон. – Пожалуйста.
- Здесь? – Одинсон принялся с силой разминать плечи Локи, на что получил одобрительное мычание. – Только не выгибайся так, ты меня провоцируешь.
- А что ты мне предлагаешь делать? Лежать поленом и не дышать?
- Такого я от тебя никогда не видел, - рассмеялся Тор и спустился к грудному отделу позвоночника.- Даже интересно посмотреть бы было.
- Ты еще попроси, чтобы я перед этим с полчаса в холодной воде полежал, тогда я точно собираю манатки и бегу на другой берег. Хотя… Я даже вещи собирать не буду.
- В последнее время у тебя в голове рождаются невероятно странные идеи, - уперевшись ладонями в кровать, Одинсон улегся на Локи. – Тебе скучно? Надоело? Мы можем что-то поменять, придумать.
- Нет, все хорошо, - Локи вытянул руки по бокам от себя и, вынырнув из подушек, положил голову так, чтобы видеть Тора. – Правда. Все лучше, чем хорошо.
- Но чего-то не хватает?
- Возможно, какого-то драйва. Хотя нет… Это отголоски прошлого, и мне бы не хотелось возвращаться к тому ритму, что был тогда.
- Давай, когда вернемся обратно, устроим с тобой войну на «базе». Один на один, а выигравшему – желание, - Локи задумался, но ославил предложение без ответа. – Можем попробовать вскарабкаться на Эльбрус, можем поехать в пустыню…
- Ты так стараешься, что мне даже немного неловко становится.
- Все хорошо, - прошептал Тор и начал покрывать шею Локи поцелуями. – Хорошо, что мы здесь, хорошо, что каждый занимается своим любимым делом, хорошо, что у нас все прекрасно, хорошо, что у тебя отросли волосы…
- А вот это, конечно, самое главное, - Локи тихо рассмеялся и завозился под Одинсоном, намекая, что ему надо перевернуться.
- Конечно! – отрезал Тор и приподнялся. – Это же… Я не знаю что, но так мне нравится однозначно больше.
- Нравятся ему мои волосы… - лениво перевернувшись, Лафейсон прижал к себе Тора и в одно движение подмял его под себя. – Тебе нравится в некоторых, так скажем, ситуациях их выдирать.
- Прошу заметить, я за разнообразие. Это ты на таком настаиваешь.
- Удобно, приятно и в меру пошло, - Локи потянулся к телефону и, сняв мобильный с блока, принялся листать фотографии. – Ты, как мне кажется, не татуировку мою фотографировал.
- Ты же дашь мне скинуть эти фотки себе? – аккуратно сняв с себя Лафейсона, Тор уложил его рядом с собой, чтобы тоже видеть происходящее на экране небольшого гаджета.
- Что-то мне подсказывает, что у тебя таких фоток целый альбом, – Одинсон решил оставить предположение без комментариев. – У меня есть парочка новых фотографий со спутников.
- Так показывай! – Тор устроился поудобней и приобнял Локи. – Чего томишь-то? – Лафейсон перелистнул пару картинок и остановился на фотографии огромного комплекса зданий, которые мерцали разноцветными огнями. – Что это?
– Тони-таки воплотил свою мечту в реальность, - проведя двумя пальцами в разные стороны, Локи приблизил изображение. – Это Старк Экспо. О нем говорят все штаты. Сейчас в этом месте на ближайший год соберутся лучшие умы современности и будут мериться причиндалами.
- Но победит все равно Тони, – подытожил Тор.
- Я в этом даже не сомневаюсь, - вернув картинку в нормальный формат, Лафейсон перелистнул еще несколько фотографий. – Прелестно, да?
- Ого, она у них уже такая большая… - протянул Одинсон, узрев на экране черно белый снимок с одной из улиц далекого города, где все дома были больше похоже на маленькие замки, чем на обычные постройки. – Действительно, время летит.
- И Наташа сама изменилась. Я помню ее совсем другой.
- Поверь, я думаю, она тоже помнит тебя совсем другим.
- Все возможно, - Лафейсон легко потерся головой об плечо Тора и продолжил листать фотографии. – Так, это ты видел, это тоже видел… Во! – увидев на экране недовольное лицо Вольштагга, который сидел за рулем машины, Тор и Локи рассмеялись в голос. – Нарушаем, мистер Фоше.
- И не надо так пялиться в камеру, - продолжил Одинсон. – От Вашего проницательного взгляда она точно не упадет в обморок.
- Боже, мне так приятно видеть их… Людьми, - отложив телефон на край кровати, Локи лег на грудь Тора. – Честно? Никогда не думал, что доживу до этого, а вот взял и дожил. И это, черт возьми, просто прекрасно.
- И за это мы должны отдать должное одному человеку, - кротко поцеловав Лафейсона в макушку, Тор начал подниматься с кровати. – Ленивый день – ленивым днем, а есть мне от этого ленивей не становится.
- Там есть…
- Нет, ты пойдешь со мной, - твердо отрезал Одинсон.
- Ну, Тор… Ну, нет…
- Никаких «нет». Вставай.
- Надо одеваться, умыться, причесаться…
- Завернись в простыню и топай вниз! Ты все еще надеешься чем-то меня напугать?
- Вот придет Патрик, когда я уеду, тогда я на тебя посмотрю, - Локи решил не спорить и все же стащил с кровати простыню, чтобы в нее завернуться.
- А это еще кто?
- Лось, милый, - пройдя мимо напрягшегося Одинсона, Локи одобрительно хлопнул его по плечу. – Я решил, что раз у нас с ним такое тесное взаимодействие, то я должен знать его имя.
- Он тебе сам сказал?
- Туше, - выдохнул Лафейсон и зашагал босыми ступнями вниз. – Ты, знаешь ли, тоже изменился.
- Надеюсь, хоть в лучшую сторону? – заулыбался Тор и направился вслед за Локи.
- А вот эту информацию я, пожалуй, оставлю засекреченной.

