Новая хозяйка гарема 2 страница. О чем там размышляет Сулейман?

О чем там размышляет Сулейман? Ему давно пора понять, что правит в империи Ибрагим, а он сам только присутствует при правлении.

Особенно сладкой была мысль о том, что наследником престола станет не Мустафа, и даже не сын Хуррем Мехмед, а сын Ибрагима и Хатидже! То, что для этого придется удалить шех-заде, Ибрагима волновало уже мало. Сулейману нужна Европа? Пусть сидит в Эдирне и правит европейской частью империи, Ибрагим для себя давно выбрал Восток, где прекрасно знают, как ублажить самолюбие правителя, где не нужно мерзнуть в снегах или месяцами осаждать крепости, чтобы получить с побежденных жалкие гроши. Восток богат и блестящ, а то, что его не признают императоры вроде Карла или короли, похожие на Франциска, так это Ибрагима волновало все меньше.

Ибрагим-паша перезимовал в Алеппо и в Стамбуле появился, только чтобы заручиться поддержкой султана. Правда, выяснилось, что Сулейман сам собрался на Тебриз, что лично Ибрагиму было совершенно ни к чему. Вот это и стало главной целью Ибрагима: убедить Повелителя, что ему лучше посидеть дома, с шахом Тахмаспом визирь справится сам. Смерть валиде пришлась как нельзя кстати, казалось, в этом году Сулейман из Стамбула не двинется.

Две предыдущие кампании, которые Ибрагим возглавлял как сераскер, были провальными, в первом они просто не смогли взять Вену, во втором «прогулялись» по границам австрийских владений Габсбургов.

Тот поход, в который Ибрагим втянул Сулеймана, был нежелателен, потому что Персия из тех стран, победить которые невозможно, как и саму Османскую империю. Это маленькую страну можно завоевать, посадить везде своих чиновников, оставить свои гарнизоны, прислать своих купцов… Большую, такую, как владения шаха Тахмаспа, невозможно. Сулейман, как мог избегал войны с Тахмаспом, старался не ввязываться, но вот на сей раз не удержался.

Конечно, виной всему персидский шах, попытавшийся захватить Багдад. Выбить персов из города Сулейман и отправил Ибрагима. Вот тут султанский любимец и оплошал, в свою очередь послушал совет казначея Искандера Челеби отправиться не на Багдад, а на Тебриз – столицу самого Тахмаспа, мол, одолеть лиса можно только в его норе.

Лисом Тахмасп был настоящим, он хитер и не стал ввязываться в противостояние с турками, просто ушел со своей армией из Тебриза, оставив город на разграбление Ибрагиму с его армией. Конечно, вход в город, как и в другие, встречавшиеся на пути, был триумфальным, Ибрагима только что не с конем на руках несли, но стоило покинуть пределы «завоеванных» городов даже на границе Османской империи и Персии, как там просто забывали о завоевателях.

Поход стал тягучим и бесполезным, гибли люди, терялись огромные средства, но Тахмасп так и не был разбит, а Багдад возвращен.

Возвращаться к армейским неустроенным будням вовсе не хотелось, но Ибрагим понимал, что придется…

После двух праздничных дней начала месяца шавваль Повелитель изъявил желание побеседовать с Хуррем наедине. Ну и что, кого это могло удивить?

Поразила Роксолану только тема разговора. Сулейман почему-то напомнил, что она рабыня. Это был не первый раз, женщина уже пыталась заставить Ибрагима признаться, что она не куплена. Тот категорически отказался подтвердить это перед султаном. И вот снова…

Роксолана не могла понять, почему у Сулеймана явно хорошее настроение. Ее саму, напротив, такие разговоры выводили из себя, как ни старалась сдерживаться.

– Я не рабыня! Меня никогда не продавали и не покупали!

Бровь Сулеймана чуть приподнялась:

– А Ибрагим-паша?

