ДЕЙЕНЕРИС 7 страница

Он проснулся в темной каморке, на твердой постели. «Это моя собственная постель, — напомнил он себе, — и моя каморка стюарда под покоями Старого Медведя». Казалось бы, они должны были навеять ему более сладкие сны. Он замерз, несмотря на шкуры, которыми покрывался. Перед походом с ним спал Призрак, который грел его по ночам, а за Стеной его согревала Игритт. Теперь их обоих нет. Игритт он сжег сам, зная, что она желала бы этого, а Призрак... Где он? Тоже умер? И окровавленный волк в крипте, приснившийся Джону, оповещает именно об этом? Но волк во сне был не белый, а серый, как у Брана. Может быть, тенны выследили и убили его там, у Короны Королевы? Если так, Бран для Джона потерян навсегда.

Джон все еще размышлял об этом, когда затрубил рог.

Рог Зимы, подумал он, не совсем еще опомнившись после сна. Но нет, ведь Манс так и не нашел рог Джорамуна. Рог затрубил во второй раз, столь же низко и протяжно, как в первый. Надо вставать и идти на Стену, но это так тяжело.

Джон откинул шкуры и сел. Боль в ноге притупилась и стала терпимой. Для тепла он спал одетым, поэтому ему пришлось только натянуть сапоги, надеть кожаный кафтан, кольчугу и плащ. Рог протрубил снова — дважды. Джон повесил через плечо Длинный Коготь, нашел костыль и заковылял вниз по лестнице.

Снаружи стояла глухая, студеная, ненастная ночь. Братья Джона выползали из башен и казарм, опоясывались мечами и шли к Стене. Джон искал Пипа и Гренна, но не видел их. Может, кто‑то из них и есть часовой, протрубивший в рог. Это Манс. Он пришел наконец. Что ж, оно и к лучшему. Будет бой, а потом они отдохнут. Живые или мертвые, но отдохнут.

На месте лестницы под Стеной осталась только куча горелого дерева и битого льда. Теперь они поднимались наверх в клети, но она вмещала только десятерых человек и уже двигалась к вершине, когда Джон подошел. Придется ждать ее возвращения. Внизу уже собрались Атлас, Малли, Кегс, Пустой Сапог, большой белобрысый Гэрет с кроличьими зубами, которого все звали Конем. Он был конюхом в Кротовом городке, одним из немногих кротогородцев, оставшихся в Черном Замке. Остальные вернулись к своим полям и хижинам либо в свой подземный бордель, но Конь, этот большегубый дурень, пожелал надеть черное. Зея, девушка, так ловко стрелявшая из арбалета, тоже осталась, а Нойе взял в замок трех мальчишек‑сирот, чей отец погиб на лестнице. Они совсем еще малы — девяти, восьми и пяти лет, — но никого больше их судьба, похоже, не заботила.

Пока они ждали клети, Клидас принес им чашки с подогретым вином, а Трехпалый Хобб роздал ломти черного хлеба. Джон взял горбушку и стал ее жевать.

— Это Манс‑Разбойник? — с беспокойством спросил его Атлас.

— Будем надеяться. — Во тьме могут таиться вещи похуже одичалых. Джон помнил слова, которые произнес Король за Стеной на Кулаке Первых Людей, стоя на розовом снегу: «Когда мертвые встают, от стен, кольев и мечей нет никакой пользы. С мертвыми сражаться нельзя, Джон Сноу, — я это знаю лучше, чем кто бы то ни было». От одной этой мысли ветер сделался еще холоднее.

Клеть наконец с лязгом поползла вниз, раскачиваясь на длинной цепи. Все молча набились внутрь и закрыли дверцу.

Малли трижды звякнул в колокол, и они стали подниматься — сперва рывками, потом более плавно. Никто не разговаривал. Наверху Конь помог Джону выбраться на лед. Холод двинул его в зубы, точно кулаком.

На Стене в железных корзинах, водруженных на шесты выше человеческого роста, горела цепочка огней. Ветер крутил их, и свет колебался. Повсюду стояли наготове связки копий и стрел для луков, арбалетов и скорпионов. Рядом громоздились кучи камней и высились бочки со смолой и маслом. Боуэн Марш оставил Черный Замок хорошо обеспеченным — всем, кроме людей. Ветер трепал черные плащи соломенных солдат, расставленных вдоль Стены с копьями в руках.

