И что с того?

Я и тебе задам этот вопрос: и что? Разве плохо предпочитать себя остальным, отдавать первостепен­ное значение своим желаниям, ставить свои потреб­ности выше чужих? Хотя бы иногда?

Я удивляюсь, когда замечаю, что людей злит эта тема. Все знают, мои слова верны, но все равно начи­нают со мной яростно спорить, так как полученное воспитание твердит им, что это неприемлемо. Ну и как же поступать тогда? Разве я должен отдавать предпоч­тение их точке зрения? Неужели кто-то верит, будто в первую очередь я должен позаботиться о нуждах дру­гих и лишь потом — о своих? Это совершенно нелепо. Надо признать, существуют по крайней мере две раз­новидности эгоизма. Здравый эгоизм, такой, который встречается у здравомыслящих людей, и патологиче­ский эгоизм, случающийся у крохоборов, манипулято­ров, авторитаристов и обиженных.

Возьмем мои взаимоотношения с женой, важней­шим человеком в моей жизни. Должен ли я любить ее больше, чем себя? Подумай. Во-первых, спросим: а по­чему я с ней? Почему мы живем вместе? Я знаю, как наши отношения важны для меня, насколько поддержи­вает меня ее любовь. Но я не готов сказать, будто то же самое происходит и с ней. Я с женой не для того, чтобы сделать ей одолжение. Я с ней ради себя — и в любом случае я надеюсь, что ее мотивы аналогичны.

Быть с другим человеком ради него самого — зна­чит жертвовать в хорошем смысле слова, отказываться от себя. Меня раздражает и возмущает, когда люди ме­лют что-то типа: «Я делаю это только ради тебя».

Знаешь, что на самом деле совершает человек, ко­торый так говорит? Он как бы записывает в блокнотик подробности этого события, дабы потом выставить тебе счет: «10 октября 1998 года мне пришлось сделать для тебя вот это, а значит... за тобой должок». А «дол­жок» означает: «В следующий раз, когда я пойду куда- то, ты должна будешь сопровождать меня, даже если не захочешь, так как я ходил с тобой 10 октября».

И это не шутка. Играя в такие игры, надо быть наче­ку. Я считаю, человек должен научиться жить, исполь­зуя самооценку и эгоизм, под которым подразумевает­ся предпочтение собственных интересов.

- А какое место тут отводится взаимовыруч­ке? Ты же не будешь отрицать, что взаимовыручка тоже валена.

- Да, я этого не отрицаю. В первую очередь пото­му, что понятие взаимовыручки не так далеко от эго­изма, как кажется. В жизни человека есть два этапа, которые мы условно назовем взаимовыручка- туда и взаимовыручка- обратно. Чтобы дойти до обратно­го этапа, нужно много пережить, приобрести опреде­ленный опыт, раскрыть какие-то секреты. На самом деле человек точно не знает, находится ли он уже на обратном пути, но он получает подсказки, позволяю­щие ему следовать дальше.

Как говорит священник Мамерто Менапасе, жи­вущий в аргентинском городе Кордоба, если восем­надцатилетний утверждает, что он уже «на обратном пути», это значит, он «недалеко еще ушел...». Я всегда улыбаюсь, когда вспоминаю эти слова, и я рад, что ты тоже улыбаешься. На самом деле лишь спустя некото­рое время после разворота ты осознаешь, что это произошло. Но надо также, чтобы это открытие сделали и твои близкие.

Если я нахожусь на первой половине пути, при этом я хорошо воспитанный и более-менее умственно здо­ровый человек, то я должен помогать людям. Почему я так считаю? Вот несколько доводов моей правоты.

Потому что я сам могу оказаться в беде.

Потому что, когда мне будет плохо, другой человек подумает обо мне и поможет мне.

Потому что я чувствую вину, если не помогаю дру­гому человеку.

Потому что этому меня научили родители.

Потому что опасаюсь, что Бог или жизнь меня на­кажут, если я этого не сделаю.

Потому что мне все вернется вдвойне...

Это некоторые из причин, которыми руководствует­ся идущий туда. И из нашего определения ясно, что это эгоистические причины. Ведь очевидно, этот человек в первую очередь заботится о себе. Здесь не заметно при­знаков альтруизма. Ты ведь говорила, что эгоизм и аль­труизм — антонимы, да? На самом деле альтруизм, как мы теперь знаем, — это предпочтение интересов друго­го человека собственным. В целом это чудесно, но, если бы человек проявлял альтруизм постоянно, я бы счел его нездоровым. Ведь, чтобы сопереживать окружающим, альтруистом быть не обязательно, по крайней мере, это верно для взрослых людей со здоровой психикой.

В какой-то момент человек начинает осознавать свое место в мире и разворачивается. Он вступает на обратный путь, как и все мифические герои. После этого с ним происходит одна из самых удивительных трансформаций, какая только может произойти с че­ловеком. Он открывает для себя радость, которую получаешь, когда делаешь что-то для кого-то, кого любишь или кого даже не знаешь.

Это случилось со мной не так уж и давно, и лишь после я начал понимать истинную ценность помощи и важность эгоизма. И с тех пор я говорю: «Я эгоист, я большой эгоист, и, поскольку мне доставляет удоволь­ствие помогать другим, я буду это делать, так как я хочу это делать, потому что меня это радует. Я это делаю для себя, а не для тебя, поэтому ты мне ничего не должен».

Однажды мне сказали, что в языке гавайцев куда меньше слов, чем в нашем. Слово, которым выражают благодарность, «махал» («majal» или «mahalo»), означа­ет «я тебе очень признателен». Больше всего меня уди­вило, что в ответ на такую благодарность они вместо «не за что» тоже говорят «махал».

Если мы согласимся, будто язык, на котором мы говорим, многое рассказывает о своих носителях, мы оценим мудрость гавайцев, которые благодарят чело­века за то, что он разрешил себе помочь. Они наслаж­даются самой возможностью помочь другим. Таким образом, обмен фразами «Махал!» — «Махал!» означа­ет: «Спасибо за помощь!» — «Спасибо за возможность тебе помочь!»

Когда один человек помогает другому, в конечном итоге выигрывают оба.

Идея, что человек, помогая кому-то, должен заранее подсчитать свои потери, и порождает модную ныне концепцию, по которой добиться чего-то или оказать помощь можно, лишь принеся себя в жертву.

Любовь, альтруистическая или эгоистическая, — это другое дело. Любовь в моем понимании заключа­ется не в постоянных жертвах, как раз наоборот. Сле­дует научиться отмечать, что мы в течение дня делаем с любовью, что мы делаем для другого из эгоистических побуждений.

Зрелая любовь, по-моему, основывается на том, что человек, заботящийся о своих интересах, наслаждает­ся, поддерживая во всем любимого человека, при этом не обязывая его ничем.

Итак, в твоей жизни нет никого важнее тебя. Кто- то может возразить: «Но, доктор... а как же доброде­тель? Как же все социальные доктрины, христианская церковь, иудаизм, ислам, которые кричат нам со всех сторон: “Возлюби ближнего своего”? Как же этот по­сыл, объединяющий большинство мировых религий?» Все это замечательно — такая гипотетическая идеаль­ная любовь. Но обрати внимание. Говорят: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», но не «больше, чем самого себя». Правильно? И знаешь, почему говорят именно так? Потому что в повседневной жизни, в ре­альности, полюбить ближнего так же, как себя, — это максимум, чего можно ждать от человека. Таким обра­зом, коэффициент меры идеальной любви — это спо­собность любить себя. И лишь потом — умение лю­бить окружающих, как самого себя.

И снова мы возвращаемся к твоим словам — о том, что эгоист думает, будто весь мир вращается вокруг него. Эгоист, как ты недавно уверяла, — это эгоцен­трик... И, хоть это мне и не нравится, я вынужден со­гласиться с тобой! Едва ли не больше всего на свете я не люблю, когда в каком-то глобальном споре я вдруг с чем-то согласен... Я предпочитаю дискутировать, в лучшем смысле этого слова, ты меня понимаешь...