***

- Дыши, парень, дыши! – Бартс нарезал вокруг побледневшего Бальдра уже сотый круг, пытаясь успокоить друга, но тот ни в какую не поддавался. – Ты мужик! Ты сильный! Ты справишься! – казалось, Одиносон находился в параллельной вселенной, и если бы Бартоломей не обмахивал его сложенной газетой, то Бальдр бы точно отправился туда безвозвратно. – Все идеально. Мои ребята готовы, видеоряд сложился, как нельзя лучше, декорации поставлены, я в голосе. Давай же, друг, приходи в себя!
- Я не могу… У меня боязнь сцены… Не пойду, - заскулил Бальдр.
- Послушай, большую часть буду отыгрывать я, ты уже все сделал, - не оставлял попыток Бартс. – Ряд идеален, и мы…
- Там столько людей, чувак… Столько людей.
- Так, спокойно. Стой и никуда не ходи, - Бартоломей дернулся к гримеркам, но Одинсон перехватил его руку.
- Куда ты? – пискнул Бальдр.
- Мне нужно найти нашего руководителя, дай пять минут.

Бальдру все же пришлось отпустить Бартса, так как он знал, что если бы он продолжал его держать, то добром бы это не кончилось. Вся жизнь пролетала перед глазами Одинсона: детство, школа, скандал, что разразился вокруг их семьи, студенчество, подготовка к выпуску и вот… Вот он тот самый момент, а Бальдр не может сделать ровным счетом ничего. Курсы по актерскому мастерству никогда не были страшны для Одинсона, но, однажды, на втором курсе, когда он просто ошибся, сказал со сцены одну нелепицу, которая вышла из его горла совершенно несознательно, выход на публику стал для Бальдра больше похожим на первый круг ада, хотя раньше… Раньше было весело, здорово, прикольно. Но все это было лишь раньше.

