Окопная правда штабс-капитана Лагунова

В начале 20 века в Орле квартировали различные полки Российской Императорской армии. В них служили в том числе уроженцы Орловской губернии. В начале великой войны — первой мировой многие из них первыми вступили в бой с неприятелем. Истории полков и Героям Великой войны, связанным с Орловским краем, в газете будет посвящена специальная рубрика.

В Орловском краеведческом музее проходят выставки: «Мир и война», куратором которой является ст.н. сотрудник музея, научный редактор журнала «Истории русской провинции» ­А.В. Тихомиров; «За Веру, Царя и Отечество» из московской галереи Дмитрия Билюкина по материалам коллекции Владимира Максимова, подготовленная при поддержке ОАО «РЖД» и Фонда Апостола Андрея Первозванного. Подробнее о выставке можно прочитать на сайте газеты «Русский вестник» № 16-17, интервью с коллекционером Владимиром Максимовым от 31.07.2014 г.

«Можайцы в начале Великой войны»

141‑й Можайский полк был сформирован 13 октября 1863 года из 4, 5, 6-го батальонов 41-го пехотного Селингинского полка с присвоением ему старшинства с 1796 г. Селингинский, с 1863‑го Можайский полк отличился во многих сражениях на полях наполеновских, русско-турецких, Крымской, русско-японской войн. Полковым праздником являлся День Святой Троицы. Полковой церковью можайцев был однопрестольный храм св. пророка и Крестителя Господня Иоанна при Архиерейском доме Орловского Свято-Успенского монастыря. 6 мая 1904 г. при посещении Орла Император Николай Второй принимал почетный караул чинов 141‑го Можайского полка. В 1914 г. полк участвует в боевых действиях на Северо-Западном фронте в Восточной Пруссии в составе 2‑й армии генерала Самсонова. После гибели армии штабс-капитану Семячкину при отступлении на восток с небольшой группой можайцев удалось пробиться через расположение 17‑го Германского корпуса и вынести из окружения полковое Георгиевское знамя, тем самым сохранив честь полка. За спасение знамени в бою 16 августа под Гогенштейном подпрапорщик Емельян Тарасевич был награжден Георгиевским крестом IV степени. Полотнище вынесено в Россию подпрапорщиком Гилимом.

Из «Военной энциклопедии»

под редакцией В. Ф. Новицкого

Âîçâðàùåíèå èìåí

Окопная правда штабс-капитана Лагунова

В Орле в небольшом, но уютном домике живет обычная, ничем особым не выделяющаяся на фоне соседей семья. Николай Борисович и Елена Михайловна Гуриновичи — выпускники Орловского государственного педагогического института. Значительную часть своей жизни они провели в Вильнюсе, где трудились учителями в национальной русской школе. А после распада СССР возвратились на малую родину Елены Михайловны, на землю, близкую им по многим причинам личного свойства.

Благодаря помощи друга, ставшего в Литве влиятельным политиком, Гуриновичам удалось вывезти в Россию уникальный семейный архив, состоящий из переписки родственников, фотоальбомов, собрания почтовых открыток, документов…

Знакомясь с архивом, понимаешь, что все в нем имеет историческую ценность и ждет своего изучения.

Мы же в данной публикации расскажем о родном брате бабушки Николая Борисовича — Андрее Павловиче Лагунове. Ему довелось стать без какого-либо преувеличения героем первой мировой войны. Андрей был свидетелем побед и поражений Русской армии. Его письма с фронта родным (матери и сестре, на время войны поселившимся в Орле, брату Михаилу) для нас всех сегодня являются источником окопной правды о той далекой и малоизвестной войне.

