Мама – Екатерина Джавахишвили

Бабушка, говорят, в молодости была хороша собой. В нее был влюблен Котэ Марджанишвили, впоследствии известный режиссер театра и кино. Она устраивала в своем доме его первые любительские спектакли. Но не ему было суждено стать моим дедом: бабушку сумел очаровать Ладо Джавахишвили, обедневший князь, обладатель великолепных усов и бороды, белой черкески и белой лошади. Правда, моя мама потом говорила, что "бедный Ладо женился на бабушке из-за ее богатства". Он ушел из жизни, когда я был совсем маленьким. Говорили, что дед меня очень любил и всегда носил на руках. Моя мама (все ее звали Катюшей) часто вспоминала его доброту и веселый нрав. Когда приходили ее подруги, он развлекал их, рассказывая смешные истории.

Я учился в русской школе, которая располагалась у нас во дворе. Но в нашей многочисленной семье не часто говорили по-русски, поэтому в детстве мой русский хромал.

Вскоре наш дом был снесен, и нас переселили в район Мамадавити – горы Святого Давида на бывшую Судебную улицу, в старый двухэтажный дом с прекрасными резными балконами из дерева. Перед глазами у меня до сих пор стоит Мамадавити, к ней поднимается бывшая Давидовская улица, неподалеку от нее располагался наш дом. Старые трамвайчики, фуникулер, построенный еще до революции бельгийцами, церковь святого Давида и Пантеон на горе, где были похоронены известные грузинские писатели, поэты и ученые, где нашли последнее пристанище Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе.

На новом месте большие и малые дворы сплетались в пестрый многонациональный ковер. Здесь дружной семьей жили грузины, армяне, русские, курды, евреи, греки. Никто никогда не закрывал дверей своего дома – в этом не было никакой необходимости. Было много детворы. В этих же дворах иногда появлялись бродячие музыканты, фокусники, торговцы с послушными осликами, уныло волокущими на себе тяжелые хурджины (1), из которых торчали верхушки узких вытянутых горшочков с мацони. Продавцы с бидонами керосина, чесальщики шерсти, лудильщики – кто только не заглядывал в наши дворы! Из потайных мест – где-нибудь на крыше или чердаке – мы наблюдали забавные сцены, "озвученные" всякими выкриками, обвинениями в дороговизне, ответным смехом. Потом этот гул прекращался так же внезапно, как начался, все расходились. Наши бабушки и дедушки, улыбаясь, исчезали в темных проемах окон.

В восемь лет мне подарили "волшебный фонарь", и я впервые увидел изображение на белом куске ткани – изображение, которое сам показывал! Диапозитивы популярных детских сказок светились на полотне как живые – вот уж точно волшебный фонарь! Но у соседского мальчика были коньки. Особенные, роликовые – они сразу заворожили меня. Обмен состоялся быстро и без сомнений. Я не привязывался надолго к вещам. Показывать изображение на белой ткани я уже умел, пора было учиться кататься на коньках.

И вот вечерами я начал ходить в летний парк Муштаид, где царило праздничное веселье над небольшим островком с непонятным названием "скэй-тинг-ринг", плыла музыка и я чувствовал себя повзрослевшим, поскольку оказался частью этого торжества. Катаясь на коньках, я любовался тем, как пробегали, то навстречу мне, то параллельно со мной, ярко окрашенные вагончики с паровозиком первой в Советском Союзе детской железной дороги. Это зрелище настолько меня поразило, что я стал страстно мечтать о работе на железной дороге. Дорогу самостоятельно обслуживали юные машинисты, проводники, стрелочники и мальчик Даня. Ударом в колокол он отправлял состав. Спустя много лет, когда мы встретились на "Мосфильме" со сценаристом и режиссером Даниилом Храбровицким, я напомнил ему о той железной дороге, на которой он "работал", и признался, что тогда очень ему завидовал...

Вскоре романтический подъем стал угасать, появилось новое увлечение – велодромом, бесшабашными гонками на велосипеде. Но и они вскоре закончились: я чуть было не разбился насмерть, и перепуганные родители, чтобы я раз и навсегда забыл о велосипеде, купили пластиночный фотоаппарат "Фотокор 9x12".

Первая съемка – удивление: на матовом стекле аппарата я увидел перевернутое вверх ногами изображение. Во время проявки отпечатков под красным фонарем в прозрачной жидкости начали появляться контуры снятых мной ребят – героев первого чуда!

Фотографировать мне нравилось, но в обществе "Юный динамовец" было °Раздо интереснее. Все свое время я посвятил гимнастике – я даже участвовал в соревнованиях, но спортзал закрыли на ремонт, и я забыл о гимнастике. Некоторые из "динамовцев", с которыми я занимался, стали впоследствии известными спортсменами. Мне судьба определила другой путь.

