Часть первая 14 страница. — отлично, запрягайте

— Отлично, запрягайте! — Доктор расправил плечи. На гонорар он не рассчитывал, визит этот не мог принести ему ничего, кроме затруднений и риска для его еще не установившейся репутации в городе. Но что-то побуждало его идти на этот риск. Его черные глаза светились горячим желанием спасти эту женщину. — Тут не одно только нервное потрясение, — сказал он вслух. — Мне ее дыхание не нравится. У нее, может быть, начинается воспаление легких, а если это так, то… — Он выразительно тряхнул головой, отвернулся и, нагнувшись над своей сумкой, достал из нее кое-какие временно укрепляющие средства, которые и пустил в ход, насколько это позволяла обстановка. Когда он кончил, у дверей уже стояла наготове обыкновенная деревенская телега, глубокая и громоздкая, как фургон. Новорожденного завернули в одеяло и осторожно положили в один угол, затем подняли Мэри и уложили ее рядом с ребенком. Последним влез в телегу Ренвик и сел, поддерживая Мэри, а фермер вскочил на свое место и стегнул лошадь. Так двинулась в ночном мраке по направлению к больнице эта своеобразная карета скорой помощи, подскакивая и громыхая, а доктор, сидя в ней, держал на руках неподвижное тело Мэри, стараясь оберегать его от толчков на ухабах скверной дороги.

Старая фермерша смотрела им вслед; когда телега исчезла из виду, она со вздохом повернулась, заперла хлев и, сгорбившись, медленно пошла в дом. Когда она вошла в кухню, стоявшие в углу старинные часы с гирями медленно и торжественно пробили восемь раз. Старуха подошла к комоду, достала библию, не спеша водрузила на нос очки в железной оправе, открыла книгу наугад и спокойно углубилась в чтение.

Тот самый ветер, что дул яростно в западном районе, еще яростнее бушевал в восточном. В воскресенье днем, когда в Ливенфорде и его окрестностях начался ураган, в графствах на восточном берегу моря катастрофа приняла еще более ужасающие размеры.

В Эдинбурге, когда Денис пробирался по улице Принцев, ветер, бесновавшийся среди серых домов, выветрившихся от непогод, вздувал ему пальто, забрасывая его на голову, и валил Дениса с ног. Но Денис любил ветер: бороться с ним было приятно, это будило ощущение собственной силы. С шляпой в руке, растрепанный, с открытым ртом, он точно прорубал себе дорогу сквозь ветер. А ветер пел ему в уши и рот, жужжал, как гигантский волчок, и сам Денис пел тоже, вернее — издавал нечленораздельные звуки, изливая в них бурливший в нем избыток жизненных сил. Редкие прохожие почти все невольно оглядывались на него и завистливо бормотали сквозь синие дрожащие губы: «Закаленный парень, черт его возьми!»

Было без четверти четыре. Денис успел уже напиться чаю у Мак-Кинли в «Семейном и коммерческом отеле без спиртных напитков». Хорошая гостиница, нет показной роскоши, но стол там вкусный и обильный. Денис сделал основательную брешь в большом блюде сосисок и белого пудинга, очистил тарелку овсяных лепешек и выпил целый чайник чаю в собственной семейной гостиной Мак-Кинли. Старая тетушка Мак-Кинли готова была что угодно сделать для Дениса — Денис очаровал и ее, как очаровывал большинство людей — и он всегда, приезжая в Эдинбург, останавливался у нее.

На прощанье она дала ему с собой большой пакет с бутербродами для подкрепления его физических сил на пути в Данди, куда он приедет только поздно вечером, и подарила смачный поцелуй, чтобы поддержать в нем дух до новой встречи. «Как хорошо иметь таких друзей», — тепло подумал Денис, нащупывая в боковом кармане мягкий пакет и шагая по дороге в Грентон, где ему нужно было сесть на паром, перевозивший через морской залив в Бэрнтисленд. Он был недоволен погодой только потому, что она могла помешать перевозу. Но он шутливо говорил себе, что если парома не будет, он чувствует в себе достаточно сил, чтобы переплыть залив.

Ветер был силен, но дождь еще не начинался, а до Грентона было не более трех миль, поэтому Денис решил идти до перевоза пешком. Как хорошо жить! Ветер пьянил его; когда он касался его лица, Денису хотелось жить вечно. Крепко ставя ноги на мостовую, он был уверен, что шутя пройдет три мили до Грентона за тот час, что имелся в его распоряжении.