Андрей Лагунов родился 5 февраля 1895 года в городе Вильна (Вильнюс), где в то время в артиллерийском управлении служил его отец. После русско-японской войны семья переехала на Дальний Восток. Там Андрей окончил Хабаровский кадетский корпус. В 1913 году он поступил в Михайловское артиллерийское училище (Санкт-Петербург). Когда началась война и все его близкие: отец, брат, муж сестры — оказались на Западном фронте, юноша не мог остаться в стороне от святого дела — защиты интересов Отечества. Он не хочет ждать завершения учебы, а добивается отчисления из училища и идет на войну рядовым добровольцем. А уже в начале ноября 1914 года попадает на передовую.

«Теперь 16‑е ноября, и мы все время деремся, 10‑й день почти беспрерывно. Настроение великолепное, право, я всю свою жизнь, правда, не особенно длинную, мечтал о том, чтобы попасть на войну, и теперь, когда моя мечта осуществилась, я нисколько об этом не жалею. Это ужасно, но и красиво, безумно красиво, зверски прекрасно. Как артиллеристу мне вообще мало приходится наслаждаться прелестью боя, т. к. наша закрытая позиция почти не обстреливается огнем противника, но все же было четыре эпизода. Постараюсь их описать.

Первое, что было, это когда я попал на наблюдательный пункт в костеле (местечко Лютомерск недалеко от Лодзи) в разрушенном немцами городке, где были расположены наши стрелковые части. Это был первый раз, когда я попал под огонь, и огонь-то, главное, тяжелой артиллерии, и как раз по нашему наблюдательному пункту. Первые выстрелы произвели немного напряжения впечатлению, когда рядом, шагах в четырех, ахнулась эта 6‑дюймовая тютя и разлетелась на мелкие куски, которые со свистом разлетались в разные стороны. А дальше ничего, только от каждого выстрела все веселее и веселее становилось. Потом, когда я полез на аптеку и высунулся в дыру на крыше и начали свистеть ружейные пули, захотелось выскочить на крышу и показывать немцам язык. Это, конечно, мальчишество, но, серьезно, такое настроение было. Итак, первое испытание было выдержано, и выдержано вполне благополучно. На другой день я опять был на наблюдательном пункте. Сначала наблюдал и корректировал стрельбу по неприятельскому наблюдательному пункту, а потом полез на мельницу, только что занятую нашими стрелками, так как слышал, что оттуда видны неприятельские орудия. Залез и уставился в бинокль — долго смотрел и ничего не видел, наконец, мне показалось, что видны орудия, невольно поднялся, а я сидел на крыше мельницы, в этот же момент меня заметили из неприятельских окопов, и началась по моей несчастной крыше пальба из винтовок и пулеметов. Винтовки ничего, а вот пулемет производит немного тяжелое впечатление. Присел пониже и опять смотрю на бугорки, показавшиеся мне орудийными окопами, и вот вообразите себе мой восторг, когда из бугорков появляется блеск выстрела и небольшое облако пыли — орудия! Восторг немного охладило то, что из двух выстрелов, мною наблюдаемых, один снаряд разорвался над головой, а другой целиком угодил в мельницу. Опять так-так — и две гранаты попали в мельницу, которая вспыхнула как свеча. Я, конечно, кубарем с нее скатился и бегом быстрее к телефону, несколько пуль мне еще послали вслед и на этом успокоились.

Интересно было раз наблюдать, опять-таки с наблюдательного пункта, находившегося перед линией наших цепей, как к дому, в котором мы сидели на чердаке, подбирался немецкий дозор и как наши стрелки их ловили. Медленно, часто останавливаясь, ползут два немца и ежеминутно смотрят в бинокль. Все внимание их сосредоточено. Мы стараемся их не спугнуть. Слева из леска три наших стрелка ползут к немцам с тем, чтобы зайти им в тыл. Вот-вот немцы решатся пойти прямо, один даже встал и пошел, но в этот же момент они заметили кого-то из нас и бегом пустились наутек. Вослед, конечно, поднялась пальба, но, увы, это уже не то — так хотелось взять их живыми и так обидно было, что они удрали.