— Надеюсь, в рог трубил не один из них, — сказал Джон, приковыляв к Доналу Нойе.

— А это что? Слышишь? — спросил кузнец.

Джон слышал ветер, лошадей и еще что‑то.

— Это мамонт, — сказал он.

Оружейник пускал клубы пара из широкого плоского носа. К северу от Стены лежала казавшаяся бесконечной тьма, только в лесу двигались тусклые красные огоньки. Это Манс, ясно как день, Иные факелов не зажигают.

— Как же с ним сражаться, если их не видно? — спросил Конь.

— Огня мне! — взревел Нойе, направляясь к двум большим требюшетам, которые Боуэн Марш заблаговременно привел в порядок.

В рычаги машин поспешно вставили бочонки со смолой и подожгли их. Ветер раздул пламя, и оно заполыхало.

— ПЛИ! — гаркнул Нойе. Противовесы отскочили вниз, рычаги стукнулись в мягкую обивку перекладин, и горящие бочки полетели в ночь, озаряя ее мерцающим светом. Мелькнули и снова пропали чинно идущие мамонты — около дюжины. Бочки, ударившись оземь, лопнули. Басовито затрубил мамонт, и голос великана проревел что‑то на древнем языке. От этих звуков Джон покрылся мурашками.

— Заряжай! — крикнул Нойе, и требюшеты снова зарядили. Горящие бочки опять улетели во мрак, и на этот раз одна из них зажгла сухое дерево. Теперь стало видно, что мамонтов внизу не дюжина, а сотня.

Джон подошел к самому краю, напомнив себе: осторожно, падать высоко будет. Рыжий Алин снова затрубил в рог. Аооооооооооооооо, аооооооооооо. На этот раз одичалые откликнулись — не одним, а добрым десятком рогов в сопровождении барабанов и волынок. Мы здесь, гласили они, мы пришли проломить вашу Стену, и захватить ваши земли, и забрать себе ваших дочерей. Ветер выл, требюшеты скрипели и грохали, горящие бочки взлетали в воздух. За шеренгой великанов и мамонтов Джон видел людей, идущих к Стене с луками и топорами, но темнота не позволяла разглядеть, сколько их — два десятка или двадцать тысяч. Это битва слепых, но у Манса слепцов на несколько тысяч больше, чем у нас.

— Ворота! — крикнул Пип. — Они у ворот!!

Стена слишком велика, чтобы штурмовать ее привычными средствами, слишком высока для лестниц и осадных башен, слишком толста для таранов. Ни одна катапульта не может метнуть такой величины камень, чтобы пробить в ней брешь, и поджечь ее нельзя — талая вода загасит любое пламя. На нее, правда, можно взобраться, как это проделали лазутчики у Серого Дозора, но это доступно только самым сильным и ловким, да и те могут упасть и оказаться насаженными на дерево, как Ярл. Единственный путь — взять ворота, иначе им не пройти.

Но ворота — это извилистый туннель во льду, уже любой замковой калитки в Семи Королевствах, такой узкий, что разведчики проходят сквозь него гуськом, ведя коней в поводу. Его перегораживают три железные решетки, замкнутые цепями и защищенные амбразурами. Наружные створки сделаны из старого дуба девятидюймовой толщины с железными заклепками. Взломать их не так‑то легко — но у Манса есть мамонты и великаны.

— А холодно им там небось, — сказал Нойе. — Может, согреем их, ребята?

Вдоль края стояло с десяток горшков с маслом. Пип поджег их все факелом, а Оуэн Олух спихнул по одному вниз. Изрыгая бледно‑желтые огонь, они полетели со Стены. Когда исчез последний, Гренн вышиб из гнезда бочонок со смолой и отправил его туда же. Раздавшиеся снизу вопли прозвучали сладкой музыкой в ушах защитников.

Барабаны продолжали бить, требюшеты грохотали, и волынки верещали в ночи, как исполинские хищные птицы. Хмельной септон Селладор затянул дрожащим голосом:

Матерь, Матерь всеблагая,

Помилуй наших сыновей,

Огради щитом их крепким

От стрел каленых...

