Глава 23. Бездна

Вначале ему показалось, что он пришел в себя. Или не совсем?.. Во всяком случае, куда-то он пришел. Та же комната, но все в ней по-другому. Она освещена тусклым багровым светом, идущим непонятно откуда. А за окном — белесое нечто, колыхающееся как полотно. И тишина, ни звука, ни шороха. Александру показалось, что даже его сердце остановилось, чтобы не нарушать этого вселенского молчания.

Данилов посмотрел на дверь. Она была распахнута настежь, хотя он прекрасно помнил, как закрывал ее на замок и цепочку, опасаясь за свою жизнь. Но еще более странным было то, что за ней взору открывалась не лестничная площадка, а длинный коридор, конец которого терялся во тьме. Стены его от пола до потолка были выкрашены красным. Они были яркими до рези в глазах.

В этот момент Саша заметил движение вдалеке. Кто-то шел к нему оттуда, из багровой темноты.

— Э-эй, кто здесь? — хрипло крикнул парень.

Нет ответа.

— Да кто вы такие?

Тишина.

Не реагируя на его вопросы, размытые фигуры быстро приближались и приобретали очертания мужчин, женщин, детей разного роста и по-разному одетых. Роднила их только странная походка. Они не шли, а будто плыли, слегка раскачиваясь при каждом шаге. Когда первый из них пересек порог, Данилову показалось, что ноги призрака не касаются пола, а висят в воздухе в нескольких сантиметрах над ним. Но не это заставило его закричать от ужаса.

Лица. Их не было! На том месте, где полагалось находиться глазам, носу и рту, у визитеров была расплывчатая субстанция, по которой шла мелкая рябь. Иногда она складывалась во что-то знакомое, но это длилось мгновения, а затем картинка в калейдоскопе менялась, образуя нечто новое, чужое. Александр вспомнил набор готовых черт лица из программы-фоторобота.

По одному они вплывали в комнату и быстро заполнили ее так, что яблоку стало негде упасть. Их было много. Десятки, сотни, может быть, тысячи. То, что в комнатушке малогабаритной квартиры поместилось такое скопище народу, Данилова не удивило. Его логика к этому моменту уже капитулировала.

Он чувствовал не изумление, а дикий ужас, рядом с которым бледнел даже его страх перед хищниками, испытанный на дороге. Они подходили к кровати, обступали его, протягивали к нему прозрачные руки и касались его головы, но он не ощущал их прикосновений. Их губы шевелились, они что-то говорили, но слов не было слышно. Саше показалось, что кто-то из них перекрестил его серой невесомой рукой.

Он не мог узнать никого. Некоторые существа вначале показались ему знакомыми, но стоило ему приглядеться, как их черты искажались и смазывались.

— Что вам?.. — в отчаянии вопрошал Данилов, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди. — Кто вы? Оставьте меня!

Комната превратилась в проходной двор. «Посетители» задерживались возле него на короткое время и удалялись прямо через красный настенный ковер, будто тот был дверью. Им на смену шли новые. Это продолжалось вечность.

Но даже вечность, как оказалось, имеет конец. Вдруг все исчезло. Призрачные фигуры рассеялись как дым. Но забвение не отпустило Александра из своих объятий, закружив в его хороводе миров и лиц, швыряя из одного наваждения в другое, разворачивая перед ним яркие полотна сумасшедших художников. Как телевизионные каналы, сменяли друг друга пласты мироздания, не позволяя Саше сосредоточиться ни на одном из них, не давая ощутить почву под ногами, остановиться хоть на секунду.

Вселенные проносились мимо него со скоростью света. Или тьмы? Темп безумной карусели все увеличивался, видения мелькали и расплывались, а затем наступил момент, когда все слилось в один вихрь света и пламени, в котором невозможно было разобрать отдельных фрагментов.

Вспышка… и долгожданное освобождение. Преодолев момент непереносимой яркости, свет начал медленно бледнеть, как гаснут лампы в театре. Потом на сцену не плавно опустился, а тяжело рухнул железный занавес. Это был всего лишь сон.

Когда вокруг него снова воцарилась абсолютная темнота, Данилов понял, что вернулся в то, что по прихоти людей называлось «реальностью». Ни один из миров, кроме этого, не хотел его принимать.