- Давай, парень, накати, - Одинсон даже не заметил, как вернулся Бартоломей.
- Чего? – глаза Бальдра округлились, когда он понял, что Бартс держит в одной руке бутылку с виски, а другой тычет ему в нос стаканом. – Ты?..
- Пей-пей, должно полегчать.
- Но я…
- Залпом, мужик! За «Парсонс»!
- Господи, прости, - взяв из рук друга стакан, Одинсон отсалютовал им. – Что же, за «Парсонс»! За наш чертов проект!
- Вот, давай, - подбадривал Бартоломей. – Умница! Сейчас быстро поможет.
- Ядреный, мать его! – от горького послевкусия, Бальдр сморщился так, что сложилось ощущения, будто все мышцы его лица были задействованы в этой гримасе. – Где ты?.. Где ты его достал?
- У руководителя моей мастерской. У него этого добра полно, - отмахнулся Бартоломей и поставил бутылку на один из старинных роялей, что пылились за сценой – Зато ты начал говорить, значит, не зря бегал.
- Это… Это жесть какая-то. Мне кажется, я не выдержу, - дыхание Одинсона было рваным, тяжелым, и теперь вдобавок ко всему парень залился краской.
- Сейчас в голову ударит, ты еще и меня переплюнешь.
- А остальные как?
- Ждут своей очереди, готовятся, распеваются, - пододвинув стул к другу, Бартс уселся рядом. – Оркестровые уже с час назад готовы были, да вот, как обычно, все задерживаются.
- Боже… Боже мой… У меня сердце сейчас из груди выпрыгнет.
- Давай поменяем все. Можем заменить тебя…
- Нет! Нет-нет-нет! – Бальдр тут же пришел в себя. – Это должен быть я. Если это будет кто-то другой, думаю, он не поймет меня…
- Ты тоже надеешься? – осторожно спросил Бартс. – Что они… Будут здесь?
- Я.. Я верю в это. Может, и глупо, но с их мозгами… Они должны следить за нами. Ведь так?
- А может их уже давно…
- Нет! – вновь повысил голос Одинсон. – Твой отец и мой брат. Они живы. Черт возьми, я знаю это точно. Просто… Им нельзя показываться, но у них все хорошо. Я точно это знаю.
- Как скажешь, друг, как скажешь, - похлопав по плечу Бальдра, Бартоломей закусил губу. – Мне хочется в это верить. Причем, гораздо больше, чем ты думаешь.
- Одинсон! – рявкнул мужской голос из темноты. – Готовься! Пять минут!
- Ох черт… - услышав свою фамилию, Бальд схватился за сердце. – Ой, мама, роди меня обратно.
- Тряпка! – прописав Одинсону подзатыльник, Баротоломей вскочил с места. – Я за оркестром, пробегусь по декорациям, загляну к звукачам и к тебе.
- Ты не успеешь, - вновь застонал Бальдр.
- У нас есть пять минут, - подмигнув другу, Бартс побежал в сторону второго зала. - А мне понадобится три.

***

- Мы можем приехать сюда позже, - нарушив тишину, Тор обошел Локи и встал к нему лицом. – Ты даже не выдержал и взял меня. Если хочешь…
- Я обещал. Обещал приехать, как только появится возможность, - в руках Лафейсона лежал большой букет лилий, которые он нервно прижимал к себе. – Ты можешь?..
- Быть первым? – Локи утвердительно кивнул. – Хорошо, - достав из брюк тонкое железное приспособление, Одинсон с несколько секунд поколдовал над замком и открыл резную железную калитку. – Нехорошо ночью по кладбищам гулять.
- Кто его знает?.. – выдохнул Лафейсон. – Они могут следить за чем угодно.
- Правило «пяти лет», - Тор вновь остановился и посмотрел на Локи. – Нас с тобой больше не существует, и возродить нас тоже нереально. Не бойся.

Кладбище выглядело заброшенным, хотя на деле таковым не было. Просто не каждый человек, как оказалось, хочет лежать под ярко-зеленой постриженной лужайкой с невысоким камнем над головой. Кого-то прельщает тишина леса, высокие кроны деревьев, некая дикость и красивые эстетичные памятники в виде разнообразных крестов и большекрылых ангелов с грустными лицами. Каждая могила или склеп напоминали произведения искусства из разных времен, что прийти сюда можно было бы просто для общего развития, и не обязательно к «кому-то», но Локи и Тор прекрасно знали к кому идти.