Шагая, он предавался отрадным размышлениям. В эту поездку дело развернулось на славу, лучше, чем он мог ожидать, и завтра в Данди он рассчитывал окончательно упрочить свое положение сделкой с фирмой «Блэйн и К o». Молодой мистер Блэйн пользовался большим влиянием, а к Денису он был чрезвычайно расположен, и Денис понимал, что стоит только убедить мистера Блэйна закупать впредь товар фирмы Файндли, и тогда дело его в шляпе. Он уже обдумывал коротенькую остроумную речь, которой завтра начнет беседу с мистером Блэйном. Он напыщенно декламировал ее, обращаясь к ветру и пустым улицам, безмерно наслаждаясь, подчеркивая тезисы своей речи выразительной жестикуляцией, и покуда дошел до Грентона, успел закидать молодого мистера Блэйна эпиграммами, бомбардировал его техническими подробностями и обезоружил солидными аргументами. Придя к перевозу, он, к своему облегчению, увидел, что паром качался у маленькой пристани, по всем признакам собираясь отплыть. Денис ускорил шаги и поднялся на борт. С низкой палубы пароходика залив казался темнее и грознее, чем смола, и белая пена кипела на гребнях аспидно-серых волн. Суденышко сильно качало, и толстые канаты, которыми оно было привязано к мертвым якорям на пристани, визжали и скрипели под двойной атакой ветра и прибоя. Но Денис всегда очень хорошо переносил качку и без малейшей тревоги присоединился к остальным пассажирам, которые собрались на носу парома и уныло смотрели на залив, теснее сплоченные страхом перед переправой.

— Ох, не нравится мне сегодня залив, — сказал один.

— Да, волнение сильное, как бы не случилось беды, — подхватил другой.

— Я начинаю жалеть, что не послушался жены и не остался дома, — заметил третий с слабым притязанием на шутливость.

Денис принялся их высмеивать.

— Что же вы думаете, капитан пустил бы пароход, если бы он не был уверен, что переправа возможна? — воскликнул он с искренним убеждением. — И плыть-то всего пять миль — совершенный пустяк. Пройдет каких-нибудь двадцать лет, и мы будем перескакивать через такую канаву или переходить ее на ходулях.

Пассажиры посматривали на него с сомнением, но Денис смеялся, шутил, подтрунивал над ними до тех пор, пока они не сдались, и через пять минут он всех привлек на свою сторону. Его молчаливо признали вожаком, тревожные предчувствия пассажиров рассеялись, и один из них даже достал из кармана небольшую плоскую фляжку.

— Хлебнем по глоточку на дорогу? — предложил он, подмигивая. Тогда веселое настроение победило страх. Первым хлебнул хозяин фляжки, за ним двое остальных — с умеренностью, приличной тем, кого угощают. Денис же отказался.

— Я сейчас только наелся сосисок и боюсь рискнуть ими, — пояснил он с выразительной пантомимой в сторону буйных волн, которая должна была убедить зрителей, что единственное его желание в жизни — удержать в себе вкусную пищу, за которую он только что заплатил. Все восторженно захохотали; предположение, что этот беззаботный и бесстрашный юноша может испытать такой неприятный приступ морской болезни, снова подняло их в собственном мнении, а Денис продолжал их подбадривать, умело приспособляясь к ним, рассказывая анекдоты с таким воодушевлением, что они почти не заметили, как отчалил пароход и как его качало в заливе. Один пассажир, правда, позеленел, другой делал движения горлом, как перед рвотой, но они скорее готовы были умереть, чем осрамиться в глазах этого юного Гектора, рассказывавшего уже пятый анекдот — о блестящем остроумии одного ирландца, перехитрившего англичанина и шотландца при забавных и щекотливых обстоятельствах.

Остальные несколько пассажиров не совсем успокоились и продолжали жаться друг к другу, когда паром, как скорлупку, швыряли бурные волны. Они цеплялись за стойки, ложились на палубу, или, уже не стесняясь, блевали, а насыщенный водяной пылью ветер завывал вокруг снастей, и яростно шумящие волны перекатывались через низкие поручни, заливая палубу водяной пеленой, которая перемещалась из стороны в сторону, следуя за каждым наклоном судна.