Сашу бил озноб. Почувствовав подступающую тошноту, он с трудом свесился вниз с кровати, и его тут же вырвало густой склизкой массой, оставившей после себя горький металлический привкус. Он прекрасно понимал, насколько это плохо, и теперь гадал, сведет ли его в могилу кровотечение, прикончит инфекция или радиация.

Голова болела как при похмелье, которого он ни разу не испытывал. Парень судорожно пытался вспомнить, где же он побывал, но особенность сновидений в том, что, какими бы яркими те ни были, они редко откладываются в человеческой памяти надолго. Сам материал, из которого они сделаны, для этого не предназначен. Он истлевает и рассыпается при контакте с миром вещей как вампир, на которого попал луч солнечного света. В лучшем случае мы помним то, что сочинили после пробуждения, пытаясь подогнать инобытие под рамки нашей реальности.

Как при ретроградной амнезии, через десять минут Саша не смог бы описать произошедшее с ним. Он снова был один на многие километры вокруг. Все остальные умерли в один день.

Макушка чесалась, и парень стянул с себя шапку, в которой ходил уже четверо суток, не снимая, а день тому назад улегся спать. Неожиданно вместе с ней покинула голову и часть его собственных волос. Еще один скверный сигнал. Несмотря на отдых, он не чувствовал себя лучше. Слабость была такая, что трудно было пошевелить рукой.

Александр посмотрел на светящийся циферблат часов. Половина седьмого. Вот только утра или вечера? Несмотря на этот недостаток, Данилову нравились его нынешние часы — позолоченные именные «Командирские». Наградили ими, естественно, не Сашу. Тот, с кого он их снял, остался лежать возле разбитого поезда, поглоданный собаками, так что парень считал их своими по праву. У них был ударопрочный водонепроницаемый корпус и, самое главное — стрелки, покрытые люминесцентным составом. Вроде бы фосфор, которым те были намазаны, давал слабый фон. Смешно…

Но имелась у них еще одна слабая сторона. Автоподзавода у них не было. Каждый божий день их надо было заводить, а это составляло проблему, с его-то «феноменальной» памятью. Один раз он спохватился только после того, как они полдня показывали одно и то же время. А Саша все удивлялся, как долго тянется час. Тяжело ориентироваться, когда на дворе только одно время суток — темное.

С тех пор они верно служили ему. Его собственные часы он выбросил на второй день после событий, стрелки на них навсегда застыли в положении 13:50 — время катастрофы.

Если на дворе утро, то время раннее. Можно и не вставать. А если вечер, тем более. Куда торопиться?

Сны были непонятными, страшными, но у них было одно преимущество. Там, за гранью, он не мерз. Данилов снова укрылся одеялом с головой, но ему все равно было холодно, зубы отбивали маршевую дробь. От холода никуда не деться. Он проник внутрь него и превратился в жар. Саша потрогал лоб — тот пылал, будто облитый бензином. Хотелось закрыть глаза, лишь бы не видеть этой бесконечной темноты, уснуть и не просыпаться, только бы не чувствовать вселенского холода вокруг. Боль окопалась в каждом нерве, и недавний пульпит просто смешно было с ней сравнивать.

Александр вдруг отчетливо понял, что с него хватит. Все равно город, к которому он идет четвертую неделю — мираж в ледяной пустыне, где никто его не ждет, да и не ждал никогда. Этот самообман был с самого начала нужен только для того, чтоб дать ему стимул продолжать жить. Теперь, на половине дороги, этот стимул себя исчерпал. Жизнь стала совершенно невыносимой, да и конец ее был очевиден. Какая разница, днем раньше, днем позже? И фантастическое везение, и перенесенные тяготы — все оказалось впустую.

В какой-то момент он принял решение. В отличие от всего того, что парень делал в эти дни, оно было продиктовано холодным рассудком. Это не был поступок истеричной барышни: «Никто меня не любит, никто не приголубит». Просто взвесив все «за» и «против», что-то в нем решило заканчивать спектакль.

Ему было известно всего одно окончательное средство. По аптечкам Саша набрал пять стандартов азалептина — препарата, прекрасно сбивающего давление. Надобность в нем отсутствовала, ведь Александр не был гипертоником. Напротив, давление у него было слегка пониженное. Именно поэтому даже пять таких таблеток могут его убить. Десять прикончат гарантированно, а двадцать — с большим запасом. Он выпьет одну упаковку, закроет глаза и постарается расслабиться, а потом бездна примет его так же, как в том сне, но больше уже не отпустит.

