Глава 11. Мама и папа сидят рядом друг с другом и завтракают.

Мама и папа сидят рядом друг с другом и завтракают.

Безмятежным светлым утром кажется невозможным, что мы с Элиотом рисковали собственными жизнями, потому что я должна была находиться здесь, с моими родителями, едва признающими меня.

Розы уже завяли. Мама грызет какой-то хлеб. Она очень мало ест, часто оплакивает разные овощи, которые недолгое время выращивали здесь, или импортные фрукты. Она говорит, что я ничего не понимаю в этом, потому что никогда не приветствовала деликатесные соусы или крошечные грибы, о которых она просто бредила. Когда отец оставался в лаборатории, чтобы подытожить прошедшие дни, Финн и я готовили себе «еду». Финн придумал игру: мы смешивали самые разные продукты, и смело поглощали их. В результате таких ужинов, я все время болела.

Мама жалуется, что это не лучший хлеб. Я беру большой кусок, даже не задумываясь о том, что он сухой. Я ем, чтобы не умереть, потому что если я скончаюсь здесь, в этой квартире, мама будет одной из первых, кто найдет мое тело. Дело даже не в том, насколько сильно мы разочаровываемся друг в друге, а в том, что я просто не хочу расстраивать ее.

Я вздохнула, и оба родителя повернулись, чтобы посмотреть на меня, но все же не спросили, что случилось. Возможно, они боятся моего ответа. Возможно, мой ответ их не волнует.

— Я хочу пойти на какую-нибудь благотворительную работу, — говорит мама.

— Не забывай, что бедные могут сжечь то место, где ты будешь работать. Один человек не сможет спасти мир. Не тогда, когда его не хотят сохранить, — разрушил все иллюзии папа.

Это было необычным разговором. Конечно, в молодости они расходились в интересах, но что будет с этими двумя сейчас.

— Пойду, спущусь вниз и узнаю об обстановке в городе, — сказал папа. — Это безопасно, Аравия, может быть, ты захочешь прогуляться со мной?

Я киваю. Не могу перестать думать о том, что же я натворила. Даже малейший неправильный жест может навлечь на мою семью опасность. Легко стараться не беспокоиться в накал страстей, когда Элиот выглядит таким уверенным. Но теперь, вдали от него, ломая оковы принца, обстановка в городе кажется невыносимой.

Мама исчезла в одной из ее причудливых гостиных. В вазах цветы тоже увяли. Когда папа вернулся, я была рада провести с ним немного времени, несмотря на чувство вины. Прогуливаясь, мы шли к его охране через всевозможные помещения и улицу.

— Твоей маме нужны цветы, — сказал он. — И она невзлюбила розы, которые принес твой друг.

Он имеет в виду, что не понравился ей Элиот, а покупка цветов дает нам повод покинуть пентхаус. Покинуть здание. За нами присматривает охрана. Возможно, они считают это странным, то, как часто мы приходим и уходим. Большинство людей остается внутри, особенно если они достаточно богаты, чтобы жить здесь, на третьей авеню.

Это короткая прогулка до рынка.

Папа поднял воротник моего пальто.

— Ты должна носить шарф.

Он посмотрел вниз, смущенный своим отцовским комментарием.

— Если там есть цветы, мы сможем взять их домой, для твоей мамы. Если их нет, то мы пойдем на пристань.

Нищие толпятся у местного рынка и их намного больше, чем покупателей, и ни у одного продавца нет цветов. Мне кажется, мы слишком легкомысленны в такой пасмурный день. Я все удивлялась, где же Элиот нашел такие красивые розы в нашем городе, где красота не очень-то ценится.

Взамен цветов папа купил два бушеля яблок, и мы тащили их за забор, которые поставили для того, чтобы не пропускать нищих. Он отполировал яблоко краем рубашки и отдал его маленькой девочке. Другие дети выстроились в ряд, их глаза полны надежды. Голодные и грязные дети — секрет главы города. Если кто-то из нищих и пытался выбраться из города, то потом им было не позволено вернуться обратно, мимо контрольно-пропускных пунктов не пропускали. Люди никого из бедных здесь не ожидали.

Многие дети обмотали тканью лицо, чтобы сделать себе маску. Эти временные маски давали только ощущение защищенности, но идея дышать через холщевую ткань заставляла меня ужаснуться.