– Нет, и он тоже нет. – Роксолана чуть презрительно поморщилась. – Если говорит, что дорого заплатил, то лжет. Получил в подарок.

– Кто тебя подарил, родители?

– Не-ет! Им такое и в голову бы не пришло. Владелец из Кафы.

Сулейман постарался скрыть улыбку. Он прекрасно знал всю историю нелегкого пути Хуррем от Рогатина до Баб-ус-сааде, но предпочитал об этом не вспоминать.

– А к нему как попала?

– Бандиты подарили, которые в плен захватили.

– Ты участвовала в войне?

– Нет, налетели на Рогатин, кого успели, похватали, забрали с собой…

– Рабами считаются все захваченные в плен.

– Я не рабыня! – упрямо возразила Роксолана.

– Хуррем, ты не желаешь быть моей рабыней?

На мгновение она замерла, явно пораженная высказанной мыслью, потом встрепенулась, как птица, в зеленых глазах слезы:

– Я ваша рабыня, рабыня вашего сердца, ваших глаз, ваших рук, вашей и своей любви… С первого взгляда и навсегда.

Опустилась на пол у его ног, головка склонилась, по лицу потекли крупные слезы.

– Простите меня за глупые слова, Повелитель.

– Сулейман, – мягко поправил тот. – Я просил, чтобы наедине ты не звала меня Повелителем.

Ее губы чуть тронула смущенная улыбка, как у ребенка, который получил желанное прощение.

– Сулейман…

– Так лучше, – Сулейман старался придать голосу строгость, но сквозь строгие нотки прорывались нежность и обожание. Чуть склонился к сидящей на ковре у ног возлюбленной, поднял лицо за подбородок. – Хочешь свободы?

Роксолана замотала головой, насколько позволяли его пальцы:

– Нет, от вас – нет!

– То-то же.

Султан встал, поднимая и Роксолану, снова повернул ее заплаканное лицо к себе, вздохнул, словно о чем-то сокрушаясь. Если бы ее глаза не застилали слезы, заметила, что в его пляшут веселые огоньки.

– Но отпустить на волю тебя придется…

– Нет!

– Ты же только что заявляла, что свободна? – Снова в его глазах притворная суровость, и снова Роксолана не заметила лукавства. – Вынужден освободить…

– Повелитель, умоляю, не гоните меня! Я не перенесу разлуки.

Она уже рыдала, и Сулейман понимал, что это не игра, что Хуррем действительно несчастна от одной мысли, что может быть изгнанной от него даже с богатыми дарами и свободой. Так и было, одна мысль о разлуке с Сулейманом для Роксоланы невыносима, она сколько угодно могла воевать с окружением султана, ненавидеть всех, но самого Сулеймана любила по-настоящему.

– …потому что султаны не женятся на рабынях, даже на рабынях любви, – подчеркнул нарочно, чтобы очнулась и из-за рыданий не пропустила главное. – И как свободную женщину со свободным сердцем, прошу стать моей женой пред Богом.

– К-как?..

– Хуррем, ты же хотела этого?

– Я… да, очень.

– Тогда почему слезы? Ты будешь моей женой пред Богом? Желаешь совершить обряд у кадия по законам шариата?

– Так не бывает… – сказала вовсе не то, что хотела, но то, что невольно вырвалось изнутри. Так действительно не бывало много-много лет. А уж чтобы наложница, даже объявленная много лет назад Хасеки, становилась законной супругой султана – такого не бывало вообще никогда. Если предки Сулеймана и женились на ком-то по шариату, то только на знатных и богатых, которых привозили завернутыми в роскошные меха, которых сначала нужно было взять в жены, а потом вести в спальню.

Сулейман кивнул:

– Не бывало раньше. Но и таких, как ты, Хасеки, тоже не бывало. Так ты будешь моей женой?

Она больше не повторяла чужие глупости, какая разница, бывало или не бывало, Сулейман звал ее стать женой пред Богом, что могла еще ответить Роксолана?

– Да.

