Инстинкт

Местный быт напоминал подземелья Надеждинска. Но если там община ютилась в подвалах многих домов, соединенных сетью крытых траншей. То тут все население занимало только подвалы двух примыкающих друг к другу зданий. Был в этом подвале оборудован и гараж, в котором стоял пожарный «Урал», насос которого иногда использовали для прогона нагретой в котле воды парового отопления или для душевых кабин. Место рядом с машиной, давно лишенной колес, оказалось достаточным, чтобы там поставить луноход.

Демидов пригласил гостей за стол, который, правда, пустовал. Он достал лишь бутылку самогона и несколько давно остывших картофелин «в мундире».

– Эх, – вздохнул он, – Бедные дети. Рождаются мало. А если рождаются, то больные или уже мертвые. – Егор залпом осушил налитую железную кружку и проглотил картофелину. Затем подвинул бутыль и миску с закуской гостям.

– Если хотите… – прокряхтел он, – Чем богаты…

– Спасибо, – кивнул Варяг, – Но давай о деле.

В этот момент в небольшое помещение, где они расположились в свете трех горящих лучин, вошел Турпал и, усевшись за стол, налил себе самогон.

Крест повернул голову в его сторону.

– А разве Аллах не запрещает алкоголь? – спросил он.

– Слушай, ты кто, имам что ли? Нет, он меня учить будет! Я замерз в дозоре, понял?! – и, выпив залпом, поморщившись, пробормотал, – мы все давно Аллаха прогневали, потому и живем так. Жалко китайца, короче…

– Вы чего от черновиков-то хотите? – Спросил Егор.

– Они машины наши украли и топливо к ним. – Ответил Варяг.

– Ну и что? У вас вон, тарантас хороший какой. Вам мало этого? Прям как у рейдеров, – Демидов ухмыльнулся.

– Ты видел рейдеров? – осторожно спросил Людоед.

– Нет. Рассказывали следопыты. Они там вроде обитают, в горах где-то. Так… Байки всякие ходят… А чтоб сунуться на черновиков, это вы забудьте. Их много. У них оружие и техника.

– Ну а есть у вас в городе сильные группировки, которые с ними враждуют? – задал вопрос Варяг.

– Да есть. Всякие. Только они не такие сильные как сами черновики. И между собой тоже не ладят. И не думайте, что вам кто-то из-за пары тракторов будет помогать и людей своих в бою на смерть класть.

– Разве только в тракторах этих дело? – поморщился Крест. – Неужели никто не хочет избавиться от ига черновиков? Те же коммунисты, монархисты, или муслимиат?

Турпал услышав последнее слово, пробормотал какое-то ругательство на родном языке.

– Ты чего? – Людоед уставился на него.

– Бараны они! Они меня выгнать сделали!

– За что это?

– Эй, там короче много татарин, дагестанец, ингуш, башкир и азербайджанец! А нохча им не понравился! Азер говорит ты не настоящий правоверный! Говорит, короче, вы волку поклоняетесь, а Кораном прикрывались, чтоб сауды денег давали на газават. Я говорю ты баран оу! Дагестанец говорит, мой бабка жил Кизляр. Я говорю, и что? Я при чем? Я ходил твой Кизляр? Мне одиннадцать лет было, когда Шамиль Кизляр ходил. Никто в мой тейп не был там с оружием в руках. Я говорю, что ты хочешь, короче? Он говорит, уйди! У ингуша одного на плече татуха, понял. Баба голая, короче. Я говорю ты, какой правоверный, если у тебя татуировка? Это харам! Коран запрещает не только баба, даже бабочка рисовать. Я говорю, аллах запрещает живых существ рисовать. Он смеется, короче, и говорит, что она уже мертвый, не живой. Аллах простит. Я говорю, ты баран, оу. Татарин говорит, из-за тебя, короче, мы не сможем с русским договариваться. Типа, короче, русские не будут с ними договариваться, если в муслимиат есть чеченец. Я ушел. А оказывается, русский может принять нохча к себе. И я тут, короче. А они говорили, русский не будет с ними говорить из-за чеченца. Бараны они! А русские, Егор, вон, приняли. Аллах велик!

– Велик, успокойся, – пробормотал Демидов.

– Брат, сколько время? – Турпал сразу остыл и словно забыл об этом разговоре.

Егор достал из за пазухи карманные часы на цепочке и, открыв крышку кивнул.

– Пора.

– О. Спасибо, – чеченец встал из за стола и пошел к двери, – Я у себя, короче, – сказал он и вышел.

– Пошел молиться? – спросил Варяг.

– Да, – ответил Демидов. – Он пять раз за день это делает.