Самый старший мальчик протолкнулся вперед. Отец наклонился вперед и стал говорить с ним. Мальчик пытается выхватить яблоко из корзины. Один из охранников отца напрягся и положил руку на мушку, но отец только улыбается и указывает головой в конец очереди. Мальчик смотрит на стремительно уменьшающиеся фрукты и выстраивающихся позади ребят, некоторым из которых не более пяти лет.

— Аравия, — позвал папа, — купи еще яблок.

Я покупаю все яблоки и тащу их к отцу. К тому времени, когда мальчик, который протолкнулся вперед, опять становится первым в очереди, за ним выстроилось еще много детей. Отец вручает ему яблоко и монетку, и мальчишка уходит, светясь от счастья.

Я отвожу взгляд от отцовского милосердия, отвлеченная маленькой девочкой. Она два раза кусает свое яблоко, а потом осторожно кладет его в карман. Трудно представить, что она хочет сохранить яблоко для другого, хотя еще тяжелее представить, что она сохранила яблоко для кого-то более голодного, чем эта малышка. Я хотела дать ей второе яблоко, чтобы она смогла доесть первое, а другое забрала домой. Я смотрела на нее, но там было так много детей. Я потеряла ее из вида.

Когда охранники увидели, что папа отдал последний фрукт, они окружили нас и поспешили увести прочь от протянутых рук. Отец мельком взглянул на яблоко в моих руках и поднял одну бровь, но ничего не сказал. Бок о бок мы шли вниз к гавани.

Мы проходили мимо многочисленных красных кос, развешанных на дверях зданий. И затем одна черная коса. Умно вывесить символ восстания так близко к символу болезни. Если вы его не ищите, то и не заметите различие.

Вода в гавани пахнет солью, рыбой и смертью. Новенький пароход «Открытие» такой блестящий и чистый среди отходов нефти. Я рассматриваю судно: медное оборудование, большое колесо, которое будет крутить капитан; я верчу холодное яблоко, перекидывая его из одной руки в другую.

Папа пристально смотрит на волны.

— Случилась кое-что неожиданное, — говорю я.

Я борюсь со словами. Трудно держать все в себе. Эйприл ушла. Мама — не вариант. Элиот просто посмеялся бы. И, конечно же, я не могу поговорить с Уиллом. Остается только папа.

— Твоя мама сказала, что ты влюбилась.

От такого сюрприза я потеряла дар речи.

Влюбиться — самое большое предательство моей клятвы Финну.

— Скажи мне. — Это был приказ, но его голос оставался мягким. Так же он говорил, когда мы были детьми.

После борьбы с Финном я закрылась в своей комнате. Мама думает, что лучше всего игнорировать меня, но папа приходит и сидит со мной, иногда по часу, а иногда и по несколько. В итоге, когда я потерпела неудачу и заплакала, он просто сказал, — Скажи мне. — Естественно, я хочу. И он хочет слушать, и лучше всех поймет.

— Я не влюбилась, — мягко сказала я, — но есть кое-кто, кто делает меня счастливой.

Меня пугает говорить о чем-то необъяснимом, что не покидает мой мозг.

Элиот делает важное дело, и я хочу помочь ему. Но на каждом шагу мои мысли возвращаются к Уиллу. Я позволяю себе чувствовать. И это заставляет меня ужаснуться.

Я не могу рассказать отцу обо всех моих желаниях. Я напоминаю себе, что Финн вообще не встретил никого, кто мог бы сделать его счастливым. Чувство вины сдерживает меня, но я пытаюсь найти в себе смелость, чтобы говорить.

— Он воспитывает двух своих младших братьев, — говорю я, — один из них нуждается в маске. Самый младший.

— Один ребенок без маски. Это опасно, — его голос мягок. Я получила маску. Финн умер. Ничего не забывается.

Прямо сейчас я хочу сказать отцу, чтобы он обвинил меня. Если он думает, что я была права, давая клятву, что будем счастливы и я, и Уилл. Но что я должна делать, если он согласен со мной? Как я могу дальше жить с этим чувством вины. И если бы он не согласился со мной, как я смогла бы довериться ему снова?