- Какой ты нехороший человек.

- Важно отличать эгоцентризм и нарциссизм. Эго­центрик чувствует себя центром вселенной. И, честно говоря, я не считаю это недостатком. Ведь человек дей­ствительно ЯВЛЯЕТСЯ центром вселенной. Какой все­ленной? Той, какую он населяет, ЕГО вселенной. Давай так центром вселенной всех вещей, которые я люблю и знаю, являюсь я, центром вселенной ТВОИХ вещей являешься ТЫ.

Каждый из нас является центром своей вселенной, и все, что делается вокруг, происходит обязательно благодаря ему.

Нарциссизм — это другое. Это уверенность, будто ты являешься центром вселенной всех остальных людей. В этом-то и сложность. Ненормально быть нарциссом, а не эгоцентриком. Одно дело — считать себя центром вселенной и осознавать, что моя консьержка — центр собственной вселенной, что мой друг Пепе — центр вселенной, где живет Пепе, и совсем другое дело — считать себя центром миров, где живут все эти люди.

Я не приемлю нарциссизм и тщеславие, впрочем, как и стремление уничижать себя, позволяя окружаю­щим думать, будто они являются центром моей жизни.

Если бы я, например, сделал центром своей вселен­ной моего друга Хосе, то независимо от того, как дале­ко я от него находился, я все равно вращался бы вокруг него. Если бы основой моего существования являлись деньги, вся моя жизнь крутилась бы вокруг денег. То же самое с властью, сексом и славой. Единственный спо­соб избежать подобной зависимости — это стать цен­тром своей собственной жизни, собственной вселен­ной.

Позволь рассказать тебе одну из самых восхити­тельных и волнующих историй о любви, которую я слышал. Ее написал североамериканский писатель О. Генри, это его переложение старинной швейцар­ской новогодней сказки.

В этой истории рассказывается о прекрасной молодой паре. Они жили в небольшом городке, расположенном у подножия крутой горы. Он был высоким, статным и мус­кулистым, что не удивительно, ведь с ранней юности он занимался рубкой леса. Она могла похвастаться длинны­ми белокурыми волосами, а ее восхитительные голубые глаза лучились добротой и искренностью.

Они полюбили друг друга и вскоре поженились. Родные и соседи помогли им с небольшой хижиной, в которой мо­лодые зажили вместе, наслаждаясь любовью и счастьем.

Подходил день первой годовщины их свадьбы, и моло­дая жена решила сделать мужу подарок, который показал бы ему всю глубину ее любви. Она задумалась... Новый топор напомнил бы ему о работе; искусно связанный сви­тер понравился бы мужу, но она часто вязала ему и без всякого повода; вкусная еда тоже не казалась значимым подарком...

Женщина решила купить что-нибудь, но тех скромных средств, которые она сэкономила за последние несколько недель, не хватало ни на что достойное.

Проходя мимо ювелирной лавки, она заметила в вит­рине красивую золотую цепь.

Ее муж обладал единственной по-настоящему ценной вещью — золотыми часами, которые подарила ему пе­ред смертью бабушка. Он очень дорожил этими часами: хранил их в замшевом чехле, каждый вечер доставал их, нежно протирал, заводил немножко, слушал их тиканье, пока завод не кончался, снова протирал и убирал обратно в чехол.

Женщина подумала: «Эта цепочка так хорошо подо­шла бы к его часам». Она зашла в лавку и спросила цену, но, услышав ответ, опечалилась. Цепь стоила куда боль­ше, чем она могла предложить, ей не удалось бы скопить таких денег и за три года. Но она не могла столько ждать.

Грустная, задумавшись, где бы взять денег на подарок, брела молодая женщина по улице и вдруг на стене единственной в городке парикмахерской увидела объявление: «Покупаем волосы». Она немедленно направилась туда.

Денег, которые она могла получить, хватило бы не только на цепочку для часов, но и на футляр для них. Она пообещала парикмахеру вернуться через три дня, чтобы отрезать волосы.

В утро годовщины супруги обнялись чуть крепче обыч­ного. Потом он пошел на работу, а она — в город.

Коротко отрезав волосы и получив за них деньги, мо­лодая женщина отправилась в ювелирную лавку, где ку­пила цепочку и деревянный футляр. Вернувшись домой, она приготовила ужин и стала ждать мужа. Голову она прикрыла косынкой, так как не хотела, чтобы он сразу за­метил перемены в ее облике, ведь он так любил ее косы.

Когда муж пришел домой, они крепко обнялись и сказа­ли, как сильно любят друг друга. Потом она достала из-под стопа деревянную шкатулку с золотой цепочкой для его ча­сов. А он вытащил коробку, в которой принес свой подарок.

В этой коробке лежали два великолепных гребня для во­лос, которые он купил... продав бабушкины золотые часы.

Любовь измеряется не только готовностью пожерт­вовать собой ради другого, но и просто умением на­слаждаться его существованием.

Лучшее, что я могу сделать для любимого челове­ка, — это помочь испытать одну из самых больших ра­достей жизни: радость встречи.

- Мы встретимся еще?

- Встретимся.

- Может, завтра?

- Давай завтра.

- Тогда целую, до завтра. Я возьму с собой твои схемы?

- О’кей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТРАХИ

- Я принесла блокнот и карандаш. И для тебя тоже взяла. Начнем?

- Давай.

- Я хочу поговорить о страхе.

- Только о страхе?

-Да.

- Это очень интересная тема. Сложность заключает­ся в том, что тема обширная. Мне придется постараться быть не слишком поверхностным, чтобы в итоге не по­лучилось, будто я ничего не сказал, но и не углубляться настолько, что ты не сможешь ничего понять. Со мной так часто бывает — я пытаюсь что-то объяснить, ис­пользуя специальные термины, а потом и сам зачастую не могу понять, что хотел сказать. Да-да, не смейся.

Я попробую быть кратким. Во-первых, потому, что, повторяю, тема довольно обширная. Во-вторых, бе­седа заинтересует тебя, если я стану отвечать на твои вопросы. И третья и последняя причина заключает­ся в одной фразе, которая произвела на меня силь­ное впечатление и заставила заново обдумать мою писательскую работу. Вот эта фраза: «Когда говоришь мало, некоторые могут подумать, что ты идиот. Но это лучше, чем говорить много — и ни у кого не оставить в этом никаких сомнений». Да, звучит интересно, но я не знаю, стоит ли тебе ее записывать.

В моей первой книге «Письма Клаудии» я отважился объяснить, кто такой невротик, повседневными слова­ми. Следуя положениям гештальттерапии, я писал, что невротик — это незрелый человек, который не может полностью наслаждаться жизнью, не живет настоя­щим, а только мешает сам себе жить.

- Я хочу задать вопрос, он немного отвлечет нас от темы, но мне будет полезно это узнать. Как ведет себя невротик в повседневной жизни? Каков он?

- Как его распознать?

- Ну ладно… Как распознать невротика?

- Я бы выделил три стандартных признака: плохое настроение, жалобы и обиды, а также страх.

Все мы знаем, что человек не может быть счастлив, если не является самим собой. Мы понимаем: на под­держание заданного образа уходит много сил. Но мы все равно продолжаем играть эти роли. Мы страдаем от недостатка эмоциональных контактов, но ограни­чиваемся тем, что смотрим на своих любимых издале­ка. Мы раскаиваемся и досадуем, когда понимаем: что- то внутри нас не дает нам наслаждаться жизнью...

- Ты хочешь сказать, будто человек, часто бываю­щий в плохом настроении, жалующийся на неудачи и испытывающий страх, — невротик?

- У меня сразу возникают два ответа: и да, и нет. Нет — так как все дело в степени: если плохое настрое­ние, жалобы и страх — это норма, если они заполня­ют всю твою жизнь, то тогда это болезнь, патология. А да — потому что все это в конечном итоге является выражением степени невроза конкретного человека, а невроз в какой-то мере есть у всех.