Но, наконец, паром подошел уже близко к Бэрнтисленду, вышел из полосы волнения и после долгого лавирования ускорил ход. Шкипер сошел с мостика, с его клеенчатой куртки текла вода. Денис слышал, как он сказал:

— Ничуть не жалею, что мы уже приехали. Слабое удовольствие! Такой скверной переправы, как сегодня, никогда еще не бывало.

Пассажиры поспешно высаживались, даже те, кто так пострадал от морской болезни, что их пришлось снести о парома на пристань, и уже на пристани эта маленькая компания героев стала прощаться с Денисом.

— Как, разве вы дальше не поедете? — спросил Денис.

— Ба! — возразил один из них, как бы говоря за всех, и посмотрел на тучи. — Все мы, слава богу, здешние, бэрнтислендские, и теперь нас не скоро заманишь на такую прогулочку в Эдинбург! Дома покажется совсем неплохо после этого адского шума на море!

Они все по очереди торжественно пожали руку Денису, чувствуя, что никогда не забудут о нем. «Ну и молодец же был этот малый, что переезжал с нами залив в бурю, — говаривали они порой друг другу много времени спустя. — Все страху натерпелись, а ему хоть бы что!»

Когда они ушли, Денис отправился на станцию. Поезд на Данди, расписание которого было согласовано с расписанием парохода из Грентона, должен был отойти в пять часов двадцать семь минут пополудни и был уже подан. Но так как было еще только двадцать минут шестого, Денис прошелся по перрону вдоль поезда, заглядывая в окна вагонов, ища незанятое купе третьего класса. Пассажиров оказалось больше, чем можно было ожидать в такую погоду, и Денис прошел до самого паровоза, не найдя свободного места. У паровоза стоял кондуктор, разговаривая с машинистом, и Денис, узнав в нем знакомого, с которым он, со свойственной ему общительностью, свел дружбу во время предыдущей поездки, подошел поздороваться.

— А, Дэви Мак-Бит, как поживаете? — воскликнул он. Кондуктор поднял голову, и после минутного недоумения глаза его просветлели.

— А, это вы, мистер Фойль! — сказал он сердечно. — Я было не признал вас в первую минуту.

— «Нет мне подобного в Дониголе», — с улыбкой процитировал Денис.

— Неужто вы едете в такую погоду? — спросил Мак-Бит. — А мы с Митчелом, — он указал на машиниста, — как раз толковали насчет этого. Нас беспокоит ветер. Он дует в опасном направлении.

— Вы боитесь, что он погонит назад вашу старую пыхтящую посудину? — сказал Денис, смеясь.

Митчел неодобрительно покачал головой.

— Нет, не совсем так, — ответил он, и взгляд его был выразительнее слов. Потом, повернувшись к своей будке на паровозе, крикнул:

— Как манометр, Джон?

Черная физиономия кочегара выглянула наружу; на этом черном улыбающемся лице резко белели зубы.

— Пару хватит хоть до самого Абердина, — сказал он. — А пожалуй, что и дальше.

— Нет уже, дай бог нам с тобой до Данди добраться, Джонни, и то будет ладно, — сухо возразил машинист.

— Как ты думаешь, он выдержит? — спросил Мак-Бит серьезно, забыв в эту минуту о Денисе.

— Не могу тебе сказать, — сдержанно ответил Митчел, — но мы скоро это узнаем.

— Что у вас здесь за секреты? — спросил Денис, глядя то на одного, то на другого.

Ухмылявшаяся физиономия кочегара глядела из открытой двери топки, и отблески пламени играли на этом грязном лоснившемся лице.

— Они немножко опасаются насчет моста, — засмеялся он, работая лопатой, — не понимают, что такое сталь и цемент!

— Нечего зубы скалить! — сердито проворчал Митчел. — Ехать нам по мосту две мили, а проклятый ветер дует прямо в ту сторону и сатанится, как десять тысяч дьяволов.

После этих слов все как-то притихли, но тотчас же Мак-Бит, спохватившись, посмотрел на часы.

— Ну, — сказал он, — что бы мы там ни думали, а по расписанию полагается ехать, — значит, и поедем. Идемте, мистер Фойль.

— А что вас, собственно, беспокоит? — спросил Денис, когда они с кондуктором шли по платформе.

Дэви Мак-Бит покосился на него и ничего не ответил. Явно желая переменить разговор, он сказал:

— Какое замечательное у вас новое пальто!

— Нравится?

