Замок Броуди - Арчибалд Кронин 31 страница

Тут произошло нечто почти невероятное: больная зашевелила иссохшей рукой, которая казалась окончательно неспособной двигаться, и, подняв ее с одеяла, жестом остановила Броуди. Затем, когда эта рука упала опять, она сказала слабым, часто прерывающимся голосом:

- Ты не сердись на меня... пожалуйста, не сердись, Джемс... Я получила письмо от Мэри. Она хорошая девушка... такая же, как была, Я теперь лучше, чем тогда, понимаю, что я виновата перед ней... Она хочет меня повидать, Джемс, и я... мне надо увидеть ее поскорее, раньше, чем я умру.

При последних словах она попыталась улыбнуться мужу молящей улыбкой, но лицо ее оставалось таким же застывшим и неподвижным, только губы слегка раздвинулись в жалкой, вымученной гримасе.

Краска медленно заливала лоб Броуди.

- Она осмелилась писать тебе! - проворчал он. - И ты посмела прочесть письмо!

- Это доктор Ренвик, когда ты запретил ему приходить сюда, написал ей в Лондон, что я... что я, должно быть, недолго протяну. Он принимает в Мэри большое участие. Он мне сказал тогда утром, что Мэри... что моя дочка Мэри вела себя мужественно и что она ни в чем не виновата.

- С его стороны тоже было большим мужеством произнести это имя у меня в доме! - ответил Броуди тихо, но с силой. Он не решался кричать и бесноваться, видя жену в таком состоянии, и только слабая нить сострадания удерживала его от того, чтобы обрушиться на нее с бранью. Но он прибавил злобно: - Знай я, что он и тут вмешался, я бы ему голову проломил, раньше чем он вышел из этого дома.

- Не говори таких вещей, Джемс, - пробормотала миссис Броуди. - Не могу я теперь переносить, когда люди злятся... Я прожила бесполезную жизнь... И оставляю несделанным многое такое, что нужно было сделать. Но я должна... ох, _должна_ видеть Мэри, чтобы с нею помириться.

Он стиснул зубы так, что мускулы небритых щек выпятились твердыми узлами.

- Ты должна ее видеть, вот как! Это очень, оч-чень трогательно! Всем нам следует пасть ниц и со слезами благодарить бога за такое чудесное примирение! - Он медленно помотал головой из стороны в сторону. - Нет, нет, моя милая, ты ее не увидишь на этом свете, и я сильно сомневаюсь, чтобы вы свиделись на том. Никогда ты ее не увидишь, никогда!

Она не отвечала и, уйдя в себя, как-то отдалилась от него, казалась безучастной. Глаза ее долго не отрывались от потолка. В комнате наступила тишина, только сонно жужжало какое-то насекомое, кружась над ветками сладко пахнущей жимолости, которые Несси нарвала и поставила в вазу около кровати. Наконец легкая дрожь пробежала по телу мамы.

- Хорошо, Джемс, - вздохнула она, - как ты сказал, так и будет, ведь так бывало всегда. Но мне хотелось... Ох, как хотелось увидеть Мэри! По временам, - продолжала она медленно, с большим трудом, - по временам моя болезнь похожа на беременность, - такая же тяжесть больно давит внутри и тянет вниз, как ребенок, и тогда я думаю о ее мальчике, которого ей не пришлось увидеть живым. Если бы он остался жив, для меня было бы радостью качать ребенка Мэри на этих руках. - Она обратила безнадежный взгляд на свои исхудавшие руки, которые не могли и чашки поднести к губам. - Но, видно, не судил бог... что ж, так тому и быть.

- Что это еще за новую фантазию ты забрала себе в голову! - Броуди нахмурился. - Какой-то бред среди бела дня! Мало тебе было возни с собственными детьми, понадобилось еще вспоминать об этом... этом...

- Это только мечта, - прошептала она, - у меня их много было за те шесть долгих месяцев, что я лежу здесь... долго они тянулись... как годы.

