Ирония, юмор, сатира в литературе (*).

Юмор и ирония - понятия очень разные, даже противоположные, хотя долгое время их не умели отличать друг от друга. Ирония, как полагают многие литературоведы, ближе к сатире, другие считают иронию частью сатиры, третьи - не видят существенной разницы в этих понятиях. Итак, ирония - отрицание или осмеяние, притворно облекаемые в форму согласия или одобрения. Основано на иносказании, т.е. когда истинный смысл высказывания противоположен тому, что говорят. В иронии преобладает отрицательное отношение к предмету (смешное скрывается под маской серьезного), в то время как в юморе - наоборот (серьезное под маской смешного). Очень злая и пренебрежительная ирония называется сарказмом. Юмор похож на сатиру тем, что рождается в процессе осмысления внутренней противоречивости (например, человек мелочный, но считает себя очень важным). Как и сатира, юмор представляет собой насмешливое отношение к характером со стороны тех, кто может осознать их внутреннюю противоречивость. Но могут не все, а только умные люди. Поэтому-то Гоголь и делил в своих “Мертвых Душах” юмор на две части: направленный на пошлых людей (плоский юмор) и на единомышленников автора. Более всего юмор отличается от иронии тем, что сатира (ирония) затрагивает и высмеивает пороки всего общества или коллектива. Юмор же - смех над относительно безобидным комическим противоречием. В русской литературе великим сатириком был Салтыков-Щедрин, юмористом - Гоголь. Это различие вытекает из мировоззрения писателей: Салтыков-Щедрин мыслил политически и высмеивал социальные пороки, а Гоголя больше волновали нравственные идеалы. Однако и у Гоголя есть черты сатиры (например, когда он высмеивает провинциальное чиновничество в “Ревизоре” или губернское общество в “Мертвых душах”). Юмор, в отличие от сатиры, не всегда выражает идейное осуждение характера, но иногда передает авторскую симпатию к герою.

X Ирония. Намеренное употребление, для выражения насмешки, слов с противоположным значением тому, что желает сказать человек. Напр.: глуповатому говорят: умница!, шаловливому ребенку: скромный мальчик! В басне Крылова лиса говорит ослу: " Отколе умная бредешь ты, голова?" В "Песне про купца Калашникова" Грозный такими словами изрекает смертный приговор:

А ты сам ступай, детинушка,

На высокое место лобное,

Сложи свою буйную головушку.

Я топор велю наточить-навострить,

Палача велю одеть-нарядить,

В большой колокол прикажу звонить,

Чтобы знали все люди московские,

Что ты не оставлен моей милостью...

X Сарказм - язвительная насмешка, соединенная с негодованием или презрением. У Пушкина в "Борис Годунов" Шуйский говорит о Борисе:

Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача, и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха!

В лит-ре можно наблюдать весьма широко распространённый круг произведений, в кот художник стремится к нарушению жизненных пропорций, к преувеличению, гротескной форме, резко нарушающий реальный облик явления. В живописи простейшим примером может служить карикатура. Причём, преувеличение, характерное для карикатуры, - это преувеличение особого рода, связанное с подчёркиванием смешного и нелепого в явлении, со стремлением обнаружить его внутреннюю неполноценность, нарушить жизненные пропорции. Основное свойство комического состоит в том, что оно основано на ощущаемой нами внутренней противоречивости явления, на скрытой в нём, но улавливаемой нами неполноценности и т.д Смех вызван тем, что мы неожиданно обнаруживаем мнимость соответствия формы и содержания. Юмор вскрывает эту неполноценность, подчёркивая, преувеличивая, гиперболизируя её, делая ощутимой, конкретной. В основе юмористического образа лежит искажение, преувеличение (опять же здесь можно сказать о карикатуре…) явлений жизни, для того, чтобы отчётливей обнаруживался алогизм их, те есть всё та же внутренняя неполноценность… Смешно несоответствие содержания и формы. Оно как бы разоблачает явление, обнаруживает его несостоятельность, что и вызывает смех. Юмор в ис-ве является отражением комического в жизни, усиливает его, связывает с эстетическими представлениями. В ис-ве(в лит-ре, в частности) наблюдаем новый тип образа- юмористический. Основная его особенность – то, что в нём заранее уже дано отношение художника к предмету изображения, раскрыта оценка. Автор юмористического произведения симпатизирует своему герою. Мы смеёмся над мелкими недостаткими, поск они неопасны, безвредны. Пример юм образа- мистер Пикквик у Диккенса. Юмор-шутка. Ирония-насмешка, основанная на чув-ве превосходства над тем, к кому он обращается, скрыт обидный оттенок. Ирония приписывает явлению то, чего ему недостаёт: Лисица говорит ослу:”Отколе, умная, бредёшь ты, голова?” Сарказм=злой иронии. Гнев!!!!!! Лермонтову хочется “смирить весёлость” окр его людей в “ 1-м января”. Юмор есть отрицание частного, сатира-общего. Сатира идёт по линии нарушения реальных форм явления, к тому, чтобы довести до предельной резкости представление об их неполноценности, тяготеет к условностям, гротеску, фантастичности образа. Сатира Щедрина в “Истории одного города”, Свифт «Путешествие Гулливера”. Сатира стоит на грани комизма, она не только смешит, но и отталкивает, направлена против безобразного, неприемлемого в жизни. В сатире- особая форма образного отражения жизни.