Сбылось то, о чем мечтала все последнее время, она станет женой пред Богом, а не просто наложницей, родившей детей.

– А свадьбу?

– Какую?

Сулейман все же рассмеялся:

– Нашу! Помнишь, ты желала свадьбу для Михримах? Почему бы сначала не отпраздновать собственную?

Роксолана родила свою дочь Михримах в день свадьбы Хатидже и Ибрагима, вынуждена оказалась родить, потому что, отравленная, могла бы не доносить ребенка до срока, Зейнаб пришлось вызывать преждевременные роды. Но, едва придя в себя, отправилась смотреть на чужое счастье, совсем девчонка, семнадцати не было, с трудом сдерживала слезы, по-доброму завидуя султанской сестре, которую не бросали поперек седла грубые руки насильников, не гнали, как скот, не держали в неволе, а еще которая была красивой невестой на богатой свадьбе.

И для своей хорошенькой малышки Михримах тоже желала красивой любви без надрыва и красивой свадьбы. Если честно, о собственной и не помышляла. Стать женой пред Богом хотела, чтобы не быть просто наложницей, но о свадьбе не думала.

– О, Аллах!..

– Накинь покрывало плотней и яшмак тоже, нам пора.

– Куда?

– Хуррем, ты совсем голову потеряла? Ты же согласилась стать моей женой, значит, пора к кадию.

Так и случилось – неожиданно, хотя и долгожданно, скромно и неприметно для остальных. Она стояла перед главным кадием в Айя-Софии, укрытая плотной накидкой, а Сулейман сжимал дрожащие пальчики своей сильной рукой, стараясь приободрить возлюбленную.

Были произнесены положенные слова, Сулейман подтвердил, что берет в жены женщину, стоящую рядом, щедро одарил заикавшегося от необычности проводимого обряда кадия, как же, полтораста лет султаны Османской империи не брали в жены никого вот так – по шариату, оставляли любимых женщин просто наложницами. Конечно, развод не проблема, но сам поступок Повелителя, объявившего женой рабыню, потрясал.

Когда кадий перед обрядом попытался осторожно напомнить султану о том, что Хуррем хотя и Хасеки, но ведь невольница, тот рассмеялся:

– Невольница? Разве только любви. Она никогда не была рабыней, но на всякий случай я даровал ей свободу. Можете быть спокойны, ваш Повелитель женится на достойной женщине.

Эти слова вызвали у главного кадия зубовный скрежет, который тот, конечно, постарался скрыть. Не спасли даже щедрые дары от имени новой султанши, обещание построить мечеть, а еще просьба прислать имама, чтобы беседовать о Коране со средними сыновьями – Селимом и Баязидом.

Как в Стамбуле узнали о том, что только что произошло в Айя-Софии, неведомо, народ всегда чувствует большие события даже без слов и объявлений. На улицах немедленно послышались крики приветствия новой султанше, вернее, не новой, а единственной, последнюю законную жену еще султана Баязида I, давным-давно казненную еще Тамерланом, никогда и не вспоминали. По городу смерчем пронеслось: Повелитель назвал Хасеки Хуррем своей женой! Вот радость-то!

Чему радовались, судьбе Хуррем, бывшей рабыни, а ныне всесильной султанши? Ничуть, на Роксолану стамбульцам наплевать, скорее наоборот, утвердились в убеждении, что ведьминскими чарами заставила султана жениться по шариату. А радовались тому, что в честь такого события обязательно будут щедрые пожертвования, раздача милостыни, а то и праздник, большой, щедрый праздник с угощением простому люду, развлечениями и снова подарками. Потому и кричали слова приветствия.

В карете Роксолана вдруг вцепилась в руку Сулеймана:

– Повелитель, не нужно праздника!

– Почему, ты же мечтала?

– Я для Михримах мечтала, не для себя. Не стоит… Слишком много завистливых глаз будет.