— Еще бы! Удобная штука в такую ночь, как сегодня, да и вид у него шикарный!

— Достаточно шикарный для жениха, Дэви? — спросил Денис, легонько подтолкнув собеседника локтем.

— Ну, разумеется, — ответил тот рассеянно. Но потом вдруг с интересом взглянул на Дениса.

— Вот оно что! Уж не подумываете ли вы о…

Денис утвердительно кивнул головой.

— Не только подумываю, но это уже решено. Во вторник женюсь и, наверное, в этом пальто и буду венчаться. Это часть моего приданого.

Мак-Бит смешливо посмотрел на Дениса, суровое лицо его прояснилось, и оба весело захохотали.

— Вот так новость! Что же вы молчали до сих пор? Вы не теряете времени, честное слово! Желаю вам счастья, и вам и вашей подружке, кто бы она ни была. Ей хорошо будет, если я в вас не ошибся. Ну, раз так, пойдем со мной! Не можем же мы везти жениха вместе со всей публикой в третьем классе! — Он отпер пустое купе первого класса. — Жениха надо доставить в сохранности!

— Спасибо, Дэви, — довольным тоном поблагодарил его Денис. — Вы — славный малый. Обязательно пошлю вам кусок свадебного пирога, чтобы вы положили его под подушку. — Потом прибавил уже более серьезным тоном: — Ну, до свиданья, увидимся в Данди.

Кондуктор с улыбкой кивнул головой и ушел. Минуту спустя раздался свисток, и поезд отошел от станции.

Один в комфортабельном купе первого класса, Денис с удовольствием осмотрелся, развалясь на мягком диване, положил ноги на сиденье напротив и уперся взглядом в потолок. Мало-помалу глаза его приняли мечтательное выражение — казалось, они смотрели сквозь низкий потолок куда-то далеко. Он думал о Мэри…

Он спокойно размышлял о том, что женится во вторник. Не совсем так, как ему хотелось, не так, как он когда-то мечтал, но, во всяком случае, женится. Не важно, как отпраздновать свадьбу, — важно то, что кончится его холостая жизнь. Он уже заранее начинал чувствовать себя старше и благоразумнее. С воодушевлением подумал о том, как благородно было с его стороны с такой готовностью взять на себя ответственность за последствия своей любви. Он доказывал себе, что вовсе и не желал никогда увильнуть от этой ответственности.

— Нет, — сказал он вслух, — подлец бы я был, если бы бросил такую девушку, как Мэри.

Ему живо вспоминались ее доверчивость, красота, вера в него; он думал о ней сначала только с нежностью, потом к нежности примешалась легкая тревога. Вспомнил об урагане: ради Мэри он горячо желал, чтобы ураган прошел мимо Ливенфорда. И тут, несмотря на радужное настроение, он почему-то ощутил безотчетную тоску. Сдержанная радость, сменившая его шумную веселость в начале путешествия, сейчас незаметно перешла в непонятную ему самому грусть. Он пытался стряхнуть ее, заставлял себя думать только о розовом будущем, которое ждет его и Мэри в Гаршейке, о блестящей карьере, которую он себе создаст, о том, как он на праздниках будет уезжать с Мэри за границу и как чудесно они там будут проводить время… Но ему не удавалось рассеять тень, омрачившую его оптимистическую веселость. Он начинал сильно тревожиться о Мэри и сомневаться, благоразумно ли было с его стороны так долго откладывать ее увоз из дому.

Начался дождь, и окна вагона помутнели от оседавшей на них смеси дождя и талого снега. Ветер бомбардировал стены вагонов, швыряя в них большими горстями ледяную крупу, и казалось, что кто-то непрерывно шлепает снаружи по вагону мокрой тряпкой.

Дождь хлестал по крыше, как бурные струи воды из гигантской кишки. Тоска все сильнее душила Дениса, наполняла мрачными предчувствиями, и он с грустным сожалением вспомнил чудесную целомудренную красоту тела Мэри, вспомнил ту ночь, когда он оборвал весь цвет этой красоты. Под его насильственным прикосновением ребенок превратился в женщину, которой приходится теперь жестоко страдать по его вине. Сколько она, должно быть, натерпелась страха и муки, стараясь скрыть от всех беременность. Вспоминая ее изящную девичью фигуру, он уже воображал, что никогда Мэри не станет прежней. Вздох вырвался у него.