- Это значит, у совершенно здорового человека никогда не бывает плохого настроения?

- У совершенно здорового? Никогда.

- И он никогда не жалуется?

- Никогда.

- И не боится…

- Мы сейчас дадим определение страху, и в таком смысле здоровый человек его действительно не испы­тывает. Не злись, выслушай лучше мои доводы до кон­ца, и тогда, возможно, ты со мной согласишься.

Один очевидный вопрос преследует людей с само­го начала зарождения цивилизации; и философов, и психологов, и социологов — с самого момента по­явления наук, изучающих человеческое существо. По­чему мы не перестаем быть невротиками? Или, други­ми словами, что мешает нам быть теми, кто мы есть на самом деле?

Ответ: в основном — страх. Вторая причина — определенные привычки, вызванные скованностью перед страхами, собственными или чужими.

- Не понимаю. Какая скованность? Это причи­на или следствие?

- И то и другое. Страх — это и причина, и след­ствие невротического поведения и до какой-то степе­ни — его определение, поскольку страх ограничивает и сдерживает, уменьшает и искажает.

- Я не собиралась говорить о каких-то кон­кретных страхах. Я просто хочу понять: что зна­чит бояться чего-то и как я могу, то есть как мы можем справиться со страхом?

- Хорошо. Для начала скажем, что все мы когда- либо испытывали, испытываем и будем испытывать страх. Любой страх. И тот, который называем просто страхом, и тот, который мы без разбору величаем боязнью, испугом, кошмаром, фобией или паникой, все эти слова, в сущности, означают разные вещи.

Также стоит добавить сюда страхи, которые мы испытываем, но не можем называть их ни одним из пе­речисленных слов. Обычно мы скрываем эти страхи за эвфемическими выражениями, пытаясь хоть как-то обуздать их.

Вот список эмоций, за которыми в реальности за­частую таится страх.

Антипатия

Благоговение

Брезгливость

Мнительность

Недоверчивость

Ненависть

Неприязнь

Неприятные воспоминания

Неудобство

Неудовольствие

Омерзение

Осмотрительность

Осторожность

Отвращение

Отторжение

Покорность

Противодействие

Раздражение

Робость

Поразмысли над следующими фразами:

«Я боюсь моря? Нет. Я просто осторожна».

«Тараканы? Нет, я их не боюсь. Я испытываю к ним омерзение».

«..Я немного робею».

«Я не летаю на самолетах. Это так неудобно, к тому же с ними у меня связаны неприятные воспоминания».

«Я не хочу встречаться с этим типом. Он неприя­тен».

Все эти фразы и слова выражают страх той или иной степени. Прочитав их, я думаю, ты согласишься, что в целом мы куда более боязливы, чем готовы при­знать.

- По твоим словам, все это — выражение на­ших неврозов…

- Здоровый человек, абсолютно здоровый (то есть несуществующая теоретическая модель), пугается пе­ред лицом опасности, запоминает ее, но его последую­щее поведение не обуславливается страхом.

- Мне кажется, это всего лишь игра слов. Разве испугаться и бояться — не одно и то же?

- Ты уже второй раз обвиняешь меня в мани­пулировании словами. Я и сам иногда спрашиваю себя, не являются ли все мои рассуждения, в неко­торой мере провокационные, об эгоизме, чувстве вины и любви в конечном счете всего лишь игрой слов? Кто знает. Мне нравится слово «играть». Когда играют дети, они интенсивно переживают проис­ходящее. Вообрази ситуацию: ребенок, играющий в компьютерную игру, почти не замечает ничего во­круг. К нему подходит другой ребенок и спрашивает: «Ты кто?» Первый отвечает, продолжая играть: «Я блондин со шпагой, я должен дойти до замка...» Он играет, он полностью погружен в ситуацию, разво­рачивающуюся на экране. Мне нравится! Давай по­грузимся в эту игру слов и посмотрим, чему мы мо­жем научиться в процессе.

Во-первых, то, что мы называем страхом, включает в себя многочисленные понятия, в том числе и непо­средственно страх. Вот список.

	Боязнь
	Испуг
	Опасение
	Кошмар
Страхи	Паника
	Страх (непосредственно)
	Ужас
	Фобия

Я начну отвечать на твой вопрос с попытки отде­лить испуг от всего остального.

В отличие от страха, испуг относится к конкретно­му событию, он появляется одновременно с этим со­бытием; то есть по определению это реакция на ситуа­цию в настоящем.

Если человек просто сидит и спокойно читает газе­ту, и вдруг вместо того, чтобы позвонить в звонок, кто- то вышибает дверь и врывается к нему в дом, то любой подскочит от испуга — и ты, и я.

Испуг — естественная и абсолютно здоровая реак­ция, возникающая в момент конкретной и объектив­ной опасности. Опасность эта вполне может оказаться безвреднее, чем показалось сначала, но мы реагируем так, как будто она серьезна.

Испуг можно определить как физическую, так и психическую реакцию, возникающую в ситуации опасности.

Но вот тебе другой пример. Если бы в ситуации, аналогичной предыдущей, в комнату ворвался лев, я бы испугался. Ведь сама фигура льва ассоциируется с опасностью, даже если это дрессированный лев, ко­торый не собирается меня съесть.

Это испуг, а не страх.

Если я расскажу об испугавшем меня случае друго­му человеку, он меня поймет, хотя сам не испугается, так как причина угрозы в целом ясна.

А страх? Продолжу развивать предыдущий пример. Приходит дрессировщик и забирает льва. Я вижу, как льва ведут в зоологический центр, и понимаю, что он покинул здание, но через пять минут или на следую­щий день, без всякого стимула, за исключением соб­ственных воспоминаний, я вдруг начинаю думать, что лев может появиться снова. Я начинаю испытывать страх от собственных мыслей, у меня появляется тре­вожная реакция, но льва-то нет, поэтому речь здесь идет не об испуге, а о страхе.

- Моя мать постоянно повторяла одну фразу, и я тоже часто ее произношу: «Страх не глуп». Ра­зумеется, послушав тебя, я начинаю думать, что не глуп испуг. Страх бывает все же глуповат, осо­бенно когда появляется ни с того ни с сего. Я имею в виду твой пример со львом.

- Иногда ты очень хорошо говоришь. Человек может предугадывать надвигающуюся опасность бла­годаря своему предыдущему опыту. В таких случаях страх защищает и является проявлением мудрости. Хочу выделить общее правило, как отличить испуг от страха: первое является реакцией на воспринимаемое событие, а второе — на воображаемое. Смотри, я пишу:

Воспринимаемая ситуация -----► испуг

Воображаемая ситуация -----► страх

Воображение вызывает страх, как восприятие вы­зывает испуг. Хотя, разумеется, существуют страхи, обоснованные реальностью, как и испуг иногда бы­вает порожден воображением. Например, я что-то вижу, воображаю себе развитие ситуации и пугаюсь выдуманного. Позже мы узнаем, как называется этот тип страха, это особенный страх, и у него особое на­звание.

- А если я воображу, что испугалась, у меня поя­вится страх?

- Страх и испуг не воображают, их чувствуют, человек пугается или боится. Обе эти эмоции — на­стоящие, они вызваны реальным или воображаемым событием.

Во время испуга органы восприятия могут подавать адекватные или неадекватные сигналы. То есть ситуа­ция может быть реальной и по-настоящему опасной (адекватная информация), но одновременно то, в чем человек увидел угрозу, может быть абсолютно безо­пасным либо не существовать вообще (неадекватная информация). Такое происходит, когда сознание че­ловека изменилось, например, под воздействием нар­котиков или при высокой температуре.

- А что случается с человеком, находящимся в бреду или страдающим тяжелой душевной болез­нью, например паранойей (если я правильно употребляю названия) или шизофренией?