САТИРА — вид комического (см. Эстетика), отличающийся от других видов (юмора, иронии) резкостью обличения. С. при своем зарождении являлась определенным лирическим жанром. Она представляла собой стихотворение, часто значительное по объему, содержание к-рого заключало в себе насмешку над определенными лицами или событиями. С. как жанр возникла в римской литературе. Самое слово «С.» происходит от латинского названия мифических существ, насмешливых полубогов-полуживотных — сатиров. Филологически оно связано и со словом satura, означавшим в простонародьи блюдо мешанины, что указывало на смешение различных размеров (сатурнический стих, наряду с греческими размерами) и на присутсвие в С. самых разнообразных описаний всевозможных фактов и явлений в отличие от других лирических жанров, к-рые имели строго ограниченную и определенную область изображения. Римская С. дала свои наиболее высокие образцы в произведениях Горация, Персия и особенно Ювенала.
С течением времени С. утратила свое значение определенного жанра, как это произошло и с другими классическими жанрами (элегией, идиллей и пр.). Изоблачающая насмешка стала основным признаком С., определяющим ее основную сущность. Это свое назначенин С. выполняла при помощи разных литературных форм и жанров. Правда, всякий раз, когда возрождались в литературе формы античной литературы, возрождалась частично и старинная жанровая С. Так было напр. в русской литературе второй половины XVIIIв., когда классическая форма С. была использована Кантемиром, Сумароковым и др. Но одновременно с ней существовали и сатирическая комедия и сатирические журналы с их фельетонами, карикатурами, рассказами и др.
Комизм лежит в основе С. вне зависимости от жанра. Смех всегда является огромным средством социального воздействия. «...Во всей морали нет лекарства более действительного, более сильного, чем выставление на вид смешного» (Лессинг, Гамбургская драматургия, Собр. сочин., т.V, стр.76, изд. Вольфа, 1904).
Социальные функции комического определяют его форму: юмористическую, сатирическую и ироническую. Социальная функпия смеха и С. заключается в действенной борьбе с комически изображаемым объектом. В этом отличие С. от юмора и иронии. От всех форм комического сатира отличается своей активностью, волевой направленностью и целеустремленностью. Смех всегда содержит отрицание. Наряду со смехом в С. звучат поэтому не менее сильно негодование и возмущение. Иногда они так сильны, что почти заглушают смешное, оттесняют его на задний план. Слабость комического элемента в С. давала повод некоторым исследователям утверждать, что С. может совсем обходиться без комических приемов, что она может изобличать ничтожное и враждебное лишь своим негодованием. Но само по себе негодование при самой большой силе и напряженности не создает С. Так, «Дума» и «На смерть Пушкина» Лермонтова при всем своем пафосе протеста и возмущения не является С. Элементы смеха и негодования могут по-разному комбинироваться в С. Но вне комического построить С. нельзя. Отрицая комическое как необходимый метод построения С., мы придем к отождествлению С. с критикой, с отрицанием вообще. Изобличение русского самодержавия и бюрократии может быть выражено в плане сатирическом (Салтыков-Щедрин) и в плане прямой критики и отрицания (Л.Н.Толстой). Маяковский сатирически изобличал мещанство и буржуазию, Горький тоже изобличал мещанство и буржуазию, но в плане прямого отрицания.
Специфика С. не в том, что она вскрывает отрицательные, вредные или позорные явления, но в том, что она всегда осуществляет это средствами особого комического закона, где негодование составляет единство с комическим изобличением, изобличаемое показывается как нормальное, чтобы затем обнаружить через смешное, что это норма — только видимость, заслоняющая зло. Это подтверждается всей историей С. Достаточно назвать такие имена, как Рабле, Бомарше, Вольтер, Свифт, Салтыков-Щедрин. Поэтому классическое разделение С. на «смеющуюся» и «патетическую», к-рое проводит Шиллер в своей статье «О наивной и сентиментальной комедии», не имеет достаточного основания.
Сатиры на врага есть во-первых отрицание всей социально-политической системы. Этот тип С. создан величайшими мировыми сатириками, к-рые в разные эпохи дали гениальные образцы критики и отрицания социальной действительности своей эпохи. Рабле, Свифт, Салтыков-Щедрин — каждый со своими индивидуальными особенностями создавали именно этот тип С.
В истории С. мы неоднократно встречаемся и со вторым типом С., когда сатирик зовет к исправлению отдельных пороков, а не к уничтожению системы, породившей эти пороки. Эта сатира направлена большей частью на быт, нравы, культурные навыки и обычаи. С критикой своего подымающегося класса выступил Мольер. Образ «Мещанина во дворянстве», покрывающий целый ряд аналогичных мольеровских образов («Жорж Данден», «Смешные жеманницы») построен так, что при всех своих недостатках он является смешным, но не отрицательным. С недостатками этих персонажей нужно бороться, но их можно исправить. В таком же плане дан Фигаро у Бомарше. Комизм, связанный с этим образом, не приводит к его отрицанию. Таков Фонвизин, к-рый стремился выдвинуть на место невежественного патриархального дворянства — дворянство европеизированное, культурное.
Основные типы С. отличаются не только по своему материалу и характеру отношения писателя к этому материалу. Можно наблюдать совершенно отличные формы построения С. Буржуазная эстетика и история литературы не раз говорили о тенденциозности С., о том, что С. является полухудожественным, полупублицистическим жанром. С. — «пограничный вид художественных произведении», потому что в ней «наглядно-созерцательная живость» сочетается с «внеэстетическими целями» (Ионас Кон, Общая эстетика). К сожалению подобные взгляды проникли и в нашу советскую критику (см. предисловие к сб. «Сатира» в изд. «Academia», ст. Пиксанова в гослитиздатовском однотомнике «Салтыков-Щедрин», где непонимание специфики формы превращает великого сатирика в талантливого очеркиста).
Между тем формы сатирических произведений чрезвычайно своеобразны. Речь должна итти не только о степени художественности С., но и о ее художественном своеобразии.
Если мы обратимся к тому типу С., к-рый построен на отрицании социальной системы, то увидим, что творчество великих сатириков — Рабле, Свифта, Салтыкова-Щедрина, — отделенное друг от друга временем и пространством, столь различное по своему социально-политическому генезису, представляет собой большую близость формы. Основная особенность С. этого типа заключается в том, что все изображаемое в ней дается в плане полного отрицания. Положительные идейные установки автора, во имя к-рых идет это отрицание, не даны в самом произведении. Их сущность ясна из комического обнаружения ничтожности изображаемого. Отсюда нередко встречающееся вульгарное утверждение, будто у сатириков этого типа нет положительного идеала.
