ЧАСТЬ 4

Бирманки не целуются. Нет такой традиции в природе местных девушек. Об этом разочарованно писал Оруэлл семьдесят лет назад. И, сетуя, добавлял, что, конечно, за деньги, или вообще, находясь на содержании белого мужчины, они могут попробовать научиться, но это будет через силу, не то.

Досуг у меня теперь составляет 100 процентов моего времени, и я на нем* пытаюсь выяснить: изменилась ли эта ситуация с тех пор?
(* Уважаемые студенты-филологи, не стоит, вслед за мной, обращаться так вольно со словом «досуг». Мне это ничем не грозит, а для вас может быть чревато).

Я пытливо смотрю сериал по бирманскому телеканалу. Вот парень и девушка, явно симпатизирующие друг другу, десять минут экранного времени весело болтают, судя по всему о чем-то очень трогательном. Я с нетерпением жду развития сюжета, поскольку в кадре поздний вечер, а престарелая родственница героини пошла спать. То что она родственница, может быть даже мать (а скорее всего – мачеха), я понял по ее приказному тону, которым она давала распоряжения девушке, перед тем, как отправиться вздремнуть в ночной гамак. С такими интонациями можно разговаривать только с зависящими от тебя родственниками, людьми, которые возразить тебе не смеют.

По всем законам драматургии, у парня и девушки сейчас должен состояться короткий финальный диалог, после чего он ее непременно обнимет, или она ему положит голову на плечо… Не тут-то было. Они разговаривают и разговаривают, разговаривают и разговаривают. В какой-то момент из кадра от скуки даже выползла ящерица, до этого безмолвно прикрепившаяся к стене над головой героини.

Я уже было собрался поступить, как это пресмыкающееся и покинуть сюжет, но, вдруг, боги исследователей и этнографов услышали меня! Зазвучала интимная музыка. В разговоре героев повисла романтическая пауза. Нам, зрителям, еще раз на секунду показали спящую мачеху. Любопытная ящерица вернулась в кадр (несомненная удача режиссера). Лица героев неизбежно сближаются, как сталактит и сталагмит, каменные сосульки, стремящиеся стать единым сталагнатом. Сейчас, сейчас… Сейчас… Вот-вот… Между их лицами всего несколько миллиметров. И… Что же вы думаете произошло дальше?

Девушка начала тереться носом о щеку нашего героя. Пока она полировала довольно симпатичной носопыркой его гладкую кожу, еще ничего не слышавшую про оспу и бритвенный станок, музыка стала громче, а герой в блаженстве закрыл глаза. И все. Пошли титры. Серия закончилась.

Носом о щеку! Ни даже намека хотя бы на поверхностный, симпатизирующий чмок. Неужели именно так трогательно выглядит проявление нежности в Бирме, за несколько секунд до того, когда люди начинают делать детей, или, предохраняться от их появления?

Мне нужно удостовериться. Я отправляюсь в недра нашего корабля. В каюту с мягким лежаком и большим окном на уровне воды. Там работает та женщина, которая, в силу своей профессии, уже прикасалась моему телу.

- Я к тебе не на массаж, Зи. На этот раз, меня интересует нечто другое. Но за те же деньги. Расскажи, что для вас означает слово kiss?

Из-за трудностей перевода опущу наш часовой диалог, больше похожий на допрос в полиции нравов. Скажу лишь, что мои подозрения подтвердились: когда девушка доверчиво трется носиком о щеку парня – это и есть вершина петтинга в этих краях. И, одновременно - высочайшая форма доверия. Этот момент близости – и есть молчаливое объяснение в любви. Негласное заявление о совместных планах на будущее. Молчаливая декларация о совместном хозяйстве и воспитании будущих отпрысков. Вот так вот – целомудренно, и блюдя санитарные предосторожности. Запомните: если вы, бирманская девушка и не собираетесь провести с мужчиной всю оставшуюся жизнь, то вы никогда не прикоснетесь обонятельным органом к его бакенбардам. Это – абсолютно исключено.

Еще один маленькая картинка заполнила пустое пространство в общем пазле, в мозаике, изображающей современную Мьянму. Мне удалось постигнуть* еще одну тайну!
(* И вновь обращаюсь к будущим филологам: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не употребляйте в таком контексте подобную форму глагола «постичь»).