Она утомленно закрыла глаза, забыв о присутствии мужа, потому что видения, о которых она говорила, снова обступили ее. Сладкий аромат жимолости уносил ее мысли в прошлое, она была уже не в душной, тесной комнате, а снова дома, на отцовской ферме. Она видела низенькие, выбеленные известкой домики, усадьбу, скотный двор и длинный, чистый хлев, с трех сторон примыкавший к чистому двору. Вот и отец пришел с охоты с зайцем и связкой фазанов в руке. Она гладила мертвых птиц, восхищалась их мягким, нарядным оперением.

- Они такие же жирненькие, как ты, - крикнул ей отец со своей широкой, ласковой улыбкой, - но далеко не такие красивые!

Тогда ее никто не называл "неряхой", никто не насмехался над ее фигурой.

Вот она помогает матери сбивать масло, наблюдая, как густо-желтая масса возникает в белом молоке, словно островок раннего первоцвета на покрытой снегом поляне.

- Не так быстро, Маргарет, дорогая, - ласково журила ее мать. - Этак и руку себе можно вывихнуть!

Да, тогда она не была лентяйкой, и никто не называл ее "косолапой".

Счастливые мечты унесли ее в деревню, она снова отдыхала на душистом сене, слышала, как стучали копытами лошади в стойлах, прижималась щекой к гладкому боку своей любимой телки. Она даже имя телки вспомнила. "Розабелла", - так она сама окрестила ее. "Что это за имя для коровы? стыдила ее Белла, служанка, ходившая за коровами. - Назвала бы ее уже лучше в честь меня Беллой!"

Непреодолимая тоска по родной деревне охватила ее, когда она вспомнила длинные жаркие дни, вспомнила, как в такие дни лежала под кривой яблоней, прислонив голову к стволу и следя за ласточками, которые, как синие крылатые тени, носились вокруг карнизов белых, залитых солнцем строений. Когда недалеко от нее падало с дерева яблоко, она подбирала его и глубоко вонзала в него зубы. Она до сих пор помнила чудесный кисловатый вкус, освежавший язык. Потом она увидела себя под рябиной, которая росла над речкой: на ней было кисейное, в цветочках, платье, и она ждала юношу, чья суровая, хмурая сила так гармонировала с ее женственной кротостью.

Она медленно открыла глаза.

- Джемс, - прошептала она, и глаза ее искали его глаз с робкой и грустной настойчивостью. - Помнишь тот день у ручья, когда ты вплел мне в волосы красивые алые ягоды рябины? Помнить, что ты сказал тогда?

Броуди посмотрел на нее широко открытыми глазами, изумленный этим неожиданным переходом, спрашивая себя, не бредит ли она. Он - на краю гибели, полного разорения, а она несет какую-то чепуху о рябине, которую он рвал для нее тридцать лет тому назад! Губы его судорожно покривились, и он сказал с расстановкой:

- Нет! Не помню. Но ты скажи! Напомни мне, что я говорил тогда.

Она закрыла глаза, как бы затем, чтобы не видеть ничего, кроме этого далекого прошлого, и медленно прошептала:

- Ты сказал, что гроздья рябины не так красивы, как мои кудри.

Он невольно взглянул на жидкие, свалявшиеся пряди, разбросанные на подушке вокруг ее лица, и вдруг его охватило ужасное волнение. Да, он помнил тот день! Он вспомнил и тишину маленькой горной долины, и журчанье ручья, и яркое солнце, и то, как со свистом взвилась вверх ветка, когда он отпустил ее, сорвав пучок ягод. Он снова увидел яркое золото кудрей Маргарет рядом с сочной алостью рябины. Он смутно пытался отогнать мысль, что это... это изможденное существо, лежавшее перед ним на постели, в тот день было в его объятиях и нежными свежими губами отвечало ему на слова любви! Нет, не может быть! А между тем это так! Лицо его странно дергалось, рот кривился. Он боролся с нахлынувшим на него волнением, разбивавшимся об его сопротивление, как мощный поток разбивается о гранитную стену плотины. Какое-то настойчивое, властное побуждение толкало его сказать горячо, от души, так, как не говорил он уже двадцать лет:

"Да, я хорошо помню тот день, Маргарет, и ты была хороша тогда, хороша, как цветок, и мила мне".