Теперь ждать. Еще немного. За ним снова придут и уведут с собой туда, откуда не возвращаются.

Александр лежал и прислушивался к ощущениям тела. Пока ничего, но скоро, он знал, его начнет охватывать слабость, которая будет нарастать и завершится потерей сознания. Границу между жизнью и смертью он проскочит незаметно. Саша всегда удивлялся идиотам, которые прыгали с крыши, резали вены, вешались и даже пили уксус. Наверно, в этом было много позерства. Не могли же они не знать такого простого средства? Никаких тебе неприятных ощущений и стопроцентная гарантия. Главное, чтоб не успели откачать, но в его ситуации этого бояться не стоило.

Александр настолько отрешился от всего постореннего, что, казалось, вот-вот должен был увидеть свое тело на кровати со стороны. И тут на него накатило неприятное ощущение, совсем не похожее на смерть. Спазм произошел так неожиданно, что парень не успел даже приподнять голову. Через секунду он чуть не захлебнулся едкой горячей жидкостью. Рот заполнила дикая горечь, как будто его рвало желчью пополам с соляной кислотой. Это продолжалось долго, и ему казалось, что рвотные массы вот-вот закупорят дыхательное горло, но рефлексы сделали свое дело. Отплевываясь, Саша начал дышать. Его желудок был осушен до донышка.

Александр прокашлялся и рассмеялся сквозь слезы. То, что с ним произошло, не было похоже на реакцию на препарат. Слишком рано, таблетки еще не успели бы раствориться. Да вон они — лежат не переваренные на полу. Просто у судьбы было странное чувство юмора. Лучевая болезнь, которая готовилась свести его в могилу, спасла его от самого себя.

Десять минут спустя он с сомнением смотрел на оставшийся препарат. Были и другие способы… Ну нет. Два раза не вешали даже осужденных на смерть. Если веревка порвалась, это знак. Наверное, судьбе видней, и тот, кому суждено сгореть, не утонет. Александр решил дать себе еще один шанс.

Надо было бороться. «Надо» — мерзкое слово, нигде от него нет спасения. Данилов сжал зубы так, что они заскрипели, рванулся всем телом так, что в скрипе кроватных пружин ему почудилась мировая скорбь, и, собрав остатки воли, сбросил одеяло. Холод набросился на него как разъяренный зверь. Он хотел, чтобы умирающий оставался на смертном одре, и теперь кусал и рвал его, принуждая вернуться под мертвую пуховую тяжесть. Но Саша не собирался отступать и вскоре добрался до рюкзака.

Там были еда и витамины. Ему противна была сама мысль о пище, но телу требовалась энергия для продолжения борьбы.

Так прошло четыре дня. Александр спал большую часть суток, но у него больше не было ни снов, ни видений. Он выжил. Его организм оказался сильнее, чем воля. Все это время он ел только супы из пачек с добавлением тушенки, которые варил из растопленного снега, поддерживая себя витаминными комплексами.

На пятый день его организм впервые смог принять твердую пищу. В тот же день он сумел пройтись по квартире, не держась за стену. Но слабость все еще была страшной, и о том, чтобы выходить на улицу, не было и речи.

На шестой Саша решил немного размять мышцы. Никогда в жизни он не делал утренней зарядки, а тут начал выполнять самые элементарные упражнения — поднимал по очереди руки, прыгал на одной ноге, приседал. Со стороны это должно было выглядеть уморительно. Истощенный человек с красными слезящимися глазами скачет и машет руками, словно отгоняя комаров. Когда он подумал об этом, хриплый смешок вырвался из его груди. Всего один. Затем он вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы мог оценить комичность ситуации, и смех застрял у него в горле.

Надо было двигаться, чтобы не околеть. Псевдочукотская пословица «Не шевелись, а то замерзнешь» — не полная ложь. В ней есть рациональное зерно. Глупо на арктическом морозе тратить энергию на бесполезные движения, особенно при недостатке пищи. Но сидение на месте сократит человеческую жизнь до нескольких часов. Поэтому надо шевелиться, но делать то, что действительно нужно для выживания, а не просто махать руками или скакать на одной ноге.