– Странный он какой-то.

– Да нет. Просто напряжен вечно. Ну и характер такой. Он постоянно чувствует себя чужаком и думает, что его недолюбливают. Понять его можно. Хотя у нас это не так. У нас все равно кто, какой нации. Главное человеком будь.

– А как он к вам попал?

– Он один долго жил. Потом однажды на него собаки дикие напали. Рвать начали. А наш дозор его отбил у собак. У меня тут против столбняка были лекарства. Просроченные, правда, но помогли. Оклемался. С тех пор с нами. – Егор снова налил себе самогон.

Варяг пристально смотрел на то, как он снова делает залп своей кружкой и следом отправляет картофелину.

– Не волнуйтесь, – крякнул он, поняв этот взгляд, – Мне ведро надо, чтоб захмелеть.

В помещение вошла женщина. Одета она была в старое пальто и валенки. На плечах шерстяная шаль. Ее лицо было совершенно заплаканным и опухшим. Посмотрев на гостей она вдруг упала на колени и, хлопая ладонями по полу стала плакать и причитать:

– Спасибо вам! Спасибо вам! Если бы не вы, я бы и мужа сегодня потеряла! Спасибо вам! – рыдала она.

Людоед вскочил с табуретки и принялся аккуратно поднимать ее.

– Послушайте, не надо так, успокойтесь, – настойчиво говорил он.

Демидов так же помогал подняться ей на ноги.

В помещение ворвался Фэн. Он схватил жену и крепко прижал к себе, успокаивая.

– Сулпан, родня, зачем ты так. – Шептал он, гладя ее по голове.

– Доченька моя! – рыдала женщина, стуча кулаками по плечам супруга и мотая головой.

Вслед за Драконом вошли еще несколько женщин. Они осторожно взяли Сулпан под руки и увели. Китаец обессилено опустился на пустующую табуретку и тяжело вздохнул. Молчание затянулось. Все понимали, какое горе постигло этого человека, но говорить что-либо было сейчас неловко, а слова утешения и сочувствия ничего не способны были сделать.

– Сколько ей было лет? – первым тишину нарушил, как ни странно молчаливый обычно Николай.

– Пять годиков всего, – едва сдерживая слезы, ответил китаец.

– А чем болела?

Фэн молчал, медленно качая головой, затем, наконец, произнес:

– Да там… Столько всего… Я и названий то всех не знаю. И никто не знает. Разве может сейчас родиться здоровый ребенок?

Васнецов пристально взглянул на него и задал очередной вопрос:

– Тогда зачем вы ее родили?

– Ты что мелешь? – прошипел Сквернослов.

Китаец растерянно посмотрел на Николая.

– То есть как это? Как это зачем? А зачем жить тогда? А продолжение рода?…

– Вы, зная, что нормальные дети не могут родиться, все равно пошли на это? – Васнецов стал говорить громче. – Вы породили новую жизнь, обрекая ее на страдания и теперь, когда случилось неизбежное в этой ситуации, оплакиваете ее?

Егор наклонился через стол и тихо спросил у Варяга:

– У него с головой все нормально?

– Вообще-то нет, – пробормотал Яхонтов, вперив в Васнецова недобрый взгляд, – Николай. Ты что несешь?

– Я говорю об ответственности! – огрызнулся Николай. – О чем думают люди?

– Погоди но… – Фэн был совершенно обескуражен такой постановкой вопроса, – Погоди… Но… Но зачем жить тогда? Зачем мы все живем? Так после нас ничего не останется? Придет наш час, и мы умрем и ничего после себя не оставим? Никого после себя не оставим? Люди все вымрут и все? Что же ты говоришь такое? Да мы… Но мы хотели ребенка. И ведь есть призрачная надежда и пусть крохотный, но шанс, что ребенок выживет. Что он будет жить. А зачем нам тогда жить в таком случае? Продержаться подольше и умереть? Это наш удел?

– Послушай, Дракон, извини за такой вопрос конечно, – встрял в разговор Людоед, – У твоей дочери нет пятен на теле? Красных или черных, особенно в шейных областях?

Фэн Сяолун совсем не понимал, что от него хотят, и растерянно смотрел на гостей.

– Погоди, ты что имеешь в виду? – Спросил Егор.

– Чума, – ответил за Людоеда Варяг.

– Чума? – удивился Демидов. – Бывали случаи холеры и тифа. Даже эпидемии. Дизентерия и всякое такое. Но чума… Хотя были вспышки в самом начале. Еще до холодов. Но когда холода настали, и случаи чумы прекратились. С чего вы вдруг спросили?

– Ганину яму знаешь? – взглянул на Егора Крест.