Такая сатира обычно построена на гротескной гиперболистичности, превращающей реальную действительность в фантастику. Рабле рассказывает о необычайных великанах, о колоссальных аксессуарах их быта, об их фантастических приключениях, об оживающих колбасах и сосисках, о паломниках, путешествующих во рту Гаргантюа. Свифт фантастически смещает все человеческие понятия, сталкивая своего героя поочередно с лилипутами и великанами, рассказывает о летающем острове и т.п. Салтыков-Щедрин изображает градоначальника с заводным механизмом в голове, всегда произносящего одни и те же две фразы, и т.п.
Часто пытались найти объяснения гиперболизму и фантастике в необходимости для писателя говорить эзоповским языком. Но это разумеется не главное. Усиливая комическое до степени гротеска, придавая ему форму невероятного, фантастического, сатирик тем самым выявляет его абсурдность, его неопределенность, его противоречие с реальной действительностью.
Реалистически-гротескная фантастика сатириков как основа их стиля определяет целый ряд отдельных приемов. Главнейшие из них состоят в том, что фантастическое дается с точным и весьма обширным перечислением натуралистических подробностей (Рабле) или даже точным измерением его размеров (Свифт).
Стремление к всеобъемлющей реалистической критике социального строя определило и самый жанр С. этого типа. Великие писатели-сатирики, к-рые направляли свой дар на изобличение враждебной им социально-политической системы, сделали роман своим основным жанром. Форма романа давала возможность широкого охвата действительности. В то же время обычная форма романа в связи с ее сатирической функцией получала свои особенности как форма сатирического романа. Сатирический роман не связан рамками определенного сюжета. Сюжет здесь — лишь канва, на которую нанизывается все, что служит для изображения и изобличения той или другой стороны жизни. Сатирик не ограничивает себя количеством действующих лиц, так же как он не обязан следить до конца за их судьбой.
Этим определяется и особое построение образов-персонажей и их значение в общей композиции этого рода сатирического произведения. Не понимая этого своеобразия, Горнфельд напр. считает, что «тип в сатире — не столько живой поэтический образ, сколько схематическое изображение, лишенное индивидуализирующих деталей, которые придают такую жизненность и прелесть созданиям юмора... могучий перевес социально-этических интересов над эстетическими делает из него (сатирика — С.Н.) лирика и подавляет в нем творца объективных типов».
Здесь явное непонимание методов С. Сатирик не менее любого другого художника способен к художественному воплощению отражаемой им действительности. Достаточно вспомнить образы эпикурействующего философа Панурга у Рабле или Иудушку Головлева у Салтыкова-Щедрина. Но эта индивидуализация и типизация достигаются другими средствами, чем в юморе, — не путем психологического развертывания образа, а через большие обобщения, на к-рых построена С. и к-рые дают возможность в каждом персонаже, взятом на очень небольшом отрезке места и времени, уловить социально-типическое. Но именно поэтому социально-типическое не становится схемой, оно воплощается в художетсвенно убедительные индивидуализированные жизненные образы.
Отсутствие твердого сюжета позволяет сатирику не стеснять себя требованиями развития единого действия, ибо композиционное движение С. определяется требованиями расположения той системы критики, к-рую автор стремится дать в своей С., а не требованиями композиционного развития единой сюжетной интриги. Этого не учитывают теоретики, к-рые, не понимая своеобразия сатирической формы, говорят о композиционной шаткости, расплывчатости С. как об одном из ее главных грехов против художественности. Универсализм критики в сатирическом романе определяет необходимость использования самого разнообразного материала. Сатирический роман использует в равной мере комические характеры, положения, диалоги и слова. В этом отличие С. этого типа от других видов С.
По-иному строится сатира, основанная на противопоставлении положительного и отрицательного, добродетели и порока. Скотининым и Простаковым сатирик противопоставляет Стародума, Фамусовым и Молчалиным — Чацкого, Тартюфу противостоит Клеант, Гарпогону — Ансельм. Но характер распределения отрицательного и положительного элементов в этой С. резко отличаются от аналогичных несатирических произведений, скажем — от мещанской слезливой драмы. На первый план С. выдвигает отрицательные типы и характеры, давая положительное лишь как фон для них либо не давая вовсе. С. эта по преимуществу является С. типов и характеров. Отдельные отрицательные стороны социального строя сатирик воплощает в отдельных характерах. Отрицательные типы построены большей частью на какой-нибудь одной резко выдающейся черте; на скупости Гарпагона, на лицемерии Тартюфа, на подличании и угодничестве Молчалина, на тупом солдафонстве Скалозуба. Эта сатирически заостренная черта характера создает порой вместо индивидуализированного образа социальную маску.
Мы говорили до сих пор о двух основных видах С. В рамках этих видов мы находим многообразные жанры С.: наряду с сатирическим романом, с сатирической драмой, комедией С. использует и целый ряд малых жанров — эпиграмму, анекдот, сатирический фельетон, карикатуру. И эти малые жанры подразделяются в зависимости от сатирической установки автора на те же два типа. Так, если мы сравним С. «Искры» 60-х гг. и «Сатирикона», то здесь явственно выступят отличительные особенности этих двух типов С.
Нужно подчеркнуть, что помимо основных видов С. мы встречаемся в лит-ой практике очень часто с элементами С. в произведениях писателей несатирического направления. Особенно сильны эти элементы С. в творчестве писателей, к-рые являются представителями критического реализма (Стендаль, Бальзак, Флобер, Мопассан и др.).
В европейской литературе история С. теснейшим образом связана с историей борьбы молодой буржуазии против феодального порядка, Так, уже с XIVв., по мере оформления тех сил, к-рые столь явственно заявили о себе Возрождением, Реформацией, С. завоевывает все большее место. На разнообразные лады сатирически осмеиваются церковь и ее служители, средневековый уклад, догматы религии, а еще больше — произвол охранителей этих догматов, порочность и глупость католических попов, тупость и ограниченность схоластических ученых. Жанры С. становятся чрезвычайно многообразными. Здесь и басня, в к-рой осел в львиной коже изображает папство, и отдельные небольшие сатирические новеллы, шванки, и животный эпос («Борьба мышей и лягушек»), и большие сатирические романы, использующие народную сатирическую поэзию.
