Последние аккорды

A LA GUERRE COMME A LA GUERRE*

Мукденское сражение, выявив застарелые российские болезни и острый дефицит полководческих талантов, предугадало бесславный конец в русско-японской войне, но он еще был впереди.

Вопрос о замене Куропаткина был предрешен. Николай II хотел заменить его прославленным генералом Драгомировым, но понял: бесполезно. Михаил Иванович был давно болен. И к тому же, крайне нигилистически относился к этой войне, видя всю неподготовленность к ней России. Он переживал, что русский воин будет напрасно проливать кровь за непонятную аферу сильных мира сего. Когда Драгомиров тяжелобольным приехал на Родину в Конотоп, то в зале ожидания вокзала, невзирая на множество публики, начал ругать Петербург, царя и дураков-министров. Городовые и жандармы стояли тут же, делая почтительно под козырек. Уж если Драгомиров говорит такое! Ну, быть беде России!..

По дороге на хутор он сказал приятелю:

— Помру… эта война меня сразу подкосила!.

Вскоре так и случилось…

Генерал Куропаткин послал государю телеграмму, прося оставить на любой должности в Действующей армии. Царь предоставил ему командование 1 армией.

Новым главнокомандующим стал генерал Н.П. Линевич — добрый и покладистый человек, пользовавшийся известной популярностью среди солдат (за глаза его звали «папашей»), он не обладал стратегическим мышлением, находившийся в преклонном возрасте. Одним словом, выбор Николаем II нового главнокомандующего — кадровая рокировка по принципу: «шило на мыло»…

Штаб Линевича с переходом в наступление медлил. Ожидали результат выхода в Тихий океан эскадры адмирала Рожественского.

Странная это была эпопея…

Из Балтийского моря адмирал вел свои корабли по непонятному маршруту: Северное море, Атлантический океан, берег Африки, затем Индийский океан и, наконец, Китайское море. Двенадцать тысяч миль за один месяц. Двенадцать броненосцев, восемь крейсеров и девять миноносцев с некоторым запозданием вошли в Северное море, где 22 октября 1904 года открыли огонь по мирным британским траулер приняв их за японские суда! Кругосветное путешествие могло бы на этом и кончиться, если бы инцидент не был урегулирован усилиями дипломатов.

Много еще непонятно современникам в одиссее адмирала Рожественского… Но авантюра это была несусветная: соотношение сил и средств не в нашу пользу; не имелось ни одной базы на всем пути в 18 тысяч миль у данных малых морских сил.

Эскадра погибла 27 мая 1905 года под Цусимой... Еще одна кровоточащая рана в военной истории Отечества. Цусима — это боль России. Цусима — это место подвига тысячи русских моряков, воспетого народом в песнях, увековеченного в книгах, картинах и памятниках. Вот уже многие десятилетия наши боевые корабли и суда торгового флота, проходя Цусиму, приспускают флаг и дают продолжительный сигнал как зов в прошлое… Вечная слава, тем, кого поглотила морская пучина! Они были доблестными моряками, эти жертвы некомпетентности высших сановников империи, пославших их заведомо на убой...

Эскадра погибла, а японцы, понеся большие потери, не хотели рисковать новым наступлением утомленных войск. Поэтому в течение 6 месяцев на фронте царило затишье. Скучал в это время Антон Иванович в конном отряде генерала Мищенко.

Отряд состоял из Урало-Забайкальской казачьей дивизии, Кавказской Туземной бригады и нескольких конно-охотничьих команд стрелковых полков. В середине мая прибыла из России Кавказская дивизия в составе кубанских и терских казачьих полков.

Начальником штаба отряда по-прежнему был полковник князь Вадбольский, а Деникин — начальником штаба Урало-Забайкальской дивизии.

С приездом генерала Мищенко положение Антона Ивановича стало щекотливым. В его глазах он был офицером генерала Ренненкампфа, недруга Мищенко. Антон Иванович, стараясь исполнять свои обязанности добросовестно, служа не лицам, а делу, не старался, тем не менее, улучшить отношение к себе. Однако скоро лед растаял, и между ними установились вполне нормальные служебные и человеческие отношения.