– Знаю, конечно. Там черновики окопались.

– Так вот. Нет там больше черновиков. Там огромные крысы. Носители чумы.

Егор какое-то время смотрел на Илью, вытаращив глаза, затем вскочил и схватил Дракона за руку.

– Пошли.

– Чего? Куда? – пробормотал китаец вставая.

– Надо осмотреть ее.

– Что?!

– Надо, дружище, пойми! Пойдем! – они вышли из помещения, оставив четверку путешественников одних.

Людоед, воспользовавшись моментом, схватил Николая за воротник.

– Ты что себе позволяешь, идиот! Забыл уже, как перед Ветром в Вавилоне извинялся?! Забыл про его сына?!

– Разве я не прав? – Васнецов пристально посмотрел в глаза Людоеду. – Разве я не прав?! Зачем плодить страдания и боль?! Зачем!

– А зачем мы хотим уничтожить ХАРП?! Это надежда и тот самый призрачный шанс! Это борьба жизни против смерти! Это торжество жизни над смертью!

– Но торжествует смерть! – воскликнул Николай.

– Это лишь твое мироощущение! Это только то, что ты хочешь видеть! Ты просто слабак, так признай это! И значит, пусти себе пулю в лоб и успокойся! – рявкнул Крест и оттолкнул от себя Васнецова.

Варяг и Вячеслав ничего к этому не добавили. Они сидели молча, но Николай понимал, что и они осуждаю его. Он и сам терзался от того что сказал и не знал где он прав а где нет. Мысли его ходили хороводом вокруг странного ощущения, что его кто-то или что-то зовет. Он не понимал кто, что, куда и зачем. Но чувствовал непреодолимую тягу пойти за этим странным зовом. Он так сильно ушел в себя, что даже не заметил, как вернулся Демидов.

– Нет ничего, – мотнул он головой, садясь. – Никаких пятен и других симптомов чумы.

– Что ж. И то хорошо, – вздохнул Людоед. – А про огромных крыс, что можешь сказать?

– Были случаи в метро. Крысы очень большие на людей нападали. И в руинах возле эпицентров ядерных взрывов они попадались. Но надо отдать должное черновикам, они прогнали их из города. Последний раз люди с этими тварями месяц назад, или около того, сталкивались.

– А как они их прогнали? – удивился Варяг.

– Да, вроде говорят химикатами какими-то. Они ведь на своей базе химическое оружие делают. Вот есть у нас один, тоже когда-то по подвалам маялся в одиночку, и его черновики выкуривали. Он их склад с провизией гробанул тогда, убив охрану. Они его выследили в одном подвале. Сунулись. Он стрелять начал. Еще двоих положил. Тогда они газ пустили.

– А как они выжил после этого? – спросил Крест.

– Да как, сорвал с себя майку, обоссал ее и на лицо намотал. Так и выжил. Ослеп только, но смог уйти.

Николай снова стал задавать себе циничный вопрос, зачем им в общине слепой. Какой от него прок? Но нашел в себе силы противопоставить этому простую идею гуманизма, которая, как правильно заметил Людоед, ведет их к уничтожению ХАРПа. Ему очень хотелось понять, что в разуме побуждает с таким рвением заставляет обращать свой взор на иррациональности рождения детей, которые скорее всего будут больными и долго не протянут, зачем спасать жизнь слепцу… Почему он думал об этом? Почему он не воспринимал это как должное? Как то, что всякий человек должен понимать из соображений человечности? Неужели он действительно все больше перестает быть человеком? Он чувствовал, как двоится его разум в противоречиях и не в силах был собрать все свои внутренние «Я» воедино, став при этом монолитом, каким были Варяг или Людоед, всегда знающие чего хотят и всегда имеющие четкую позицию. Хотя, может они умело казались такими? Васнецов сейчас понимал одно. Он страдает такими противоречиями и делениями своих внутренних сущностей в восприятии окружающего, когда оказывается среди людей. Когда он один, или среди привычных уже попутчиков, то такого смятения он не испытывал. И снова навязчивая мысль уйти подальше, прямо сейчас, овладела им. Уйти. И тогда он не будет распаляться, взвешивая все за и против, и ставя на разные чаши весов циничный рационализм и гуманность и человеколюбие. Странный зов с новой силой стал будоражить его…

– Где база черновиков? – пробормотал он, обращаясь к Егору.

– Да вроде где-то недалеко от Бивеса и Батхеда.

– А что это такое? – спросил Варяг.

Демидов засмеялся.