Но он не мог сказать этого. Его губы не могли произнести такие слова. Что это, разве он пришел сюда хныкать и лепетать глупые нежности? Нет, он пришел сказать ей, что они разорены, и скажет, скажет, несмотря на непонятную слабость, которой он поддался.

- Жена, - пробормотал он сквозь сжатые губы, - ты меня уморишь такими разговорами, честное слово! Когда будем с тобой в богадельне, тогда можешь развлекать меня такой болтовней.

Она сразу открыла глаза и посмотрела на него вопросительно, встревоженно, взглядом, который снова резнул его по сердцу. Но он заставил себя продолжать, кивнул ей со слабым подобием прежней, презрительной шутливости:

- Да, к этому идет дело. У меня не найдется больше пятидесяти фунтов, чтобы выбросить их ради тебя, как я уже раз сделал. Сегодня я окончательно закрыл свою лавку. Скоро мы очутимся в богадельне.

Произнеся последние слова, он увидел, что она переменилась в лице, но, толкаемый какой-то бессознательной злостью, - его злила собственная слабость, а больше всего то, что в душе он не хотел говорить так, как он говорил, - он пригнулся к самому лицу жены и продолжал:

- Слышишь? Предприятие мое лопнуло. Я тебя предупреждал еще год тому назад, помнишь? Или у тебя голова занята только этой проклятой ерундой насчет рябины? Говорю тебе, мы - нищие. Вот до чего ты меня довела, а ведь, небось, считала себя верной моей помощницей! Мы погибли, погибли... погибли!

Действие его слов на больную было моментально и ужасно. Когда смысл их дошел до ее сознания, сильная судорога задергала желтое, морщинистое лицо, как будто это внезапное потрясение мучительно пыталось оживить умирающие ткани, как будто слезы безуспешно стремились брызнуть из высохших источников. Глаза ее вдруг раскрылись во всю ширь, напряженно внимательные, пылающие, и, сделав огромное усилие, вся дрожа, она приподнялась и села в постели. Казалось, целый поток слов трепещет у нее не языке, но она не в силах выговорить их; холодные, едкие капельки пота росой покрыли ее лоб, она забормотала что-то несвязно, протянула вперед руку. Лицо ее посерело от напряжения, и наконец она заговорила:

- Мэт! - произнесла она громко, ясно. - Мэт! Иди сюда, ко мне! - Она протянула вперед уже обе дрожащие руки, как слепая, и взывала слабеющим, замирающим голосом: - Несси! Мэри! Где вы?

Броуди хотел подойти к ней, первым его движением было кинуться вперед, но он продолжал стоять, как вкопанный. Только с губ его невольно сорвались слова, неожиданные, как цветущие побеги на сухом дереве:

- Маргарет, жена... Маргарет, не обращай внимания... Я и половины того не думал, что сказал.

Но она его не слышала и, едва дыша, прошептала:

- Что же медлит колесница твоя, господи? Я готова идти к тебе.

И она тихо опустилась опять на подушки. Через мгновение последний, сильный, судорожный вздох потряс тонкое, увядшее тело, и оно осталось недвижимо. Вытянувшись на спине раскинув руки, слегка согнув пальцы к ладоням, лежала она, как распятая. Она была мертва.

Броуди оглядел все общество, неловко жавшееся по углам гостиной, пристальным, недобрым взглядом, который скользнул мимо Несси, Мэта и бабушки, сверкнул нетерпением, задержавшись на двоюродных брате и сестре его жены - Джэнет и Вильяме Ламсден - и с грозным выражением окончательно остановился на миссис Ламсден, жене Вильяма. Все они только что вернулись с кладбища, похоронив то, что оставалось от Маргарет Броуди, и родственники, несмотря на негостеприимность и кислую мину хозяина, свято соблюдая старый обычай, после похорон вернулись в дом, чтобы справить поминки.