Наконец наступило и самое интересное. Дело было так. Наши войска стояли на берегу реки шагах в двадцати. На том берегу, шагах в 30—40 от реки, были немецкие окопы. Только в одном месте несколько наших рот перебрались на тот берег и засели, ведя отчаянный бой. Наутро назначено наступление, и вот командир бригады передал командиру дивизиона, что где-то на реке, в районе 3—4 верст, есть брод, около которого вбит колышек, и приказал найти колышек и дорогу к нему. На поис­ки отрядили меня с четырьмя разведчиками. Вот здесь и началось самое пикантное, когда через наши головы велся отчаянный ружейный огонь. Опять-таки ночью, но уже при яркой луне, река подернута легким налетом льда, на берегу снег. Все видно идеально, слышно тоже. Справа идет отчаянная штыковая работа. Это рота наших стрелков дерется с немцами из-за аэроплана, подбитого днем и упавшего между цепями как раз в том месте, где наши переправились на тот берег: там не слышно выстрелов. Только один сплошной гул — стон, в котором сливаются и лязг скрещивающихся штыков, стон раненых, и удары прикладами, и крики ужаса, и бешеный зверский вопль озверевших бойцов, и треск ломаемого аэроплана. Немного левее штыковой бойни резко и отчетливо выбивает такт немецкий пулемет, он бьет резче нашего, и свист его пуль напоминает плач, рыдание какого-то животного. Сзади сухо трещат наши винтовки, слева наши пулеметчики осыпают немецкие окопы. А вон немецкие батареи, через 2—3 секунды выстрелы, осыпает шрапнелью и гранатами всю реку и весь наш берег, дабы никто из наших не мог перебраться на их сторону. Над головою слышен сплошной свист, ураган стали и свинца проносится над головами…

Как видим, у 18‑летнего парня не было времени «на привыкание». Андрей сразу же попал в обстановку активной боевой работы, и он оказался к ней готов, показав себя с лучшей стороны, что сразу же отмечает командование. За мужество и храбрость, проявленные в бою 8 ноября, он награждается Георгиевским крестом IV степени. За те же качества, проявленные в бою 14 ноября, награждается Георгиевским крестом III степени. 30 ноября его производят в бомбардиры, 6 декабря — в младшие фейерверкеры, а 15 января 1915 года приказом Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта — в прапорщики легкой артиллерии.

«…Ну-с, мои дорогие, на меня последнее время нашло писательское настроение. То ли что события пошли более усиленным темпом, то ли что другое нашло, но, смотрите, не прошло и недели с тех пор, как я послал вам последнее письмо, а я уже снова строчу. Важнее всего, что почти подряд произошли мои большие переживания, слишком большое количество слишком сильных ощущений требуют поделиться впечатлениями.