И он понял, что Хуррем права, согласно кивнул:

– Верно, но праздник будет, для жителей города нужно устроить, не то скажут, что новая султанша скупа. Пусть народ порадуется, а вы с детьми можете не выходить, чтобы не навредить.

Раньше, чем они успели вернуться в гарем, и туда долетела весть о событии. Ахнули все, только кому ахать? Валиде-султан уже не было в живых, Хатидже жила в своем доме и просто не желала с Хуррем знаться, Махидевран далеко в Манисе со своим Мустафой, остальные одалиски Роксолану волновали мало. Мог бы ахнуть кизляр-ага, но и того уже не было…

У Роксоланы крепло чувство, что она и впрямь обретает власть, ранее для женщины невиданную. Поймала себя на том, что и праздника не хочет, потому что не перед кем показаться. Простому люду все равно, кто там под плотной накидкой, чьи глаза сверкают в прорези яшмака, похвастать, вознестись она могла бы только перед валиде, Махидевран или Хатидже, а поскольку это невозможно, не стоило и затевать показуху.

Новый главный евнух склонился перед султаншей ниже некуда, остальные последовали его примеру. По гарему поползли разговоры:

– Что теперь будет?

– Теперь Хуррем всем покажет, кто хоть слово сказал против нее.

Хотела Роксолана или нет, а праздник состоялся. Сулейман не заставил ее красоваться перед народом, сидела, когда желала, за ажурной решеткой, не показывала дорогие подарки, роскошные наряды, старалась не привлекать внимания. Тут же по Стамбулу пополз слух, что гнушается, не считает возможным дать на себя посмотреть, презирает простой народ…

На всех не угодишь, но на сей раз Роксолане было все равно, не ради праздника или богатых даров просила Сулеймана об обряде по шариату, а ради самого обряда. К тому же, несмотря на шавваль и праздник разговения, на сердце лежала печаль из-за смерти валиде.

А еще, как ни прятала сама от себя такие мысли Роксолана, не могла не думать о гареме и о том, что будет дальше. Сулейман готовился в поход на Восток в земли шаха Тахмаспа. Ибрагим всячески намекал, что справится и сам, но султан решил, что пора показать и себя в седле.

Он уедет, а как же гарем? Шел третий день праздника, посвященного их свадьбе, а султан молчал, словно чего-то выжидая. Чего?

И снова гарему не давали спать пересуды, разговоры, сплетни…

Махидевран опоздала, не успев застать валиде живой, но поспела вовремя, чтобы попасть на свадьбу Сулеймана и Хуррем. Бедная женщина не поверила своим ушам:

– Женился по шариату?! Как это возможно?!

Баш-кадина метнулась к Самире:

– Хезнедар-уста, как такое могло случиться?!

Та решила, что оглушенная горем Махидевран спрашивает о смерти валиде, горестно вздохнула, произнося слова из суры «Аль Бакара»:

– Все мы принадлежим Богу, к Нему и возвращаемся…

Махидевран, на минуту устыдившись, повторила фразу. Но умершим память, а живым жить, немного погодя все же поинтересовалась:

– О чем была последняя воля валиде?

Баш-кадина не допускала мысли, что Хафса могла согласиться на брак Сулеймана с Хуррем, готова кричать на весь Стамбул, что проклятая соперница только и ждала, когда умрет валиде, чтобы заставить Повелителя совершить обряд по шариату!

Хезнедар-уста внимательно посмотрела на Махидевран, опустила глаза, мысленно прося Аллаха простить невольную ложь.

– О мире в гареме. – Самира понимала, что найдутся те, кто скажет Махидевран, что валиде звала к себе Хуррем перед смертью, и решила опередить. – Валиде сказала Хуррем, чтобы держала гарем строго, но справедливо, не обижала никого.

Несколько мгновений Махидевран раскрывала рот, как рыба, вытащенная из воды. Валиде фактически передала правление Хуррем?! Конечно, после этого Повелитель мог повести ненавистную роксоланку к кадию.