Отряд генерала Мищенко входил в состав 2 Армии и имел задачей охрану правого фланга армии и глубокую разведку расположения противника. В то время как на фронте царило полное затишье, Конный отряд, начиная с 10 марта и по 1 июля, был в постоянных боях. Девять раз он ударял по флангу и тылу расположения армии японского генерала Ноги.

Но между генералами Мищенко и Каульбарсом дружелюбия не было. Самолюбивый и самостоятельный Мищенко, уже известный не только армии, но и России, не мог простить резкого, наставительного тона Каульбарса, авторитет которого после Мукдена поколебался...

Между генералами шла нервная, изводящая душу переписка. Не раз взбешенный Мищенко накладывал такие резолюции, что начальнику штаба Деникину стоило большого труда облечь их в терпимые формы. Выведенный из себя Мищенко послал главнокомандующему частное письмо о невозможности дальнейшей службы с генералом Каульбарсом. Вскоре пришел приказ Ставки, которым генералу Мищенко вменялось в обязанность производить набеги на японцев, «чтобы своевременно раскрыть обход противником нашего фланга». Вероятно, Ставка дала некоторые указания и Каульбарсу, так как Мищенко вскоре получил вызов к нему «по важному делу». Вернувшись в отряд, командир неопределенно сказал своим штабистам:

— Никакого дела не было. Вызывали, знаете ли, мириться...

Больше ничего не произнес, но Деникин и все офицеры штаба почувствовали, что атмосфера разрядилась.

В начале мая отряду приказано было произвести набег в тыл японской армии. Генерал Мищенко говорил Каульбарсу:

— Если наша армия перейдет в наступление, тогда я понимаю смысл набега и употреблю все силы и уменье, чтобы нанести противнику наибольший вред. А идти одному, чтобы опять вернуться на позиции — этого я не пойму.

Каульбарс утверждал, что есть достоверные сведения о готовящемся наступлении японцев, которых необходимо задержать на несколько дней ввиду подходящих из России пополнений. Задача отряду — истребление неприятельских складов и транспортов и порча путей подвоза.

17 мая отряд выступил, имея 45 сотен и 6 орудий. Для облегчения было взято только по 2 орудия от батареи и по 5 зарядных ящиков. Прошли в четыре дня вглубь японского расположения на 170 километров, дошли до реки Ляохе и окрестностей Синминтина.

Первый переход. Боковой авангард попал под огонь японцев. Прикрываясь двумя спешенными сотнями, отряд пошел дальше. Докладывают, что авангард потерял 8 казаков ранеными.

— Раненых вынесли, конечно? — спрашивает Мищенко.

— Невозможно, Ваше превосходительство, в 150 шагах от японской стенки лежат.

— Чтоб я этого «невозможно» не слышал, господа!

Поскакали туда еще 2 сотни, спешились и вступили в бой, но безрезультатно. Тогда выскочил из цепи сотник Чуприна с несколькими казаками, бросился вперед, потерял одного убитым и 4 ранеными, но всех вынес! Этот доблестный офицер через два дня был убит…

Как видно, ситуация неординарная, противоречивая. В ней, как в зеркале, отразились военная целесообразность и воинская этика. Ради выноса с поля боя убитых погибают новые бойцы! Что это, зло или благо? Трудно дать однозначный ответ. И все же. Отношение к мертвым — показатель культуры живых…

Вернемся, однако, в конный отряд генерала Мищенко.

Первые три дня рейда происходили лишь небольшие стычки и захват случайных обозов и складов. День 20 мая стал для Деникина особенно памятным.

Отряд подходил к реке Ляохе. Оказалось, что на главной этапной дороге Синминтин-Факумын никакого движения уже нет, японцы перенесли линию подвоза вглубь. Командир отряда бросил в этом направлении 1 Читинский полк, который, прорвавшись сквозь завесу японских постов, вышел на новую транспортную дорогу и наткнулся на огромный обоз, тянувшийся на 7 километров. Изрубив прикрытие, казаки приступили к уничтожению обоза: собирали в кучи повозки и поджигали. Скоро по всей дороге пылало зарево костров.

