Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 30. Так продолжалось до середины лета

Глава 19 | Глава 20 | Глава 21 | Глава 22 | Глава 23 | Глава 24 | Глава 25 | Глава 26 | Глава 27 | Глава 28 |


 

Так продолжалось до середины лета. В день летнего солнцестояния мы с Молли рано утром взобрались на вершину Белл Хед, чтобы посмотреть, как солнце поднимется над холмом Белл Ноул и его лучи, пройдя сквозь пилон, коснутся нас. Мы убедились, насколько это было возможно, что воображаемая линия проходила как раз через утес; потом я впервые сводил Молли к утесу и показал ей тот самый плоский камень, на котором разжигался посвященный морю огонь — камень едва виднелся сквозь сумрачную воду в неверном свете занимавшегося рассвета. Затем мы обнаружили, что в двух казематах все еще много кедра и можжевельника, и я предложил отвезти их на ферму, чтобы там сжечь. Молли спросила: разве теперь это не принадлежит Национальной трастовой компании? Я сказал: наверное, хотя, как говорят, не пойман — не вор. С моральной точки зрения, это принадлежало мне, и я совершенно не был настроен тратить время и деньги на восстановление своих законных прав, будучи порядком наслышан о целесообразности этого. Проголодавшись, мы вернулись домой позавтракать, а затем я отправился к себе в офис; там я с неудовольствием обнаружил, что как «отец города» приглашен на какой-то ужасный карнавал, на котором меня довели до безумия, насыпав конфетти за шиворот. Совершившая это прелестница как две капли воды напоминала уже знакомую мне продавщицу из кондитерской лавки; однако у меня не было никакого намерения выяснять причины, побудившие ее сделать это — я просто вышел на боковую улочку и, отстегнув воротник рубашки, вытряс все; очевидно, я изрядно изменился с дикфордских времен.

Затем, насытившись по горло царившей на карнавале всеобщей глупостью и убедившись в том, что серьезной работы уже не предвидится, я закрыл офис и помчался в Бристоль, как всегда окутанный туманом сосредоточенного достоинства; там у уже знакомого тибетца я купил следующую партию сандала. Тибетец лишь усмехнулся на мой вопрос, откуда он привозит это дерево. Тогда я спросил его, откуда он родом — не с гор ли — и тут глаза тибетца загорелись и он кивнул. Дальше было спешное возвращение на ферму и горящие от предвкушения глаза Молли, заинтригованной сандаловым деревом. У нее были все задатки молодой деловой женщины, кроме того, она понимала толк в фермерстве, так что к моему приходу костер был почти готов. Когда с моря потянуло вечерним холодком, мы разожгли в гостиной небольшой Костер Азраэля и сидели, глядя на него, и Молли рассказывала мне о том, чем она занималась все эти недели, пока я был слишком занят (правду говоря, собой), чтобы уделять внимание ей.

В это время она общалась с Луной — как и рекомендовала Морган — и узнала очень многое, хотя, подобно мне, нашла это слишком абстрактным для практического применения. Я рассказал ей о трюках с магическими образами и о том, как с их помощью можно было заставить человека поверить во что-либо определенное; я также рассказал ей, что эти трюки, даже не будучи важными, тем не менее чрезвычайно полезны. Молли спросила, не являются ли они галлюцинациями? Я сказал, что да, возможно, но что с ними нельзя ничего поделать, как только ты оказываешься в их власти. Затем мы заговорили о Лунном Жреце, и я обнаружил, что говорю о нем как о реальном лице — таком же, как сама Морган и Третоуэны. Возможно, он был галлюцинацией — но это была вполне дееспособная галлюцинация. Мы почувствовали его присутствие, беседуя о нем. Молли спросила: не будет ли он бить нас пачками писем по носу, подобно тому как Махатма поступил с госпожой Блаватской, — и я ответил: надеюсь, что нет (на меня и так каждый день сваливалось предостаточно). Как бы там ни было, из ее высказываний я заключил, что, почитывая книги Морган, она времени даром не теряла.