- Франциск? – накренив голову на бок, Тор начал вчитываться в слова на склепе. – Марк Франциск Сорен? Вы серьезно?
- Помолчи, Тор Денвер Одинсон, - отодвинув Тора с дороги, Локи открыл невысокую дверцу.
- Погоди ты, - окликнув его, Одиносон включил ручной фонарь и подсветил им путь. – Мало тебе по такому месту ночью ошиваться, так еще… Локи? – каким-то чудом, Лафейсон уже оказался сидящим на полу перед огромной табличкой, исписанной мелким шрифтом. – Локи, я…
- Оставь нас на пару минут, - Лафейсон говорил тихо, низко, что становилось не по себе. – И мы уйдем.
- Я… Фонарь тебе тут оставлю. Хорошо? – Локи решил не отвечать. – В общем… М-да… Я ушел.
- Привет, - прошептал Лафейсон, когда шорох издаваемый Тором утих. – Знаешь, за все это время я частенько думал над тем, что сказать тебе, когда приду сюда, - Локи усмехнулся. – У меня накопилось заготовок на целую драму в сотню страниц… Но вот я здесь… И все выглядит настолько глупо, что… Что мне даже неудобно говорить. Но я попытаюсь, хорошо? – немного наклонившись, Лафейсон положил лилии перед собой. – Надеюсь, ты знаешь, что у меня все нормально, даже в некотором смысле отлично. С Тором, как видишь, идиллия… Нет… Бывает, конечно, находит, но оно все не страшное. Не так, как у нас с тобой. Мы-то бились до крови, а сейчас… У нас с ним скорее вечное состязание в олимпийском виде спорта «кто и кого первый достанет»… Ничья, Марк. У нас с Тором ничья. Я много думал над всем тем, что произошло, и каждый раз открывал для себя что-то новое… Ты знал. Знал, что мне с ним спокойно, знал, что я выберу жизнь за каменной стеной с поддержкой, пониманием, а не… Сидение на пороховой бочке. Боже… Что я несу? – проведя руками по волосам, Локи тяжело выдохнул и взглянул на часы. – У нас тут пересадка, а потом мы летим в Нью-Йорк. Нет, что ты? Я даже не думаю туда возвращаться, в стране кенгуру меня все полностью устраивает. Кстати, а ты видел хоть раз кенгуру? А лося? Черт… Ты… Ты прости меня. Я ни разу не стоял ни у одной могилы того, кого когда-то знал. Думал, что будет тяжелее. А мне… Мне не тяжело, Марк. Прости. Наверное, должно быть наоборот, но… Я спокоен. Ты же этого хотел, не так ли? Боже, как бы я хотел знать ответ… Как бы я хотел быть тем, за кого ты отдал жизнь. Не зря, а… Мне хочется быть достойным, - Локи замолк, и его взгляд притянул одна из фраз, начерченных на надгробии. – А тут ты прав. Каждый получает лишь то, что заслужил. Значит, все было так, как нужно, - привстав, Лафейсон отряхнул колени. – Я не могу пробыть тут дольше. Поверь, мне бы хотелось, но еще есть столько всего, чего бы мне хотелось успеть, и ты… Ты должен меня в этом поддержать. Ты боролся за это. Я… Я приеду, Марк. Не приезжают, когда забывают, а тебя невозможно забыть. Невозможно… Мне пора. Правда пора, и… Я уже один раз сказал тебе «прощай», и больше этой ошибки не повторю. Так что, до свидания, Марк. Мы обязательно еще увидимся.

***

Главный зал Парсонса никогда не отличался большими габаритами, напротив, все, кто приходил посмотреть представления, будь то постановка всемирно известной драмы, два часа нарезок короткометражных фильмов или выступление оркестра, чувствовал свое единение, как с окружающими, так и с самими артистами. 322 места в партере, 183 в амфитеатре и около пятисот мест приходится на бель-этаж и четыре яруса. Итого театр вмещал в себя не более тысячи человек, но больше никогда и не было нужно. Что преподаватели, что сами студенты не любили шумихи вокруг своих представлений, однако презентации выпускных работ вот уже последние десять лет собирали аншлаг. Будущие режиссеры, музыканты, художники, мультипликаторы, операторы, актеры, танцоры и многие другие ждали этого дня с замиранием сердца, а некоторые, как например Бальдр Одинсон, не находили себе места и методично начинали выдирать из головы ровно по одной пряди волос в день.

Бальд уже и не помнил, как он очутился перед зрителями, но факт того, что рядом, через толстое стекло, которое разделяло сцену ровно на две части, на каркасе кровати лежал загримированный Бартоломей и нервно сжимал и разжимал ладонь, говорил о том, что все, обратного пути нет. Страшный суд начался, скрипки вступили, и деваться больше некуда.