Отряд, между тем, шел дальше, авангард наткнулся на укрепленную деревню Цинсяйпао, занятую японской пехотой с пулеметами. Две-три сотни спешились и под сильным огнем двинулись на нее. Хорунжий Арцишевский с двумя орудиями подскакал по открытому полю на 600 шагов и стал поливать японцев шрапнелью... Враг дрогнул. По полю неслись забайкальцы есаула Зыкова, подъесаула Чеславского, уральцы хорунжего Мартынова. Они врезались и рубились в японских рядах. Подъем был так велик, что не выдержали и понеслись в атаку вестовые, ординарцы и чины штаба.

Бой длился 2 часа. Две японских роты были уничтожены. В плен попало только 60 человек. Один японский офицер застрелился на глазах русских, другой, покушаясь на самоубийство, сильно изрезал горло, двум раздробила головы шрапнель. Японские роты дрались храбро и погибли честно.

Казаки подобрали своих раненых и японских. Последних оставили в деревне вместе с персоналом отбитого раньше японского госпиталя, снабдили медикаментами и повозками. Хмурые, бесстрастные толпились раненые японцы вокруг своих повозок, не понимая, что их отпускают к своим. А невдалеке уральцы хоронили своих убитых, которых отпевал казак — старообрядческий начетчик...

После короткого отдыха двинулись дальше. Боковой авангард, встреченный неожиданно сильным огнем, отскочил стремительно прямо на штаб отряда. Мищенко остановил его громким окриком:

— Стой, слезай! Ну, молодцы, вперед, в цепь!

И характерно опираясь на палку (рана в ногу), сам пошел вперед. За ним штаб... Эту давнишнюю привычку не в силах были побороть ни голос благоразумия, ни явная несообразность положения корпусного командира в стрелковых цепях.

— Я своих казаков знаю, им, знаете ли, легче, когда они видят, что и начальству плохо приходится», — говаривал Мищенко.

Сотни уральских и терских казаков, увлекаемые сотенными командирами, среди которых выделялся уралец подъесаул Зеленцов, вопреки полученному приказу продолжали бой под Тасинтунем, «не желая оставить дело, не доведя его до славного конца». Под сильным огнем японцев спешенные сотни наступали на деревню, постепенно окружая ее со всех сторон. Огнем японцев управлял старик — ротный командир, стоявший на крыше фанзы во весь рост. Наконец, пробитый казачьей пулей, он свалился во двор.

Когда кольцо сомкнулось, и казачьи цепи подошли вплотную к окраине деревни, Зеленцов решил прибегнуть к «дипломатии». Привели взятого ранее в плен японца и послали парламентером к осажденной роте. Любопытно, что Зеленцов не говорил ни слова по-японски, а японец не понимал по-русски. Через некоторое время оставшиеся в живых 135 японских солдат и 4 офицера сдались в плен. За все время похода отряду ни разу не пришлось столкнуться с японской кавалерией, так как она избегала столкновения с русскими.

Результаты «Майского набега» таковы: разгромлены две транспортных дороги со складами, запасами и телеграфными линиями; уничтожено более 800 повозок с ценным грузом и уведено более 200 лошадей; взято в плен 234 японца (5 офицеров) и не менее 500 выведено из строя. Нашему отряду набег стоил 187 убитыми и ранеными. Главнокомандующий генерал Линевич прислал телеграмму:

«Радуюсь и поздравляю ген. Мищенко и всех его казаков с полным и блестящим успехом. Лихой и отважный набег. Сейчас донес о нем государю».

После позора Мукдена Антону Ивановичу повезло: на общем фоне неудач он познал радость боевых побед.

В середине июля поползли в армии слухи, что президент США Теодор Рузвельт предложил царскому правительству услуги для заключения мира...

Антон Иванович рассуждал впоследствии о том, как это было воспринято армией:

«Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в преобладающей массе офицерства перспектива возвращения к родным пенатам — для многих после двух лет войны — была сильно омрачена горечью от тяжелой, безрезультатной и в сознании всех незаконченной кампании»

Начались переговоры в Портсмуте, где 5 сентября 1905 года Витте заключил перемирие, а 14 октября состоялась ратификация мирного договора. Россия теряла свои права на Квантун и Южную Маньчжурию, отказывалась от южной ветви железной дороги до станции Куачендзы и отдавала японцам южную половину острова Сахалина.