- Ничего мы им не дадим! - сказал Броуди матери этим утром. Минутная запоздалая вспышка нежности к жене была уже забыта, и его страшно возмущало предстоящее вторжение в его дом родни Маргарет.

- Не желаю я их пускать сюда... Пускай уезжают домой сразу после погребения.

Старуха и сама надеялась на чай с хорошей закуской, но после заявления сына умерила свои требования.

- Джемс, - взмолилась она, - надо же угостить их хоть глотком вина и кусочком пирога, чтобы поддержать честь нашего дома.

- Из нашей семьи никого уже не осталось в живых, - возразил он. - А до ее родни что мне за дело? Я жалею, что, когда они написали, я под каким-нибудь предлогом не отделался от их приезда.

- Их приедет, наверное, не много, ведь ехать далеко, - уговаривала его мать. - И нельзя отпустить людей, ничем не угостив. Это было бы неприлично.

- Ну хорошо, угости их, - сдался он и, когда вдруг у него мелькнула одна мысль, повторил: - Ладно, угощай. Корми свиней. Я пришлю тебе кое-кого на подмогу.

Этот разговор происходил утром до похорон. И теперь Броуди с злорадным удовольствием увидел в гостиной Нэнси, вошедшую с печеньем и вином и обносившую гостей. Он опять был самим собой и видел замечательно остроумный вызов в том, что ввел Нэнси в свой дом в тот самый час, когда оттуда выносили тело его жены. Две женщины - умершая и живая, - так сказать, разминулись в воротах.

Он переглянулся с Нэнси, и в глазах его блеснул огонек скрытой насмешки.

- Валяй смело, Мэт! - крикнул он, глумясь, сыну, когда Нэнси подносила тому вино, и нагло подмигнул ему.

- Опрокинь стаканчик! Это тебе будет полезно после того, как ты столько плакал. Не бойся, я здесь и присмотрю за тем, чтобы вино не бросилось тебе в голову.

Он с омерзением наблюдал за трясущейся рукой Мэта. Мэт опять осрамил его: безобразно расплакался у могилы, хныкал, распускал нюни перед родственниками мамы и, истерически рыдая, упал на колени, когда первая лопата земли тяжело ударилась о гроб.

- Неудивительно, что он расстроен, - мягко сказала Джэнет Ламсден. Это была толстая, добродушная женщина с пышной грудью, выступавшей над верхним краем неуклюжего корсета. Она обвела всех взглядом и добавила в виде утешения:

- Но, мне кажется, смерть была для нее милосердным избавлением. Я верю, что она счастлива там, где она теперь.

- Как обидно, что бедняжке не положили на гроб хотя бы один венок, заметила миссис Ламсден, тряхнув головой и громко засопев. Губы ее были поджаты под длинным, острым, как будто все разнюхивающим носом, углы рта опущены вниз. Беря угощение с подноса, она пристально посмотрела на Нэнси, затем отвела глаза и снова медленно тряхнула головой. - Какие уж это похороны без цветов, - добавила она решительно.

- Да, цветы как будто немного утешают, - примирительно вставила Джэнет Ламсден. - Особенно красивы большие лилии.

- Ни разу в жизни не бывала еще на похоронах без цветов, - продолжала едко миссис Ламсден. - На последних похоронах, на которые меня пригласили, не только гроб был покрыт цветами, но сзади еще ехала открытая карета, полная цветов.

Броуди пристально взглянул на нее.

- Что же, мэм, - заметил он вежливо, - желаю вам, чтобы у вас было вдоволь цветов, когда и вас будут провожать к месту последнего упокоения.