- Человек довольно долго может жить, пугаясь событий, не существующих ни для кого другого, но абсолютно реальных для него. Такие явления называются галлюцинациями. Например, параноидаль­ный шизофреник, считающий, будто его пресле­дуют, на самом деле видит преследователей. Когда наблюдаешь за мучениями человека в такой ситуа­ции, не думаешь, страх это или испуг. Хотя для пси­хиатрии это фундаментальный вопрос. Казалось бы, это страх, так как чувства пациента вызваны его воображением. Но в то же время это испуг, потому что восприятие у него нарушено, и он боится происходящего по-настоящему, хотя кроме него никто этого не видит. Бедняга пугается того, что считает реальным. Если я вдруг стану слышать голос, твердящий не переставая: «Рис с молоком», я, разуме­ется, тоже испугаюсь. Голос больше никто не будет слышать, но я-то стану считать его реальным и нач­ну соответственно реагировать. То же самое проис­ходит с теми, кто слышит голоса, угрожающие им и оскорбляющие их.

- Я начинаю думать, что испытывать испуг — это хорошо.

- Я сказал бы, что тревожная реакция — это здо­ровое явление. Почему? Такая реакция позволяет нам предотвратить опасность, будь она реальной или вы­мышленной.

Если бы я не испытывал испуга, то в некоторых опасных ситуациях не смог бы защититься. Потреб­ность убежать из дома, когда начнется пожар, — это нормальная защитная реакция, хоть и основана она на испуге.

- Но пугаться все время плохо. Где находится грань?

- Я поставлю вопрос по-другому. Когда умение пу­гаться превращается в проблему? Когда она становит­ся симптомом болезни? Я отвечу: ситуация может стать фатальной, когда наше восприятие информирует нас об опасности, которой нет. Могу повторить прекрас­ную и ужасную фразу своего учителя Карлоса Маркеса о том, что пациент начинает воспринимать все безо­пасное как опасное, все обычное как нечто странное, все безвредное как вредоносное...

- Мне кажется, мы залезли слишком глубоко… Насколько опасны искажения восприятия?

- Одна из проблем, связанных с патологическим страхом, заключается в том, что организм непроиз­вольно вырабатывает адреналин, химические соединения начинают циркулировать в крови, и в результа­те это приводит к интоксикации. Я говорю не только о психологическом вреде, но и о физическом воздей­ствии этих веществ на организм. Подобная интокси­кация не возникает, когда человек, например, подска­кивает от внезапного шума или пугается пробегающей мимо собаки. Это бывает только у людей, постоянно ощущающих угрозу со всех сторон, у которых реаль­ный испуг приправлен постоянным страхом.

- Это фобия?

- Не совсем, фобия — это нечто другое. Одно дело, если я увижу трещину в стене и отойду, подумав: «А вдруг упадет?» — хотя нет никаких признаков, что она собирается падать. И другое дело, когда, увидев стену, я начинаю думать, будто она может треснуть, или вообще стараюсь не заходить в помещения из-за страха, что стены могут рухнуть.

- А если опасность, реальная внешняя опас­ность, продолжается в течение какого-то време­ни?

- Возможны два варианта. Первый — тревожная реакция человека будет длиться довольно долго, тог­да его организм ждет интоксикация, о которой я уже говорил. Второй вариант — эта реакция прекратится, поскольку органы, вырабатывающие адреналин и тому подобные вещества, устанут. Почти все мы способны научиться жить в условиях постоянной опасности, хотя со временем все равно непременно ощущаем по­следствия этого.

Рассмотрим один неприятный пример, но он очень хорошо подходит к нашей теме. Теракт 11 сен­тября. Это событие сильно запугало весь западный мир. Сложилась реальная и конкретная ситуация: тер­рористическая атака, произошедшая в Нью-Йорке, стала причиной страданий и гибели людей. Послед­ствия катастрофы люди переживали в течение меся­цев... Произносились траурные речи, публиковались статьи в газетах, кадры горящих зданий постоянно показывали по телевизору... Что случилось потом? Опасность исчезла? Террористы прекратили суще­ствовать? Разумеется, нет, но тем не менее напряжен­ность ситуации пошла на спад. Огромная опасность заключается в том, что террористы, которым о стра­хах людей известно так же хорошо, как и нам, или даже лучше, опять могут попытаться возродить пережитый ужас с помощью новых угроз и атак, когда по­чувствуют, что общество расслабилось. Или еще один пример, не менее драматичный. Когда мы впервые видим изображения голодающих детей в Африке или Латинской Америке, когда нам показывают ужасы, творившиеся в ходе войны в Ираке, страдания людей, переживших цунами или ураган, все мы испытываем шок. Что происходит дальше? Мы каким-то образом свыкаемся с тем, что такое происходило или происходит сейчас. Я бы сказал, как это ни печально, но мы учимся с этим жить.

Но оставим мировые проблемы. Возьмем, напри­мер, женщину, муж которой — алкоголик, избиваю­щий ее. Когда этот тип в первый раз приходит пьяным и бьет ее, она пугается, у нее начинается паника и т. д. На второй и третий раз происходит то же самое. Но потом, если женщина не уйдет из дома, она начнет привыкать к такой жизни.

Как ни печально, эта женщина перестает считать ситуацию опасной, хотя опасность никуда не исчеза­ет. И, как правило, если появляется какой-то человек со стороны, он свежим взглядом замечает ту опасность, к которой все другие давно уже привыкли.

- Я знаю один пример. Моя тетя Лоли однажды вечерам зашла к соседке и застала ее мужа пьяным в стельку. Он был весьма агрессивен и явно не контролировал себя. Соседка затолкнула его в ком­нату и закрыла за ним дверь. Моя тетя жеста­ми показала, что собирается уходить, но соседка сказала: «Не волнуйся… Ничего не случится! Много шума из ничего! Я уже этого подонка не боюсь!»

- Именно так. Вот еще один пример. Представь себе очень нервного человека. Когда он не может до­биться того, чего хочет, он грозится убить себя. Тех, кто его любит или воспринимает его угрозы всерьез, охватывает настоящий ужас. Они испугаются в пер­вый раз, во второй, третий, четвертый. А что будет на пятый раз?

- В пятый раз они перестанут опасаться за его жизнь. Ведь человек, который постоянно угрожает покончить с собой, никогда этого не сделает.

- Не стоит быть настолько уверенной в этом. По­добная ситуация имеет тенденцию к ухудшению. Когда манипулятор замечает, что его угрозы ни на кого не действуют, он удваивает ставки и начинает совер­шать попытки самоубийства, с каждым разом все бо­лее и более серьезные, стараясь держать окружающих в постоянном страхе. Кто-то может думать, будто это всего лишь способ привлечь внимание, и возможно, так оно и есть, но иногда человек переходит границу и по- настоящему умирает. Без шуток.

Возвращаясь к теме. Страх с течением времени иссякает, как и любые другие эмоции. Когда уходит страх, появляются вызванные им защитные механиз­мы. Наше счастье, что существуют эти механизмы, которые позволяют нам продолжать жить в таких си­туациях и переживать их. Ни один человек не может жить в ситуации опасности вечно, сохраняя острую эмоциональную реакцию на нее. Так же как никто не может долго испытывать безумную любовь (хотя такая агония, разумеется, куда приятнее).

- А если и опасность не исчезает, и человек не привыкает к ней?

- Если напряжение не спадает, возможны два ва­рианта развития событий. Человек надрывается, что ставит его в опасное для него самого положение, воз­никает, например, безумие или тяжелая депрессия. Либо, что случается чаще, развиваются специальные механизмы, позволяющие поддерживать напряжение в течение длительного времени. То есть, если возраст человека не располагает к умопомешательству, посто­янная жизнь в условиях опасности неизбежно приводит к состоянию, называемому стрессом. В книгах по психиатрии понятие стресса возникло после описа­ния «военного невроза», так как он впервые наблюдал­ся у солдат, пребывающих в постоянном напряжении, испытываемом в ходе сражений.

- А что такое стресс, который популярен сей­час?