Что же касается поцелуев, то дело, как объяснила мне Зи, не в гигиене, а в отсутствии подобной традиции в бирманской культуре. Поцелуи здесь – это не то чтобы неприлично. Это - просто дико. Попытаться склонить бирманскую девушку к поцелую, это приблизительно то же, как если бы вам вдруг, во время интимных ласк, предложили бы попрыгать вприсядку, одновременно выкрикивая частушки. Со времен Оруэлла ничего не изменилось. Да здравствует постоянство!

***
Под руководством мистера Бобби мы десантируемся на берег. Впереди нас ожидает величественный Мингун, древний город, бывшая резиденция королей.

Мы, это - Мистер Грах, со своей вечной сигарой, заменяющей ему кислородную подушку. (Его жена осталась на борту Road to Mandalay брать уроки бирманской кухни). Гонконгская парочка, молодожены. У них медовый месяц, и поэтому при любом удобном случае, они оказывают друг другу знаки внимания. Нам-то ладно, но вот бирманцы, конечно, не сводят с них глаз, когда они шарят языками во ртах друг друга. И, конечно, Стив, который надел сегодня клетчатую юбку, повседневный мужской бирманский наряд, чтобы глубже погрузиться в этнографию страны. Выглядит он достаточно нелепо. Как Жерар Депардье в косоворотке.

Мистер Грах разрождается, как ему кажется, смешной шуткой про жену бирманца, которая спросонья спрашивает мужа: не надел ли он случайно ее юбку? А мистер Бобби говорит, что это очень удобная одежда, особенно в сезон дождей: «Идешь ты под ливнем. Зонтик спасает только твой перед. А сзади юбка намокает. Дождь закончился, ты, рррраз, и переворачиваешь вот так юбку задом наперед. И уже можешь посидеть в кафе на сухом, пока сохнет остальная часть».

Мы проходим мимо квартала мастеров, скульпторов и резчиков. Единственное их занятие в жизни – мраморные Будды. Они вырезают их из материала, добывающегося здесь же. Это невероятно сложная и кропотливая работа. Я вижу стони, тысячи Будд. Большинство из них – без лица. Это уже на 80 процентов выполненные заготовки. Дальнейшая работа зависит от заказчика: какое выражение лица он захочет увидеть у «своего» Будды? Будет ли он улыбаться? Будет ли лицо Гуатамы сосредоточено в медитации? Или скульптор запечатлеет момент просветления?

В эту деревню поступают заказы со всего Индокитая. И даже из Афганистана. Там, на границе с Пакистаном, осталась еще несколько тысяч буддистов.
- Они предпочитают заказывать вот такого Будду, - показывает Ван, глава одной мастерской в этой деревне. – Вот такого, худого. Практически скелет Будды. Этот тот период, когда, высохший от солнца и голода Сидхартха медитировал вместе с аскетами и еще не нашел свой «серединный путь». Самое начало его пути к просветлению.
- Таких не заказывает больше никто - зачем-то поясняет Ван. Затем показывает на другую мраморную группу: - А вот этих у нас заказывают китайцы.
Рядом с аскетом я обнаруживаю десятки статуй жирных Будд, развалившихся в неге веселых толстячков. Эти, возлежащие с животом напоказ, жизнерадостные пухляки предназначены вселять радость. Рядом Будды для Камбожди, Вьетнама, соседнего Тайланда… Все так или иначе отличаются друг от друга. Мистер Ван знакомит меня со своим сыном И Ваном, который кропотливо вытачивает сейчас головной убор Солнцеликого.

И Ван любезно соглашается попозировать мне. Таким я его и запомню, этого паренька: пытливые глазенки, блестящие и сверкающие на фоне покрытого мраморной пылью лица. На этой белой маске мазком проведена, кровавая от бетельной жвачки, добродушная улыбка.

Мы пробираемся дальше, сквозь живописный рынок. Словами: «суета, шум и гам», какими обычно описывают рынки здесь не обойтись. Тут слишком экзотично. Поэтому прибегну за помощью к лексике комиксов. В книжках с картинками этот рынок описывали бы так: «Бдыньш!», «Аааааааап!», «Уииииии-у!», «Вжжжжж-ззззз-чпок!». Звуки и запахи обрушиваются на нас цунами.

Я надеюсь, мои читатели, вы не из тех, кто собирает колечки от выкуренных сигар? И вас не шокирует то, что будет описано ниже.