Закончив зарядку, он, чуть пошатываясь, приблизился к прикроватной тумбочке. Там стояла пластмассовая баночка с аскорбиновой кислотой. Его движения были все еще неточными, и крышку он рванул слишком резко, так что часть витаминок раскатилась по полу. Бес с ними. Ползать сейчас с фонарем ему меньше всего хотелось.

Он высыпал в ладонь все, что оставалось в баночке — штук пятнадцать. Вообще-то это чревато гипервитаминозом, но на крайний случай допускается. А у него случай — крайнее не бывает. Ударная доза поможет мобилизовать все силы организма. Чтобы быстрее подействовало, он разжевал витамины, запил их водой, согретой минут десять назад, и тут же почувствовал волчий голод. У него не хватило терпения даже на то, чтоб нормально разогреть суп. Стуча зубами о край эмалированной кружки, Данилов пил куриный бульон чуть теплым. Он сварил его вчера, но потом у него был новый приступ, и ему стало не до еды. Тогда он подозревал, что через тысячу лет эту кружку найдут рядом с высохшей мумией.

Конечно, химия сплошная, но куда деваться… Ему нужны не только витамины, но и белки, жиры и углеводы, даже если они изготовлены из нефтепродуктов. Осушив суп оранжевого цвета, показавшийся ему необыкновенно вкусным, Саша вернулся под одеяло.

Считал ли он это своим вторым рождением? Нет, скорее отсрочкой смерти на неопределенный, но не очень большой срок. Он настолько привык засыпать с мыслью, что уже не проснется, что теперь сама возможность другого развития событий его удивляла.

Неужели он может выжить и после этого? Раньше Саша был ярым сторонником эвтаназии. «Если жизнь приносит больному одни адовы муки, почему он не имеет права послать ее к чертовой матери?» — так думал парень. Он не понимал, чем руководствуются люди, продлевающие страдания обреченных. Да и сами обреченные, затягивающие свое пребывание в мире, который превращается для них в одну большую пыточную камеру, в котором они всех тяготят и пугают, так как служат для здоровых живым укором и напоминанием о неизбежной смерти. Зачем истязать себя и других?

Теперь он не стал бы рассуждать так категорично. Небытие, которое раньше казалось ему заслуженным отдыхом, теперь отталкивало его своей неопределенностью. Если там ничего нет, то это не очень страшно. А вдруг есть?

Побывав у самой границы, он понял, что за ней наверняка что-то есть. Ведь любая граница по определению отделяет одно от другого. Даже если отбросить всю христианскую метафизику, разница между хорошей жизнью и плохой жизнью как-то терялась, если представить разницу между жизнью и не-жизнью. Сегодня ты еще дышишь, думаешь, страдаешь, а завтра будешь разлагаться, как гниют арбузные корки или рыбные головы в помойном ведре.

Пока он здесь, остается хоть ничтожный, но шанс выкарабкаться. Может, один процент или даже одна десятая процента. Такой же шанс, какой был у обреченных пациентов хосписов. Но они надеялись, и иногда — очень редко — наступала ремиссия, болезнь уходила, и они получали свою отсрочку. Вовсе не благодаря стараниям врачей и «чудесным» препаратам, а вопреки им. Врачи вообще мало что могут, если на то нет разрешения некой высшей инстанции.

Но если больной действительно хочет жить, то медицина бессильна. Саша страстно хотел, хоть и сам об этом не догадывался. Ему еще слишком многое надо было сделать. В глубине души он любил жизнь, хоть эта любовь и казалась ему неразделенной.

Победа над болезнью пришла неожиданно. Просто на седьмой день он понял, что чувствует себя если не хорошо, то уж не хуже, чем до облучения. Он по-прежнему мерз, но его больше не морозило. Лихорадка отступила, и все остальные симптомы постепенно сошли на нет.

Его заслуги тут не было. Эта была битва, которую выиграл не он, а его организм. Саша ему нисколько не помогал. Он ничего не знал о курсах лечения антирадиационными препаратами, да и диета его разнообразием не отличалась.