Зал замер в ожидании, а Одинсон, сидя на сколоченной на скорую руку скамейке, прятал голову в ладонях. Чем дольше он не сможет увидеть тысячу пар глаз, тем дольше сможет находиться в безопасности. Где-то над его головой должны были уже появиться объемные проекции очертаний тринадцати людей. Они должны разойтись, повергнув в шок следящую за представлением аудиторию, вспухнуть синим пламенем, а потом погрузить зал в темноту, рассыпаясь серебреными блестками, которые угаснут за метр до макушек зрителей. Объемная проекция всегда была коронным номером Бальда, особенно с учетом того, что доблестная компания Старк Инкорпорейтед изъявила желание работать с ним над рекламной компанией своих продуктов в последующем. Одинсон прекрасно знал причину своего «везения», но распространяться на нее не любил, а лишь робко пожимал плечами и объяснял все своей недюжей харизмой и врожденным талантом, но факт остается фактом: Бальдр всегда имел при себе все самые современные технологии для своей работы. Дело за малым – фантазия и руки из того места.

"Мурашки по коже… Нет чувства уверенности… Я убежден, что мне не вынести этого давления…» - далекий и кажущийся незнакомым голос Бартоломея проник в сознание, но Бальдр знал – это всего лишь фонограмма, такое невозможно воспроизвести обычному человеку. Слишком много фильтров, но так оно и должно быть. Значит, по стенам зала уже прошлись толпы просвечивающих синих людей, а за их спинами уже спускается белый экран, который представит своим зрителям черновые двигающиеся рисунки простым карандашом. Сколько бы не было споров о том, что нельзя соединять в выпускной работе два совершенно непохожих друг на друга стиля, Одинсон настаивал на своем. Это было красиво. Это было так, как нужно. И только так можно рассказать то, что хочется.

«Внутри есть что-то, и оно тянет меня ко дну», - Бальдр уже был готов унестись куда подальше, только бы не слышать ничего вокруг. Сейчас ему придется открыть рот, придется протянуть пару фраз, придется делать уверенный вид, а дальше можно будет действительно уйти. Главное при бегстве не упасть в оркестровую яму и не сломать скрипку, барабан и несколько пюпитров, как в последнюю репетицию. Благо Одинсон сломал не скрипача и барабанщика, но все же было неприятно.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - Бальд дернулся, услышав голос Бартса в наушнике. – Если ты не вступишь вовремя, я сам тебя туда скину, клянусь.

Счет до пяти, и Бальдр открыл глаза, но ничего не увидел. Ребята из светильной галереи явно перестарались, натирая с утра свои лампы, но так оно будет и лучше. «Мурашки по моей коже», - свой голос показался странным, слишком низким и глубоким, что где-то внутри туловища в районе солнечного сплетения завибрировало. «Эти раны, они никогда не заживут», - Одинсон слышал эхо своих слов с некоторой задержкой. Фонограмма исполняла немного, но все же отличную гармонию от той, которую пытался изобразить сам Бальдр. «Я падаю, и это страшно», - второй голос с точностью повторял движения губ нарисованной копии Одинсона, только старше, которая смотрела прямо в зал своими серыми, но полными жизни глазами. Чтобы изобразить мимику Тора, Бальдру не пришлось много мучиться и думать, старые видеозаписи семейных праздников, наконец, пригодились. «Замешательство. Я не могу отличить правду от вымысла». «Я не могу отличить правду от вымысла», - вторил свой же голос, но чуть ниже, чтобы было похоже. Чтобы сложилось впечатление, что брат рядом.

Свет стал тише, и Одинсон, чтобы не калечить психику, вновь прикрыл глаза. Над головами зрителей разразилось море, со своей собственной жизнью, со своим характером. Спокойное, теплое, глубокое море, где на дне обитали крупные млекопитающие. Они находились в своей стихии, проплывали сквозь зал и исчезали в его стенах, на которых появились такие же белые полотна, как за спиной Бальдра и Бартоломея. Простой карандаш в укоренной съемке вырисовывал рукой Одинсона сменяющие друг друга лица и картины. Картины, которые рассказывали о людях, на чьи имена повесили знак «Уничтожить». Люди, которых молитвами их родных людей никогда не найдут.