- Этот популярный стресс, как ты его называешь (хотя на самом деле это дистресс, который следует отличать от здоровой реакции организма, называе­мой эвстрессом), — это состояние полной истощен­ности механизмов адаптации и контроля над опас­ностью, в котором организм уже не может подавать сигналы тревоги, и человек «ломается». Он испыты­вает крах, чувствует, что ничего не способен сделать, у него ни на что не осталось сил, и погружается в пси­хическую и физическую прострацию, выход из кото­рой довольно труден и занимает много времени. Если угрожающая или вызывающая напряжение ситуация длится долго, у человека могут появляться определен­ные психические отклонения, а также измениться его поведение.

Расскажу анекдот, чтобы тебя повеселить немного...

Около семи утра женщина заходит в спальню к своему сыну и начинает будить его.

Он сонно протестует:

- Мама, не хочу иди в школу, не хочу...

- Сынок, но ты не можешь остаться дома, — уговари­вает она.

- Но я не хочу, — повторяет он, — не хочу. Пожалуй­ста, разреши мне остаться. Мама, я боюсь. Я очень боюсь туда идти.

- В чем дело, сынок? Почему ты так упрямишься?

- В школе дети кидаются в меня мелом, таскают у ме­ня вещи со стола, — хнычет он. — И учителя ко мне плохо относятся... Они насмехаются надо мной... Мамочка, я не хочу туда идти... Позволь мне остаться дома... Пожалуй­ста...

- Сынок, послушай, — говорит она твердо. — Ты должен пойти, этому есть целых четыре причины. Во- первых, ты должен побороть свой страх. Во-вторых, надо проявлять ответственность. В-третьих, тебе уже 42 года. А в-четвертых, ты — директор школы...

- А если человек боится летать на самолете, это страх или испуг?

Страх — это испуг, возникающий от какой-то мысли. Причина, вызывающая страх, находится внут­ри, а не снаружи. Меня пугают собственные мысли. Я себе представляю, как что-то происходит или может произойти, и боюсь этого. Вот, например, человек, еще дома думающий, что самолет, в котором он полетит, может упасть, определенно испытывает страх.

А когда самолет уже в воздухе, неожиданный рывок в зоне турбулентности может напугать далеко не одно­го пассажира. И уж подавно перепугаются люди, кото­рые патологически боятся летать.

Как я всегда говорю, для того чтобы избавиться от страха, надо встретиться с ним лицом к лицу.

Человек должен совершить то, чего он боится, дабы превратить страх в испуг, то есть сделать реакцию бо­лее здоровой. Как только страх преобразится в испуг, человек способен победить его. Это очень важно, и пер­вый шаг на пути избавления от страха — его серьезное изучение. Для начала нужно усвоить одно дело — бо­яться тигра, а другое — бояться тигра на фотографии.

- Вот об этом я как раз и собиралась тебя се­годня спросить: как перестать бояться? Как вы­браться из лап страха, если это вообще возможно?

- Разумеется, это возможно, хотя и не всегда про­сто. Чтобы избавиться от страха, в первую очередь желательно иметь возможность (а таковая не всегда представляется) попасть в пугающую нас ситуацию в удобный нам момент. Увидеть реальную угрозу, по­щупать, понюхать, послушать, чтобы потом предстать перед ней лицом к лицу.

Испуг — это реакция на текущую реальную ситуа­цию. Если один человек может показать другому пу­гающий его самого объект или ситуацию, испуг мо­жет распространиться и на второго. Дополнительная сложность заключается в том, что в определенных си­туациях объект присутствует в реальном времени, но угроза существует лишь в воображении. Соответствен­но, испуг преобразуется в страх.

Вернемся к предыдущему примеру. Если вместо ти­фа или льва в комнате окажется пудель, а человек ис­пытает тревожную реакцию, мы назовем ее страхом, а не испугом, так как стимул существует только в вооб­ражении, а объективной угрозы нет.

- Можешь объяснить, что такое ситуация, при которой возникает объективная угроза?

- Это такая ситуация, когда ощутить угрозу может любой.

- Давай проверим, поняла ли я. Например, я ку­паю ребенка, поворачиваюсь, чтобы взять по­лотенце, и слышу шум. Я пугаюсь, так как мне кажется, будто ребенок упал. Но когда я поворачи­ваю голову обратно и вижу, что ребенок в порядке, испуг проходит.

- Да... Хотя какое-то время сердце у тебя колотит­ся, словно что-то реально произошло... Но если, на­пример, кто-нибудь прицелится в меня из игрушечно­го пистолета, я не буду раздумывать, игрушечный это пистолет или нет, и испытаю сильный испуг, так как мне будет казаться, что в меня целятся из настоящего пистолета. Когда я пойму, что пистолет игрушечный мой испуг уменьшится, но тем не менее останется бес­покойное ощущение, мне угрожали, пусть даже ненастоящим оружием.

- Но не все люди пугаются одного и того же…

- И к тому же все в разной степени. Разумеется, реакция отчасти зависит от опыта человека. Я, как и некоторые мои коллеги, считаю, что человек вероятнее испугается, если у него имеется какой-либо неприятный опыт, связанный с текущей ситуацией (и это может совершенно не зависеть от объектив­ных отношений между двумя событиями, прошлым и настоящим). Страх, но не испуг влечет за собой размышления. Страх начинается с одной мысли, ко­торая вызывает другую, и так далее, пока человек не приходит в отчаяние. А испуг, наоборот, рефлекс, реакция на стимул, на происходящее. Мы в Аргенти­не говорим: «Меня охватил испуг», потому что испуг как будто бы охватывает тебя сам, без твоего уча­стия.

- Насчет настоящего времени… А человек не мо­жет испугаться того, что уже, в общем-то, прои­зошло?

- Конечно, может. Мне сказали, что поезд, с кото­рого я минуту назад сошел, потерпел крушение, не до­ехав до следующей станции. Я чуть было не погиб.

Чуть было... Этого не произошло, но я все равно ис­пугался, хотя, по сути, опасности для меня не было. Я испугался того, что могло бы произойти, но не про­изошло.

Разовью этот пример. Если каждый раз, перед тем как сесть в поезд, я буду думать, что может произойти катастрофа, а я пострадаю или умру, то это — транс­формация испуга в страх. Первая реакция при нали­чии опасности — это испуг. Вторая реакция, как правило, — это страх, который появляется в результате раздумий.

Страх, как говорил индийский мыслитель Кришнамурти, — это плод мысли, а это значит, что мы сами выдумываем собственные страхи, они — наше творе­ние. Как правило, страхи возникают на основе лично­го опыта каждого из нас. Страх появляется как реакция на выдуманную опасность.

- Но ведь человек в состоянии принимать меры против определенных опасностей? Я, например, боюсь, что мои дети могут подхватить ветрян­ку, поэтому делаю им прививки. Но я полагаю, это превентивная мера, а не страх.

- Верно, но до определенной степени, так как предупреждающие действия человек совершает из- за страха. Так же как испуг помогает человеку избе­жать некоторых опасностей, страх иногда позволяет предотвратить определенные беды. Например, страх попасть под автомобиль заставляет нас смотреть по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Вопрос, как обычно, в том, где пролегает граница между патологи­ей и здоровым страхом.

Прежде всего следует понять: страх — как здо­ровый, то есть приводящий к размышлениям, так и патологический, то есть вводящий человека в сту­пор, — это результат наших мыслей. Оба вида страха, и помогающий, и мешающий нам, возникают, когда я воображаю, что в будущем может произойти что-то нежеланное для меня. Страх — это отражение непри­ятных раздумий о том, что может случиться против моего желания. Пусть даже я боюсь событий, какие вообще никогда не произойдут. Если я подумаю о том, что завтра случится конец света, и не найду этому ни­каких опровержений, я залипну на этой идее, и все размышления о катастрофе будут вызывать у меня страх.

- Есть один вопрос, который меня беспокоит и которого я не понимаю. Если мне так страшно, так тяжело и так больно думать о конце света, почему я не перестаю о нем думать?