— Я рад, что ты не думаешь, будто влюбилась в принца-племянника, — сказал он и затих, ожидая пока охранники проверят пристань и махнут рукой. Еще я рада, что не влюбилась в Элиота. Это была бы… катастрофа.

Какая-то часть меня верила, что папа готовится сказать что-то значительное и глубокое, но когда он прервал молчание, все что он сказал:

— Я всегда хотел домик у воды. Море завораживает меня.

Он сменил тему. Я могла попробовать на вкус свое разочарование, но все, что я ощущала — солоноватый привкус морского тумана.

— Как ты думаешь, в этом городе когда-нибудь настанет мир? — мой голос был нормальным. Разговорным.

— Я думаю, что мы способны изучить наши ошибки. Но сейчас я в этом не уверен. Есть вещи, которые могут держать нас всех вместе, и мы найдем таких людей.

Жестом он показал в сторону новенького судна.

— Ты думаешь… — мой голос понизился до шепота. — Ты думаешь, здесь есть такие люди? Во всех городах, которые беспокоятся за свое выживание? — Просто он один из всех ученых, кто сохранил хоть каплю человечности.

— Это кажется невозможным, как если бы микроб мог достигать своей цели сам. Но факт остается фактом: мы можем взять этого микроба и направить в нужное нам место.

— Мы можем дать людям маски. Фабрики разрушены, но мы знаем, как построить их заново.

— Мы сами не сможем полностью обеспечить всех свободных людей. Почему же тогда наш доброжелательный принц ничего не дает народу?

Папины охранники тоже не были согласны с его обнадеживающими словами.

Я отвожу взгляд и вижу ребенка, сидящего на краю пристани, свесившего с нее ноги и смотрящего на корабль. Он цвета гниющей пристани, весь коричневый, как неприметная тень. Я делаю два шага к нему и держу в вытянутой руке яблоко.

В этот момент мальчик пристально на меня смотрит. В отличие от других детей у рынка, он не бежит ко мне и окружающим нас охранникам за едой. Он не хватает нас своими руками, но после длительного наблюдения за мной переводит взгляд на яблоко, мальчик хватает его и опять усаживается на пристани, прижимая к себе еду, как большую награду.

Глухой стук бегущих ног пугает нас и, повернувшись, мы видим мужчину в коричневой одежде, он спотыкается о пирс. Когда он видит наши внимательные взгляды, начинает кричать.

— Наука убивает нас!

Он скидывает одежду, показывая нам яркие пурпурные шишки и кровоточащие раны. Он поднимает руки. Черная коса вытатуирована на его ладони.

Я хватаю отцовскую ладонь, в то время как несколько охранников встают перед нами. Другие отходят в оборону. Они не хотят прикасаться к нему.

Я пристально смотрю на него. Поразительно. Его оставшаяся одежда недостаточно скрывает степень его болезни. Он уже должен быть мертв.

Его лицо искажено ненавистью, он без маски. Охранники направляют пистолеты ему в лицо. Они не рискуют напрямую касаться его. Я поправляю свою маску, чтобы быть уверенной, что не дышу исходящей от этого мужчины болезнью, и вижу, как один из охранников делает то же самое. Он толкает мужчину, заставляя отойти от нас. Тот, сверкнув взглядом, дернулся в нашу сторону, но только прошептал:

— Наука потерпела неудачу, — его голос печален и мягок, мы едва слышим его. Охранники снова толкают его.

— Он не ранен, — говорит папа.

— Конечно, нет, доктор Ворс.

Папа и я притворяемся, что не слышим выстрела позади здания.

— Дождь пойдет, — сказал охранник, стоящий рядом с нами.

Океан отображает пасмурное небо.

Мы бредем к Аккадским Башням.

— Он был болен, — говорю я низким голосом.

— Да, — отвечает папа. — Некоторые из них держатся дольше, чем обычно.

Я содрогнулась.

Охранник был прав. Начался дождь. Я думала, что папа тайно с кем-то встречается в книжном. Я могла бы спросить отца, ставят ли нас под угрозу его действия, но тогда он может спросить меня о том же. Был только один звук, сопровождающий нас на всем пути до Аккадских Башен — капли дождя, барабанящие по тротуару.

Дата добавления: 2015-08-17