Природа не дала ему ни экстраординарной силы, ни сверхъестественной ловкости. Не наградила она его и избытком ума. Интеллектом — может быть, а вот умом он явно уступал многим смышленым двоечникам. Зато одной вещью она одарила его щедрою рукой — живучестью. В годы, когда восемьдесят процентов новорожденных появлялись на свет с целым букетом патологий, Данилов родился здоровым.

Таковым же он мог и умереть, если вспомнить, сколько раз он, движимый жаждой исследования, находил на свою голову неприятности, стоившие ему множества шишек и шрамов. С ранних лет встречи с твердыми предметами — мебелью, дверями, качелями на детской площадке — часто заканчивались печально для маленького Саши. Чудом ему удалось благополучно пережить детство, но с началом пубертатного периода столкновения не прекратились. Стала больше масса тела, костная и мышечная, но нервная система не поспевала за ростом организма, да и координация движений оставляла желать лучшего.

Он редко болел. Если судить по мировой литературе, то для людей его темперамента это не характерно. Согласно клише, меланхолик должен быть бледен как поганка, постоянно хворать, непременно быть астматиком, аллергиком и диабетиком. Но Саша выбивался из этого стереотипа и был очень жизнестойким пессимистом.

Даже образ жизни, который он вел в студенческие годы, не смог загнать его в могилу. Полное отсутствие режима, бессонные ночи через одну, физическая зависимость от компьютера, рацион, состоящий почти исключительно из углеводов — все это способно подорвать даже богатырское здоровье. Ему же удалось угробить только зрение и, в меньшей степени, зубы. Остальное сохранилось до двадцати двух лет почти нетронутым — здоровое сердце, сильный иммунитет. Редкие хвори парень переносил на ногах. Что говорить, Александр ни разу не воспользовался страховым полисом, ни одного дня в институте не пропустил по болезни. Ему достался бесценный капитал, который он абсолютно не ценил. Ни разу в жизни ему не пришло в голову поставить знак равенства между счастьем и здоровьем.

От вынужденного безделья у Александра впервые после катастрофы возникла потребность доверить мысли бумаге. Благо под рукой был карандаш, которому не страшен мороз, и записная книжка в кожаном переплете. Нет, он не собирался вести дневник, хотя понимал, что тот мог бы стать ценным историческим документом.

Ну ее в баню, эту историю. Его собратьям по несчастью сейчас не до чтения, а до той эпохи, когда у потомков появится время заниматься археологией, бумага не долежит. Так что писать он будет исключительно для себя. Саша никогда не понимал людей, которые ведут дневники и скрупулезно заносят туда все, начиная от вскочившего прыщика. Глупость это пополам с манией величия. У него даже блога в живом журнале не было. Поэтому он ограничится краткими заметками на полях. Возможно, это поможет ему привести в порядок свои мысли. А не поможет — листы пойдут на растопку на следующем привале.

Конечно, приятнее описывать крушение мира, сидя в теплой квартире и наслаждаясь всеми благами цивилизации. А писать про конец света после его начала — что может быть нелепее? Зато честно. Ни грамма выдумки, в отличие от графоманов, сочинявших страшилки на потребу публике.

Что можно сказать об «этом» конце света? Это не христианский апокалипсис, после которого всех ждет Страшный суд и Царство Божье. Тут ими и не пахнет. Это, скорее, языческие Сумерки богов.

Данилов взял лист бумаги и написал на нем одно слово — «Рагнарок». Вообще-то, правильнее «Рагнарёк», как в «Эдде», но тогда поди, зарифмуй. Тут он понял, что чего-то не хватает. Скрепя сердце парень достал из стенного шкафа свечку и зажег ее. Ну не при фонарике же творить!

Фитилек загорелся ровно, и тусклый огонек показался его отвыкшим от света глазам необычайно ярким. Сложнее всего было написать первую строфу, а дальше все пошло как по маслу. Через четверть часа творение было готово. В этот момент Саша чувствовал себя если не Пушкиным, то доктором Живаго из одноименного романа.

«Рагнарок»

Надежды у нас больше нет,

Человек человеку — враг.

Бледнеет последний рассвет,

Завтра землю укроет мрак.

Предвещал много лет назад

Нашу участь седой пророк.

Будет сечь нас железный град —

Приближается Рагнарок.

Все, что было — исчезнет вмиг,

С неба спустится древний страх,

Захлебнется последний крик,

Все, кто жил — обратятся в прах.