Баш-кадина обессиленно опустилась на подушки дивана, почти всхлипнула:

– Что мне теперь делать?

– У вас есть сын, госпожа. Помочь ему в управлении Манисой, научить справедливости в жизни.

– А она есть?! – Глаза Махидевран сверкнули яростью, горло сжимало, изнутри рвались рыдания. Нет, не было справедливости, она, баш-кадина, мать наследника престола, достойного наследника, была в гареме гостьей, уступив место самозванке, щенки которой никогда не будут у власти!

Конечно, Махидевран следующая валиде, в этом никто не сомневался, но как ей жить до того времени, когда… от мысли об этом «когда» Махидевран стало совсем не по себе. Она вспомнила день, когда болел Повелитель, тогда она вдруг почувствовала себя почти валиде, стала распоряжаться в гареме, как хозяйка. Чем это все закончилось?

Почти позором, валиде – мир ей и благословение Аллаха! – выговорила так, что семь потов сошло от стыда. Махидевран и сама понимала, что не слишком красиво поступает, но справиться с ощущением почти владычицы гарема не сумела. За то время, что прошло, она все осознала, готова стать разумной и терпеливой хозяйкой огромного женского царства, вспомнить все уроки, которые получила от валиде, не раз представляла, как будет налаживать отношения даже с ненавистной Хуррем…

И вот теперь оказывалась не нужна. Хуррем околдовала Повелителя настолько, что тот взял ее в жены по шариату. Хуррем стала законной женой Повелителя, это означало, что поднялась на недостижимую для остальных обитательниц гарема высоту. Давным-давно султаны прекратили брать наложниц в жены, даже очень красивых и даже очень родовитых. Больше не было необходимости связывать себя родственными отношениями с повелителями соседних стран, Османская империя ни от кого не зависела, и султаны могли себе позволить выбирать женщин для ложа и рождения здоровых, красивых детей, а не для замирения правителей-соседей.

Хуррем законная жена, и Махидевран становилась просто матерью будущего наследника. У несчастной женщины мелькнула страшная мысль: «Пока наследника». Этой колдунье ничего не стоило отвратить Повелителя от старшего сына, чтобы сделать наследником своего недоноска. Захлестывающее отчаяние не позволяло Махидевран беспристрастно взглянуть на положение дел.

Старший сын Роксоланы Мехмед был не менее Мустафы достоин трона, но сама Роксолана никогда не произносила и слова внушения Сулейману об этом. Мустафа наследник трона – это было непререкаемо и неизменно. Роксолана не обольщалась надеждой, что любивший Мехмеда Сулейман когда-нибудь сделает его наследником и даже что Мустафа может погибнуть в бою или просто умереть от болезни.

Суть не в особой порядочности Роксоланы, не в том, что она честна даже перед главной соперницей, Роксолана, как и все женщины гарема, вовсе не была ангелом, но хорошо помнила слова валиде, что за любой проступок матери могут ответить ее дети. Хафса говорила это Роксолане, когда болел Абдулла. Ребенок умер, и Роксолана винила в его смерти только себя, свои черные мысли.

А потом, когда в далекий Караман отправился Мустафа и с ним Махидевран, все решили, что это дело рук Хуррем, она не нашла нужным ни оправдываться, ни вообще обращать внимание. Джихангир родился с поврежденной спиной… Сама Роксолана была уверена, что позвоночник мальчику повредили либо при самих родах, либо сразу после них, но заставила себя промолчать. Доказать бы все равно не смогла, а слепая ярость против обидчиц снова обернулась бы против ее детей.

Именно потому Роксолана пришла в ужас от известия о возвращении соперницы. Понятно, что Махидевран приехала не столько ради прощания с умершей валиде, сколько чтобы занять ее место. Но место во главе гарема только одно. Кому оно принадлежит теперь? По прежнему неписаному закону – Махидевран, как баш-кадине. Но теперь существовала Хуррем – законная жена Повелителя, это куда выше баш-кадины. Кто должен рассудить? Только султан. Как он рассудит?