— Всякого, кто тут вздумает укрываться за щитом, я спущу со Стены, — накинулся на него Нойе, — начиная с тебя, септон. Лучники, где вы там? В пекло, что ли, провалились?

— Мы тут, — сказал Атлас.

— Тут, — подтвердил Малли, — только куда стрелять‑то? Черно, как у свиньи в брюхе.

— Знай стреляй, — распорядился Нойе, — авось куда‑нибудь и попадешь. По крайней мере острастка будет. — Он оглядел освещенные огнем лица. — Мне нужны двое человек с луками и двое с копьями, чтобы держать туннель, если они взломают ворота. — Больше десяти человек шагнули вперед, и кузнец отобрал четверых. — Джон, Стену я оставляю на тебя.

Джону показалось, что он ослышался. Неужто Нойе передает командование ему?

— Милорд?

— Какой я тебе лорд? Я кузнец. Держи Стену, я сказал.

«Здесь есть люди постарше и получше меня, — хотел сказать Джон. Я еще зелен, как летняя трава. Я ранен. И меня обвиняют в дезертирстве». Во рту у него пересохло, и он с трудом выговорил:

— Слушаюсь.

Все, что происходило после, казалось ему сном. Его стрелки, стоя бок о бок с соломенными солдатами, сжимая застывшими пальцами длинные луки и арбалеты, пускали стрелы в невидимого врага. Навстречу им время от времени взлетали стрелы одичалых. Джон поставил людей к меньшей величины катапультам и наполнил воздух камнями с великанский кулак, но тьма поглощала их, как человек — ядрышки орехов. Внизу трубили мамонты, чьи‑то голоса перекликались на чужих языках, а септон так громко и пьяно молил богов послать рассвет, что Джону самому хотелось скинуть его со Стены. Один из мамонтов шумно издыхал, другой, охваченный огнем, ломился через лес, круша деревья и топча людей. Ветер становился все холоднее. Хобб отправлял наверх миски с луковой похлебкой, и Оуэн с Клидасом разносили их лучникам, чтобы те могли подкрепиться между выстрелами. Зея стояла в общем ряду со своим арбалетом, правый требюшет разболтался от долгой работы, и его противовес внезапно оборвался, а рычаг с треском расщепленного дерева швырнуло вбок. Левый работал исправно, но одичалые быстро научились избегать места, куда падали снаряды.

Здесь нужны двадцать требюшетов, а не два — притом передвижные, на поворотных салазках. Но с тем же успехом можно пожелать еще тысячу человек и парочку драконов в придачу.

Ни Донал Нойе, ни ушедшие с ним люди не возвращались. «Они где‑то там, в холодном черном туннеле. За Стену отвечаю я», — напоминал себе Джон каждый раз, когда чувствовал, что силы его на исходе. Он сам стоял в ряду с длинным луком, кое‑как орудуя закоченевшими пальцами. Лихорадка снова трепала его, больную ногу сводила дрожь, и боль пронзала тело раскаленным ножом. «Еще одна стрела, и я отдохну, — раз сто повторял он себе. — Еще одна, и все». Когда колчан пустел, кто‑нибудь из кротогородских сироток приносил ему другой. Еще колчан, и все. До рассвета уже недолго.

Но когда утро наконец настало, они заметили это не сразу. Черный мрак просто стал чуть более серым, и в нем начали проступать какие‑то контуры. Джон, опустив лук, посмотрел на тяжелые тучи, застилающие восточный край неба, и разглядел за ними какой‑то проблеск — или это ему померещилось? Он взял из колчана следующую стрелу.

Но вот встающее солнце пронзило своими бледными копьями поле битвы, и Джон затаил дыхание, глядя на полосу расчищенной земли шириной в полмили, простирающуюся между Стеной и опушкой леса. Всего за полночи она превратилась в пожарище, покрытое обугленной травой, лужами смолы, раскиданными камнями и трупами. На сожженную тушу мамонта уже слеталось воронье. Несколько мертвых великанов тоже лежало на земле, но за ними...

Кто‑то застонал слева от Джона, и септон Селладор пробормотал:

— Матерь, помилуй нас. О пресвятая Матерь, помилуй нас.