Затем, впервые после ухода Морган, я взял в руки карандаш и принялся рисовать. Я нарисовал для Молли Лунного Жреца таким, каким я запомнил его на моей морской картине: он сидел на своем троне в одном из подводных морских дворцов; глаза его, даже в черно-белом изображении, казались живыми — такими, как я их видел. Однако я не смог изобразить над ним волны, игравшие на той самой картине роль неба, — вместо этого по каждую сторону от него находилось два великих столпа полярности — Черный и Серебряный, украшавших в свое время главный портик над входом в храм Царя Соломона; вершины этих столпов венчали две сферы, изображавшие Землю и Луну.

Костер Азраэля потихоньку догорел, распавшись на отдельные огненные островки, как и в дни Морган Ле Фэй, лишь бледные уголья можжевельника золотисто сверкали посредине. Пряный аромат костра медленно плыл по комнате, и я вспомнил форт и невольно поймал себя на том, что прислушиваюсь к звукам моря, которое без всякого отдыха неутомимо трудилось, подтачивая скалы утеса. Однако вместо знакомого шума прибоя через открытое окно до меня донесся совсем другой звук, не слышанный мной ранее, — это было тихое бормотание и шуршание волн, лениво накатывавших на гальку по мере того, как подымавшийся прилив смыкался на узком перешейке, отделявшем сушу от полуострова, на котором стояла ферма.

Все здесь было иначе, чем в форте, все жило своей жизнью. В сравнении с утесом тут было больше земли и меньше моря — подобно тому, как в Молли было больше земного, тогда как Морган скорее принадлежала морю; но это земное относилось скорее к тверди космоса, и я вспомнил, что Великая Богиня правит и Луной, и земной твердью, и морем. Молли никогда не сможет стать жрицей моря, какой была Морган; но в ней уже пробуждалось нечто, свойственное первой женщине на Земле, — нечто, отвечавшее моим потребностям.

Своей самоотверженной, неустанной и смелой способностью отдавать всю себя Молли напоминала предвечную мать, а я — предвечное дитя ее — шел к. ней навстречу. Да, это было начало, но этого было недостаточно. Я никогда бы не смог без внутренней борьбы сохранить верность ей, если бы это было самоцелью. Но существовало вне нас нечто большее — и, хотя никто из нас не понимал его сути, оба мы чувствовали, что находимся на пути к нему.

Казалось, что между нами зародилось мощное течение, порождавшее невидимые пространства, и я чувствовал, что мы погибнем, если не соединимся над этим потоком. Наверное, Молли чувствовала то же самое, ибо она говорила об этом с какой-то обреченностью, напоминая мне проголодавшуюся рыбу, бьющуюся о стекло аквариума. И мы сидели и разговаривали в сгущавшихся сумерках, и костер продолжал медленно умирать. Что-то должно было перенести нас через разделявший поток — но мы не знали что именно; поэтому мы молча сидели, и темнота все плотнее охватывала нас, и мы все смотрели на огонь.

Снаружи море продолжало трудиться над галькой — этой ночью прилив был особенно высок. Мы слышали, как с мягким хрустом и шипением волны прибоя подбирались к нам все ближе и ближе. Никогда ранее я не слышал их так близко: казалось, они уже подбираются к стене сада. Я уже собирался подняться и выйти наружу, чтобы посмотреть на происходящее, — как вдруг среди шума прибоя я различил звук колокола, не оставивший сомнения в том, что наступавший на нас прилив был неземным.

Длинный луч лунного света проник в комнату через раскрытое окно; и странная смесь серебристого лунного сияния и отсветов костра непривычно слепила глаза. Упав на пятно костра, лунный свет превратил его в большой опал, лежащий посреди серого пепла; вьющийся над углями дым и отбрасываемые им тени постепенно приобретали вид неведомых существ, которые, извиваясь, выбирались из раскаленных угольев, и я вспомнил средневековые предания о саламандрах, возникающих живыми из огня.