Как бы ни рассудил, для Роксоланы все плохо. Гарем за Махидевран, даже те обитательницы женского царства, что терпеть ее не могли, готовы поддержать, лишь бы против самой Роксоланы. Она не раз плакала, жалуясь Зейнаб:

– За что они меня ненавидят? Неужели потому, что я не такая, как все? Я же не сделала ничего плохого.

Старуха спокойно отвечала:

– За любовь Повелителя. Если бы он вас разлюбил, вас бы в гареме жалели. Выбирайте.

– Нет! – кричала Роксолана. – Только не это! Пусть лучше весь гарем ненавидит, только не потерять любовь Повелителя!

Зейнаб кивала:

– Верно, жалостью гарема не проживешь, а вот любовью Повелителя можно.

– Я… не потому… я просто его люблю…

– И хорошо, потому что жить с нелюбимым тяжело…

И вот теперь гарем дружно встал на сторону Махидевран, которая мгновенно почувствовала себя героиней.

Гарем действительно затих в предвкушении важных событий, вопрос о том, кто победит и будет следующей хозяйкой гарема, затмил даже пересуды о свадьбе Повелителя и Хуррем. Все с нетерпением ждали открытой войны между двумя женами султана – матерью наследника и законной женой. С такими событиями не могло сравниться ни одно развлечение, никакие акробаты или купцы с дорогими безделушками.

Гарем жужжал, как растревоженное осиное гнездо, готовый всем роем вцепиться в ту, которая окажется в проигрыше.

Если султан назовет главной женщиной Хуррем, дружная ненависть ей обеспечена, хотя за что, никто объяснить не сможет. Ненавидели, и все тут! Зазналась, слишком ей везло, получила милости не по заслугам, в гареме есть женщины куда красивей, а эта пигалица захватила все внимание Повелителя…

Если таковой станет Махидевран, то даже помимо воли кадины гарем сгноит Хуррем, изведет насмешливой ненавистью. Тот, кто высоко возносится, обычно низко падает, положение второй женщины при Махидевран не могло сулить Хуррем ничего хорошего.

Вот когда Роксолана вполне осознала, что потеряла со смертью валиде. Даже больная, не встававшая с ложа и почти не выходившая из своих покоев, Хафса Айше означала для гарема спокойствие и уверенность в том, что порядок будет соблюден. Все понимали, что приход к власти в гареме Махидевран будет означать изменение этого привычного порядка, даже если баш-кадина ничего не предпримет для этого. Просто были устои, которые держались на авторитете валиде, как и сам порядок тоже. А еще был авторитет прежнего кизляра-аги, опытного и ловкого, умевшего угодить и валиде, и султану, но при этом держать в узде всех обитательниц беспокойного царства за воротами Баб-ус-сааде.

Теперь нет ни кизляра-аги, ни валиде. Если Махидевран и Хуррем сцепятся меж собой, то волосы полетят не только у них, но и у многих их сторонниц и противниц.

Удивительно, но обитательницы гарема не замечали, что и Махидевран, и Хуррем сильно изменились за прошедшее время. Метившая на место валиде Махидевран уже не та, что когда-то не погнушалась вырвать клок волос зеленоглазой рабыне, которую Повелитель держал в спальне до самого утра. Баш-кадина стала мудрой и спокойной, несмотря на сложное положение, она держалась с большим достоинством и могла стать хорошей валиде в будущем.

То, что его решения ждут с замиранием не в одном гареме, но и за пределами женского царства, Сулейман понимал не хуже остальных. И был удивлен непонятливостью подданных. Он назвал Хуррем уже не просто Хасеки, но и своей женой по шариату, это ставило ее на недосягаемую высоту над остальными женщинами империи, кому, как не Хуррем, возглавить гарем?