«Внутри меня есть что-то», - искусственный голос, переходящий в реальный, и Бартоломей, чья голубая радужка глаз была скрыта черными линзами, встал. «Оно тянет меня ко дну, поглощает все мысли, приводит в замешательство. Боюсь, эта потеря самоконтроля навсегда», - оркестр стих, оставляя господство электронному монотонному звуку, которого Бартс добивался больше полугода. Музыка нагоняла тоску, проникала в те части мозга, куда другим было запрещено входить, но именно этого и добивался ее создатель. «Контролируя все вокруг, я не могу вновь обрести себя. Стены вокруг сужаются. Нет никакой уверенности, но я убежден, что этого давления мне не вынести», - Бальдр, наконец, смог открыть глаза и посмотреть на друга. Лицо Бартоломея было будто мертвым, отрешенным, словно этот человек всю жизнь избегал общения. На заднем экране ему вторила его копия: взрослая, с огрубевшими чертами и отсутствующей мимикой. Он – второй Бартс, который когда-то показал Бальду самую шикарную вечеринку в его жизни, совсем не желал смотреть людям в глаза, пытаясь спрятать какой-то секрет, который можно будет запросто прочитать, взгляни он в толпу. «Я уже ощущал это раньше. Так беззащитно».

«Мурашки по коже», - оркестр ударил с новой силой, и черно-белый образ за спиной, закрыв глаза, рассеялся. Возможно, Бальдр устал бояться, а, может, и обстановка изменилась. Зрители были явно в восторге, их заинтересованный вид с открытыми ртами не мог говорить об обратном, хотя напрягал пристальный взгляд руководителя мастерской, но с этим Одинсон разберется позже. «Эти раны, они никогда не заживут», - обычно, на всех репетициях вел Бартоломей – единственный, по мнению Бальдра, кто из них обладал голосом, хотя «мелкий» утверждал обратное, упиваясь рассуждениями о широком диапазоне и невероятных возможностях. «Я падаю, и это страшно», - Бартс действительно хорошо научился управлять своим голосом за пару лет. Исполняя обычные попсовые песни, переходя на джаз, спускаясь в регги, - Бартоломей, наверное, мог все, но такое Одинсон слышал впервые. «Я в замешательстве и не могу отличить правду от вымысла», - слишком юный для такого. Откуда появилась эта хрипота? Скорее всего, нервы. Ведь изводясь сам, Бальдр ни разу не подумал, какую ответственность взял на себя его друг.

«Это чувство дискомфорта бесконечно навязывалось мне. Отвлекая, заставляя реагировать против воли», - звук вновь превратился в монотонный и давящий, и море над головами зрителей стихло и, как и все прежде, спустилось сверкающими огоньками к полу, растворяясь в темноте. На белых полотнах, что расположились по бокам зала, замельтешили быстрые черно-белые поезда, которые, выходя за пределы своих владений, превращались в светящиеся шустрые полосы, что завивались лентой серпантина и угасали. «Я стою рядом со своим отражением. Меня преследует то, что я не могу вновь обрести себя», - с потолка начали медленно спускаться зеркала. Настоящие, большие, одетые в резные рамы. Касаясь деревянного пола, они пошатывались, пропускали дрожащую волну по своей поверхности и успокаивались. «Стены вокруг меня смыкаются. Нет никакой уверенности, но я убежден, что этого давления мне не вынести», - стоило огромных усилий договориться с инженерами Старк Инкорпорейтед, чтобы они смоли соединить объемную графику и эти самые зеркала, но это того стоило. Очередной шок испытал каждый в зале, когда из отражающей поверхности вышло одиннадцать человек. Одиннадцать полупрозрачных призраков, каждый из которых жил свое жизнью. Кто-то глядел по сторонам, кто-то в зал, кто-то разглядывал себя или такого же светящегося соседа, но они живы, они рядом, каждый со своими привычками, интересами, приоритетами. «Я уже ощущал это раньше. Так беззащитно», - спроецированное небо вновь обрушается на голову и без того перепуганных таким представлением зрителей. На его месте образовалось очередное зеркало, где каждый смог увидеть себя. Искаженные лица, потемневшая кожа, и все смешалось в однородную массу, сжалось, забурлило, и Бальдр увидел, как самые впечатлительные прижались к сидениям, а некоторые даже покинули зал.