- То есть почему человек продолжает думать о том, что ему неприятно?

- Именно.

- Это непросто как объяснить, так и понять. По мнению Геopra Гроддека, причина заключается в том, что глубоко под любым страхом прячется желание.

- А ты как считаешь?

- В некоторых случаях мне кажется, это не так, а в других — это единственное объяснение. Разумеет­ся, чтобы принять такое объяснение, нужно принять и массу теоретических предвзятостей, с которыми согласно большинство психотерапевтов, в том числе идею о существовании желаний, не осознаваемых са­мим человеком.

У любого из нас в свое время возникал страх, вдруг что-то произойдет или, наоборот, закончится. И если речь идет о единичном явлении, то такая фантазия может быть вызвана каким-то реальным событием. Попробуем разобраться в этом на основе следующих примеров. Допустим, я узнаю из газет, будто в моем районе все чаще и чаще происходят ограбления, и я могу начать бояться, что меня ограбят. Страх про­истекает из предположения: если это происходит с другими, то может случиться и со мной. Я начну дей­ствовать: поставлю решетку на окна, найму охрану или перееду в другой район. Заметь, в данном случае страх рождается из-за размышлений над конкретным внешним явлением. Я могу рассказать об этом любо­му другому человеку, показать ему газеты и поделить­ся своими опасениями, и меня легко поймут, другому мои предосторожности покажутся разумными, и он тоже поставит себе решетки на окна. Но если я, про­читав в газете, что у кого-то на голове выросло третье ухо, впадаю в результате в панику, вскакиваю по ночам и нервно ощупываю себя, проверяя, не появилось ли третье ухо и у меня, то этот мой страх уже не так обо­снован, и его мало кто поймет. Не смейся, ведь с кем-то такое действительно происходит...

- Моему старшему сыну 16 лет. Когда я по вы­ходным уезжаю в Малагу, он, разумеется, пользует­ся этим, уходит гулять и возвращается каждый раз все позже и позже. Перед выходом я всегда го­ворю ему: «Позвони, когда вернешься домой, чтобы я была спокойна». А он злится. Каждый раз! Я по­нимаю, идеально все быть не может, но на улицах случается всякое, и я прошу его звонить мне, что­бы не мучиться подозрениями.

- И чтобы научить его бояться. Иначе как же еще мы обучаем детей бояться? Но этот пример очень ин­тересен. Если ежедневно читать в газетах о всяких ужасах, как же не бояться, что такое произойдет с кем- то из наших близких? Этого страха невозможно избе­жать.

- Этот страх действительно передается де­тям?

- Разумеется. Знаешь почему? Это нужно знать. Испуг — это автоматическая реакция, животный ин­стинкт, разум тут не вовлечен. Зверь видит более круп­ного зверя, который к тому же угрожающе рычит, и пугается, не размышляя: «Убьет он меня или нет? Привязан он или нет?» Когда я гуляю со своей собакой, и из-за решетки на нас начинает рычать и лаять дру­гой пес, моя собака пугается, и происходит это не по­тому, что она думает: «А вдруг решетка не выдержит?»

Испуг — это естественная реакция. Так вот, испуг переходит в страх, который уже не инстинктивная ре­акция, а ментальная. Страх не является врожденной реакцией ни у нас, ни у наших детей, ни у детей наших детей, хотя возможность пугаться заложена генетиче­ски — как и у собак, и у кошек, и у птиц. Любому страху, который человек испытывает, он научился, а не родил­ся с ним. Мы научились бояться, потому что нас этому научили. А нашими первыми учителями были...

- Мама и папа.

- Ясно, да? Начиная со всяких глупостей, которые мы, отцы и матери, безнаказанно говорим детям, вро­де. «Будь осторожен».

- А почему это глупость?

Потому что «будь осторожен» означает «бойся», «мир опасен», «следи, чтобы с тобой ничего не случи­лось». Более того, тут есть и мрачный подтекст: «Будь осторожен, так как, если с тобой что-то случится, я не переживу».

- Но ведь это говорится, дабы предостеречь их.

- Да, возможно. Но это не предостерегает, а пугает. Предостережение — это не просто предупреждение. Предостеречь — значит показать, как обстоят дела, объяснить, что может произойти, и научить, как из­бежать этого. По сути дела, когда мама говорит мне: «Будь осторожен», она пытается нагрузить меня до­полнительно: «Ты должен быть осторожен, потому что в противном случае твоя мама станет страдать».

- Но если это сказать заботливым и спокой­ным голосом…

- Не знаю. Надо научиться говорить «Развлекайся», «Желаю хорошо провести время». Это куда лучше. Если ты говоришь семилетнему ребенку: «Будь осторо­жен», ему это, может, и полезно, хотя, скорее всего, нет. Если ему двенадцать, это будет бесполезно. А если во­семнадцать, от такого предупреждения не только ни­какого проку, а возможно, и вред. Я говорю это, буду­чи уверен: если родителям не удалось научить ребенка осторожности до двенадцати лет, то в восемнадцать у них точно ничего не получится, особенно с помо­щью их излюбленной фразы: «Будь осторожен».

Когда моя мать узнаёт, что я собираюсь на пляж, и говорит «Будь осторожен, не гони быстрее других машин», она не думает меня чему-то научить. Ею дви­жет ее собственный страх, она произносит эти слова, чтобы разогнать свои опасения, она воображает, будто ее предупреждение может каким-то магическим обра­зом сработать, и со мной ничего не случится.

Я надеюсь, что не зародил в тебе ни беспокойства, ни смятения. Мы обязаны научить детей быть осто­рожными, но делать это они должны по собственной воле. Говоря: «Будь осторожен», мы внушаем человеку, будто он должен что-то сделать для того, кто его пре­достерегает. На самом деле детей надо научить беречься ради них самих, а не для кого-то еще.

Я расскажу тебе одну историю, чтобы ты поняла, о чем я пытаюсь сказать. Когда мне было двенадцать лет, я поехал покататься на велосипеде по округе. За­вернул за угол, упал и напоролся на рукоятку тормоза ногой. Я взвалил велик на плечо и отправился домой, заливая путь кровью, текущей у меня из ноги. Пока я шел, у меня в голове крутилась единственная мысль: что будет с матерью, когда она это увидит? Я не волновался из-за того, что идет кровь, или из-за боли, я ду­мал лишь: «Бедная моя мамочка, как она расстроится, когда увидит». Это же нелепо. Дети должны беречь себя ради себя же. И именно поэтому я не считаю, что гово­рить: «Будь осторожен» — хорошая идея. В любом слу­чае, мне кажется, лучше учить детей беречь себя, свое тело и душу.

- Но ведь это случается не только с детьми. Например, когда мой друг едет в другую страну, я говорю ему добродушно: «Береги себя».

- Для чего это? Ты понимаешь? Человек уже при­вык к этому «Будь осторожен» или «Береги себя». Это не распространяется только на отношения между ро­дителями и детьми.

Однажды я разговаривал с достаточно взрослой женщиной, и она сказала, что в детстве никогда не слышала «Будь осторожна». Ее мать всегда произноси­ла: «Смотри внимательно!» Я ей ответил, что это одно и то же и суть не зависит от слов или жестов. Если мы знаем, как наши дети, супруги или подчиненные вос­питаны и как они себя обыкновенно ведут, какой смысл в этих напоминаниях? Да, жена говорит мужу, собирающемуся лететь на самолете «Береги себя», но чего этим добивается? Она думает, будто эти слова как- то повлияют на его поведение? Я так не считаю, чест­но говоря. Я почти начинаю злиться, когда думаю об этом, правда. Никто не считает, что предостережения повлияют на чье-либо поведение, их не произносят из-за любви, люди просто пытаются контролировать собственные страхи.

- Ну извини. Ты не веришь, что действия челове­ка могут быть продиктованы одновременно и соб­ственными страхами, и любовью к другому челове­ку? Почему либо одно, либо другое?