Витте спас карьеру и получил титул графа. Впрочем, в русском обществе тогда можно было слышать насмешки:

— Были Потемкин-Таврический, Румянцев-Задунайский, Суворов-Рымникский, а теперь имеем Витте-Полусахалинского.

Россия никогда не забывала об уступке самураям южной части Сахалина, а Витте с раздражением оправдывался:

— Я не хотел отдавать японцам Сахалин в Портсмуте — это была личная уступка японцам самого императора!

Война за право хозяйничать на маньчжурской земле, активно влиять на судьбу Китая и Кореи дорого обошлась России и Японии. Их утраты велики. И, прежде всего, утраты людские. Погибли, умерли от ран и болезней, стали инвалидами более 100 тысяч человек. Война принесла много бед и лишений народам обеих стран…

Японские и русские кладбища в Маньчжурии и под Порт-Артуром, в японских и русских городах, где содержались военнопленные — немой укор правительствам Японии и царской России, бросившим в бойню сотни тысяч человеческих жизней. И в то же время, в России видят в павших символ мужества, геройства, чести офицеров, солдат, матросов, исполнявших свой долг до конца. Память о героях той далекой войны сохраняется в последующих поколениях.

Бережно относятся к захоронениям русских воинов в стране — бывшем неприятеле — Японии. С большой заботой оберегают места павших и в Китае. Отвага и мужество, воинская доблесть, честь — категории интернациональные. Они живут в веках, дают силы и вдохновения новым поколениям.

А между тем, для Антона Ивановича начались мирные армейские будни.

Конный отряд переименовали в штатный корпус, командиром которого официально утвержден был генерал Мищенко. Урало-Забайкальскую принял генерал Бернов. При приеме дивизии Деникин сопровождал его в качестве начальника штаба 4 Уральский полк построился, как требовалось уставом, для опроса жалоб, отдельно офицеры и казаки. Офицеры жалоб не заявили. Начальник дивизии обратился к казакам:

— Нет ли, станичники, жалоб?

Вместо обычного ответа — «никак нет!» — гробовое молчание.

Генерал опешил от неожиданности. Повторил вопрос второй и третий раз. Хмурые лица, молчание.

Бернов отвел Антона Ивановича в сторону:

— Что это, бунт?

— Попробуйте, Ваше Превосходительство, задавать вопрос каждому в отдельности.

Генерал подошел к правофланговому.

— Нет ли у тебя жалобы?

— Так точно. Ваше Превосходительство!

И вдруг начал скороговоркой, словно выучил наизусть, сыпать целым рядом цифр:

— С 12 января и по февраль 5 сотня была на постах летучей почты, и довольствия я не получал от сотенного 10 дней... 1 марта под Мукденом взвод посылали для связи со штабом армии — 10 дней кормились с лошадями на собственные...

Другой, третий, десятый — то же самое. Антон Иванович пробовал, было записывать жалобы, но вскоре прекратил. Генерал Бернов отошел в сторону:

— Первый раз в жизни такой случай. Сам черт их разберет. Надо заканчивать. И обратился к строю:

— Я вижу у вас тут беспорядок или недоразумение. От такого доблестного полка не ожидал. Приду через три дня. Чтоб все было в порядке!

Надо сказать, что казачий быт сильно отличался от армейского, в особенности, у уральцев, у тех вовсе не было сословных подразделений; из одной семьи один сын выходил офицером, другой — простым казаком. Бывало, младший брат командует сотней, а старший у него денщиком. Родственная и бытовая близость между офицерами и казаками составляла характерную черту уральских полков.

Два дня полк бурлил. Отдельные группы людей, собиравшиеся в круг, ожесточенно жестикулировавшие. Приятель Деникина, уралец конвойной сотни, объяснил:

— Сотни судятся с сотенными командирами. Это наш старинный обычай, после каждой войны. А преждевременный смотр все перепутал.

К вечеру перед новым смотром Антон Иванович спросил уральца:

— Ну, как?

— Завтра сами услышите. В одних сотнях скоро поладили, в других — горячее дело было. Особенно командиру N-ской сотни досталось. Он и шапку оземь кидал и на колени становился. «Помилосердствуйте,— говорит,— много требуете, жену с детьми по миру пустите».... А сотня стоит на своем: «Знаем, грамотные, не проведешь!» Под конец согласились. «Ладно,— говорит сотенный,— жрите мою кровь, так вас и этак...»