Возрождение, Реформация были перво великой атакой молодой буржуазии на старый феодальный порядок. Эта эпоха дала поэтому шедевры С. во Франции и Германии. Королевско-аристократический характер английской Реформации и пуританский характер буржуазной революции привели к тому, что Англия не знала в XVI—XVIIвв. такого широкого развития сатирических жанров, как Франция и Германия. Обширная немецкая сатирическая литература эпохи Реформации начинается знаменитым «Narrenschiff» (1434) Себ. Бранта. Фишарт (1546—1590) был наиболее выдающимся немецким сатириком эпохи Реформации. Его перу принадлежит вольная обработка романа Рабле «Гаргантюа» — сатирическое произведение, содержащее всеобъемлющую критику социального строя и его недостатков. Однако вершиной сатирической литературы эпохи Реформации являются сыгравшие всемирно-историческую роль «Письма темных людей» (1515—1517) и «Похвала глупости» (1509) Эразма Роттердамского. С. гуманистов и Реформации — бичующая, ядовитая, презрительная. Она стремится не улучшать и исправлять, но снизить, оскорбить, уничтожить.
Эта огромная, большей частью безыменная сатирическая литература или литература забытых писателей, чрезвычайно разнообразная в различных странах в зависимости от конкретных условий борьбы нарождающейся молодой буржуазии, осознающего себя третьего сословия, венчается во Франции гениальным гротеском Рабле (см.) «Гаргантюа и Пантагрюэль» — подлинной сатирической энциклопедией средневековья. Но по мере того как первый тур боев молодой буржуазии против феодализма закончился, по мере того как католическая реакция восторжествовала и феодализм после ряда своих отступлений закрепился на новых позициях, С., направленная на взрыв самых основ феодального общества, уступила место С., задачей к-рой была лишь критика частных недочетов системы («Комический роман» Скаррона, 1651; «Симплициссимус» Гриммельсгаузена, 1668, и др.). Эта С. выступает против подражания иноземному, против забвения немецких основ жизни (Лауремберг, 1590—1658; Мошерош, 1601—1669), против одичания и огрубения нравов, принесенных тридцатилетней войной (Гриммельсгаузен, Мошерош). К этому времени относится возрождение классической формы римской С. как лирического стихотворения (Рахель), к-рая во французской литературе расцвела уже к концу XVIв. (Вире, «Satyres chrestiennes de la cuisine», дю Вердье, «Les omonymes, satire contre les mOur corrompues de ce siecle»).
С. отрицания опять начинает громко заявлять о себе, когда третье сословие в XVIIIв. стало готовиться к решительному бою с феодализмом.
Конечно и в эпоху торжества католической реакции и абсолютизма третье сословие не отказалось от орудия С. Достаточно вспомнить Мольера — первого классика французской буржуазии, создавшего такие шедевры С., как «Тартюф» и «Мещанин во дворянстве».
Однако расцвет буржуазной С. происходит лишь в XVIIIв. С. захватывала и смежные идеологические области, проникая в публицистику, в социологию. Так, для Монтескье его «Персидские письма» были формой политического изобличения произвола и беззакония французского абсолютизма и противпоставления ему английской системы парламентской власти. Буржуазное Просвещение XVIIIв. потому использовало так широко С., что задачей Просвещения была борьба с феодальной системой во имя торжества буржуазной. Совершенно закономерно, что классиком французской С. XVIIIв. стал один из величайших просветителей Франции — Вольтер (см.). Его «орлеанская девственница», его «Кандид», его памфлеты — шедевры сатирического отрицания и взрыва всех святынь феодально-католического общества, осмеяния основ, на к-рых веками покоилось это общество. С сокрушительным изобличением церкви сливался другой центральный мотив сатиры Вольтера — борьба против произвола абсолютной монархии. Вольтер был высшим выражением сатирического отрицания феодального мира среди французских просветителей. Но его приход подготовили и его продолжали многочисленные сатирики, забытые или оставшиеся неизвестными. Шедеврами французской С. являются «Племянник Рамо» Дидро (см.) и трилогия Бомарше (см.).
Влияние чрезвычайно сильной и политически заостренной французской С. сказалось на С. Просвещения в Германии. Но это только отзвуки на сильное политическое возбуждение соседней страны. Немецкий абсолютизм был силен, а немецкая буржуазия только нарождалась и не собрала свои силы на борьбу с ним. Поэтому немецкая С., лишенная политической остроты, приобретает морализирующий, нравоучительный характер. Она направлена против лживого адвоката, ничтожного ученого, против стремления среднего сословия к титулам. Лучшими ее представителями являются Лихтенберг (1742—1799), Рабенер (1714—1771) и Лисков (1701—1760).
В эту же эпоху расцветает С. в Англии. Но в Англии С. была связана с борьбой аристократии против прочно утверждавшихся буржуазных отношений. Уже во второй половине XVIIв. Драйден выступил ярым защитником аристократии и обличителем буржуазной ограниченности и буржуазной добродетели. Наряду с С. на быт и нравы буржуазии он дает остро сатирические зарисовки политических противников аристократии. Наиболее значительные памятники английской С. и в XVIIIв. создавались аристократическими писателями: Поп (см.), Свифт (см.) «Путешествие Гулливера», Шеридан (см.) «Школа злословия». Шедевром английской С. является «Путешествие Гулливера». Сатира Свифта мало касается религии, к-рая является основной мишенью для С. французских просветителей. Аристократический характер С. резко проявляется в стремлении унизить и осмеять всех законодателей и социальных реформаторов, к-рые думали «учить монархов познанию их истинных интересов, которые основаны на интересах их народов». Скептицизм Свифта в отношении возможных преобразований социальной действительности связан с его глубочайшим мизантропизмом. Критика его должна была вскрыть не только относительность всех человеческих установлений, но и относительность самой человеческой личности. Но положительное значение сатиры Свифта — в художественной остроте ее антибуржуазного характера.
Антибуржуазную сатирическую линию продолжил в английской литературе Байрон (см.). Исключительной остротой отличились в его творчестве сатирические мотивы, направленные как на изобличение лживости и святошества аристократии, так и тупости и ограниченности буржуазии.