Поезд замедлил ход и остановился на какой-то придорожной станции. Это не был скорый поезд, а потому он уже останавливался несколько раз на промежуточных станциях, но до сих пор Денис как-то не обращал на это внимания. Теперь, к его неудовольствию, дверь купе отворилась, и вошел старый крестьянин. Он смиренно уселся напротив, в углу дивана, от его одежды шел пар, и ручьями стекала вода на подушки дивана и на пол. Смешиваясь с паром, от него исходил запах жидкости покрепче, чем дождевая вода. Денис уставился на него, затем сказал сухо:

— Это вагон первого класса.

Старик достал из кармана большой носовой платок, красный в белых крапинках, и высморкался, громко трубя носом.

— Вот как? — сказал он важно, делая вид, что осматривает купе. — Очень приятно слышать. Люблю ездить по-барски. Вы говорите — это первый класс, а мне наплевать, первый или нет, потому что я никакого билета не имею. — И он оглушительно захохотал. Видно было, что он сильно навеселе.

Денису настолько изменил его обычный юмор, что он ничуть не развеселился. В другое время его бы изрядно позабавил этот неожиданный попутчик, а сейчас он только хмуро поглядел на него.

— Далеко едете? — спросил он наконец.

— В Данди, славный город Данди. Город вам знаком, конечно, а люди — нет. Нет, нет, когда я говорю «славный», я имею в виду не его жителей, а славный город Данди, — ответил старик и после этого серьезного и точного пояснения добавил многозначительно: — Да вот не успел взять билет.

Денис поднялся и сел. Он видел, что ему придется выносить общество старика до конца путешествия, и покорился обстоятельствам.

— Как погода? — спросил он. — Вы весь мокрый.

— Мокрый? Да, меня и снаружи промочило изрядно, но и нутро я успел промочить. Одно другому помогает, знаете ли. И для такого бывалого пастуха, как я, мокрое платье ничего не значит: высохнет на мне — только и всего. Однако должен вам сказать, в такую ужасную ночь, как сегодня, даже и я не хотел бы очутиться в горах.

Он несколько раз покачал головой, достал из кармана какой-то грязный обломок глиняной трубки, разжег ее, вставил в металлический мундштук и, сунув в угол рта, шумно затянулся. Когда купе наполнилось дымом, он, не вынимая изо рта трубки, сочно сплюнул на пол.

Денис поглядывал на крестьянина с сострадательным презрением, пытаясь представить себе этого грубого и пьяного деревенского мужлана молодым; он уныло спрашивал себя, возможно ли, что и сам он когда-нибудь превратится в такого вот старого пьяницу, и его одолевала все более глубокая меланхолия. Не подозревая о произведенном им впечатлении, старый пастух продолжал:

— Да, пришлось мне навсегда сказать «прости» горам. Хорошо звучит, не правда ли? «Прощание с горами». Честное слово, похоже на название какой-нибудь песни! «Прощание с горами». — Он хлопнул себя по ляжкам и захохотал. — Да, возвращаюсь я теперь в свой родной город, и как вы думаете, для чего? Ни за что не угадаете!

— Может быть, вам достались в наследство кое-какие деньжонки? — предположил Денис.

— Нет, ее угадали. Те гроши, что у меня есть, я сколотил тяжелым и честным трудом. Ну, попробуйте еще раз.

Но так как Денис молчал, старик словоохотливо продолжал:

— Нет, вам это и в голову не придет, а между тем это истинная правда: я еду, чтобы… — он сделал паузу, как-то необыкновенно подмигнул Денису и выпалил:

— Еду в Данди жениться!

И, явно наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова, пустился в объяснения:

— Я еще парень крепкий, хотя уже не такой молодец, как был, и в Данди меня ожидает славная, красивая женщина. Она была большая приятельница моей первой жены. И завтра рано утром мы обвенчаемся. Вот оттого-то я и еду этим поездом, несмотря на воскресенье. Мне, знаете ли, надо поспеть вовремя.

Пока старик говорил, Денис смотрел на него с неприятным чувством, которое, главным образом, объяснялось этим странным совпадением обстоятельств. Итак, здесь, в тесном купе, ехал еще один жених, связанный с ним одинаковостью положения! Видеть ли ему в этом смешном ветеране карикатуру на себя или печальное предзнаменование будущего?