После взятия Прасныша мы пошли дальше, проходя в день от 10 до 20 верст с боем, мы уже на третий день подошли к германской границе. Но мы, наш корпус, слишком увлеклись. Мы опередили соседей и клином врывались в расположение германцев. Обеспокоенные немцы стянули в район около нас три своих корпуса и начали сильно напирать на наши фланги. Густыми колоннами ходили они в атаку… Эти колонны таяли от нашего огня, разбегались от контратак наших стрелков, но все новые и новые массы продолжали лезть. Создавалась очень тяжелая обстановка. В промерзшей земле нельзя было окопаться, а немецкая артиллерия взяла нас под фланговый огонь с обеих сторон. Охватив один из флангов, нас могли окружить. Было приказано отойти на пять верст назад для выравнивания фронта… Для прикрытия отхода были назначены 5‑й и 6‑й полки и наш дивизион. Пришлось менять позицию. Нам достался тяжелый участок — правый фланг, наиболее выдвинутый вперед, при совершенно открытой местности у нас, а с лесками и горками впереди и на флангах у немцев. Подали передки и поехали сначала шагом, потом рысью и, наконец, галопом, когда выскочили из-за последнего укрытия. Еще не вся батарея вытянулась из-за горы в длинную орудийную колонну, как на нас обрушился огонь легких немецких батарей. Лихо, без одной задержки вынеслась батарея на позицию, как на ученье, снялись с передков, отпрягли запасных лошадей, и передки умчались. С математической точностью пристрелялись немецкие артиллеристы по батарее. Вот, взмахнув руками и страшно вскинув голову, падает фейерверкер и, прохрипев несколько мгновений, умирает. Вот бежит раненный в голову номер, обливаясь кровью, вот граната попадает в колесо орудия, вдребезги его разбивает и кладет на землю наводчика и четвертого номера. Следующая граната рвется под ящиком, и осколки ее пробивают и ящик, по какой-то счастливой случайности не произведя взрыва ящика. Мне уже и так приходилось бывать в переделках, все видел, я уже испытал собственную нервную систему, но в такой ад попал впервые: с трех часов дня и до семи вечера нас, не переставая, расстреливали беглым огнем две немецкие батареи. Одна гранатами, другая шрапнелью. Огонь немцы вели настолько хорошо, что, право, мы не могли бы внести ни одной поправки в их стрельбу. И даже я действительно восхищался немецкими солдатами. Ровная, спокойная работа. Выдержанный, хладнокровный огонь. Самое тяжелое было то, что нам некогда было отвечать на огонь батарей, так как мы били по цепям и колоннам, идущим на наш правый фланг. Один момент был ужасным — густая колонна немцев дошла до нашей тонкой цепи… А что как прорвутся сквозь нашу цепь?.. Но нет, командир роты подпоручик Сейфулин поднял свою роту, состоявшую к этому времени уже всего из 50 человек, и повел ее в контратаку. На этот раз, как всегда, наши стрелки сделали чудо — 50 человек опрокинули немецкий батальон и вернулись на свою позицию, приведя пленных, в числе которых были два офицера, и притащили германский пулемет. Опять огонь. Опять атаки. Сейфулин ранен, ротой командует унтер-офицер и опять водит славную 8‑ю роту 1‑го полка в контратаку. Но вот приходит приказ — отходить, так как корпус уже занял назначенные ему позиции. Медленно начинают отходить роты… Мы еще не снимаемся с позиции, мы до последнего будем прикрывать их отступление — вот недаром наш полевой устав гласит: артиллеристы должны служить поддержкой пехоте и в случае надобности должны жертвовать собою для выручки пехоты.

Нас на батарее было три офицера: поручик Сейфулин, брат ротного командира, поручик Григорьев и я. Мы не говорили относительно своего положения ничего, но все трое были глубоко убеждены, что нам уже не придется покинуть позиций. Это был первый раз за всю войну, когда перед глазами вполне определенно встало: «сегодня убьют». И знаете, право, это совсем не страшно — один неприятный момент, а потом полное спокойствие. Как при выдергивании зуба — только момент. В этот момент хотелось рыдать, проклинать всё: и жизнь, и войну, и всё-всё… затем маленькое усилие воли, напряжение мысли и полное хладнокровие… Это не только у меня. Это и у Григорьева, и у Сейфулина… После этого момента явилась возможность рассуждать о том, какие духи лучше, у которых из них был приторнее запах. Какие проборы лучше — сбоку или посередине, и что лучше — брить или подстригать. Только все трое стали как-то ближе друг к другу, словно породнились…

Но вот положение наших стрелков стало легче, они отошли за батарею и залегли в снегу на пахоте. Можно уходить и нам, но уйдем ли? Нас уже взяли под перекрестный ружейный огонь. Один за другим начали подавать передки, и по одной запряжке батарея стала сниматься с позиций. И опять наши солдаты заставили восхититься собою. Падали лошади, падали номера, а спокойная работа продолжалась. Снимается подбитое колесо, вставляется новое, номера садятся на лошадей, и запряжки одна за другой выскакивают из заколдованного круга смерти… не верилось, что это возможно. Немцы, видя уходящую добычу, довели огонь до высшего напряжения, уже не было слышно разрывов, а стоял сплошной рёв. Из-за дыма разрывов не было видно того, что делается на другом конце батареи. Наконец, последнее орудие было взято на передки, и одновременно с этим менее чем в полуверсте от нас из лесу двинулась цепь германской пехоты в штыки на нас, но поздно. Батарея ушла. Ни один из нас не хотел уступить другому чести остаться до конца. Ни один расчет не был оставлен немцам. Ни один убитый не остался непохороненным.