Мистер Грах чуть не падает в обморок, когда мы проходим мимо закутка, где продают рыбу. Все вокруг пронизывает запах рыбного соуса, который здесь является основной приправой. Его производят из перегнивших и разлагающихся жителей моря.

Отельным весом продают пакетики с засушенными куриными глазами.

Голова козы, без самой козы, выставленная в мясном ряду, облеплена насекомыми, которых в наших краях называют мухами, но здесь они больше похожи на птиц апокалипсиса, и размерами и внешним видом.

Наши молодожены с корабля зависают у барахольщика, что продает трубки и весы для опиума. Они оживленно торгуются с продавцом и расспрашивают его, где же можно купить, собственно, продукт, чтобы полноценно использовать его товар. Но эти принадлежности такие же фальшивые, как рубины, которые тебе предлагают купить задешево, снующие повсюду, подозрительные ребята.

Тем временем Стива тошнит. Он, в рамках полного погружения в местные традиции, съел две порции бетеля. Реакция незамедлительна – его выворачивает наизнанку. Мы с мистером Бобби, отводим беднягу, к протекающей тут же речушке и даем ему попить холодного тоника из бутылки. Тут же, на берегу, женщины устроили постирушку. Они намыливают саронги и поласкают их в черной воде. Рядом плавает труп кошки. И какой-то мужчина чистит зубы. Стив, при виде этой, картины, продолжает играть в Везувий и выдает еще порцию лавы прямо в канал. Зубочиста это нисколько не смущает. Он даже попутно напевает какую-то веселую песенку.

Штука, сразившая нашего товарища, делается так. Запишите-ка, ребята, рецепт. Итак, на свежий, немытый лист перечного бетеля намазывается (обязательно грязным пальцем!) белая, липкая, полупрозрачная жидкость. Это – гашеная известь. Она необходима, чтобы для того, чтобы сохранить активные вещества в форме свободного основания, позволяя им впоследствии проникнуть в вашу кровеносную систему сублингвально. Затем вы вмазываете в жидкость семена пальмы «катеху», которые содержат алколоиды, которые, в свою очередь стимулируют слюноотделение и сами по себе являются возбуждающим средством. Ну и добавьте немного, буквально щепотку табака. Теперь сделайте из полученного сверток, обмажьте совсем немного сусальным серебром, одного мазка достаточно – это для дезинфекции. Заверните продукт в лист прошлогодней газеты, и – смело за руль, где вы можете в свое удовольствие жевать полученное. Теперь вы ничем не будете отличаться от всех бирманских водителей.

У меня, конечно, сохранились в айфоне несколько фотографий Стива, изрыгающего из себя красные ленты, но я ему их не показал. Пришлю ему на день рождения, думаю, старина обрадуется.

По-поводу холодного тоника. Я тут, вроде бы, как бы подрядился раздавать полезные советы путешественникам по Юго-Восточной Азии. Вот еще один. Некоторые ошибочно считают, что «Джин – лучшее профилактическое средство от малярии в этих местах. Британские колонисты, покорявшие Индокитай и Африку не были же дураками, если придумали такой замечательный коктейль, антисептик для желудка. Так что побольше джина, и все будет тип-топ». В том-то все и дело, что хинин, а именно он противодействует малярии, находится в тонике. И только в тонике. Для подслеповатых и невнимательных путешественников, а так же для жен алкоголиков напишу крупными буквами: ХИНИН - В ТОНИКЕ. В ДЖИНЕ ЕГО НЕТ. Пара капель джина – это так, для вкуса и бодрости. Так что налегайте на тоник, ребята.

На задворках рынка расположилась мастерская, где делают золотые лепестки. С рассвета до заката мускулистые молодые люди, с помощью тяжеленных кувалд, превращают несколько грамм золота в простыни золотой фольги. Это адский, каторжный и очень почетный труд. Конечно, нынешние технологии позволяют делать такие золотые отбивные с помощью примитивного железного станка, но здесь это совершенно не востребовано. Потому что это золото предназначено для Будды, и такая работа – истинное служение. Служение, которое, в радость. Еще несколько серьезных плюсов в твою карму. Ты своими руками помогаешь людям благодарить Гуатаму. Потому что эту фольгу, чуть позже, разрежут на маленькие квадратики аккуратные руки бирманских девушек, не умеющих целоваться. Упакуют ее пластинками, по нескольку сотен в пачку, и отправят в храмы всей страны. И люди будут покупать эти золотые листики, и прикладывать их к золотым же статуям Будды. И от этого статуи будут еще богаче, еще более блестящими, еще более благостными. В метафизическом смысле эта традиция похожа на то, как вы ставите свечку святому в любимой церквушке.