– Да памятник это. Основателям города. Графу Татищеву и немцу этому… Де Генину, кажется. Давно еще… Задолго до войны их Бивес и Батхед прозвали. Среди местных так и повелось называть. Памятник каким-то чудом уцелел, хотя недалеко подрыв был. Ну, вот где-то там они обитают. Вроде на станции метро девятьсот пятого года. Место удобное. Рядом большой переход подземный. Банк, с обширным подвалом. Большой магазин на площади. Тоже с подземельем неплохим. Это у площади пятого года. А на той стороне от плотины, где памятник, тоже рядом несколько банков. Вообще банков там очень много было. Даже переулок неподалеку так и называется – Банковский. Но хорошие подвалы только у нескольких. Однако недостатка в убежищах нет. Взять туже станцию метро. Она вроде не обвалилась. А дальше в ту сторону по проспекту, – Егор махнул куда-то рукой, – Штаб округа был. Его начисто снесло вместе с памятником Жукову. Но вроде под землей под этим штабом бункер был. За него настоящая война между черновиками была и офицерским союзом. Но потом этот союз распался. Кто подался к коммунистам, кто к белым, кто еще к кому.

– А далеко это? – Людоед покрутил кончик уса.

– Штаб или площадь пятого года?

– Ну, площадь эта и плотина с памятником.

– Километров пять в ту сторону.

– Ясно. Подскажешь с кем нам лучше связаться из других группировок?

– А чего не подсказать, подскажу, – Демидов кивнул, – С меня не убудет. Если вы думаете что уговорите кого-то воевать, то скажу что пустое это. Но дело ваше. Есть у белых «Катюша».

– Чего? – переспросил Варяг.

– Ну, система залпового огня. Типа «Катюши» что в войну фрицев гоняла.

– «Град» что ли? – ухмыльнулся Людоед.

– Ну да, «Град». Но проблема в том, что она без боекомплекта. А вот боеприпасы к «Граду» этому есть у красных. И они вечно воюют между собой. Одни хотят машину отбить, другие снаряды. Вот и думайте, к кому вам лучше податься.

– Н-да. Это было бы смешно, если б не было печально, – вздохнул Варяг.

– Вот то-то и оно, – кивнул Демидов.

Людоед задумчиво и молча покачал головой. Затем повернул голову и бросил взгляд на Васнецова. Посмотрел на него пару секунд и снова обратился к Егору:

– А как черновики к себе вербуют?

– Ты что же, думаешь внедриться к ним и отбить свои машины? – Демидов усмехнулся, мотнув головой. – Забудь. Там крещение кровью.

– Как это?

– Ну, хочешь к ним вступить. Они ставят перед тобой несколько пленных. Желательно из разных группировок. И еще несколько пленных в стороне. Потом дают тебе пистолет, и ты должен расстрелять одних пленных, а других черновики отпускают на все четыре стороны, чтобы те всему городу рассказали, что ты кровь пролил. И тогда обратной дороги нет, понимаешь? Все будут рады расправиться с тобой. Повязан становишься кровью с черновиками.

– Хитрые ублюдки, – покачал головой Варяг.

– Ну да. Надо отдать должное. – Егор кивнул и снова налил себе самогон.

Людоед еще раз внимательно посмотрел на Васнецова, который отрешенно глядел в пустоту и, хлопнул Яхонтова по плечу.

– Варя, третьи сутки на ногах. Отложим наши дела до утра?

– Дельная мысль, – согласился Варяг. – Неспамши мы не то что сделать что-то, но и придумать, что делать не сможем.

***

Заночевать решили в луноходе. Николай лежал на сидении, закрыв глаза, и надеялся уснуть, чтобы это навязчивое ощущение, что надо куда-то идти покинуло его, уступив обыкновенному сну. Да пусть даже кошмары приснятся. Лишь бы отделаться от этой нахлынувшей паранойи.

Сон так и не пришел. Николай, убедившись, что его товарищи спят, украдкой выбрался из лунохода и затем через узкую дверь пробрался на улицу, стараясь не разбудить задремавшего в кабине пожарной машины дозорного. Он преследовал только одну цель, чтобы холод внешнего мира отрезвил его, отбив охоту куда-то идти. Однако он почему-то при этом тепло оделся и взял с собой автомат. Зачем?