В унынье Денис говорил себе, что быть может, людям он кажется таким же жалким и смешным, как этот седобородый жених — ему. В приливе самоуничижения он начал осуждать свой образ жизни до сих пор. Не свойственные ему сомнения ужаснули его стремительностью и силой, с какой нахлынули на него, и в таком отчаянии, молчаливый, подавленный, он сидел, пока поезд с грохотом не подкатил к станции Сент-Форт. Здесь спутник Дениса встал и вышел из купе, заметив при этом:

— Нам предстоит еще немалый путь. Схожу да посмотрю, нельзя ли тут раздобыть чего-нибудь согревающего. Мне бы одну капельку только хлебнуть, чтобы прогреть желудок.

Но через минуту он вернулся и сказал успокоительно:

— Я приду обратно, не думайте, что я вас оставлю одного. Вернусь и составлю вам компанию до самого Данди. — И, сказав это, вышел из вагона.

Денис посмотрел на часы: было пять минут восьмого. Поезд шел без опоздания. Но, высунув голову в окно, он убедился, что ветер бушевал до невозможности. Пассажиры, вышедшие из вагонов, катились по платформе, как шары, а тяжелый поезд, казалось, качался на колесах. Вокруг Мак-Бита стояла группа боровшихся с ветром пассажиров. До Дениса доносились их выкрики:

— А что, кондуктор, не опасно ехать дальше?

— Какой ветер! Выдержит ли поезд?

— Как бы он не сошел с рельс!

— Господи, помилуй, что за ночь!

— И как в такую погоду проезжать мост! Ах, хотела бы я сейчас быть дома!

Денису показалось, что его приятель Мак-Бит встревожен и сердит. Но хотя кондуктор действительно был озабочен своей ответственностью за доверившихся ему сто человек, в его ответах звучали невозмутимая уверенность и спокойствие официального лица:

— Надежен, как Шотландский государственный банк. Будьте покойны, мэм!

— Подумаешь, буря! Да это просто легкий ветерок. Постыдился бы ты праздновать труса, старина!

— Не сойдет с рельс, не беспокойтесь, голубушка, и через час вы и ваша дочка будете дома.

Денис слышал, как он говорил все это, ровно, спокойно, с непроницаемым видов. Его спокойствие, видимо, передалось пассажирам, группа рассеялась, все вернулись в вагоны.

Наконец все формальности были окончены, и поезд тронулся. В эту минуту Денис увидел своего соседа по купе, который, борясь с ветром, пытался вскочить в последний вагон. Но в своем волнении и спешке старый пастух поскользнулся и растянулся на платформе. Поезд уходил все дальше, старик остался позади, и когда они проезжали станцию, перед Денисом в мерцающем свете станционного фонаря мелькнуло в последний раз расстроенное, ошеломленное лицо, выражавшее почти забавное отчаяние. Сидя в своем углу, в то время как поезд приближался к южному концу Тейского моста, Денис с мрачным юмором подумал, что один жених уже, несомненно, опоздает на свадьбу. Может быть, это урок ему, второму жениху. Да, странное, неприятное совпадение послужит ему уроком. О, он не опоздает на свадьбу с Мэри во вторник!

Поезд несся вперед и в тридцать минут восьмого достиг начала моста. Здесь, раньше чем взойти на рельсы одноколейки, проложенной по мосту, он затормозил у сигнальной будки, ожидая, пока стрелочник передаст жезл машинисту. Без этой процедуры не разрешалось пускать поезд по мосту. Все еще мучимый дурным предчувствием, Денис снова опустил окно и выглянул, чтобы посмотреть, все ли благополучно. Ему чуть не оторвало голову ветром, и в красном свете, падавшем от паровоза, он различил впереди туманные очертания массивных ферм моста, похожих на гигантский скелет какого-то стального пресмыкающегося, мощный и несокрушимый. Затем он вдруг увидел сигнальщика, который сходил по ступенькам из своей будки с большой осторожностью, крепко держась одной рукой за перила. Он передал жезл машинисту и, сделав это, с величайшим трудом поднялся назад в свою будку, борясь с ветром. Последние несколько шагов он сделал, ухватившись за чью-то руку, протянутую ему из будки.

И вот поезд снова двинулся и взошел на мост. Денис закрыл окно и спокойно сел на место, но когда проезжали мимо сигнальной будки, перед его глазами промелькнули два смотревших из нее бледных, полных ужаса лица, как призраки, скользнувшие во мраке.