Но и сама Хуррем удивляла султана не меньше. Сначала она попросила не устраивать праздник, опасаясь большого количества завистливых взглядов и слов. Хуррем права, зависти, причем черной зависти, было много, но Сулейман не испугался, напротив, устроил большой праздник, как только позволило время.

Сложилось сразу все: предстоял поход на шаха Тахмаспа, умерла валиде, и он назвал Хуррем женой перед кадием. Считал свою миссию почти выполненной. Почти… И вот это «почти» не давало покоя и самому султану. Будь в гареме прежний кизляр-ага, он бы уже придумал, как заставить замолчать все болтливые языки, навел бы порядок. Но новый главный евнух таким авторитетом не обладал, на него надежды было мало.

А тут еще Махидевран приехала! С этой что делать?

Сулейман легко решал вопросы, разрубая узлы и рубя головы, но здесь так нельзя. Он терпеть не мог разбираться с женщинами, тем более любимыми, пусть одна из них любимой была раньше, а вторая ныне. Конечно, он предпочел бы переложить эти разговоры на других, но интуитивно чувствовал, что доверить Ибрагиму в данном случае не может.

Оставалось ждать. Чего? Никто не знал, наверное, начала похода, когда придется решать сразу и резко, не оставляя время на раздумья и нерешительные колебания. Как большинство мужчин, Сулейман был готов лучше с боем взять очередную крепость, чем разговаривать с женами. А уж если слезы начнут лить…

Сулейман предпочитал решать другие вопросы, например, брать ли с собой в поход Мехмеда, который очень просил об этом. Мальчику тринадцатый год, с одной стороны, рановато и опасно, с другой – пора. Мустафу он в походы не брал ни в тринадцать, ни в пятнадцать. Хуррем, конечно, против, но здесь не ее слово главное, поход – дело мужское.

Неожиданный совет оставить шех-заде дома Сулейман получил от Ибрагима-паши.

– Почему?

– Поход действительно может оказаться тяжелым, ни к чему столь юному наследнику рисковать здоровьем и самой жизнью. Его время еще придет.

Никто не понимал, почему противится Ибрагим, а тот просто не желал еще одного отвлекающего внимание от его собственной персоны.

Гарем обсуждал то, как Повелитель разберется с Хуррем и Махидевран, а янычары – возьмет ли в поход шех-заде Мехмеда.

– Не-ет… колдунья своего сынка не отпустит, куда ему на коня сесть!

Это было оскорбительно для юноши, который и на коне сидел уверенно, и оружием владел неплохо. Конечно, не так, как Мустафа, но тот старше на целых шесть лет.

Сулейман, все же принявший решение оставить сына дома, успокаивал бедолагу:

– Твое время придет. Обещаю, что в следующий поход обязательно возьму тебя с собой. Но я предпочел бы, чтобы ты отправился со мной в Европу.

Роксолана предпочла бы, чтобы никуда не брал, но, конечно, молчала об этом.

Доля всех матерей – сначала переживать из-за синяков и ссадин, потом из-за слишком пристальных взглядов на красивых девушек, а потом и вовсе за жизнь, пока сын где-то вдали и в опасности.

Еще большим ударом, чем свадьба Повелителя и ненавистной ей Хуррем, для Махидевран стало понимание, что Мехмед, старший сын соперницы, прочно завоевал сердце султана. Да, он всегда выделял мальчика среди своих сыновей, но тогда остальные были совсем маленькими, а ее Мустафа достаточно взрослым, чтобы выглядеть именно наследником. Даже когда состоялся праздник обрезания Мустафы, Мехмеда и Селима и сама баш-кадина кусала губы от досады, что Хуррем испортила ей такое торжество своими ублюдками, все равно казалось, что главный Мустафа. Красивый, умный, любимец янычар, восторженно ревевших при одном его появлении, Мустафа был на голову выше братьев.

А что теперь?

Прошло всего четыре года, а как все изменилось!