В разрушенном городе царил мрак, разделенный на черноту неба и едва различимую белизну снега, нарушаемую рваными темными пятнами остатков строений и торчащих из снега руин. Ветра не было, хотя Васнецов сейчас очень хотел подставить лицо ледяным порывам, и желательно, чтоб острые снежинки хлестали по лицу. Но нет. Все замерло и покрылось тишиной. Николай сделал шаг. Затем еще один, совершенно не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает. В лесах Подмосковья он шел за мерцающим светом фонаря, чтоб узнать, кто это был. В Москве он шел в метро надеясь спасти ту, что звала на помощь. Когда он бежал от товарищей и наткнулся на погребенный под снегом джип, то просто был пьян. В Вавилоне был зол и хотел поговорить с Лерой. Но зачем и куда он идет сейчас? Васнецов обогнул единственное, что осталось от стоявшего тут некогда здания. Островерхая пика угла дома. Прислонившись к ней спиной, он зачерпнул рукой снег и растер по лицу. Ничего не помогает. Надо идти. Но куда и зачем? Может это опять та самая интуиция, которая помогла ему заметить нападение вандалов на Вавилон? Но она ведь еще никогда доселе не была столь очевидна и властна над разумом. Была, не была.

Он решительным шагом двинулся в ту сторону, куда манил его этот странный зов. Он совершенно не думал о том, как будет возвращаться. Он был уверен, что найдет дорогу и продолжал идти, краем глаза замечая проплывающие по разные стороны от выбранной дороги остовы разрушенных зданий. Затем пересек широкую пустошь, которая, наверное, была проспектом. Снова обломки и торчащие стены зданий. На одной из таких стен даже сохранилась табличка с названием улицы. Ольховская.

Где-то вдалеке разнеслось эхо одиночного выстрела, разорвавшего тишину. Практически сразу послышался нереально далекий вой собаки. Затем к ней присоединился лай целой стаи. Снова выстрел. Кому-то еще не спиться в эту ночь. Звуки доносились издалека, и можно было пока не тревожиться. Васнецов шел дальше, скользя снегоступами и стараясь избегать обломков и торчащих из снега арматур. Миновав еще ряд снесенных ударной волной зданий, он заметил темный силуэт дома, который, не смотря ни на что, устоял, дав рухнуть лишь двум из пяти подъездов. Васнецов остановился, глядя на это строение, нагнетая мысли о людях, которые тут жили. О том, что с ними стало. Он вдруг вспомнил рассказ Варяга в самом начале их путешествия. Двор. Мальчишки, играющие в мяч. Мать, зовущая с балкона дочь, которая прыгала во дворе со скакалкой. Дворовые псы, что загнали под машину рыжего кота. И вдруг все кончилось… Сам не зная зачем, он шагнул в зияющую чернотой пасть окна первого этажа. Оказавшись внутри и споткнувшись обо что-то, он включил фонарь. Препятствием ему послужил лежащий на боку холодильник с раскрытой дверью. В углу сорванный и разбитый умывальник. Сгоревшая плита у стены. Видимо кухня. Ничего деревянного тут не осталось. Или сгорело, а следы копоти на стенах и потолке говорили о том, что тут бушевал пожар когда-то, либо, было унесено позже выжившими.

Николай двинулся дальше. В соседней комнате был обрушен потолок. Найдя дверной проем, он вышел из квартиры в подъезд. Стал медленно подниматься по лестнице. На площадке следующего этажа стояла обрезанная железная бочка со следами костра внутри и масса пустых консервных банок вокруг. Небольшое окно подъезда было обложено битым кирпичом, образуя бойницу, вокруг которой валялась масса гильз. Еще выше валялись матрасы и снова пустые консервы. Кто-то тут обитал видимо еще до начала постоянных и сильных холодов. Стены подъезда тут были исписаны. В основном надписи были нацарапаны чем-то острым.

«Если ты можешь это прочитать, то тебе повезло вдвойне. Во-первых, ты выжил. Во-вторых, ты умеешь читать, а значит, не одичал».

Это была единственная, доступная для понимания надпись. Все остальное показалось Васнецову какой-то белибердой и набором кривых букв и цифр. В нескольких местах даже было начертано что-то вроде схемы или карты. Продолжая свое восхождение по лестнице, Николай взобрался на крышу. Тут уже дул слабый порывистый ветер. Далекий лай и выстрелы были здесь слышны отчетливей, хотя казалось, что они постепенно стихают. Васнецов стоял на крыше, медленно поворачивая голову, рассчитывая увидеть хоть какие-нибудь всполохи от этой далекой стрельбы, но ничего подобного его взор не уловил. Тогда он подошел к краю, превозмогая боязнь высоты, с которой уже справился один раз, там, в Вавилоне. Вид с высоты крыши девятиэтажного дома был еще более мрачным, открывая взгляду бесконечную даль нагромождений поверженных зданий. Он подошел еще ближе к краю и взглянул в сторону пройденного им пути. Только сейчас он отчетливо осознал, что обратную дорогу до убежища Демидова едва ли сможет отыскать, поскольку его следы терялись среди других следов и то и дело прерывались опрокинутыми панелями разрушенных зданий, с которых ветрами давно сдуло снег.