Миссис Ламсден посмотрела на него недоверчиво, исподлобья, не зная, считать ли это замечание любезностью или грубостью; так и не решив этого, она с повелительным видом повернулась к супругу, ища поддержки. Супруг, низенький, но крепкий мужчина, явно чувствовавший себя неловко в жесткой и лоснящейся черной паре, накрахмаленной манишке и тугом "готовом" галстуке, великолепный в этом наряде, но все же пахнувший конюшней, понял взгляд жены и тотчас с готовностью начал:

- Цветы приятно видеть на похоронах... Конечно, у каждого свое мнение, но я бы сказал, что они - утешение для покойника. А самое странное то, что они точно так же уместны на свадьбе. Это просто даже удивительно, что они одинаково подходят для таких разных церемоний! - Он прочистил горло и дружелюбно посмотрел на Броуди. - Мне, знаете ли, много раз приходилось бывать на похоронах, да и на свадьбах тоже. Раз я даже ездил за сорок миль, но, поверите ли, друг мой, - заключил он торжественно, - в течение тридцати двух лет я ни одной ночи не ночевал в чужом доме.

- Вот как? - отрывисто сказал Броуди. - Ну да, впрочем, меня это мало интересует.

После такой грубости наступило неловкое молчание, прерываемое лишь время от времени последними слабыми всхлипываниями Несси, у которой от слез распухли и покраснели веки. Обе партии недоверчиво поглядывали друг на друга, как поглядывают незнакомые пассажиры, сидя в одном купе.

- Погода сегодня самая подходящая для похорон, - сказал, наконец, чтобы нарушить молчание, Ламсден, глядя в окно на моросивший дождь. За этим замечанием последовал тихий разговор между тремя гостями, разговор, в котором никто, кроме них, участия не принимал и который постепенно становился все оживленнее.

- Да! Ужасный день.

- А вы заметили, какой начался ливень как раз тогда, когда гроб опускали в могилу?

- Странно, что священник не пришел сюда с нами, чтобы сказать хотя бы несколько слов.

- Наверное, у него на то есть причины!

- А хорошо он говорил у могилы! Как жаль, что бедняжка Маргарет не могла его слышать!

- Как это он сказал: "Верная жена и преданная мать", - да?

Они исподтишка поглядывали на Броуди, словно ожидая, что он во своей стороны, как подобает, подтвердит этот отзыв, отдаст последнюю дань покойной жене. Но он как будто не слышал и хмуро смотрел в окно. Видя такое явное невнимание, гости стали смелее.

- А я ведь как раз собиралась навестить бедняжку, - и вдруг такая неожиданность! Скрутило ее раньше, чем мы успели приехать!

- Она так сильно изменилась... должно быть, от этой болезни и от всех забот и волнений, которые она пережила.

- А в молодые годы она была веселая, живая. Помню, смех у нее был совсем как пение дрозда.

- Да, хорошая была девушка, - заключила Джэнет, бросая укоризненный взгляд на молчаливую фигуру у окна, точно желая сказать: "Слишком хорошая для тебя".

Снова помолчали, затем миссис Ламсден покосилась на синее шерстяное платьице Несси и пробормотала:

- Возмутительно, что бедный ребенок даже не имеет приличного траурного платья. Это просто срам!

- А меня поразило, что похороны такие скромные, - подхватила Джэнет. Только две кареты и ни одного человека из города!

Броуди слушал - он не пропустил ни единого слова из их разговора - и с горьким равнодушием не мешал им говорить. Но тут он вдруг грубо обратился к ним:

- Таково было мое желание, чтобы похороны прошли как можно тише и чтобы не было посторонних. А вам бы хотелось, чтобы я нанял городской оркестр, устроил бесплатную раздачу виски и зажег костер?

Родственники были явно шокированы такой резкостью, теснее сплотились в своем негодовании и начали подумывать об отъезде.

- Вильям, не знаешь ли ты, где здесь в Ливенфорде можно выпить чаю до отхода поезда? - спросила миссис Ламсден голосом, дрожащим от злости, подчеркивая вопросом свое намерение уйти. Она ожидала на поминках не дешевого кислого вина и покупных анисовых лепешек, а богатого выбора горячих и холодных мясных блюд, домашних пирогов, пшеничных лепешек, сладких булочек к чаю и других таких же деликатесов. Приехав из дальней деревни Эйршира, они ничего не знали о разорении Броуди и считали его достаточно богатым, чтобы предложить им более приличное и основательное угощение, чем то, которое сейчас стояло перед ними.