На краю леса собрались все одичалые, сколько их есть на свете: лазутчики и великаны, оборотни и колдуны, горцы и морские жители, людоеды с речного льда, пещерные люди с раскрашенными лицами, ездоки на собаках со Стылого Берега, Рогоногие с подошвами, как вареная кожа — все дикие народы, которые Манс собрал, чтобы вести их к Стене. Это не ваша земля, хотелось крикнуть Джону. Вам здесь не место. Ступайте прочь. Тормунд Великанья Смерть только рассмеялся бы, а Игритт сказала бы: «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу». Он согнул и разогнул пальцы правой руки, хотя и знал, что здесь наверху до мечей дело не дойдет.

Он замерз, его лихорадило, и лук тяготил руку. Битва с магнаром была сущим пустяком, а это ночное сражение и вовсе ничем — только пробой кинжалом, которым наугад ткнули во тьму, надеясь застать их врасплох. Настоящая битва только начинается.

— Никогда не думал, что их так много, — сказал Атлас.

Джон знал, что их много. Он видел их, но не так, не всех вместе. На марше колонна одичалых растянулась на много лиг, как чудовищная змея, но теперь...

— Идут, — сказал кто‑то охрипшим голосом.

В середине шли мамонты, сотня или больше. На них сидели великаны, вооруженные палицами и огромными каменными топорами. Другие великаны катили на высоких деревянных колесах заостренные на конце древесные стволы. Таран, уныло подумал Джон. Если ворота еще целы, несколько ударов этого бревна разнесут их в щепки. По обе стороны от великанов ехали конники в вареной коже с закаленными на огне копьями, бежали лучники и пехотинцы с копьями, пращами, дубинами и кожаными щитами. По бокам катились, подскакивая на кочках, костяные нарты со Стылого Берега, запряженные громадными белыми собаками. Вот она, ярость дикого мира, подумал Джон под вой волынок, собачий лай, трубные звуки мамонтов, свист и крики вольного народа и рев великанов. Стук их барабанов отражался от ледяной громады, как гром.

Джон чувствовал отчаяние, охватившее всех около него.

— Их тысяч сто, не меньше, — проскулил Атлас. — Как же мы их остановим?

— Их остановит Стена, — сам того не сознавая, произнес Джон. — Она сама себя защищает. — Пустые слова, но ему нужно было сказать их, а его братьям — услышать. — Манс хочет напугать нас своим числом. За дураков он нас держит, что ли? — Джон теперь кричал в голос, позабыв о боли в ноге, и все до единого его слушали. — Сани, конница, все это пешее дурачье — да что они нам сделают? Видел кто‑нибудь, чтобы мамонты лазили по стенам? — Он засмеялся, а Пип, Оуэн и еще несколько человек подхватили его смех. — Пользы от них меньше, чем от наших соломенных братьев — им до нас не добраться, а стало быть, и бояться нечего, верно?

— ВЕРНО! — крикнул Гренн.

— Они внизу, а мы наверху, — продолжал Джон, — и пока мы держим ворота, они не пройдут. Не пройдут! — теперь уже кричали все, повторяя его собственные слова, размахивая мечами и луками. Их лица на холоде пылали румянцем. Джон заметил Кегса с рогом через плечо и сказал ему: — Брат, труби готовность к бою!

Кегс с ухмылкой поднес рог к губам и протрубил две длинные ноты, означавшие «одичалые близко». Другие рога подхватили сигнал. Казалось, будто сама Стена содрогнулась от этих басовых стонов, заглушивших все прочие звуки.

— Лучники, — сказал Джон, когда рога умолкли, — цельте в великанов с тараном — все до единого. Стрелять по моей команде, не раньше. В ВЕЛИКАНОВ С ТАРАНОМ! Чтобы стрелы на них градом сыпались, но не раньше, чем они подойдут под выстрел. Всякий, кто потратит стрелу попусту, полезет за ней вниз — поняли?

— Я понял, Лорд Сноу, — крикнул Оуэн Олух.

Джон рассмеялся, как пьяный или сумасшедший, и его люди залились смехом вместе с ним. Нарты и конники на флангах намного опережали тех, кто шел в середине. Одичалые не прошли и трети этой полумили, а боевой порядок уже нарушен.