– Какого черта я вообще сюда приперся? – раздосадовано пробормотал Николай и, нервными движениями слепив снежный ком, швырнул его в сторону широкого проспекта, который не так давно пересек. – Черт подери…

Он стал спускаться вниз, прокручивая в голове всю пройденную сюда дорогу и вспоминая разные нюансы, которые помогут ему сориентироваться на обратном пути. Однако достигнув того самого окна, через которое проник в это здание, он вдруг с новой силой ощутил этот странный зов, манящий идти дальше в неизвестность. Выйдя на улицу, он остановился, раздумывая как же поступить дальше, и вдруг, словно тот снежок, что он швырнул с крыши, вернулся к нему, ударившись о стену дома и брызнув фонтаном рыхлого снега. Николай резко припал к сугробу и затих. Что это было? Кто кинул? Он осторожно приподнял голову, чтобы осмотреть улицу, как вдруг из темноты вылетел очередной снежок и врезался ему прямо в шапку. Васнецов вжался в снег, даже не зная, бояться ему теперь или нет? Кто-то кидался в него снегом, что, в общем, было довольно безобидным баловством. Если за ним кто-то шел, или кто-то сейчас его заметил, то будь он настроен враждебно, то не обнаруживал бы сейчас себя так беспечно, а попытался бы просто застрелить или напасть с ножом. Но он просто играючи кидался снегом, словно тот ком, что Николай кинул с крыши, попал в этого некто и тот решил, что это игра. Васнецов прополз немного и снова приподнял голову. Никого в этой ночной тьме видно не было. Он слепил ком и швырнул в ту сторону, откуда кидались в него. Никакого ответа не последовало и тогда он, поднялся. После чего ему в шапку снова ударился снег.

– Ну, все, достал, – прорычал демонстративно громко Васнецов, передергивая затвор автомата.

– А так не честно, – послышался насмешливый голос из темноты.

Николай почувствовал, как гора свалилась с плеч, когда он понял, чей это голос.

– Илья? Это ты? Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Этот вопрос следовало бы задать тебе, блаженный, – последовал ответ, и Васнецов, наконец, разглядел черный силуэт человека в военно-морской шинели, идущего к нему.

– Ты что, с самого начала за мной следил?

– Разумеется. Не надо быть гением и провидцем, чтобы понять, что тебя взбудоражило известие о наличии в этом городе метрополитена. А уж то, что тебя твой морлочий инстинкт потащит в это подземелье и вовсе очевидно. Крест подбрасывал на ладони очередной снежок, который неожиданно влепил Николаю в плечо. – В связи с этим Варяг просил дать тебе по шее за очередную выходку. Так что когда он спросит, скажи ему, что я избил тебя до полусмерти.

– Так значит Варяг в курсе? – раздосадовано покачал головой Васнецов, стряхивая с себя снег.

– Конечно. Когда я предложил всем поспать и отложить дела до утра, я объяснил ему свои подозрения на твой счет и сказал, что эта прогулка может быть полезна в нашем деле. Поэтому мы все, якобы очень быстро уснули. На самом деле дали тебе поскорее уйти.

– И чем эта прогулка может помочь? – поморщился Николай, осознав как сильно его, что называется, развели товарищи.

– Пошли. По дороге объясню. – И Крест пошел дальше, удаляясь от убежища, где остались Вячеслав и Варяг.

– Погоди! – Васнецов засеменил вслед за ним, – Разве мы не идем обратно?

– Нет, конечно. Иначе, какой во всем этом смысл?

– А куда мы идем?

– Туда, куда нас манит этот зов. И я очень сильно подозреваю, что это местное метро.

– Так ты тоже чувствуешь потребность идти туда? – удивился Николай.

– Разумеется, – Кивнул Людоед. – И вот что интересно, это ощущаем только мы двое. На остальных это не действует. Остальные люди глухи к этому зову.

– Так что это может быть?

– Я думаю, что это тот самый «генератор чудес» про который я рассказывал. Помнишь? Припоминаю ощущения, что он давал. Только этот, если конечно я не ошибаюсь в том, что это тот самый генератор, настроен иначе. Ну а если это «генератор чудес», то где ему быть, если не в метро? Это ведь наиболее вероятное место скопления огромной массы перепуганных людей в случае ядерного нападения. Но то, что никто из обычных людей не ощущает его воздействия, говорит о том, что его как-то перепрограммировали.

– А зачем?