«Нет чувства уверенности», - вновь и вновь повторялось из колонок зала, и Бартоломей, улыбаясь, опустил голову. Значит, все хорошо. Все так, как и было задумано. Две черно-белые фигуры, вымученные остатками грифеля, начали свой путь от главного полотна над сценой и разошлись по разным сторонам друг от друга. «Обрести себя вновь. Стены вокруг меня смыкаются», - на этот раз Бартс решил помиловать своих зрителей и попытался дать им свой посыл мягче, нежнее, показать, что бояться нечего. «Нет чувства уверенности. И мне кажется, что этого давления мне не вынести», - пронеслось эхом по залу, и где-то внутри себя, Бартоломей приложил уйму усилий, чтобы остаться на месте, ведь ему не могло показаться. Таких совпадений не бывает. «Я уже испытывал это чувство – беззащитность», - боль смешалась с надеждой, что сразу же отразилось на лице Бартса, благо Бальдр не видел этого. Его гораздо больше занимало собственное творение в виде голограммы грозового неба, которое содрогалось от разрядов и сыпало несуществующим серебряным песком. Одинсон так и не решил для кого он делал все это – для себя или для зрителя, но со сцены это выглядело однозначно шикарней.

«Мурашки по коже», - в очередной раз оркестр взорвался звуком, у Бартоломея начал срываться голос, а зеркала за спиной разлетелись на тысячи маленьких кусков, не оставив после себя своих выходцев. Их больше не было. Все одиннадцать призраков испарились, исчезли, провалилась сквозь землю, а грозовое небо, в пример разбитым зеркалам, начало поливать осколками. «Эти раны, они никогда не заживут», - наконец, и Бальдр заметил, куда устремлен взгляд его друга. Четвертый ярус, самая середина, двое мужчин, и если это глупое совпадение, то еще никогда жизнь так не смеялась над Одинсоном. «Я падаю, и это страшно», - хватило одного взгляда друг на друга, чтобы понять, что оставлять это просто так ни Бартс и Бальдр не намерены. «И не могу отличить правду от вымысла», - водоворот проекций растворился в воздухе, оставив лишь сероватые очертания людей на белых полотнах. Скрипка вела свою задушевную мелодию, унося за собой мысли, свет становился темнее, и зал погружался в полумрак. Тишина, лишь грустная песня струнного инструмента. Приходя в себя, зрители начали вставать и аплодировать, и за считанные секунды зал заполнился шумом аплодисментов, но виновников данного торжества уже не было.

Спотыкаясь об ступеньки, Бартс и Бальдр бежали на встречу к своему общему миражу. Каждый пытался вырваться вперед, но их силы были равны. Звуки, доносящиеся из главного зала театра, набирали новую силу, и по идее, сейчас они вдвоем должны были улыбаясь выйти на поклон. Но о чем может идти речь, когда они уже успели ухватиться за хвост надежды, что сможет ответить им на столь важные вопросы? Не вписавшись в один из поворотов, Одинсон повалился кубарем на пол, но Бартс успел его подхватить, при этом даже не сбавляя скорости, благо что никого из студентов не было в коридорах. В противном случае эта новость бы быстро разлетелась по потокам. Считая двери, что Бартс, что Бальдр знали, в какую именно им нужно войти, но что-то внутри подсказывало - они опоздали. Оставалось не больше десяти метров, и Одинсон, вырвавшись вперед, потянул старинную ручку на себя с такой силой, что дверь чуть ли не осталась у него в руках.

- Пап?!
- Тор?!

Как и ожидалось, никого уже не было. Аплодисменты явно не собирались стихать, призывая своих «звезд» выйти на сцену. Руководитель Одинсона, посыпая всех проклятьями, носился из одного угла сцены в другой, но найти Бальдра так и не смог, в то время как сам Бальдр отсчитывал в голове секунды, чтобы прийти в себя. Раз. Два. Три. Наконец, замолчал оркестр. Четыре. Пять. Шесть. Зрители опять заняли свои места. Семь. Восемь. В зале полностью погас свет. Девять. Десять. Главный экран вновь зажегся ярким белым свечением, прорисовывая на себе несколько слов:

«Посвящается Локи Лафейсону и Тору Одинсону».

Дата добавления: 2015-08-27