С. мельчает после Французской буржуазной революции конца XVIIIв., когда проблемы разрушения враждебной буржуазному порядку феодальной системы в основном были разрешены. Сильные элементы С. мы сейчас находим лишь в творчестве оппозиционных демократических писателей, в первую очередь у Беранже (см.). Трусость и предательство буржуазии после июльских дней изобличал Барбье (см.) в своих «Ямбах» и «Сатирах», В.Гюго (см.) в своей политической лирике (в «Chatiments»). Наиболее ярким проявлением С. XIXв. является политическая лирика Гейне, (см.), направленная против неизжитого в Германии феодализма, против трусливой немецкой буржуазии («Зимняя сказка») обороны С. в лирической поэзии также Гервег и Фрейлиграт.
Буржуазная С. к концу XIXв. переходит постепенно в скепсис и иронию. Здесь она подчас достигает большой остроты (А.Франс, Жан Жироду и мн. др.), но никогда больше не играет столь огромной всемирно-исторической роли, какую она играла в дни, когда была проникнута пафосом борьбы с феодальным порядком. Сильные элементы С. мы находим к концу XIX и в нач. XXвв. в английской литературе у Бернарда Шоу (см.). Его С. направлена против капитализма, духовенства, мещанства. Но половинчатый характер отрицания буржуазной системы лишает их того революционного дерзновения, без к-рого их С. превращается лишь в талантливое остроумничанье.
Русская С. беднее зап.-европейской. На Западе С. развивалась в течение вековой борьбы третьего сословия со старым порядком. В России С., негодующая и бичующая, достигает своих высот тогда, когда на сцену русской истории выступили идеологи революционной демократии (Салтыков-Щедрин, Некрасов).
В предшествующие эпохи С. тоже не раз становилась господствующим жанром в русской литературе — напомним расцвет русской С. во второй половине XVIIIв. Но эта С., по чрезвычайно меткому выражению Добролюбова, «старалась уменьшить, а не истребить зло». Не говоря о той обильной сатирической журналистике, в которой непосредственное участие принимали правящие верхи («Были и небылицы», «Всякая всячина», «И то и се», «Ни то, ни се», «Поденщина», «Полезное с приятным», «Смесь», «Трутень»), даже новиковские издания («Парнасский щепетильник», «Вечера», «Живописец», «Кошелек»), сатиры Кантемира, Сумарокова, комедии Фонвизина обходили молчанием такие вопиющие явления, как например, крепостное право. Резкую противоположность С. такого типа представляют сатирическике разоблачительные картины «Путешествия из Петербурга в Москву» Радишева.
Грибоедов (см.) в своей комедии заклеймил Молчалиных и Скалозубов. Гоголь сатирически показывал «мертвые души» помещичьей России. И вопреки субъективным тенденциям Гоголя его С. имела глубоко революционизирующее значение. На смену дворянской (Грибоедов, Гоголь), объективно выполнявшей огромную революционизирующую роль, пришла С. революционно-демократическая, содержавшая решительное отрицание феодально-крепостнической, царски-бюрократической системы, не менее решительную критику хищнического русского капитализма и трусливости либеральной буржуазии. Эта С. принципиально отличается от дворянской С., к-рая шла не от отрицания, а от самокритики. Гоголь напр. всю свою жизнь стремился к созданию положительных образов и был неудовлетворен своими комическими персонажами. Салтыков (см.) в них находил глубочайшее выражение своих идейных и худож. замыслов. Салтыков дает полное разложение, всесторонне показывает негодность, а главное вредность своего Иудушки Головлева. Его лучшие произведения — гениальные гротески «Господа Головлевы», «История одного города» и «Помпадуры и помпадурши» — необычайны по своей силе и меткости изобличения самодержавия, бюрократической тупости и глупости, крепостнического варварства и самодурства, либерального благодушия. Бессмертным образом Иудушки Головлева Щедрин дал великий символ вырождения всей системы.
Сильные сатирические элементы находим и в творчестве великого поэта революционной демократии Некрасова (см.) («Размышления у парадного подъезда», «Убогая и нарядная», «Современники» и др.). Против нового врага трудящихся, хищнического капитала и кулачества, направлена сатира Гл. Успенского (см.) («Нравы Растеряевой улицы»). Новый расцвет С. после годов реакции связав с революцией 1905. За годы 1905—1908 возникает огромное количество сатирических журналов, большей частью либерально-демократических. Но в эти же годы создавалась уже пролетарская С., сатирические рабочие журналы, непосредственным продолжателем к-рых стал зачинатель пролетарской сатиры Демьян Бедный, и С. большевистских газет «Звезда» и «Правда». Своих вершин пролетарская С. достигает в творчестве М.Горького.
Советская пролетарская С. отличается от С. капиталистических классов не только по своей тематике. Она представляет значительные качественные видоизменения. В собственническом обществе С. представляла собой или отрицание всей социальной системы в целом или критику отдельных сторон этой системы. Советская С. направлена прежде всего против действительности классово-враждебной, против прямого своего классового врага, противостоящего советской социалистической системе. Когда же советская С. направлена на недостатки своей классовой действительности, она вскрывает эти недостатки как чуждые классовые наслоения, как результат иной, враждебной социальной системы, ибо эти недостатки не созданы строящимся социалистическим обществом, а неизжитым сознанием собственника. Остро формулирует значение советской сатиры М.Кольцов: «Возможна ли сатира, природой которой является недовольство существующим, гневное или желчное отношение к существующей действительности в стране, где не существует эксплоатации и где строится социализм? Да, возможна. Клинком сатиры советский писатель борется с низостями подхалимства, невежества и тупоумия. Рабочий класс есть последний в истории классов, и смеяться он будет последний» (речь на Международном съезде писателей). Пролетарская С. направлена не только на критику своих недостатков. Она изобличает преже всего враждебную капиталистическую систему. Только с пролетарских позиций и возможна сейчас истинная С. на капиталистический строй. Буржуазный сатирик не знает рецептов улучшения и исправления своей системы и не может примириться с ее полным отрицанием. Это делает его С. половинчатой, лишает ее остроты и действенности. Только перейдя на пролетарские позиции, он может дать всестороннюю сатирическую критику. Советская С. занята изобличением недостатков в своих собственных рядах. На этом пути она сумела завоевать целый ряд самых разнообразных жанров: басни-сатиры Д.Бедного, сатиры Маяковского, новеллы Зощенко и большие сатирические романы Ильфа и Петрова, очерки и фельетоны М.Кольцова, комедии Безыменского («Выстрел»), Киршона («Чудесный сплав»), Константина Финна. Это внедрение С. почти во все жанры, это многообразие сатирических форм уже само по себе доказывает, сколь необходима и актуальна советская С.