– Чтобы изгнать из города и из подземелий этих огромных крыс. Прямо как флейта из сказки. Думаю, что черновики не химическим оружием от них избавились, а именно излучателем пси-волн. Следовательно, они им овладели. Нашли в метро, научились использовать и тому прочее. Вот мы по этому зову и вычислим и базу черновиков и генератор их и в итоге до машин доберемся, если ты еще не решил отказаться от миссии по уничтожению ХАРПа. Тогда справимся и без тебя. – Крест усмехнулся.

– Это почему еще? Почему без меня?! – возмущено воскликнул Николай.

– Не ори. Кто-нибудь услышит. Ночью слышимость лучше, чем днем.

– Так почему без меня? – повторил он вопрос уже тише.

– Потому что ты считаешь, что дети не должны рождаться, а слепым нет смысла жить и людям нет смысла за ними ухаживать. – Ответил Людоед.

– Что? Погоди… Про детей я понял, а про слепого, как ты угадал…

– Послушай, – перебил его Илья, – Мы, люди, живые существа наделенные разумом и имеющие творческий потенциал и тягу к развитию и совершенствованию. Да, у нас еще странный инстинкт саморазрушения и дикие предпосылки к деградации, но это тот хаос, что правит миром и та борьба, в которой рождаются победы над всеми препятствиями и над самими собой, в конце концов. Таковы правила игры, которая зовется жизнью. Или мы боремся всю жизнь. Или мы сдаемся и тогда нам конец. А что до смерти, она лишь очередной рубеж в перевоплощении, ибо один мудрый человек сказал, что жизнь это лишь мгновение между двумя бесконечностями. Но сама суть жизни, это ее продолжение в новых поколениях. Это перенос знаний и информации во времени.

– Я не понимаю. – Вздохнул Николай.

– Не удивительно, – хмыкнул Крест, – Видишь ли, человек насыщен мыслями. Эмоциями. Фантазиями. Рациональное мышление, сродни математическим формулам и мысли что кротчайшее расстояние между двумя точками, всего лишь прямая, а не дорога, вокруг которой могут расти, скажем, деревья или вдоль которой могут раскинуться деревушки с уютными дворами, приведет к абсолютной деградации. Размышления, что калеки будут только обузой, а дети, в условиях, когда они в большей степени могут родиться мертвыми или больными, уничтожат саму жизнь. Но суть жизни в том, чтобы быть. И жизнь человеком не кончается. Не будет человека? Что ж, сам виноват, ибо не думал он о последствиях того, что творит и не хотел рожать детей. Но жизнь будет и без него. Проблема в том, что человеческое творение, именуемое ХАРП, грозит уничтожить саму колыбель этой жизни и все проявления живого. Вот тут нам надо очень постараться, чтобы этого не произошло. Если жизнь не остановится на этом, то и мы, бессмертны. Даже если умрем.

– Я все равно ничего не понимаю, – Васнецов мотнул головой.

– Ты слышал о городе Припять?

– Нет.

– А о Чернобыле?

– Да. Слышал, – Кивнул Николай.

– Ну, так вот. Я там был за несколько лет до войны. В Припяти. Это городок рядом с Чернобыльской станцией. Такой, вроде вашего Надеждинска. Был я там… Ну, скажем, по долгу службы. Жутким местом мне он показался тогда. Мертвый заброшенный город. Я ведь не знал, что скоро все города будут еще хуже. Разрушены, а не просто покинуты, и покрыты снегом. Но тогда мне Припять показалась самым страшным местом из тех, где я мог бы побывать. Но мнение изменилось довольно быстро. Я вошел в один заброшенный дом. На пятом этаже, в пустой комнате из бетонного пола росла молодая березка. Ее корни медленно, год за годом, пробивались сквозь непобедимый бетон и арматуру, опутывая мертвый камень своей живой паутиной корней. И тогда я осознал, как озарение, жизнь возьмет свое при малейшей возможности. Даже самый маленький, призрачный шанс, она, в отличие от разумного человека, ни за что не упустит. И в этом сила и величие живой природы. Только тогда я понял, что в этом мертвом городе щебечут птицы. Что в заброшенных окрестностях множество животных, даже редкие виды которых, воспользовались отсутствием людей, чтобы восстановить свою популяцию. И не смотря на всю трагедию, что постигла тогда жителей этого города, в этом буйстве живой природы на бетонных плитах, в этой рвущейся сквозь асфальт траве и цветущих одуванчиках был великий оптимизм торжества жизни над смертью. Во время второй мировой войны в северной Атлантике прекратилось рыболовство, ибо корабли там подвергались смертельной опасности нападения немецких подлодок. После войны выяснилось, что в тех краях небывалое количество рыбы. Они множились тысячекратно, пока люди убивали друг друга, пуская на дно караваны судов. Это торжество жизни. Это намек на то, что люди могут уничтожить сами себя, но тогда природа возьмет свое. Она будет побеждать вопреки любым рациональным расчетам и логичности смерти. Именно поэтому, рациональный расчет тут не уместен. Именно поэтому, если есть возможность и желание иметь детей, то надо их рожать, стараясь как можно уменьшить риски их болезней. И вкладывать в них незнающую рациональности и расчета любовь. Растить их, даря им знания и воспитывая в них одну простую мысль, надо не стараться победить дикую природу, провозгласив себя, человека, царем этой самой природы, а искать пути гармонии с ней. И тогда, человек обретет то самое бессмертие жизни, даже при всей неизбежности телесной смерти. Но все это возможно будет, если остановить ХАРП, который может уничтожить всю планету, не дав уже никаким проявлениям жизни никакого шанса. Теперь понимаешь?