После нашего переезда на бывшую Судебную улицу я пошел учиться в 57-ю школу расположенную в десяти минутах ходьбы от дома. Школа школой, но жизнь улицы, двора по-прежнему увлекала больше. Зимой катался на "снегурочках" (почему-то в те годы снег в Тбилиси выпадал надолго). Самым "смертельным" номером для нас (и для прохожих!) была "торпеда". Мы брали длиннющую лестницу, прикрепляли к ней несколько санок и, устроившись на ней кто как мог, неслись на бешеной скорости вниз по крутому спуску к проспекту Руставели. Прохожие шарахались в стороны, однако со временем они как-то даже привыкли к нашей "торпеде". В один прекрасный день она "на лету" со страшным грохотом врезалась в стоящую на краю тротуара будку "Грузинский хлеб", которая вдруг оторвалась от асфальта и беспомощно повисла в воздухе на проводах.

Наш класс был поистине "интернациональным": Виталий Микеладзе, Натела Параджанова, Вадим Максименко, Нателла Кумсиашвили, Сема Шмуле-вич, Сима Теплицкая, Эдик Саакян, Нина Еленина, Гиви Элиашвили, Лена Адамия... Я сдружился с Виталием Микеладзе, он жил неподалеку от меня. Его всегда приводили в пример как самого способного и трудолюбивого ученика. В великолепной библиотеке, доставшейся ему от деда, я впервые увидел книги в кожаных, тисненых золотом переплетах. Иногда мне удавалось познакомиться с содержанием этих богато иллюстрированных изданий, вызывавших восхищение. Постоянное общение с семьей Виталия оказало на меня заметное влияние. Бабушка не могла никак нарадоваться на внука, который все чаще оставался дома и, расположившись на балконе, читал. Я любил это место, где можно было спать на жесткой деревянной тахте, вдыхая запах цветущих акаций, рассаженных вдоль нашей улицы.

Бабушка радовалась, а мои бывшие дружки считали, что я "свихнулся" – перестал прогуливать школу и носиться в бесшабашном круговороте дворовой жизни. Зная мою увлеченность и страстность, они не могли понять, что я могу отказываться от всего, что составляло нашу мальчишескую жизнь, полную радостей, тревог и волнений. Короче говоря, у меня появились другие интересы и новые друзья.

Напротив нашего дома стояло новое роскошное четырехэтажное строение для работников Совнаркома. В нем жил сдержанный и серьезный мальчик Марлен – худой, в очках, крайне редко принимавший участие в наших играх. Казалось, что в отличие от нас он всегда о чем-то размышлял. Когда в городе начались повальные аресты, забрали и его отца, занимавшего важный пост в ЦК. Марлен остался с бабушкой – и больше я его не встречал. Видимо, они куда-то переехали. Через много лет, когда я уже был студентом операторского факультета ВГИКа, однажды обратил внимание на фигуру худого студента в очках, и, как мне показалось, с таким же характерным носом, как у Марлена. Конечно, это был именно он и никто другой. Я подошел к нему "Ты случайно не Марлен Хуциев?" Мы искренне обрадовались встрече. В институте училось много наших ребят из Тбилиси – Тенгиз Абуладзе, Резо Чхеидзе, Лева Кулиджанов, Леван Шенгелия, Дима Месхиев (с ним я учился в одной школе), Сурен Шахбазян, Володя Бурыкин, Дудар Маргиев, Георгий Калатозишвили. Я был рад и встрече с Сережей Параджановым, которого знал раньше по Тбилиси – он жил неподалеку, в нашем районе. Прежде мы мало общались, но в институте хорошо узнали друг друга, вся его бурная, полная парадоксов жизнь проходила на моих глазах. Разве мог я подумать, что со временем он станет одним из немногих, кому удастся создать свой язык в кинематографе!

Еще в детстве я обращал внимание на окружавшие меня предметы, вглядывался в лица, в природу, любил наблюдать различные эффекты освещения, особенно у нас дома, когда в квартиру проникало утреннее солнце. Эти радостные мгновения растягивались до бесконечности. Очень рано во мне пробудился интерес к цвету. Сначала это были еще неосознанные ощущения. Для природы юга характерны яркий солнечный свет, глубокие лиловые тени, интенсивные краски неба, зелени, цветов. Хорошо помню, что детство мое было "цветным". И самым цветным казался старый цирк-шапито – с брезентовым шатром на деревянных столбах, запахом опилок, с животными, артистами, местными и приезжими, с самим стариком Дуровым. С годами все эти воспоминания стали расплывчатыми видениями, по-прежнему цветными, но далекими и потускневшими.

Когда я подрос, мы вместе с отцом по воскресеньям ходили в старинные майданские бани (2), где горячая вода била из подземных источников и пахла серой, к чему мне пришлось привыкать. Знаменитая Орбелиановская баня, вся в голубой мозаике, с роскошными номерами, предназначалась для избранной публики. Мы же ходили в простые общие бани, приютившиеся на карабкающейся в гору улочке. В них были та же серная вода и бассейн.

Дата добавления: 2015-08-27