До Мингуна мы добираемся на восьминогом такси. Похоже, надо объяснить что это такое. Это кибитка, запряженная двумя худыми престарелыми буйволами. На брезенте, под которым на дощатом полу можно укрыться от палящего солнца в спасительном теньке, намалевано углем: Taxi.

Скажу без обиняков: это самое удивительное такси, на котором мне приходилось ездить. Что там бангкокские тук-туки и рикши в островерхих соломенных шляпах с малазийского острова Пенанг? Что велорикши-доходяги из Гаваны? Даже мой друг, таксист Лучо, из альпийской Червиньи, Лучо, который занимал в моем личном рейтинге первое место среди таксистов, как самый дорогоодетый извозчик (Лучо носит на себе несколько килограммов золота, тысяч на 60 евро, по цене живого веса), даже Лучо уступил место мингунским таксистам-воловикам.

Ничто в этом подлунном мире не происходит просто так. Дорога к пагодам так извилиста, что джип не проехал бы. Да и разве может тут джип служить такси? В стране, где человек, ежедневно набивающий золотую фольгу, является крепким представителем среднего класса. То есть зарабатывает пятьдесят, а то и целых семьдесят долларов в месяц.

В настоящее время ни в книжных, ни в интернет-магазинах вы не найдете путеводителей по Мьянме на русском языке. Ну то есть их нет и все. Рынок определяет спрос, а такового нет. Так вот, когда путеводители все-таки издадут, то вы подробно ознакомитесь с достопримечательностями Мингуна. Сверяясь с книжкой, на месте убедитесь, что здешний гигантский колокол, действительно ничем, ни размерами ни историей, не уступает царь-колоколу. Более того, в него можно и даже необходимо позвенеть, двенадцать раз ударив в него палкой и, закрыв глаза, прислушаться, как эхо уносит твои дурные и скверные желания.

В будущих путеводителях вы прочтете про изящнейшую пагоду Синбьюме-Пайя, которая включает в себя многоярусную галерею с малыми пагодами-башенками и символизирует космогоническую структуру мироздания. И вот в этих вот башенках, а их тысячи и тысячи, вы увидите мраморные скрижали, на которых начертано все, что когда-либо говорил Будда. Все его мысли и наказы, размышления и заповеди. Чтобы прочесть эту самую монументальную в мире священную книгу вам понадобится много-много месяцев. И находятся люди, у которых есть на это время. У некоторых из бесчисленных маленьких пагод, нет-нет, а и встретишь монаха, который сидит на циновке перед текстом и внимательно его изучает, шепотом проговаривая мантры.

Прочтете про самую большую, и так и не достроенную ступу, колоссальный храм, символ суеверного страха, потому что королю, который возводил его было предупреждение от астрологов, что как только завершится строительство, он – умрет. А кому же хочется умирать? Он велел прекратить стройку, хитроумно надеясь на бессмертие. Не помогло. Ну а его наследникам было уже не до храма.

Кстати, о смерти. Здесь, в Мингуне, я посмотрел ей в глаза. И повторить этот мой опыт, вы вряд ли уже сможете и путеводители здесь вообще не причем. Просто, вы не успеете.

Тут неподалеку расположился единственный в Бирме женский монастырь. Ему, по меркам вечности, немного лет, около шестидесяти. Его основала и по сей день управляет монахиня По. Но что значит: основала? Невероятных усилий ей стоило добиться разрешения у духовных иерархов открыть такой монастырь, право на существование которого подвергается основными догмами религии. Это - подвиг.

Мистер Бобби, наш проводник, попросил нас сойти с маршрута, и заехать к монахине в гости, поскольку она является его духовной матерью, а он ее не проведывал уже два года. Мы, конечно, же согласились.