— Заряжай требюшет ежами, — скомандовал Джон. — Оуэн, Кегс, направьте катапульты на середину. Скорпионы зарядить огненными копьями и стрелять по моей команде. Ты, ты и ты — указал он на мальчишек из Кротового городка, — стойте наготове с факелами.

Лучники одичалых, останавливаясь на бегу, пускали стрелы, а потом пробегали следующие десять ярдов. Стрелы мелькали в воздухе постоянно, но до верха Стены не долетали. Напрасный расход — сказывается отсутствие дисциплины. Мелкие луки одичалых, сделанные из рога и дерева, били не так далеко, как большие тисовые луки Дозора, притом стрелки пытались попасть в людей, стоящих на семисотфутовой высоте.

— Пусть себе стреляют, — сказал Джон. — Мы подождем. — Ветер трепал плащи за спинами черных братьев. — Ветер дует нам в лицо — это сократит полет стрел. Ждите. — Ближе, еще ближе. Волынки завывали, барабаны гремели, стрелы одичалых взвивались и падали.

— СГИБАЙ. — Джон поднял собственный лук и оттянул тетиву к уху. Атлас, Гренн, Оуэн Олух, Пустой Сапог, Черный Джек Бульвер, Аррон и Эмрик сделали то же самое. Зея прижала к плечу приклад арбалета. Джон следил, как приближается таран, окруженный с двух сторон мамонтами. Сверху они казались совсем маленькими — одной рукой можно раздавить. Они вступили на убойную полосу, и вороны, вспугнутые ими, взмыли с туши мертвого мамонта. Все ближе и ближе, и вот...

— ПЛИ!

Черные стрелы с шорохом спорхнули в воздух, как оперение змеи. Джон, пустив стрелу, тут же взял вторую.

— СГИБАЙ. ЦЕЛЬСЯ. ПЛИ. — Его рука нащупала следующую стрелу. — СГИБАЙ. ЦЕЛЬСЯ. ПЛИ. — Еще раз и еще. Джон отдал команду требюшету, и тот со скрипом и стуком выбросил сотню стальных ежей. — Катапульты, скорпионы, лучники, — крикнул он, — стрелять по своему усмотрению. — Стрелы одичалых теперь стукались о Стену в ста футах под ними. Один великан зашатался и упал, за ним другой. Два мамонта столкнулись, сбросив седоков. Сгибай, целься, пли. Таран валялся на земле — толкавшие его великаны были убиты или умирали. — Огненные стрелы! — крикнул Джон. — Поджечь таран! — Вопли раненых мамонтов и громоподобные крики великанов смешивались с воем волынок и грохотом барабанов в адскую музыку, но его лучники исправно сгибали луки и стреляли, как будто все они оглохли, как покойный Дик Фоллард. Пусть они далеко не лучшие бойцы — они братья Ночного Дозора или стремятся стать ими. Вот почему одичалые не пройдут.

Один из мамонтов, обезумев, молотил пеших воинов хоботом и топтал ногами. Джон послал стрелу в мохнатую спину зверя, чтобы взбесить его еще больше. Восточное и западное крылья наступающего войска добрались до стены беспрепятственно. Нарты останавливались или переворачивались, конные бессмысленно топтались под ледяным утесом.

— Ворота! — крикнул один из братьев — кажется, Пустой Сапог. — Мамонт у ворот!

— Гренн, Пип, — рявкнул Джон, — огонь.

Гренн, бросив лук, подкатил к краю Стены бочонок с маслом. Пип выбил затычку, вставил вместо нее тряпичный фитиль и поджег его факелом. Вдвоем они спихнули бочонок вниз. В ста футах ниже он ударился о Стену и разбился, брызжа горящим маслом. Гренн тем временем подкатил второй бочонок, а Кегс третий. Пип поджег оба.

— Попал! — завопил Атлас, высунувшись так далеко, что Джон испугался, как бы он не упал. — Попал, попал! — Слышно было, как ревет пламя. Охваченный огнем великан появился в поле их зрения и стал кататься по земле.