- Если вы голодны, не скушаете ли еще одно печенье? - сказала старуха Броуди, хихикнув. - Это "колечки", они очень вкусные. - Вино казалось нектаром ее неискушенному вкусу, и она им щедро угостилась, так что теперь на высоких скулах ее желтого, сморщенного лица играл легкий румянец. Она безмерно наслаждалась пиршеством, и предание земле останков бедной Маргарет превратилось для нее в настоящий праздник.

- Может быть, выпьете еще капельку вина?

- Нет, спасибо, - сказала миссис Ламсден, высокомерно сжав рот до самого малого диаметра и презрительно выбрасывая слова из этого крохотного отверстия. - Уж разрешите отказаться. Я, знаете ли, до вина не такая охотница, как некоторые другие, и, кроме того, мне не нравится то вино, которое вы здесь пьете. Кстати, - продолжала она, натягивая свои черные лайковые перчатки, - что это за нахальная, бесстыжая девка у вас тут расхаживает, и это тогда, когда в доме такое горе! Давно она у вас?

Бабушка хотела ответить, но ей помешала легкая икота.

- Я ее не знаю, - пояснила она, наконец, сконфуженно. - Она только сегодня пришла. Джемс взял ее мне в помощь.

Миссис Ламсден многозначительно переглянулась с кузиной мужа. Каждая из них сделала легкое движение головой, как бы говоря: "Так я и думала!" - и обе с подчеркнутым состраданием посмотрели на Несси.

- И как только ты будешь жить без матери, девочка! - заметила одна.

- Ты можешь погостить у нас, дружок, - предложила другая. - Тебе хотелось бы побегать на ферме, не правда ли?

- Я и сам могу о ней позаботиться, - ледяным тоном вмешался Броуди. Она не нуждается ни в вашей помощи, ни в жалости. Вы еще услышите о ней, она достигнет того, что для вас и ваших детей всегда останется недоступным.

Когда Нэнси вошла, чтобы собрать стаканы, он продолжал:

- Эй, Нэнси! Вот эти две дамы только что заявили, что ты бесстыжая девка, - так, кажется, вы сказали, мэм? Да, бесстыжая девка. В благодарность за такой хороший отзыв не потрудишься ли ты выпроводить их из дому, а пожалуй, уже заодно и этого маленького джентльмена, которого они привезли с собой.

Нэнси дерзко тряхнула головой.

- Если бы это был мой дом, - сказала она, смело глядя в глаза Броуди, так я бы их на порог не пустила.

Гости встали, скандализованные такой наглостью.

- Какие выражения! Какие манеры! И это при девочке! - ахнула Джэнет, идя к дверям. - И в такой день!

Миссис Ламсден, не менее возмущенная, но не потерявшая, однако, присутствия духа, выпрямилась во весь свой высокий рост и заносчиво откинула голову.

- Меня оскорбляют! - завизжала она, поджимая тонкие губы. - Оскорбляют в доме, куда я приехала издалека, истратив столько денег, для того чтобы принести утешение! Я ухожу, - о, уж, конечно, я здесь не останусь, и никто меня не удержит, но, - прибавила она веско, - раньше, чем я уйду, я желаю знать, что моя бедная кузина оставила своей родне?

Броуди отрывисто засмеялся ей в лицо.

- Вот как! А что она могла оставить, скажите, пожалуйста?

- Я слышала от Вильяма, что, кроме сервиза, картин, украшений для камина, часов и медальона матери, Маргарет Ламсден внесла в дом мужа немало серебра.