– Кажется да. Но странно слышать такое от тебя, уж извини. Но такой циник и жесткий человек говорит такое… Даже в голове не укладывается.

Людоед усмехнулся, повернув голову и взглянув на Николая.

– А жизнь вообще полна парадоксов, в том то и вся прелесть. Вот тебе самый простой парадокс. Мы, два существа люто ненавидящие людей, хотим спасти этих самых людей, и готовы пожертвовать ради этого и людьми и самими собой. Разве нет? Парадокс? Парадокс! Так что умение контролировать свои эмоции, еще не значит, полностью их исключить из своего разума. Но если мыслить ты будешь без всякого отсутствия эмоций, как признаков живого разума, то ты просто придешь к простому умозаключению, что жизнь сама по себе иррациональна, а значит, ее не должно быть.

– Почему?

– Ну, все очень просто, если выстраивать логическую рациональную цепь. Следи за мыслью. Появилась вселенная. Появилось солнце. Появилась земля. На земле возникла жизнь. Она эволюционирует и развевается. Но солнце когда-нибудь выработает весь свой водород и умрет. А без него и жизни быть не может. Особенно если оно взорвется, что весьма возможно. Значит в, жизни нет никакого смысла. Вот и все.

– Но разве это не истина?

– Истина? Истина в том, что мы состоим из миллионов клеток, которые состоят из химических элементов. А химические элементы рождаются в термоядерном котле звезд и взрывы этих звезд, знаменующие их смерть, разбрасывают эти элементы по вселенной, давая призрачный шанс собрать из этих кирпичиков фундамент новой жизни. Мы с тобой, говоря метафорически, звездная пыль. Мы детища звезд. Мы частички их. В это мысль, построенная на эмоциях и оптимизме. На вере. А вера, так или иначе, провозглашает жизнь. Так что пусть наше солнце проживет отпущенный ей срок. Но, быть может, если мы не проиграем нашу с тобой битву за жизнь на этой планете, сама жизнь к тому времени сможет вырваться за рамки нашего крохотного шарика и зацветет буйством жизни другая планета. Сотни планет. Вся вселенная. И тогда будет полная победа. Будет полное торжество жизни над смертью. И в том будет и наша с тобой заслуга. И заслуга в том будет и Юрия и Андрея. И павших бойцов конфедератов, что отбивали атаки тех, кто хотел вас уничтожить. И будет в том победа твоего отца и твоей матери, что дали тебе жизнь. И поэтому должны быть дети, которые восстановят новую цивилизацию и будут помнить уроки прошлого. И которые смогут населить эту вселенную жизнью. Ведь каждая не рожденная жизнь, могла дать лекарства от неизлечимых болезней. Могла дать миру новые изобретения, которые не будут пущены новыми лидерами, по плохому примеру их неудачливых предков на разрушительное оружие, а на новые космические корабли, на развитие технологий выращивания растений на Марсе. И потом еще более совершенные корабли, которые домчат до далеких звезд. И не будет этому конца. Так что если мы победим ХАРП, то впереди у нас будет целая вечность. Бесконечность открытий и новых знаний. Огромная вселенная. Впереди бессмертие, даже если мы с тобой умрем. Вот так.

– Но если мы умрем, что станет с нашим разумом? Наш разум, это наши души? Души бессмертны? – Николай даже не понимал, что сейчас он говорил уже не с точки зрения рационализма. В нем сейчас говорила вера в душу и надежда на ее бессмертие.

Людоед улыбнулся и покачал головой.

– Поживем, увидим. Помрем, узнаем. – Он похлопал Васнецова по плечу и, смеясь, добавил, – Ладно, лекция окончена. Пошли. Не забывай, что нам еще надо надрать кое-кому задницу и поубивать кучу негодяев.

Дата добавления: 2015-08-26