Мамонты, приведенные в ужас огнем и дымом, обратились в бегство, топча всех у себя на пути. Великаны и одичалые шарахались от них в разные стороны. В мгновение ока посреди войска образовалась брешь. Конные на флангах увидели, что остались одни, и тоже решили отступить, хотя из них не пострадал никто. Даже собачьи упряжки, не сделав ровно ничего полезного, устремились прочь. Если уж они бегут, то сломя голову, подумал, наблюдая за ними, Джон. Даже их барабаны умолкли. Как тебе нравится эта музыка, Манс? Хороша ли она, твоя дорнийка?

— Раненые есть? — спросил Джон.

— Эти ублюдки мне в ногу попали. — Пустой Сапог выдернул стрелу и показал всем. — В деревянную.

Грянуло нестройное «ура». Зея, схватив Оуэна, закружила его и наградила смачным поцелуем. Она и Джона хотела поцеловать, однако он вежливо, но твердо отстранил ее от себя. С поцелуями для него покончено. Усталость обрушилась на него, ногу ломило от колена до паха.

— Пип, помоги мне дойти до клети. Гренн, я оставляю Стену на тебя.

— На меня?! — сказал Гренн.

— На него?! — сказал Пип. Трудно было судить, кого из них это ужаснуло больше.

— А ч‑что мне делать, — выговорил Гренн, — когда они снова пойдут в атаку?

— Останови их, — сказал ему Джон.

Пока клеть ехала вниз, Пип снял шлем и вытер лоб.

— Я весь обледенел. Что может быть гнуснее замерзшего пота? И есть охота, как никогда в жизни. Целого зубра бы съел. Не сказать ли Хоббу, чтобы изжарил нам Гренна? — Но при взгляде на Джона его улыбка угасла. — Что с тобой? Нога?

— Нога, — подтвердил Джон. Ему даже говорить было больно.

— Но ведь битву‑то мы выиграли, правда?

— Спроси меня об этом, когда я увижу туннель. — Он отчаянно нуждался в тепле, горячей пище и каком‑нибудь лекарстве, утоляющем боль — но сначала он должен побывать в туннеле и узнать, что случилось с Доналом Нойе.

После боя с теннами они целый день отгребали лед и обломки дерева от внутренних ворот. Пегий Пат, Кегс и другие строители с жаром настаивали на том, чтобы оставить этот завал как добавочную защиту от Манса. Но это сделало бы невозможной оборону туннеля, чего Нойе допустить не мог. Если разместить людей в амбразурах и поставить лучников и копейщиков у каждой решетки, нескольким стойким братьям удастся сдержать в сто раз больше одичалых и завалить туннель трупами. Нойе не собирался позволять Мансу пройти через лед беспрепятственно. Поэтому они кирками и лопатами разгребли обломки лестницы и очистили ворота.

Джон ждал у железных прутьев, пока Пип ходил к мейстеру Эйемону за запасным ключом. Неожиданно Пип вернулся с самим мейстером и с Клидасом, несущим фонарь.

— Зайди потом ко мне, — сказал старик Джону, пока Пип возился с замком и цепью. — Я сменю тебе повязку, положу свежую примочку и дам сонного вина от боли.

Джон слабо кивнул. Пип отворил дверь и пошел впереди, а Клидас с фонарем за ним. Джону стоило труда не отставать от мейстера. Лед смыкался вокруг, пронизывая холодом до костей, и Стена над головой давила своей тяжестью. Они словно спускались в глотку ледяного дракона. Один поворот, потом другой. Пип отпер вторую решетку. Еще поворот — и впереди забрезжил свет, слабо отражаемый льдом. Джон сразу понял: дело плохо. Очень плохо.

— Тут кровь на полу, — сказал Пип.

На последних двадцати футах туннеля сражались и умирали. Внешние дубовые ворота были изрублены и сорваны с петель, и один из великанов пролез в проем. Тускло‑красный свет фонаря озарял сцену побоища. Пип отвернулся, и его вырвало, а Джон позавидовал слепоте мейстера Эйемона.

Нойе со своими людьми поджидал врага за третьей решеткой. Двое арбалетчиков успели выпустить в великана с дюжину стрел, а затем, должно быть, впереди вышли копейщики и принялись колоть его сквозь решетку. Но у великана еще достало сил просунуть к ним руку, свернуть шею Пегому Пату и разломать прутья. Обломки цепи валялись на полу. Подумать только, что сумел натворить один‑единственный великан.