Ураган достиг теперь неслыханной силы. Ветер швырял дождем в стены вагонов, производя шум тысячи наковален, и снова в стекла зашлепал мокрый снег, так что за окном ничего нельзя было разглядеть. Поезд качался на рельсах, как пьяный, и, несмотря на то, что шел медленно и осторожно — благодаря шуму бури казалось, что он несется стремглав. Черный мрак, скрежет колес, яростный натиск ветра, грохот волн, разбивавшихся внизу о быки моста, — все вместе создавало впечатление безудержного, безумного стремительного движения.

Денису, одиноко сидевшему в безмолвной и тесной коробке купе, которую бросало из стороны в сторону, вдруг почудилось, что колеса поезда говорят ему что-то. Они мчались по рельсам и визжали (он ясно слышал это) монотонной, полной отчаяния скороговоркой: «Господи, помилуй нас! Господи, помилуй нас! Господи, помилуй нас!»

В реве бури эта печальная панихида настойчиво врывалась в мозг Дениса. Острое предчувствие страшной опасности начало давить его. Но боялся он почему-то не за себя, а за Мэри. Жуткие картины проносились в темном поле его воображения. Он видел Мэри в белом саване, смотревшую на него с грустной мольбой во взоре, Мэри с распущенными мокрыми волосами, с окровавленными ногами и руками. Какие-то фантастические чудовища преследовали ее, она отступила под их натиском, и мрак поглотил ее. Потом она появилась снова, гримасничая, хихикая, похожая на карикатурное изображение мадонны, с истощенным ребенком, которого она держала за руку. Денис закричал от ужаса. В безумном смятении вскочил с места. Он хотел броситься к Мэри. Хотел распахнуть дверь, выскочить из этой коробки, в которую его заключили, которая окружала его, как склеп. Он все отдал бы в это мгновение, чтобы выбраться из поезда. Но не мог.

Он был пленником в этом поезде, который неумолимо мчался вперед, освещая себе путь собственным светом, похожий на темную, красноглазую змею, которая, извиваясь, быстро ползет вперед. Он прошел уже одну милю по мосту и достиг среднего пролета, где сеть стальных брусьев образовала как бы полую трубу, сквозь которую надо было пройти. Поезд вошел в этот туннель. Он вползал в него медленно, с опаской, нехотя, дрожа каждым болтом, каждой заклепкой своего корпуса, атакуемого ураганом, который, казалось, стремился его уничтожить. Колеса стучали непрерывно, навязчиво, как погребальный звон, бесконечно повторяя: «Господи, помилуй нас! Господи, помилуй нас! Господи, помилуй нас!»

И внезапно, в тот момент, когда поезд весь окружен был этой железной рубашкой среднего звена моста, ветер с торжествующим ревом дошел до полного исступления в своей силе и ярости.

Мост сломался. Стальные брусья надломились с треском, как сучья, цемент искрошился в песок, железные столбы согнулись, как ивовые прутья. Средний пролет растаял, как воск. Обломки его засыпали истерзанный поезд, который одно мгновение бешено крутился в пустом пространстве. Страшный поток битого стекла и деревянных обломков обрушился на Дениса, раня и калеча его. Он видел, как ломается и скручивается металл, слышал треск падающих кирпичей. Невыразимое отчаяние сотни человеческих голосов, слитых в один резкий, короткий, мучительный крик, в котором смешались ужас и боль, ударило Дениса по ушам, как роковая безнадежность погребального пения; стены вагона саваном завихрились вокруг него и над ним, пол летел через его голову. Падая, завертевшись волчком, он вскрикнул громко то же, что выстукивали раньше колеса. «Господи, помилуй нас!» — и затем тихо одно только имя: «Мэри!»

А поезд с невообразимой быстротой, как ракета, описал в воздухе дугу, прорезал мрак сверкающей параболой света и беззвучно нырнул в черную преисподнюю воды, где потух так же мгновенно, как ракета, навеки исчезнув, точно его и не было!

В ту бесконечность секунды, пока поезд кружился в воздухе, Денис понял, что случилось. Он осознал все, затем мгновенно перестал сознавать. В тот самый миг, когда первый слабый крик его сына прозвучал в хлеву ливенфордской фермы, его изувеченное тело камнем полетело в темную бурлящую воду и легло мертвым глубоко-глубоко на дне залива.

Дата добавления: 2015-08-20