В тени мангровых деревьев спряталось это волшебное место. Только осколки битых бутылок, вмазанные в цемент на каменном заборе, что твоя колючая проволока, напоминают о том, что где-то существуют злоумышленники. По благоухающему саду ходят монахини в розовых саронгах. Не знаю, как у вас, а у меня, стриженные под ноль, женщины вызывают чувство сострадания и немедленное желание их пожалеть и чем-нибудь помочь. Сразу после стрижки, ставшие огромными, глаза таких девушек, обманчиво намекают мне о пережитых страданиях и беззащитности. Но эти женщины сами пожалеют кого хочешь. Собственно, именно этим они здесь и занимаются, это их миссия, их послушание. Они ухаживают за стариками и больными. Сюда приезжают паломники со всей страны.

Две девушки в розовом радуются мистеру Бобби, они его узнали, но тут же сообщают нам скверную новость: настоятельница, монахиня По – при смерти. Она лежит уже несколько недель, полностью парализованная, и может общается с окружающими только с помощью глаз. Они сейчас сходят к ней, сообщат радостную новость, что приехал ее духовный сын, но вот пообщаться с ней - у него вряд ли будет возможность.

Однако, матушка По, велела пригласить не только Бобби, но и всех нас, чужаков, составивших ему компанию.

В комнатушке, шесть на шесть метров, на кровати лежит маленькая старушка. Ей около ста лет. У ее изголовья стоит девочка-монахиня и обмахивает ее веером из бамбуковых листьев. Не потому, что это какая-то особая почесть для настоятельницы, а потому что в районе, как обычно, отключили электричество и кондиционер не работает. А жара достаточно впечатляющая.

Матушку По парализовало во время медитации. Ее ладони так и сложены крышей домика, даже сейчас, когда монахини, заботливо, положили ее в кровать. Над ложем – несколько портретов святых и статуэтка Будды. Его глаза закрыты. Глаза же монахини По, напротив, живые. Если я скажу, что они «светятся», вы же не воспримите это буквально, верно? Вы подумаете, что таким образом я иносказательно пытаюсь намекнуть на ее святость. Ничего подобного. Они светятся, безо всяких кавычек. И от них исходит такая благость, такая доброжелательность, такая любовь, что человек злой не смог бы продержаться под таким взглядом и нескольких секунд. Вам знаком этот взгляд. Вы его помните. Все люди, что когда-либо любили вас: бабушка, мама, близкий человек, смотрели именно так. Сама Любовь живет в этих глазах.

Перед старушкой встает на колени Бобби. Сейчас их глаза на одном уровне. Они безмолвно общаются. По его щекам торят дорожки слезинки. Она взглядом останавливает их. Он улыбается. Она передает ему силу. Он склоняет голову. Она смыкает ресницы: благословляет. Все это общение происходит в полном молчании, лишь взмахами веера, девочка нарушает тишину.

Он целует ее руки, встает и рассказывает на бирманском о нас. О том, что мы приехали из далеких стран. О том, что мы знакомимся с Бирмой… Монахиня По моргает несколько раз и мы отчего-то сразу понимаем, что она приглашает нас подойти к ней. Сначала, мистер Грах, спрятав потухшую сигару в карман шорт. Затем Стив, его еще пошатывает от бетеля. Наступает моя очередь. Я склоняюсь перед ней. Прикасаюсь к ее ладоням. Беру их в свои. Они, маленькие и сморщенные, запросто умещаются там. Это не тот случай, когда надо что-то говорить или о чем-то просить. Я просто смотрю в глаза.

Точнее непросто смотрю в глаза. Я где-то читал, что ад – это твоя совесть. Что душа наша - настолько чиста, что когда она покидает тело и возвращается в свои святые миры, то прежде она видит всю жизнь, прожитую в этом теле и в этом воплощении. Видит все как есть, без пелены человеческих амбиций и тщеславия. И вот тогда, ей, божественной и светлой душе, становится невыносимо стыдно. И больно от стыда. От осознания на какие интриги, карьеры, обиды, ссоры и предательства было потрачено время, отпущенное тебе для любви. Это и есть чистилище. Так вот, глаза По – это глаза Совести. В них столько света и счастья, что ты моментально понимаешь всю суетность и бессмысленность большинства своих поступков. В них столько любви и ласки, что ты тут же, эти поступки прощаешь себе.

И кроме, как настоящим чудом, я не могу назвать ощущение, когда ты сидишь у приговоренного к смерти, с медицинской точки зрения, человека, но наполняешься при этом жизнью. До самых своих краев.

Продолжение следует

Дата добавления: 2015-08-17