ю́мор

(англ. humour – юмор, нрав, настроение), особый вид комического, такое отношение к предмету изображения, когда внешне комическая трактовка сочетается с внутренней серьёзностью. Например, юмористический рассказ А. П. Чехова «Смерть чиновника» содержит не только насмешку над Червяковым, над его опасениями и попытками извиниться, но и подводит читателя к мысли о трагизме судьбы этого человека, о его жалкости и ничтожности, в которых виноваты и окружающее его общество, и он сам. Юмор открывает истинную природу вещей, сущность явлений оказывается противоположна внешнему выражению: безумное оборачивается мудрым, ничтожное становится возвышенным.
Своеобразие юмора выявляется в сопоставлении его с другими видами комического. В отличие от иронии, юмор скрывает не смешное под маской серьёзного, а серьёзное под маской смешного. Цель иронии – высмеять, она обидна, задевает того, на кого направлена; юмор более сложен. Так, в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» есть и юмор, и ирония. Образец иронии – насмешка над устоями светского общества:

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть сумел;

Кто странным снам не предавался,

Кто черни светской не чуждался,

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов,

Кто славы, счастья и чинов

Спокойно в очередь добился,

О ком твердили целый век:

N.N. прекрасный человек.

Более мягкий и дружественный, юмор проявляется там, где автор говорит о любимых им героях: Онегине, Ленском, Татьяне:

В свою деревню в ту же пору

Помещик новый прискакал

И столь же строгому разбору

В соседстве повод подавал.

По имени Владимир Ленский,

С душою прямо геттингенской,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Он из Германии туманной

Привёз учёности плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри чёрные до плеч.