Запах ароматного дерева все еще клубился вокруг нас, и мне казалось, что сам костер окуривает меня и Молли; между тем звуки моря все усиливались, так что вскоре комната стала напоминать гигантскую морскую раковину. Должно было произойти что-то сверхъестественное, и мы с Молли ощущали это.

Неожиданно мы увидели, как освещенный луною завиток дыма стал приобретать черты человеческой фигуры; дым больше не подымался медленными перламутровыми разводами — он превращался в полупрозрачные складки материи, окутывавшие явившегося перед нами. Я видел, как фигура поднималась прямо перед дымоходом, так что казалось, будто костер задымил сильнее; наконец из бесформенного и мягкого серого облака проступили голова и плечи — и перед нами явился сам Лунный Жрец, такой, каким я видел его своим внутренним зрением, — бритоголовый, с аскетическим лицом, напоминавшим хищную птицу. Его темные глаза сверкали необыкновенной жизненной силой. Хотя лунный свет и дым выглядели бесформенной массой, его глаза казались совсем реальными.

Он заговорил теми же выражениями, которые я слышал там, в форте. Не знаю, слышали ли мы его внутри себя, видели ли его своим внутренним зрением или воспринимали своими физическими органами зрения и слуха; но все это как никогда напоминало грезы наяву, и вместе с тем было таким же четким, как грани ярко освещенного алмаза.

Я понимал, что его речь была обращена к Молли, а я был простым наблюдателем; тогда я вспомнил, что в наидревнейшие времена, когда поклонялись Великой Изиде, именно женщины были носительницами активного начала и что мужчины-жрецы захватили всю власть лишь благодаря коррупции, завладевшей древним языческим миром.

Так что я сидел, прислушиваясь к доносившемуся из тени голосу, и смотрел, как внимательно слушает Молли; я вспоминал Дворец Девственниц в затонувшей Атлантиде и то, как древние жрецы, точно так же, как сейчас, обращались к юным девам, сидевшим под благоуханными деревьями у бассейнов с цветками лотоса за высокими стенами дворца; я слышал, как жрецы говорили сидящим о том, что их ожидало и что им надлежало делать и почему; затем я увидел шествие закутанных в покрывала фигур по подземному ходу, ведущему в подземный храм; и видел я, как молодую деву в полном молчании уводили от ее спящих товарок и как она возвращалась к ним, а они еще спали; и думал я о том, что более священно — соитие, подобное увиденному мною, или то, как его трактовали современные монахини.

И я слышал, как, голос Лунного Жреца все звучал и звучал, обращаясь к молодой жрице, и казалось мне, что я вновь погружаюсь в то состояние, в котором путешествовал подземными водами на Корабле Мертвых, и думал я, увижу ли я по возвращении, как Молли сияет золотым светом — как это было с Морган.

Ритмический голос Жреца породил во мне некую вибрацию; я пытался представить себе, что в это время думает Молли: полулежа в своем низком кресле, она неотрывно, с напряженным вниманием смотрела вверх на возвышавшуюся над нею туманную фигуру с темными искрами глаз, светившуюся каким-то внутренним светом и отчетливо видневшуюся в полумраке, — ведь человек мог вынести из этого много или мало сообразно воспринятым знаниям.

— И так же, как Царица Гадеса есть дочь Великой Праматери, поднимается из Великого Моря златая Афродита, дарительница любви. Но и она есть лишь проявление многоликой Изиды.

Равновесие скрепляется инерцией до тех пор, пока космическое пространство не нарушит его и Праотец не изольется, удовлетворяя голод Космоса. Странной и глубокой есть правда эта; воистину содержит она ключ к тайне жизни мужчин и женщин, недоступный пониманию тех, кто не молится Великой Богине.