- Да, и вынесла она из него тоже немало! - грубо отрезал Броуди. Убирайтесь отсюда! Не могу я видеть вашей противной, кислой, жадной физиономии! - И он энергичным жестом указал гостям на дверь. - Уходите все, ничего вы тут не получите. Я жалею, что позволил вам преломить хлеб в моем доме.

Миссис Ламсден, чуть не плача от ярости и возмущения, на пороге обернулась и прокричала:

- Мы на вас в суд подадим и свое получим! Неудивительно, что бедная Маргарет зачахла здесь. Она была слишком хороша для такого грубияна, как вы! И даже похороны бедняжки вы превратили в вопиющий скандал! Едем, домой, Вильям!

- Правильно! - насмешливо захохотал Броуди. - Увезите своего Вильяма домой, в постельку. Неудивительно, что он любит ночевать дома, когда у него под одеялом имеется такое сокровище, как вы! - Он глумливо усмехнулся. - И хорошо делаете, что не отпускаете его никуда ни на одну ночь, а то он сбежал бы от вас навсегда.

Когда миссис Ламсден вышла вслед за другими с высоко поднятой головой и пылающими щеками, он крикнул ей вслед:

- Я не забуду послать вам цветы, как только это потребуется!

Но воротясь в гостиную, он сбросил маску холодного равнодушия и, чувствуя, что ему надо побыть одному, уже другим, тихим голосом приказал всем уйти. Когда все выходили, он обратился к Мэтью и сказал внушительно:

- Ступай в город и поищи работы. Нечего болтаться без дела и хныкать. Больше не будешь сидеть на моей шее!

А когда мимо него проходила Несси, он погладил ее по голове и сказал ласково:

- Не плачь, дочка. Твой отец тебя в обиду не даст. Вытри глаза и поди сядь за книгу или займись чем-нибудь. Ничего не бойся. Я позабочусь о твоем будущем.

Да, вот по какому пути его жизнь должна пойти отныне, - так размышлял он, сидя один в пустой гостиной. Вот его задача - отомстить за себя при помощи Несси! Она единственная надежда, у нее блестящие способности! Он будет ее беречь, поощрять, толкать вперед, к победе за победой, пока, наконец, ее имя, а с ним - и его собственное, не прогремит на весь город! В своем полнейшем банкротстве и несчастьях, посетивших его в последнее время, он видел лишь временное затмение, из которого жизнь его когда-нибудь непременно выйдет. Он вспомнил одну из своих излюбленных сентенций, которую часто твердил: "Настоящего человека ничем не сломишь", - и она его утешила. Он верил, что снова вернет себе прежнее положение в городе, будет еще более, чем раньше, верховодить всеми, и считал образцом стратегии свой план достигнуть этого при помощи Несси. Он уже предвидел то время, когда имя Несси Броуди будет у всех на устах, когда и на него самого будет щедро изливаться всеобщее восхищение и лесть. Он уже слышал, как люди говорят: "Броуди пошел в гору с тех пор, как умерла его жена. Она, наверное, была для него изрядным бременем и помехой". Как это верно! Помогая опускать ее легкий гроб в вырытую для него неглубокую яму, он испытал прежде всего чувство облегчения, оттого что наконец избавился от этого бесполезного бремени, истощавшего и его кошелек, и терпение. Он не вспоминал ничего того, что было в ней хорошего, не ценил всех ее заслуг и помнил только об одном - о ее слабости, о полном отсутствии физической привлекательности в последние годы. Ни то нежное чувство, которое едва слышно заговорило в нем у ее смертного одра, ни воспоминание о первых годах их совместной жизни ни разу больше не шевельнулись в нем. Память его была темна, как небо, сплошь затянутое тучами, сквозь которые не может пробиться ни единый луч света. Он раз навсегда решил, что жена во всех отношениях его не удовлетворяла - как женщина, как подруга жизни, наконец, даже детьми она ему не угодила. Несси не шла в счет, Несси была целиком только его дочерью, и эпитафия, которую он мысленно сочинил жене, вся заключалась в словах: "Ни на что не была годна". Когда неотвратимость ее смерти встала перед ним с внезапной убедительной ясностью, он испытал странное чувство освобождения. Те слабые узы, которые налагали на него присутствие этой женщины в его жизни, уже самой своей слабостью бесила его, Он чувствовал себя еще молодым, полным сил мужчиной, жизнь сулила ему еще много наслаждений, и теперь, когда жена умерла, можно было свободно предаться им. Его нижняя губа отвисла, когда он с чувственным удовольствием подумал о Нэнси, и затем плотоядно выпятилась вперед, словно предвкушая обилие хмельных утех. Нэнси должна всегда быть при нем, теперь ее можно будет оставить жить в доме. Теперь никто не мешает ей принадлежать ему, служить ему, развлекать его, да и, наконец, в доме нужно же кому-нибудь вести хозяйство!