- Потому что страх аннулирует любовь, и, кроме того, человек, который меня любит, пожелает мне на­сладиться поездкой, а не беречь себя, более того, он не считает меня дураком. Напутствующий меня: «Будь осторожен» напоминает мне, что мир опасен. А тот, кто говорит: «Наслаждайся», сообщает мир полон удо­вольствий. Ну и у кого из них больше любви?

- Ладно, успокойся. Ты еще схему не нарисовал…

- Точно. Вот.

Возьмем какую-нибудь стимулирующую ситуацию. Назовем ее X. Эта ситуация, какова бы она ни была, обязательно порождает сильные или слабые эмоции. Они, в свою очередь, вызывают реакцию, сообразную сданными эмоциями.

Например, ко мне подходит человек и говорит «Привет» или «Дурак». У меня возникает то или иное чувства в зависимости от того, что я услышал. И это дает мне энергию, трансформирующуюся в опреде­ленную реакцию.

Если меня, например, оскорбят, то моя энергия бу­дет направлена на ответное оскорбление, пощечину или — когда противник окажется больше или силь­нее меня — на бегство. Тебе смешно, но это правда. Если встреча окажется дружественной, я почувствую радость, а ее результатом станет объятие. Запомни раз и навсегда - эмоции — это половина дела, дру­гая половина — то, как человек распорядится этими эмоциями.

- Эмоции возникают перед реакцией?

- Чаще всего. Существуют автоматические реак­ции, которые появляются одновременно с эмоциями. В других случаях порожденные каким-либо стимулом ощущения изменяют восприятие, изменяя, соответ­ственно, и начальную ситуацию. То есть реакция воз­никает как результат нескольких эмоциональных из­менений.

Я встречаю друга, которого давно не видел, испы­тываю эмоции и реагирую на встречу: меня охватыва­ет дрожь, на глазах выступают слезы, возникает наме­рение обнять его. Это состояние, когда определенное намерение уже возникло, называется возбуждением.

Человек испытывает возбуждение, когда идет, на­пример, на важную встречу или долгожданную вече­ринку. Внутри словно включается мотор, заставляю­щий надеяться и думать о том, что произойдет нечто определенное. Некоторые называют это позитивным, или хорошим, волнением.

- Такое эйфорическое возбуждение тоже связа­но с выбросом адреналина?

- В какой-то степени да, ведь адреналин выделяет­ся при мобилизации энергии, чтобы подготовить тело к действию. Но именно намерение сделать что-либо преобразует изначальное волнение в возбуждение. Понимаешь?

- А если человек испытывает эмоции и потреб­ность отреагировать на ситуацию, но по какой-то причине не осмеливается сделать это, что происходит в таком случае?

- Эту ситуацию мы называем прерыванием! Че­ловек получает определенный стимул, знает, как от­реагировать на него, эмоции придают ему энергии для этого, а он в последний момент так и не решается сде­лать то, что хочет.

- Это про таких людей, которые все время угрожают: «Я тебе сейчас покажу! Я тебе дам!» Когда им отвечают: «Ну давай, покажи!» — они лишь продолжают: *Не провоцируй меня! А ты у меня посмотришь!»

- Ну да, про таких. Иногда вся эта накопленная энергия действует во вред человеку, она его буквально разрушает, как и постоянный стресс.

Как правило, эмоции реализуются в действии, если этого не происходит, они приводят к беспокойству.

В нашей ситуации X (реальной или воображаемой) непонятно, как действовать наиболее адекватно. В по­добных случаях потребность в реагировании оканчи­вается сомнением и в результате — беспокойством.

Возникает состояние нерешительности. Мобилиза­ция же, которая должна была преобразиться в возбуж­дение, превращается в душевное волнение.

Душевное волнение, рожденное из сомнений и нерешительности, всегда сопровождается недовольством.

Это неудовольствие вызвано мыслью, что может произойти какое-то не ожидаемое нами событие. Вдруг что-то случится? Как мне реагировать? Мне при­дется как-то поступить, а я не знаю, что делать.

- И это может длиться бесконечно?

- Если нерешительность и душевное волнение овладевают нами на длительное время, в первом слу­чае мы впадаем в ступор, а во втором — начинаем страдать. Такая ситуация нагоняет ужас. Человек в по­добном состоянии не просто не знает, что делать, — даже если ему подсказать, он будет не в состоянии это выполнить. Оказавшемуся в такой ситуации кажется, будто что-то сдавливает ему грудь. Он чувствует себя беззащитным. Он даже не готов попросить помощи.

- Это может привести к приступу паники?

- Нет, приступ паники — это другое, по сути, он связан не со страхом, а с душевным волнением. Оста­вим эту тему, по крайней мере на сегодня, скажу толь­ко приятную новость для 30% жителей городов, под­верженных приступам паники: согласно последним данным, это одна из немногих полностью излечимых болезней.

- Что значит полностью?

- Это значит, что, несмотря на сложности, после­довательное лечение данного недуга заканчивается успехом в ста случаях из ста. Не забудь, эта проблема возникает из-за душевного волнения, а не в результате страха.

- Можно ли сказать, что человек испытывает душевное волнение, если он приходит куда-то за два часа до назначенного времени?

- Часто душевным волнением называют возбужде­ние и наоборот. Некоторые волнуются очень сильно и считают: если что-то должно произойти, пусть это случится как можно раньше. Они спешат и сами дела­ют все преждевременно.

- Но ведь это не повод страдать.

- Есть такая разновидность волнения, которое ока­зывается бесполезным, то есть никогда не превраща­ется в мотивацию.

- А как бы ты определил мотивацию?

- Мотивация, как подсказывает само слово, — это мотив действия. Это дополнительный стимул для вы­работки энергии, необходимой для какого-либо по­ступка. Мотивация помогает доводить до победного конца наши планы, в первую очередь зависящие от нас, так как в остальных случаях даже сильная мотива­ция не гарантирует достижения желаемого результата.

Часто случается, что молодой человек полчаса оде­вается, брызгается одеколоном, бреется, делает стриж­ку, покупает костюм и галстук ради встречи с любимой женщиной, а она не приходит на свидание. Мужчина ждет два часа напрасно. Бывает такое? Действия не всегда приносят результат, иногда они абсолютно бес­полезны. Понимаешь, о чем я?

Смотри.

- Может ли неспособность реализовывать ре­шения сделать эту схему еще страшнее?

- Разумеется, так и происходит. Тщетность поступ­ков усиливает наше страдание, загоняя нас в еще боль­ший ступор. В конце концов мы перестаем на все реа­гировать. Это вызывает страх.

Итак, то, что мы называем страхом, — всего лишь сочетание сомнений, волнения, страдания, нереши­тельности и ступора.

- Это край...

- К сожалению, нет, если ступор и страдание не прекращаются, а наоборот, становятся все глубже и глубже, наступает другое, куда более серьезное состояние депрессия.

- Ведь ничего нет хуже депрессии, верно?

- В нашей культуре депрессия видится только серь­езной угрозой здоровью человека. Но чтобы лучше по­нять это явление, подумаем о депрессии как о гранди­озном и нездоровом защитном механизме.

- Как же депрессия защищает и от чего?

- Представим: я подавлен предчувствием опасно­сти, меня переполняет ощущение грядущей гибели, меня охватывает страх. И я впадаю в депрессию, хотя ситуация не ухудшается.

Один из основных симптомов депрессии — сокра­щение связи с внешним миром и эмоциональная за­торможенность. Перед нашим взором словно задерги­ваются шторы, все вокруг застывает, а звуки слышатся будто через вату.

- Не могу с этим полностью согласиться. Когда я в подавленном состоянии, то наоборот, я станов­люсь гораздо восприимчивей. Все происходящее за­ставляет меня чувствовать себя неудачницей осо­бенно остро.