Златая Афродита нисходит не как дева или жертва, но как Пробуждающая Желания. И воззовет она к Космосу, и откликнется благосклонно Праотец на этот. зов. И пробудит Она желание в Нем, и зародятся многие миры. Ибо она — Пробуждающая Желания. Да пребудет, сила вечно со златой Афродитой, пробуждающей мужественность!

Речь прервалась — и тут я подумал о травести, исполнявших роль златой Афродиты в барах и кондитерских, и вспомнил я слова, написанные на Изумрудной Скрижали: «И верхнее да уподобится нижнему», и подумал о том, что создание и воссоздание суть зеркальные отображение: друг друга.

Тут голос заговорил снова:

— Ибо все вещи суть единое. Все богини суть одна Богиня, и имя Ей Изида, Воплощение Женщины, чья природа отображает суть каждой вещи; и пребывает Она вечно в девичестве и страсти, и приносит Она жизнь и смерть с собою. Она, — причина создания всего, ибо Она пробуждает желание Праотца и во имя Ее творит Он. Точно так же мудрейшие прозывают всех женщин Изидами.

Да увидит, мужчина в лице каждой женщины черты Великой Богини; да увидит он фазы ее, наблюдая за волнами прилива, которым созвучна душа его; и пусть прислушивается он к зову ее.

О дочери Изиды, поклоняйтесь Богине вашей и в Ее честь издайте крик пробуждающий и взывающий к радости. Да благословит вас Богиня, чтобы, познали вы полноту жизни.

Он говорил с Молли так, как если бы стоял во дворе Храма Солнца, а она была девой, готовящейся к ритуалу, который сделает ее Жрицей Луны.

— Пришло время почтить Изиду. Пусть Жрица укажет молящейся на Богиню. Пусть возьмет она корону подземного царствия. Пусть поднимется она в славе и золоте из моря первозданного и призовет того, кто любит ее, приблизиться и войти в нее. Пусть сделает это она во имя Богини, и да будет она подобна Богине над нею, ибо сама Богиня заговорит ее устами. И будет у нее полнота власти во Внутреннем, подобно увенчанной Персефоне, и пребудет, с нею слава во Внешнем, подобно златой Афродите. Да будет она Жрицей в глазах поклоняющегося Богине, который верою и преданностью своею обретет Богиню в ней. Ибо культ Изиды есть жизнь, и служит культ сей продолжению жизни. Ведь согласно ритуалу спускается Богиня к молящимся, и входит, сила Ее в них, и превращаются они в частицы священного.

Он замолчал и продолжал стоять, глядя на Молли, как будто пытаясь узнать, что поняла она из сказанного им и что из этого она хотела и могла сделать; но она в оцепенении и беспомощности лежала в кресле; лишь глаза ее отвечали ему.

Затем лунный свет постепенно угас; ветер поменялся на континентальный, унося от нас шум моря. Мы с Молли остались в темноте одни, так как Лунный Жрец покинул нас; и мы долгое время сидели во мраке молча.

В процессе этого молчаливого, бесформенного общения мы пришли к пониманию многих вещей. И заключил я Молли в объятия так, как никогда не делал ранее, и что-то, напоминавшее горячую вспышку, проскочило между нами; оно охватило нас единой аурой — так, что наши жизни смешались, и превратились в одну, и стимулировали друг друга, и вновь вернулись к нам — и тут я вспомнил о потоке и обмене энергии, происшедшем во время ритуала, который отправляли мы с Морган. Мы молча стояли перед огнем, превратившимся теперь в тускло светящиеся красные уголья; мы видели друг друга, но, казалось, не придавали этому значения; затем неожиданно я почувствовал, что Молли в своем безотчетном стремлении отдавать одарила меня Тем, что Морган могла отдавать сознательно, пользуясь своими необычными знаниями; и я почувствовал, что Это использовало ничего не ведающую, невинную Молли, поскольку ее состояние души подходило для Этого: она была женщиной, притом женщиной влюбленной.

 


Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 29| Глава 31

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.009 сек.)