Остроумие как вид комического основано на игре слов, неожиданном сближении понятий. Образец остроумия – известный анекдот о А. С. Пушкине, которому на одном из вечеров какой-то юноша, решив, что Пушкин пьян, заметил: «Что, Александр Сергеевич, у вас, кажется, мальчики в глазах?» – «И самые глупые», – ответил Пушкин. Юмор, в отличие от остроумия, не предполагает наличия двух сущностей, он изначально обращается к одному объекту, но видит в нём две противоположные и нерасторжимо связанные стороны: так, одновременно и смешон и трогателен Максим Максимыч в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова.
Сатира описывает пороки и недостатки, стараясь их исправить, а юмор видит в недостатках продолжение достоинств, а в достоинствах – продолжение недостатков. Например, обличение Н. В. Гоголем российской действительности в пьесе «Ревизор» и поэме «Мёртвые души» – сатирическое, т. к. автор безжалостно высмеивает глупость и продажность чиновников, их страх перед вышестоящим начальством, косность помещиков и т. д. Но в его повести «Старосветские помещики» описание привычек, пристрастий, распорядка дня Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны дано с мягким юмором, представляет смешную и в то же время идиллическую картину. Юмор не жесток, он терпим к чужим порокам и слабостям, в отличие от сатиры.
Юмор сложен для исследования, т. к. он часто соединяется с другими видами комического. Кроме того, в обиходном употреблении термин «юмор» означает «смешное» вообще. Образцами чистого юмора в литературе считаются, например, романы М. де Сервантеса «Дон Кихот» и Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»: их главные герои вызывают смех, постоянно попадают в нелепые ситуации, но вызывают уважение своим отношением к жизни, внутренним миром.
Возникновение юмора связывают с обрядово-игровым, праздничным смехом – на празднике всем весело, всем смешно, и никто не обижается, если над ним посмеются. Довольно долго юмор стоял в оппозиции к обществу и официальной культуре. Общество признавало сатиру на врага и каламбурное остроумие, но не юмор. Юмор зарождался в выходках Диогена: например, когда Александр Македонский сказал ему: «Я могу сделать для тебя всё, чего ты ни пожелаешь», Диоген ответил: «Отойди и не закрывай мне солнце». Стихия юмора растёт и ширится вместе с подъёмом личностного начала, т. к. юмор всегда индивидуален, он предполагает субъективное мнение того, кто смеётся, его собственную оценку событий. Стихия юмора выделяется в литературе достаточно поздно.

Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия. — М.: Росмэн. Под редакцией проф. Горкина А.П. 2006.

Юмор

ЮМОР — латинское humor, немецкое humór, французское l'humeur обозначало жидкость и в старинной медицине обозначало четыре главных влажности организма, из сочетания которых и свойств выводились преобладающие настроения человека и его темпераменты. С течением времени, особенно с 18-го века, слово стало обозначать то дурное (у французов), то хорошее жизнерадостное (у англичан и немцев) настроение духа, а оно связалось особенно с английской и германской литературой. Сервантес дал гениальный образец юмора в «Дон-Кихоте» еще задолго до определения самого понятия, как и Шекспир в своих светло жизнерадостных комедиях вроде «Двенадцатой ночи», и в речах своих шутов и т. д. Существо юмора теснейшим образом связано с сущностью смеха (см.), как психологического явления; смехом разрешаются разнообразно окрашенные субъективные настроения творца художника пред лицом живой жизни, встречающей себе те или иные препятствия к своему свободному проявлению или течению. Смех — юмористичен, когда смеющийся ощущает некоторую сердечную близость с тем, что вызывает смех в нем, и явление воспринимается не только с той стороны, с какой оно заслуживает более или менее решительного осуждения, но и с других сторон, связанных с тем, что есть в явлении нормально жизненного и вызывающего сочувствие. Поэтому, юмор слагается из элементов и насмешки, и сострадания. Юмористическое восприятие жизни и явлений характеризует собою некоторый смешливый склад ума при чутком и мягком сердце, даже миронастроение, отличное от чисто сатирического склада ума и созерцания, в котором преобладает сухой и рассудочный мотив. Юмор сложен, и юморист часто столько же сочувствует явлению, сколько и осуждает его, и больше прощает, чем то может делать сатирик. Юмористический «смех сквозь слезы» — есть «возвышенное в комическом» и стоит на той высоте, с которой мелкие слабости, всем свойственные, или теряют свое значение, или оттеняют даже нечто великое. Нечувствительно юмор от смеха переходит к слезам, к трагическому, к скорби мировой. Пример — Дон-Кихот и Санчо-Панца, в образах которых из-за всей смехотворной нелепости их поступков и речей мало по малу встают глубоко трогательные и величественные черты высоких моральных побуждений — у Дон-Кихота — настоящий героизм и чистота принципов, у Санчо-Панцы трогательная преданность высшему, воплотившеемуся для него в его господине, и здравый ум, выбивающийся из-под грубой коры невежества. Другой пример — смех Гоголя, перерождающийся в вопль о «Мертвых Душах». Юмор в наиболее чистом виде трогает своею мягкою улыбкою, обращенною к вечным слабостям человеческого ума и сердца, и в противоположность резкому бичующему отношению сатиры к жизни, примиряет с жизнью. Наибольшее значение, вслед за Сервантесом, имел и имеет может быть у нас юмор англичанина Диккенса, произведения которого — обширные галлереи юмористических, часто необыкновенно забавных, но в то же время и глубокотрогательных образов. Юмор блистательно проявил себя в английском романе, еще начиная с Стерна и Фильдинга, а после Диккенса, у американца Марка Твэна. Немецкий юмор Жана-Поля, Фр. Рейтера, Раабе и других кажется нам, русским, несколько тяжеловесным. У французов при всей склонности, едва ли не национальной, к остроте и насмешке, подлинный юмор художественно проявил себя едва ли не в произведениях одного Альфонса Додэ с его Тартареном. Русский юмор в литературе представлен чрезвычайно богато, при чем переплетен со всеми разновидностями смеха, от легкого жизнерадостного до бичующей сатиры. Стихию юмора находим великолепно представленною и в русском романе и повести, и в драме и комедии, отчасти в басне Крылова с его лукавым смехом. До вершины мирового значения достиг юмор Гоголя, в его повестях и «Мертвых душах» и комедиях «Ревизор» и «Женитьба», юмор, переходящий в резкие сатирические образы и трагическое отчаяние о тщете мира. Великолепные образцы чистого юмора мы находим также у Пушкина («Летопись села Горюхина», «Граф Нулин» и множество страниц «Евгения Онегина» и повестей), и у Лермонтова (Максим Максимыч); Гончаров с его бессмертным Обломовым и при нем Захаром, так же, как юморист, стоит чрезвычайно высоко. Менее характерен юмор у Тургенева, и почти не играет роли у Толстого и Достоевского. К области чистого юмора относится и ряд произведений и страниц по преимуществу сатирика Салтыкова, и один из виднейших русских юмористов — Чехов, с его всегдашней иронической, но мягкой улыбкой. В стихию русского юмора, через южан — Гоголя, Короленка, Чехова — заметно влился украинский юмор, а из чуждых влияний нужно считать Сервантеса (вознесенного Тургеневым) и Диккенса, переводами которого у нас зачитывались и великие, и второстепенные писатели и бесчисленные рядовые читатели. Но подлинные черты и свойства русского юмора, в отличие от сатирического обличительного смеха и от поверхностного комизма и зубоскальства, которым жила, так называемая, юмористическая печать, до сих пор не определены и не изучены. Чистая основа русского юмора, конечно, в корнях великорусского народного смеха, с его московским пошибом, с зубоскально-глумливым оттенком; она изумительно представлена в драме и комедии в речах героев Островского, также у Салтыкова, у Глеба Успенского, у Лескова, в «Свадьбе Кречинского» Сухова-Кобылина (Расплюев) и т. д. На русском языке нет цельных трудов ни о юморе вообще, ни о русском юморе в частности. Теоретиками, взгляды которых перешли в нашу критическую литературу, были немцы Лацарус (Das Leben der Seele, 1884), Липпс (Komik und Humor, 1898, см. общие сочинения по эстетике). Сжато-содержательна заметка о юморе А. Горнфельда в «Энц. Словаре» Брокгауза и Эфрона.