— Живых нет? — тихо спросил мейстер.

— Нет. Все мертвы. Донал погиб последним. — Меч Нойе до половины завяз в горле великана. Джон всегда считал кузнеца крупным мужчиной, но в ручищах великана тот казался почти ребенком. — Великан сломал ему хребет. Не знаю, кто из них умер первым. — Джон взял фонарь и подошел поближе. — Это Мег. — «Я последний из великанов...» Джон мог бы ощутить печаль, но печалиться не было времени. — Мег Могучий. Король великанов.

Ему захотелось на солнце. Здесь, во тьме и холоде, удушливо разило кровью и смертью. Джон отдал фонарь Клидасу, пролез за поломанную решетку, протиснулся мимо мертвого великана и вышел на дневной свет.

Туша мамонта наполовину загораживала ворота, и Джон порвал плащ о его бивень. Снаружи лежало еще трое великанов, покрытые камнями, талым льдом и застывшей смолой. От огня со Стены обрушились огромные глыбы льда, разбившись о черную землю. Джон задрал голову, ища, откуда они свалились. С этого места Стена казалась огромной, готовой раздавить человека.

Джон вернулся в туннель к остальным.

— Надо будет по мере возможности починить ворота и завалить наглухо этот кусок туннеля. Щебнем, льдом, чем угодно. До самой второй решетки, если сумеем. Командование придется принять сиру Уинтону — он последний рыцарь, который у нас остался. Но действовать надо спешно — великаны вернутся, не успеем мы и глазом моргнуть. Надо сказать ему...

— Сказать недолго, — мягко ответил мейстер Эйемон. — Только что пользы? Он улыбнется, кивнет и тут же обо всем забудет. Тридцать лет назад сиру Уинтону Стауту недостало всего дюжины голосов, чтобы стать лордом‑командующим, и в этой должности он был бы на своем месте. Десять лет назад он тоже на многое годился, но с тех пор многое переменилось. Ты знаешь это так же хорошо, как знал Донал, Джон.

Это была правда.

— Тогда командуйте вы, мейстер, — сказал Джон. — Вы провели на Стене всю свою жизнь — люди пойдут за вами. Мы непременно должны закрыть эти ворота.

— Я присяжный мейстер, Джон. Мой орден служит и советует, но не отдает приказаний.

— Но должен же кто‑то...

— Должен. И это будешь ты.

— Нет.

— Да, Джон. Ненадолго — только пока гарнизон не вернется. Тебя выбрал Донал, а до него Куорен Полурукий, и лорд Мормонт назначил тебя своим стюардом. Ты сын Винтерфелла, племянник Бенджена Старка. Либо ты, либо никто. За Стену отвечаешь ты, Джон Сноу.

АРЬЯ

Каждое утро, просыпаясь, она первым делом чувствовала пустоту внутри себя. Это был не голод, хотя голод тоже порой к тому примешивался. Это было пустое место, где раньше помещалось ее сердце, где жили ее братья и родители. Вдобавок у нее болела голова. Не так сильно, как вначале, но все‑таки довольно сильно. Арья, впрочем, уже привыкла к этому, да и шишка понемногу начинала спадать. А вот дыра внутри оставалась такой же, как и была. Она никогда не заживет, говорила себе Арья, укладываясь спать.

Иногда по утрам ей вовсе не хотелось просыпаться. Она сворачивалась в комок под плащом, зажмуривала глаза и пыталась заснуть снова. Если бы только Пес оставил ее в покое, она спала бы все время, днем и ночью.

И видела бы сны. Это лучше всего — видеть сны. Почти каждую ночь ей снились волки, большая стая, которую возглавляла она сама. Она была больше их всех, сильнее и проворнее. Она могла перегнать коня и победить льва. Когда она скалила зубы, даже люди бежали прочь, живот ее никогда не пустовал подолгу, и густой мех грел ее, даже когда дул холодный ветер. И с ней были ее братья и сестры, многочисленные, свирепые, страшные, принадлежащие ей. Она знала, что они никогда ее не покинут.