Нет больше валиде, некому пожаловаться. Нет кизляра-аги, на которого хоть и злились, но без которого не мыслили гарема. Вернее, главный евнух есть, но совсем другой, хотя ничто не указывало, что Исмаил-ага поставлен над евнухами по протекции Хуррем (об этом твердили еще в письмах все, даже валиде), Махидевран не верила, что они не связаны, эта роксоланка так хитра, что вполне могла подсунуть валиде своего ставленника так, что мать Повелителя и не заметила.

Замкнулась в себе Хатидже, закрылась в раковине настолько, что едва прикоснулась щекой к щеке баш-кадины, когда приветствовала. Хатидже словно все стало безразлично. Муж после разоблачения связи с Мухсине и рождения у Хатидже сына Мехмеда словно отгородился от нее стеной, делал все, чтобы не бывать дома и не спать в одной постели с супругой. Конечно, Хатидже могла пожаловаться брату, но не позволяла гордость. К тому же как жаловаться, султан и сам видит, что его любимец Ибрагим-паша вместо женщин теперь любит Джашти-Бали. А если Повелитель знает и ничего не говорит другу, значит, и наказывать не станет. Развестись? Но это позор, Ибрагиму все будет прощено, а она останется никому не нужной. И сына не увидит.

Кроме того, против своей воли Хатидже все еще любила неверного супруга, страдала, проклинала его и себя, молила Аллаха отнять у нее либо эту любовь, либо саму жизнь, молила о прощении греховных мыслей, но поделать ничего не могла.

Советоваться с Хатидже не стоило, у нее самой сломана жизнь.

К кому идти за помощью?

Махидевран в очередной раз пришла на могилу валиде, хотя шавваль не тот месяц, чтобы его целиком посвятить посещению родственных могил. Преклонила колени, как можно плотней укрывшись покрывалом, пыталась душой услышать голос валиде, уловить подсказку. Но услышала другой голос:

– Махидевран, вы ли это?

От неожиданности женщина едва не выронила край покрывала. Спрашивал молочный брат Повелителя Яхья Эфенди. Вот кого она всегда была готова и желала видеть!

– Яхья Эфенди, как я рада вам!

– Вай, дорогая невестка, давно ли вы в Стамбуле?

– Нет, только приехала, но не застала валиде на этом свете. Зато успела на праздник…

Махидевран знала, что Яхья очень любит Мустафу и не любит Хуррем, потому с ним можно говорить открыто.

– Как любимец Мустафа поживает?

– Инш Аллах, у него все хорошо.

– Госпожа, чем вы обеспокоены?

И Махидевран прорвало, она с трудом сдержалась, чтобы не уткнуться с рыданиями в грудь этого человека с благожелательным лицом, добротой в глазах, который любил весь мир, всех живущих в нем, и прощал также всех. Молочный брат Сулеймана жил в Бешикташе, довольно далеко от дворца, и не желал переезжать ближе:

– Нет, там виноградники и сады, там есть работа и возможность поразмышлять.

Сулейман не говорил Яхье, что страстно желал бы составить ему компанию, но не может бросить трон. Они виделись редко, в гарем Яхья Эфенди приходил и того реже, хотя единственный, кроме Ибрагима, имел право направлять свои стопы внутрь за Врата Блаженства и видеть женщин гарема даже без яшмака. Сулейман знал, как трепетно относится к Яхье валиде, а еще то, что сам молочный брат не подвержен грешным страстям.

Почувствовав, что сейчас просто расплачется, Махидевран прошептала:

– Что делать, Яхья Эфенди?

Хотя Эфенди и жил вдали от дворца, но прекрасно понимал все, что там происходит. Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, от которой любому становилось тепло и легко:

– Жить, Махидевран-султан.

– Как?!

– Вы сказали, что у Мустафы все благополучно, инш Аллах.

– Но здесь…

– Вам нужен гарем?

Заглянув в свою душу, Махидевран с изумлением поняла, что нет.

Дата добавления: 2015-08-27