Это спасение было настоящее, но невероятное. Мы даже не могли радоваться. Мы только устали до того, что, отойдя, уже в резерве корпуса свалились на солому и спали, спали, спали. Спали до следующего выхода на позицию. Это было 24‑го февраля. Пишу 28‑го с пути через Млаву.

Андрею Лагунову присваивают звание подпоручика. За проявляемые в боях мужество и героизм он последовательно награждается орденами Святого Станислава III степени, Святого Владимира IV степени с мечами и бантом, орденом Святой Анны III степени с мечами и бантом, Святого Станислава II степени. Весной 1917 года после лечения в госпитале он на две недели заезжает в Орел. Здесь Андрей в последний раз фотографируется в фотоателье на Болховской улице. И снова фронт, где его встречает деморализованная армия…»

Последние письма брату — это откровения, вызванные пониманием бесперспективности для России ведущейся войны, тревогой за ее будущее.

«Дорогой Миша! Что-то неважно у меня сегодня на душе. Хочется немножко поплакаться и поговорить жалкими словами. Но это недостойно мужчины.

Ты, должно быть, привык уже, что всякое мое более или менее длинное письмо приносит сногсшибательную новость, и в этом письме будет чему удивляться.

Дело в том, что я съездил к начальнику дивизии и предложил ему еще один верный способ спасти Россию. Способ этот в принципе не нов, но свое­временен. Я предложил в дивизии сформировать команду истребителей, и не только для того, чтобы идти в атаку впереди, но и для постоянных набегов на немецкие окопы. Это, по-моему, как морфий, впрыскиваемый в ослабевший организм, должно возбуждающе подействовать на участок фронта. Предложение принято, и завтра я начинаю подбирать желающих в команду истребителей… Сейчас мы стоим в резерве у того городка, куда шли, и, как написал уже, немного скулю. Откровенно говоря, жизнь неважно вообще сложилась, и серьезно приходится задумываться, не пора ли в конце концов удалиться со сцены… Сделать последний жест, раскланяться и с презрительной улыбкой бросить вызов судьбе.

Не думай, что я рисуюсь; Боже упаси, я сознательно иду навстречу смерти. Хочу ли я ее? — нет; боюсь ли? — тоже нет. Я имею мужество ее презирать».

Андрей Лагунов погибнет 9 июля 1917 в районе Крево‑Сморгонь (сегодня — Гродненская область). О том, как это произошло, рассказывается в хранящемся в семейном архиве представлении к награждению Андрея Павловича орденом Святого Георгия.

Описание подвига подпоручика 132‑го отдельного артиллерийского дивизиона, … представляемого к награждению орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия IV степени.

Перед боем штурмовая рота была в первой щели на высоте 126, откуда двинулась в сторону противника сейчас же, как 8‑й полк вышел из своих окопов. Через несколько минут штурмовая рота прошла нашу первую линию и ринулась в окопы противника. Подпоручик Лагунов первый вышел из своих окопов, увлекая вперед своей храбростью не только штурмовую роту, но и малодушных стрелков 8‑го полка, засевших в щелях и ходах сообщения. В 1‑й немецкой линии штурмовая рота обошла головные цепи 8‑го полка, продвигаясь вперед под сильным артиллерийским и пулеметным огнем. Штурмовая рота, как один человек, шла за своим героем-начальником, то и дело бросаясь в штыки на обороняющихся немцев и передавая захваченных пленных в другие роты. Рота несла большие потери от флангового пулеметного огня из Богушинского леса, но, видя все время перед собой героя-начальника, быстро продвигалась в расположение противника. Раненые до последней возможности держались в роте, но, несмотря на всю эту доблесть, в третью линию немецких окопов с поручиком Лагуновым дошло только несколько десятков человек, с которыми он все же продолжал продвигаться дальше. С горстью честных и храбрых солдат подпоручик Лагунов дошел до восточной опушки Мыксинского леса, захватил здесь немецкую батарею и открыл из этих орудий огонь по немецкому тылу. Во время атаки подпоручик Лагунов был два раза ранен, но оставался в строю продолжать свое святое дело, пока не был убит немецким снарядом.