- Не пугай депрессию с унынием, это две разные вещи. Когда кто-то в депрессии, он не ощущает ниче­го. А вот человек, пребывающий в унынии, пережи­вает все, что ты описала, и не только это. Разница для неспециалиста не особо заметна, но она есть. Именно поэтому я говорил о защитной реакции: в состоянии депрессии (а не уныния) теряется восприятие стиму­ла, не возникают эмоции, пропадает и необходимость в реагировании, и это притупление восприятия защи­щает человека. Разумеется, это нездоровый механизм, ведь он способствует бегству от реальности, а не из­бавлению от недуга.

- Ты хочешь сказать, депрессия — это хорошо?

- Вовсе нет. Депрессия, условно говоря, — это со­стояние, в которое погружается человек, пытаясь вый­ти из невыносимой и неразрешимой ситуации. На са­мом деле он оказывается в точно таком положении, что и раньше, или даже хуже. От подобного обмена человек, по сути, только теряет. Это все равно, что вы­прыгнуть со сковороды в пламя — ничего не выигрываешь.

По телевизору иногда показывают страшные кадры: люди выбрасываются из окон горящего многоэтажного дома, пытаясь спастись от огня. Если бы они были в состоянии поразмыслить, то поняли бы: прыгать — это верная смерть; и тем не менее они кидаются вниз головой, лишь бы их не тронул огонь. В случае с де­прессией тактика та же: стараясь изменить ужасные обстоятельства, человек попадает в ситуацию еще бо­лее тяжелую, чем начальная.

- Но ведь человек, находящийся в депрессии, страдает?

- Страдает, но не так, как при унынии или пожаре. Такие страдания называют ощущением внутреннего разрушения. Человеку кажется, будто внутри него что- то сломалось. Это тяжело и порой болезненно. Неко­торые переживающие депрессию даже говорят, будто хотят умереть... Хотя, вернее сказать, эти люди не хотят жить, что вовсе не то же самое. В большинстве случа­ев у человека, находящегося в депрессии, нет никаких желаний, в том числе и желания покончить с собой.

Разумеется, депрессия бывает разной степени. Не­которые люди, даже находясь в депрессивном состоя­нии, выходят на улицу, работают в офисе, встречаются с друзьями... Но всё через силу!

- Да, это требует нечеловеческих усилий!

- Как с языка сняла. Именно так. Продолжать жить и пытаться что-то делать в состоянии депрессии — это настоящий героизм. Любой, кто попадает в подобную ситуацию, приобретает болезненный опыт. В своей первой книге, «Письма Клаудии», я описал собствен­ные чувства, какие испытывал, находясь в депрессии. Хочу признаться, что сейчас мне кажется, будто я тог­да не существовал. Я думаю, понять это может только человек, который действительно пережил подобное. Разумеется, все зависит от степени болезненного со­стояния: по некоторым людям не скажешь, что они испытывают депрессию, а другие позволяют себе отойти от жизни, хотя и не пытаются лишиться ее, — они про­сто причиняют себе боль и разрушают себя.

Окружающим кажется, будто от человека, пребы­вающего в серьезной депрессии, осталась лишь обо­лочка. На первый взгляд он выглядит нормально, под­держивает разговор, улыбается, но если всмотреться, то можно заметить, что блеска в глазах у него нет, из него будто ушла жизнь.

Иногда человек, вышедший из депрессии, говоря о пережитом, упоминает, что у него «словно белое по­лотно висело перед глазами». Я поправляю: не белое, а скорее черное полотно.

- Действительно бывает, что человек не заме­чает своей депрессии?

- Люди не всегда искренни с окружающими. Мы часто надеваем маску благополучия и делаем вид, буд­то у нас все замечательно. Обычно так бывает с теми, кто долгое время вынужден был жить несообразно со своими желаниями, подстраиваться под обстоятель­ства и поэтому привык скрывать свои настоящие эмо­ции. Как ты понимаешь, это требует сил и нередко за­канчивается измождением, которое может перейти в депрессию. Процесс может развиваться, скрываясь за обыденностью. Человек работает, ест, гуляет, сме­ется, занимается какими-то своими делами. Кажется, у него все нормально, но в личной беседе он может признаться, что его ничего не радует и ничего не интересует. В психиатрии такое явление называется ла­тентной депрессией, она поражает людей, чья жизнь пуста по содержанию, но при этом наполнена бездумной активностью. Человек, испытывающий такую депрессию, даже не отдает себе в этом отчета и узнает о своем диагнозе лишь во время бесед с психологом. Зачастую такой диагноз воспринимается с большим недоверием. Иногда пациент даже обращается к дру­гому специалисту, чтобы подтвердить его.

- А не бывает скрытого уныния?

Уныние бывает скрытым, бывает сознательно замаскированным. Оно может проявляться в парадок­сальной форме, но, в отличие от депрессии, по субъек­тивным оценкам и как показывает практика, уныние диагностируется намного легче.

Человек, находящийся в унынии, испытывает внут­реннюю боль, переживает ощущение потери, ему ча­сто хочется плакать. Такой человек вообще крайне эмоционален, у него повышена чувствительность, в отличие от пребывающего в депрессии, которому ка­жется, что с ним ничего не происходит.

Депрессия делает нас равнодушными. Как я уже го­ворил, человек, находящийся в глубокой депрессии, не против даже умереть.

- Но ведь выход есть?

- Да, конечно. Выход есть, и не один, хотя путь к ним очень нелегок и может занять довольно долгое время. Помнишь слова Ландру про безвыходный тупик, кото­рые я цитировал? Выходить надо туда, откуда вошел.

То есть надо вернуться к тому этапу жизни, на кото­ром находящийся в депрессии попал в тупик, просле­дить его и понять, как от нерешительности и душевно­го волнения — ситуации, в которой человек не увидел решения, — он перешел к ступору и страданию, и это породило в нем такую боязнь действия, что он скатил­ся в депрессию. Важно найти способ вывести челове­ка из данного состояния и заставить его вернуться на свой путь.

- Это касается любого вида депрессии? Для всех стратегия выхода одинакова?

- Нет. Происхождение депрессии может быть раз­ным. Иногда проблемы оказываются скорее органи­ческими, чем психологическими. Это эндогенная депрессия, которая больше зависит от биохимических процессов, чем от личной истории пациента (хотя известно, что два этих аспекта неразрывно связаны). Эндогенные и экзогенные депрессии требуют разных подходов к лечению. Для избавления от болезней пер­вого типа может понадобиться прием лекарств. Зачастую подобные средства, от которых стараются от­казываться некоторые пациенты и терапевты (в том числе и я сам), все же необходимы для излечения.

- У меня ощущение, что граница между всеми этими понятиями довольно тонка. Я права?

- Да, неподготовленный человек легко может ошибиться. Следует быть очень осторожным, ставя диагноз, учитывая, что от него будут зависеть лечение и конечный результат. Сильное уныние, которое длит­ся довольно долго или причина которого чрезвычай­но серьезна (например, потеря любимого человека), зачастую может привести к тяжелой депрессии.

Этому есть масса примеров, но я предпочитаю их здесь не рассказывать. Довольно будет сказать, что си­туация, описанная в схеме, может ухудшиться. Для это­го составим новую схему.

- У меня появился важный вопрос. Страх может привести к разнообразным заболеваниям и другим неприятным последствиям, но в то же время это нормальная реакция человека, а в некоторых слу­чаях она даже выполняет защитную функцию. Как же нам действовать, чтобы оградить себя от негативных сторон страха?

- Схема как раз отвечает на этот вопрос. По ней хорошо видно, что страх полярен действию. Страх с действием несовместим, доказательством чему слу­жит также наша полная неспособность действовать, когда появляется страх. Но в то же время страх можно победить только действием, и другого пути нет.

- Значит, речь идет о выборе между действием и страхом?

- Именно так. Когда человек наконец начинает действовать, он может испугаться того, что он собрал­ся сделать, но это уже не страх. Если человеку удастся, несмотря на нерешительность, ступор, душевное вол­нение и страдание, принять какое-то решение, это поднимет его на уровень действия, и страх уничто­жится возбуждением, которое человек испытает, заду­мывая выполнить намеренное.

Дата добавления: 2015-08-20