Все окутает черный дым,

Гибель хлынет со всех сторон.

Позавидуй сегодня им:

Предстоит им кормить ворон.

Твоя участь стократ страшней:

Обречен в тишине веков

Ты скитаться среди теней,

Избежав ледяных оков.

Проклянешь ты тот день и час,

Когда Смерть, помахав рукой,

Сохранит тебя про запас

И не даст обрести покой.

Предвещал много лет назад

Твою участь седой пророк.

Будешь смерти своей ты рад.

Приближается Рагнарок…

Вот так. Недурно, хотя и не шедевр. Надо бы добавить кое-куда аллитерацию, но не лезет. Только Пушкин тут не при делах. Это похоже на Бальмонта, Гумилева или Брюсова. Серебряный век, декаданс.

Сашино настроение снова пошло в гору. Его обычное расположение духа можно было охарактеризовать как спокойно-подавленное. Сейчас оно ни выше, ни — слава богу — ниже не стремилось. Но он еще помнил времена, когда оно ни с того ни с сего вдруг как с цепи срывалось. Тогда стрелка в его внутреннем барометре начинала скакать как бешенная. Парень знал, что если суметь прервать качание этого маятника в его высшей точке, то можно целый день наслаждаться относительным покоем. Сделать это довольно трудно, но тут могла помочь вкусная еда и минимальный комфорт быта.

Под завывания вьюги за окном он и не заметил, как заснул прямо над «рукописью», свернувшись при этом калачиком, что могло показаться несолидным для человека его возраста и роста. Но Саше так нравилось. Он и раньше часто спал в позе зародыша, прижав ноги к животу. Видимо, это помогало ему переноситься в то время, когда он только готовился к встрече с этим миром. Дольше положенного срока на три недели, будто всеми силами он пытался оттянуть этот момент.

На восьмой день Данилов почувствовал себя окрепшим и готовым продолжить путь. Перед уходом он еще раз прошелся по квартире с фонариком и проверил все шкафы. До этого дня он был не в той форме, чтобы заниматься тщательным осмотром. «Я не вор, — в который раз парень себе. — И не мародер. Я просто беру то, что мне нужно, на время, попользоваться».

Поиск принес свои плоды, хоть и невеликие. Предметов, полезных в быту выживальщика, в квартире не нашлось. Из теплой одежды — только старый свитер. В холодильнике повесилась мышь; зато в хлебнице нашелся засохший батон, в кухонном шкафчике — полбутылки подсолнечного масла, немножко меда на донышке литровой банки, а он полезен при простуде, килограмм гречневой крупы и бутыль уксуса. Мало ли, вдруг и он пригодится. Саша не побрезговал он даже малиновым вареньем, покрытым сверху толстым слоем плесени, который можно было счистить. Не густо, но не пропадать же добру.

Укутавшись как немец под Москвой, Данилов вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь, отрезая себе путь к отступлению. Только вперед. Спасибо этому дому, пойдем к другому. Без всякого сожаления он оставил позади место, где думал упокоиться навеки.

Из своей недолгой жизни Саша пока извлек только один вывод. Чтобы добиться хоть чего-то, нужно идти вперед, не оглядываясь и не задумываясь. Остановись на минуту, начни размышлять — и ты уже потерял темп, засомневался. Ты уже задаешь себе ненужные вопросы: «Долго ли еще?», «Куда я приду?», «Что ждет меня там?» и самый страшный — «Есть ли в этом смысл?»

А это первый шаг к тому, чтобы плюнуть, повернуть назад и вернуться к тому, с чего начал — к нулю. Потому что смысл во всем, может быть, и имеется, но человеку, ввиду слабости его ума, он обычно недоступен.

Александр догадывался, каким будет конец его пути. Не жизненного, здесь он у всех один, а конкретного пешего перехода Новосибирск — Прокопьевск. Он догадывался и все равно продолжал идти. Ведь оставалось совсем немного. Каких-то двести километров.

За спиной у него смыкалась тьма, но впереди, он знал, его ждали ответы на все вопросы. Он помнил, чем закончилось дело в «Младшей Эдде» и в большинстве других мифов о конце света, и это вселяло в него тень надежды.

Дата добавления: 2015-08-26