На другой день, когда начальник дивизии вторично спрашивал о жалобах, все казаки громко и весело ответили:

— Никак нет, ваше превосходительство!

В июле 1905 года А.И. Деникин Высочайшим Приказом «за отличие в делах против японцев» был произведен в полковники7.

Урало-Забайкальская дивизия подлежала расформированию; оставаться на службе в Маньчжурии или Сибири Антон Иванович не хотел — потянуло в Европу. Простившись со своими боевыми соратниками, поехал в Ставку. Попросил, чтобы снеслись телеграфно с Управлением генерального штаба в Петербурге о предоставлении ему должности начальника штаба дивизии в Европейской России. Так как ответ в связи с забастовками на телеграфе ожидался не скоро, Деникин был командирован на время в штаб 2 Кавалерийского корпуса.

Антон Иванович ехал в корпус в вагоне, битком набитом офицерами. Разговор между ними шел исключительно на злобу дня — о новом корпусном командире. Деникина поразило единодушное возмущение, с которым к тому относились. В вагоне сидела сестра милосердия средних лет. Она менялась в лице, потом, заплакав, выбежала на площадку. В вагоне водворилось конфузливое молчание... Оказалось, что она была женой нового командира корпуса генерала А.П. Скугаревского.

Генерал А.П. Скугаревский… Образованный, знающий, прямой, честный и по-своему справедливый, он, тем не менее, пользовался давнишней и широкой известностью как тяжелый начальник. Вот как его характеризует Редигер, столкнувшийся со Скугаревским в 1878 году, когда тот был штаб-офицером для поручений Штаба Гвардейского корпуса:

«Скугаревский — человек грубой внешности, иногда бестактный, отличный работник, который заставлял весь штаб работать отлично. Отличительной чертой его была справедливость».

Генерал А.П. Скугаревский получил должность командира 2 Кавалерийского корпуса недавно, после окончания военных действий, но в корпусе успели его возненавидеть. Командир почитал закон, устав и... их исполнителей. Все остальное было для него безразлично: человеческая душа, индивидуальность, внутренние побуждения того иди иного поступка, авторитет и боевые заслуги подчиненного. Скугаревский хорошо знал, как к нему относятся войска.

После той «Запорожской Сечи», какую представлял собой Конный отряд генерала Мищенко, в штабе 2 корпуса А.И. Деникин попал в совершенно иную обстановку.

В штабе царило тягостное настроение, в особенности, во время общего с командиром обеда, участие в котором было обязательно. По установившемуся этикету только тот, с кем беседовал командир корпуса, мог говорить полным голосом. Выговоры сыпались и за обедом. Однажды капитан генерального штаба Толкушкин, доведенный до истерики разносом Скугаревского, выскочил из фанзы, и через тонкую стену было слышно, как кто-то его успокаивал, а он кричал:

— Пустите, я убью его!

В столовой водворилась мертвая тишина. Все невольно взглянули на Скугаревского. Он, не поведя бровью, продолжал начатый разговор.

Однажды Скугаревский обратился к Антону Ивановичу:

— Отчего вы, полковник, никогда не поделитесь с нами своими боевыми впечатлениями? Скажите, что собой представляет генерал Мищенко?

Деникин, немного подумав, ответил:

— Есть начальники и начальник. За одним войска пойдут, куда угодно, за другим не пойдут. Один…

И далее полковник провел параллель между Скугаревским, не называя его, и Мищенко. Скугаревский выслушал совершенно спокойно и даже с видимым любопытством, а в заключение поблагодарил Антона Ивановича «за интересный доклад».

Антону Ивановичу повезло: генерал А.П. Скугаревский при всех его отрицательных качествах, надо полагать, не был злопамятным человеком. В 1908 году, когда он возглавил комитет по образованию войск, попросил военного министра привлечь в Комитет полковника Деникина…

Служба в штабе сумасбродного командира стала тяготить Антона Ивановича. Поэтому, воспользовавшись начавшейся эвакуацией и последствиями травмы ноги, уехал, он, наконец, в Россию…

Дата добавления: 2015-08-20