Но если ее ночи были отданы волкам, днем она имела дело с собакой. Сандор Клиган каждое утро заставлял ее подниматься, хотелось ей того или нет. Он ругал ее своим скрипучим голосом или просто поднимал на ноги и тряс. Однажды он набрал в шлем холодной воды и вылил ей на голову. Арья вскочила, отплевываясь и вся дрожа, и хотела лягнуть его, но он только посмеялся.

— Обсохни и ступай кормить кляч, — сказал он, и она подчинилась.

Кроме Неведомого, у них теперь появилась верховая гнедая кобыла. Арья назвала ее Трусихой, потому что Сандор сказал, что она, наверно, убежала из Близнецов, как и они. Наутро после бойни они нашли ее в поле, где она бродила одна. Это была совсем неплохая лошадка, но трусиху Арья любить не могла. Неведомый ни за что не ушел бы от боя. Несмотря на это, Арья ухаживала за ней очень старательно. Все лучше, чем сидеть на одном коне с Псом. И потом эта лошадь молодая и сильная, хоть и трусливая. Может быть, она даже от Неведомого убежать сумеет, если понадобится.

Пес теперь следил за ней не так пристально, как раньше. Казалось, что временами он ее вовсе не замечает, и на ночь он больше не запеленывал ее в плащ. «Когда‑нибудь я убью его спящего, — говорила себе Арья, однако не убивала. — Когда‑нибудь я ускачу на Трусихе, и он меня не догонит», — думала она, но и этого не делала. Куда ей было бежать? Винтерфелла больше нет. В Риверране сидит брат ее деда, но он ее не знает, а она не знает его. Может быть, леди Смолвуд возьмет ее к себе в Желуди, а может, и не возьмет. Арья не была даже уверена, что сумеет найти Желуди снова. Иногда она подумывала, не вернуться ли ей в гостиницу Шарны, если ее еще не смыло половодьем. Она бы жила там вместе с Пирожком, да и лорд Берик мог бы найти ее там. Энги научил бы ее стрелять из лука, и она стала бы разбойницей по примеру Джендри, как Венда Белая Лань из песни.

Только все это глупости — о таком только Санса может мечтать. Пирожок и Джендри бросили ее при первой же возможности, а лорд Берик со своими разбойниками хотел только получить за нее выкуп, как и Пес. Никому из них она не нужна. Никогда они не были ее стаей, даже Пирожок и Джендри. Глупая она была, что думала по‑другому. Глупая маленькая девочка, а не волчица.

И она оставалась с Клиганом. Они ехали день за днем, никогда не ночуя дважды на одном месте, избегая городов, деревень и замков. Однажды Арья спросила его, куда они едут, и он ответил:

— Подальше. Это все, что тебе надо знать. Ты для меня теперь и плевка не стоишь, и я не желаю слышать твоего нытья. Зря я тебя остановил, когда ты помчалась в тот проклятый замок.

— Зря, — согласилась она, думая о матери.

— Ты была бы мертва, если б не я. Ты благодарить меня должна. Должна петь мне красивые песенки, как твоя сестра.

— Ее ты тоже топором ударил?

— Я ударил тебя плашмя, глупая ты сучонка. Рубани я острием, твои мозги сейчас плыли бы по Зеленому Зубцу. А теперь заткнись. Будь у меня хоть капля ума, я бы отдал тебя Молчаливым Сестрам. Они хорошо умеют резать языки болтливым девчонкам.

Это было нечестно с его стороны. Арья, кроме того единственного раза, почти совсем с ним не разговаривала. Иногда они целые дни проводили в молчании. Она была слишком пуста, чтобы говорить, а он — слишком зол. Арья чувствовала, как бурлит в нем ярость, видела ее в том, как он кривил рот и как смотрел на нее. Принимаясь рубить дрова для костра, он орудовал топором так свирепо, что дров получалось в двадцать раз больше, чем им требовалось. После этого он порой так уставал, что ложился и засыпал, не позаботившись даже разжечь этот костер. Арья ненавидела его за это. Были ночи, когда она очень долго смотрела на его топор. Он казался очень тяжелым, но Арья могла поспорить, что сможет его поднять. И уж плашмя она удар наносить не будет.

Дата добавления: 2015-08-17