Успокоенный этим приятным решением, он незаметно снова вернулся к мыслям о младшей дочери. Его ум, неспособный охватить более одного предмета сразу, теперь, одобрив мысль о будущем Несси, ухватился за нее с непоколебимым упорством. Ему было ясно, что, для того чтобы продолжать жить в своем доме, воспитывать Несси и дать ей образование, как он хочет, ему необходимо поскорее найти источник дохода. Он сжал губы и серьезно покачал головой, решив сегодня же привести в исполнение план, который созрел у него за последние два дня.

Он встал, вышел в переднюю, надел шляпу, взял свой шелковый зонт из подставки и не спеша вышел из дому. Было свежо, и сеял мелкий, почти неощутимый дождик, бесшумный и легкий, как роса. Он влажным туманом оседал на одежде и, как ласка, освежал горячий лоб. Броуди большими глотками пил ароматный, влажный воздух и радовался тому, что он не лежит в узком деревянном ящике под четырехфутовым слоем мокрой земли, а ходит, дышит этим чудным воздухом, живой, сильный и свободный. Благодаря все той же ограниченности его интеллекта, унизительный конец его предприятия, даже заключительная сцена на Хай-стрит, когда он дал волю своей необузданной злобе, совершенно стерлись в его памяти. Его неудача представлялась ему уже в новом свете: он не побежден, не просто разорен конкурентом - он благородная жертва коварной судьбы. Вспышка гнева, вызванная Ламсденами, улеглась, и, преисполненный гордого сознания важности своей миссии, он шествовал по улицам, ни с кем не заговаривая и только с достоинством здороваясь с теми, кто, по его мнению, заслуживал такой чести. Он уже всецело был во власти собственной идеи, что теперь, когда ему больше не мешает жена и у него есть Несси, орудие его замыслов, начинается новая и более значительная глава его жизни. Дойдя до Черч-стрит, он повернул в сторону, прямо противоположную Хай-стрит, по направлению к Новому городу. Здесь лавки попадались редко. Слева выстроились в ряд жилища рабочих жалкие домишки, без палисадников, ничем не отделенные от улицы, а справа бесконечно тянулась высокая каменная стена. Стена эта наверху щетинилась целым лесом высоких деревянных кольев, и из-за нее, вместе с соленым морским ветром, долетали сотни различных звуков. Пройдя несколько сот метров, Броуди остановился там, где высокая стена обрывалась и на улицу выходила группа зданий внушительного вида. Здесь он задержался у главного подъезда. Казалось, он внимательно изучает не бросающуюся в глаза медную дощечку с изящной надписью сверху: "Ливенфордская судостроительная верфь", и пониже: "Лэтта и Кь". На самом же деле он собирал все свое мужество, чтобы войти в эту дверь. Сейчас, когда он был у цели, он испытывал несвойственные ему колебания, его решимость слабела. Уж один только наружный вид этой огромной верфи и смутное представление о том огромном богатстве, которое в ней заключено, подействовали на него угнетающе, унизительно напоминая о его собственной бедности. Он сердито отмахнулся от этой мысли, сказав себе, что не деньги важны, а человек, и решительно прошел через величественный портик.

Дата добавления: 2015-08-26