Подпоручик Лагунов был прикомандирован к штурмовой роте на время боев согласно личному желанию.

На основании п. 23, ст. 7 части 1 Георгиевского Статута, ходатайствую о награждении этого беспредельно мужественного и храброго, так свято выполнившего свой долг перед Родиной подпоручика Лагунова орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия IV степени.

Командир 6‑го сибирского стрелкового полка подполковник Денисенко.

29 июля 1917 года».

После окончания Гражданской войны и преждевременной смерти прошедшего через немецкий плен главы семьи — генерала Павла Павловича Лагунова его вдова с дочерью и внучкой возвращаются из Орла в Вильну. Туда же вернется и Михаил Павлович, служивший под началом Юденича. В 1924 году брат с сестрой найдут захоронение Андрея и установят на нем гранитную плиту. А в 1939 году начнется вторая мировая война. Михаил, призванный в польскую армию, попадет в плен, и его вместе с другими польскими офицерами расстреляют в Катынском лесу.

В годы второй мировой войны белорусская земля вновь стала ареной ожесточенных боев и братской могилой для многих сотен тысяч солдат и офицеров теперь уже Красной армии. Прошлые захоронения заросли лесом, сравнялись с ландшафтом местности, а в большинстве своем были просто стерты с лица земли, запаханы плугами тракторов. В 60‑е годы прошлого столетия родственниками делалась попытка отыскать место погребения Андрея, но не увенчалась успехом.

И вот совсем недавно стало известно, что в 2004 году в газете «Беларусь сегодня» вышла заметка, в которой сообщалось о том, что в Сморгонском районе найдена могила одного из воинов первой мировой войны. Оказалось, что в редакцию газеты накануне печальной даты, 90‑летия начала вой­ны, позвонил начальник Управления по увековечению памяти защитников Отечества и жертв войн Вооруженных Сил Беларуси полковник Виктор Шумский. И он рассказал, что чудом сохранилась плита с могилы Андрея Павловича Лагунова. На затерянное в лесу захоронение наткнулись охотники за историческими артефактами («черные копатели»). По другой информации из Интернета выяснилось, что годом ранее официально работающие поисковики на одном из объектов раскопок в Вилейском районе Минской области нашли солдатский Георгиевский крест. Номер, выбитый на нем, позволил сделать конкретный запрос в Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Оттуда был получен ответ: награда принадлежит штабс-капитану А. П. Лагунову.

Орловские родственники героя первой мировой войны написали в Белоруссию письмо, где выразили желание посетить святое для них место. Оттуда незамедлительно пришел ответ с приглашением и сообщением о том, что могила приведена в порядок.

Прошедшим летом Николай Борисович с Еленой Михайловной, сыном Константином побывали в братской рес­публике. Работники администрации Сморгонского района, местного краеведческого музея сделали все возможное, чтобы посещение могилы в труднодоступной местности оказалось несложным делом.

Отец Антоний (Константин Гуринович), Игумен Свято-Духова монастыря (г. Вильнюс), отслужил на могиле своего прадеда панихиду «Об упокоении души воина Андрея, положившего её за други своя и Отечество».

С.И. Давыдов

Дата добавления: 2015-08-20