В. Чешихин-Ветринский. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. / Под редакцией Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского. — М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925

ИРОНИЯ (греческое eironeia — притворство) — явно-притворное изображение отрицательного явления в положительном виде, чтобы путем доведения до абсурда самой возможности положительной оценки осмеять и дискредитировать данное явление, обратить внимание на тот его недостаток, к-рый в ироническом изображении заменяется соответствующим достоинством.
Подчеркнутость притворного тона — необходимое условие для осуществления И. Поэтому имя «Эвмениды» (буквально — «милостивые»), дававшееся древними греками неумолимым богиням-мстительницам Эринниям, при явном, прямом противоречии с действительностью (какой, разумеется, действительность эта представлялась говорящему) не может быть сочтено за ироническое, но лишь за евфемическое (см. Евфемизм): в интересы говорящего, трепещущего перед «милостивыми богинями», не входило конечно подчеркивать свой притворный тон и прибегать к насмешке. Аналогичен и смысл имени «Парки» (буквально — «щадящие»), присвоенного у римлян беспощадным богиням судьбы. Но те же имена могут приобрести ироническую функцию, если диаметральная противоположность утверждаемого и действительного будет дана в обнаженном, намеренно подчеркнутом виде, так, чтобы говорящий демонстрировал свое притворство. Это условие достигается либо при помощи всего контекста, подсказывающего именно ироническое, а не буквальное понимание того или иного отрывка, либо хотя бы лишь при помощи особой иронической интонации. В письменной речи на такую интонацию могут указывать кавычки.
Изображая отрицательное явление в положительном виде, И. противопоставляет так. обр. то, что должно быть, — тому, что есть, осмеивает данное с точки зрения должного. В этой функции И. — ее сходство с юмором, тоже подобно И. вскрывающим недостатки различных явлений, сопоставляя два плана — данного и должного. Подобно И. и в юморе основанием, сигналом для сопоставления двух планов — данного и должного — служит откровенно, подчеркнуто демонстрируемое притворство говорящего, как бы предупреждающего, что его слов нельзя понимать всерьез. Однако если И. притворно изображает должное в качестве данного, то юмор, наоборот, притворно изображает данное в качестве должного. Юмор гоголевских повестей и поэмы «Мертвые души» осуществляется именно через притворно-серьезный тон рассказчика, якобы наивно приемлющего все нелепости и недостатки изображаемой жизни, якобы рассматривающего изображаемую жизнь глазами своих героев. И в И. и в юморе даются два отношения автора к изображаемому: одно притворное, другое — подлинное, и в И. и в юморе интонация противополагается буквальному смыслу высказывания, но в И. интонация несет в себе подлинное дискредитирующее отношение, в юморе — притворное уважительное отношение.
Различимые теоретически, И. и юмор часто переходят друг в друга и до неразличимости переплетаются в художественной практике, чему способствует не только наличие общих элементов, общность функций, но и общая интеллектуалистическая природа этих двух методов художественного дискредитирования: игра со смысловыми контрастами, противопоставление логически противоположных понятий требуют четкости мысли в процессе своего создания и к ней же апеллируют в процессе читательского восприятия.
Ведя к дискредитированию явления, т. е. выражая акт оценки, юмор лишь подсказывает эту оценку при помощи группировки фактов, заставляет факты говорить за себя, — И. же высказывает оценку, передает в интонации отношение говорящего.
Принято отличать еще особый вид И. — сарказм, к-рый обычно характеризуется как злая И. Однако определение «злая И.» требует уточнения. И. может быть названа злой и в зависимости от своей меткости и в зависимости от проявляемого в интонации отношения говорящего. Точнее поэтому будет определить сарказм как И., выражающую страстно-отрицательное, негодующее отношение к чему-либо. Саркастически звучат полные социального негодования и морального возмущения монологи Чацкого.
Т. к. И. рассматривает явления с точки зрения должного, а представление о должном не есть величина постоянная, но вырастает из социальных условий, выражает собой классовое сознание, то ряд слов и выражений может терять или приобретать иронический смысл при перемещении в иную социальную среду, в иной идеологический контекст. Такова судьба эпитетов «либеральный» и «демократический», выражающих претензии буржуазных политических партий на свободолюбие (в слове «либеральный») и на защиту народных интересов (в слове «демократический», что означает буквально «народоправствующий»). Эпитеты эти в устах революционного пролетариата приобретают иронический смысл, основанный на совершенно ином представлении и о свободе и о народных интересах. На игре двумя смыслами слова «демократический», точнее — двумя точками зрения на подлинный смысл этого слова, — основана И. в словах А. Франса: «Народ не настолько богат, чтобы позволить себе роскошь иметь демократический образ правления», где всем контекстом подчеркивается контраст между буквальным смыслом эпитета, окружающим демократическое правительство ореолом народной власти, и тем реальным смыслом, какой это слово приобрело в социальной практике буржуазных республик, контраст между маской и подлинным лицом политических партий.
И. не только подчеркивает недостатки, т. е. служит целям дискредитирования, но также обладает возможностью высмеивать, разоблачать неосновательные претензии, придавая самим этим претензиям иронический смысл, как бы заставляя высмеиваемое явление иронизировать само над собой.
Естественно поэтому, что с древних времен и до наших дней И. выполняет по преимуществу полемическую функцию, служит одним из излюбленных средств в борьбе на идеологическом фронте. Одним из ранних проявлений И. как метода идеологической борьбы служит так наз. «ирония Сократа» — особый прием, к-рым пользовался Сократ в диалектических целях; прием состоял в том, что философ, желая доказать какое-либо свое положение, умышленно становился на точку зрения своего противника и путем ряда якобы наивных вопросов доводил принятую точку зрения до абсурда. Однако, анализируя отдельные примеры «сократической И.», приводимые в диалогах Платона, следует строго различать, когда в примерах сократической И. принятие чужого, неприемлемого для Сократа положения выполняет роль художественного убеждения и когда оно служит лишь целям логического доказательства. В последнем случае мы не в праве усматривать И., как не в праве ее усматривать в евклидовых теоремах, построенных на доказательстве от противного, ибо логически сделанное допущение не есть еще психологически разыгранная уверенность.
Однако проявляемая в «сократической И.» связь с логическим доказательством не случайна. Логическая аргументация если и не исчерпывает собой всех необходимых предпосылок И., то во всяком случае может играть существенную роль при достижении иронического эффекта, подготовляя читателя или слушателя к осознанию нелепости того или иного положения.
И. как полемический прием была уже хорошо известна греческим риторам и римским ораторам. И. — испытанное орудие современных публицистов. В зависимости от серьезности задач, какие ставит себе полемика, И. может приобретать большую или меньшую идеологическую углубленность, то замещая собой всякую иную логическую аргументацию, служа непосредственным выражением враждебности, то лишь венчая логическую аргументацию в качестве стилистического заострения. В последнем применении мы находим И. напр. в «Анти-Дюринге» Энгельса и в ленинском «Материализме и эмпириокритицизме»: оба автора высмеивают своих противников с напряженнейшей полемической страстью, и вместе с тем их книги служат не только документами идеологической полемики, но и основополагающими трудами по теории диалектического материализма. Логическая аргументация придает здесь И. и более углубленный идеологический смысл, и более заостренное стилистическое оформление: в качестве материала для И. служат подлинные слова осмеиваемых противников и широковещательная терминология, настолько уже дискредитированная рядом логических возражений, что она может звучать для читателя только лишь иронически. Едкой иронией насыщено «Святое семейство» Маркса и Энгельса, полон уничтожающего сарказма «Коммунистический манифест».
В своем стилистическом осуществлении И. пользуется целым рядом форм, охватывающих самый разнообразный по объему и характеру материал, — то локализирующихся в отдельном слове, то проникающих все произведение в целом.
Из форм, к-рыми пользуется И., самой распространенной и самой элементарной представляется антифраза — употребление слова в значении, прямо противоположном его обычному смыслу («Хорош, нечего сказать»). В крыловском «а философ — без огурцов» насмешка сосредоточивается на звании философа, любителя мудрости, мудреца, спасовавшего перед здравым смыслом крестьянина, но здесь нет антифразы, ибо звание философа не оспаривается за объектом И., высмеиваются лишь претензии такого рода философии на мудрость, на знание жизни, следовательно слово «философ» употреблено здесь одновременно и в прямом своем смысле, правильно обозначая человека, занимающегося философией, и в смысле ироническом — так. обр. дается как бы частичная антифраза, относящаяся лишь к некоторым признакам выражаемого этим словом понятия. Контраст между данным и должным может быть еще больше подчеркнут при помощи гиперболы, доводящей иронически утверждаемое явление до в высшей степени преувеличенных, с целью большей выразительности, размеров: так, вместо того чтобы маленький предмет иронически назвать большим, его называют огромным, гигантским, колоссальным. Все указанные только что формы И. обладают тем общим признаком, что они основываются на особом словоупотреблении, касаются словесной семантики, построены на игре смыслов отдельных слов и выражений, т. е. дают ироническое называние предмета. Однако называние предмета — лишь элементарнейший способ изображения, так сказать, минимальное изображение. Поэтому И. может проявиться не только в словесном обозначении предмета, но и в характере его показа, даже при отсутствии иронического словоупотребления в обрисовке характера, в ситуации. Так, слова Хлестакова о посланных за ним из департамента тридцати пяти тысячах курьеров произносятся им конечно не иронически, но вся ситуация, созданная этими словами, развертывается Гоголем как ироническая. Простейший вид такой объективированной И. заключается в инсценировке иронического суждения: она вкладывается в уста действующего лица и произносится им в своем первоначальном, прямом неироническом смысле, а ироническое отношение автора вытекает из всего контекста. Так построена И. в приписываемой Пушкину эпиграмме:

«Сказал деспот: Мои сыны,
Законы будут вам даны,
Я возвращу вам дни златые
Благословенной тишины.
И обновленная Россия
Надела с выпушкой штаны».

Для того, чтобы объективироваться в ситуации, в обрисовке характера и т. п., И. требует прежде всего объективации авторского отношения к изображаемому. Это авторское отношение, иронический тон может быть иногда с необходимостью выведен из сообщенных автором особенностей изображаемого, не допускающих иного толкования, кроме иронического. Сообщенные Гоголем сведения не допускают никакой другой трактовки, кроме иронической, по отношению к рассказам Хлестакова об его петербургских успехах. Таким же способом подсказать ироническое отношение к явлению служат карикатура, гротеск и т. п. К гротеску как к излюбленной форме своей злой, беспощадной, издевающейся иронии прибегает знаменитый английский сатирик XVIII века — Свифт. Особую законченность и выразительность гротескная И. Свифта приобрела в его «Путешествиях Гулливера», аллегорическом памфлете, в котором высмеиваются все устои тогдашнего общества.
И. может возникать и из столкновения ситуации с языком, в к-ром автор эту ситуацию развертывает, напр. при стилизации авторской речи под высокий торжественный слог. В этой роли выступают словарные и синтаксические архаизмы у Щедрина, в этой роли они вошли и в нашу публицистическую традицию. Таким же орудием иронической стилизации может послужить и самый ритм стихотворения, напр. в пушкинском двустишии по поводу русского перевода «Илиады»:

«Крив был Гнедич-поэт, прелагатель слепого Гомера, —
Боком одним с образцом схож и его перевод»,

Дата добавления: 2015-08-27